Kitabı oku: «Повести о войне и блокаде», sayfa 2

ВОЙНА

Время летело незаметно. О войне в Зябицах, кроме Ионыча, Лёньке никто не говорил. Даже Бабаня. И вдруг – война!

Тетя Вера плакала, а Бабаня ее успокаивала:

– Ну подумаешь немцы! Дадут им под зад как следует – и вся война. Через неделю все кончится.

Ионыч послушал Бабаню, крякнул и позвал Лёньку на конюшню.

По дороге он качал головой и жаловался Лёньке:

– Заберут коней, как есть всех заберут…

– Куда? – не понял Лёнька.

– На войну, куда же еще. Эх, проклятое время!

Вечером, уходя из конюшни, Ионыч погладил каждую лошадь и что-то шептал им в уши. Лёнька тоже гладил лошадей, но не шептал, потому что не знал, о чем надо шептать. Поэтому спросил Ионыча:

– А что вы им шептали?

– Чтобы выжили. Да навряд ли… Война, Леонид, – это штука жестокая.

Дома их встретила Бабаня. Она сердито объявила Лёньке, потрясая перед его носом телеграммой:

– Она требует, чтобы мы немедленно ехали домой!

– Кто? – устало спросил Лёнька. Ему было жаль лошадей, а остальное его интересовало мало.

– Кто, кто, – повторила Бабаня, – твоя мамочка! С ума она сошла, что ли? Из-за чего паника? Как будто мы немцев никогда не били!

Ионыч посмотрел на Бабаню и хмуро сказал:

– Война – штука жестокая. Мать Леонида дело пишет.

Надо ехать.

– И не подумаю, – махнула телеграммой Бабаня.

Лёнька допил кружку холодного молока, доел большой кусок мягкого тетивериного хлеба. Посмотрел, как подрагивает огонь в керосиновой лампе, и полез на сеновал. Уезжать ему тоже не хотелось. Он лежал и думал о войне.

А ночью ему приснился товарищ Сталин: на белом коне, в черной бурке, как у Чапаева, в фуражке со звездой и саблей в руках. Он рубил немцев направо и налево. Порубал всех, и война кончилась.

Но это было во сне.

ПРОВОДЫ

А наяву все мужчины деревни получили повестки из военкомата. Все получили, кроме хромого председателя и Ионыча.

Провожали мужчин женщины, пацаны, девчонки и Лёнька.

Гармонист, вихрастый Минька, шел в первом ряду и наяривал на гармошке веселую частушечную музыку. За плечами его была полупустая котомка. Минька шел в цветастой рубахе, отглаженных брюках и босиком. А на носу у Миньки сидел большой прыщик.

Лёнька ткнул в бок идущего рядом пацана:

– Серый, а чего это Минька на войну босиком, а?

Серый, не глядя на Лёньку, буркнул:

– А он сказал, что на войне его обуют.

Мужчины шли молча, нетрезво усмехаясь, женщины плакали, пацаны шли рядом с отцами, такие гордые, как будто это они шли на войну.

А вокруг Миньки плясала хохотушка Зойка. Она размахивала белым платочком и пела:

 
Я прощаюсь с гармонистом,
Он уходит на войну.
Бей, красивый мой, фашистов
И вернись на родину.
 

Музыка звучала веселая, частушки задорные, но Лёньке почему-то не было весело.

А Зойка не унималась:

 
Пусть фашистов будет тыща,
Если сунутся сюда
И увидят Минькин прыщик,
Разбегутся кто куда!
 

ПРОЩАЙТЕ, ЛОШАДИ

Дошла очередь и до лошадей. Им тоже пришла повестка. Одна на всех. Лёнька и Ионыч провожали их на войну. Впереди верхом на Хозяйке ехал Лёнька, а позади всех лошадей – Ионыч в председательской бричке.

Запрягая Гнедого, он жаловался Лёньке:

– Хоть бы Хозяйку оставили, а то беда. Бричку тащить придется. Лошади шли понурив головы, словно чувствовали, что отправляются на опасное дело. Только низкорослая кобыла по кличке Калмычка била себя хвостом по бокам и порой подпрыгивала на ходу.

– Чего она радуется? – удивлялся Лёнька.

Ветеринар в военной форме с одной шпалой в петлицах забраковал Хозяйку (по старости) и Калмычку (у нее оказалась чесотка). Ионыч получил какие-то лекарства и строгий приказ: вылечить кобылу и вернуть.

Грустный Ионыч и Лёнька возвращались в Зябицы. Хозяйка неспешно везла бричку, а Калмычка на привязи нехотя брела за бричкой. Обиделась, наверное, что ее не взяли на войну.

На весь колхоз оставалась одна Хозяйка.

ВРЕМЯ ПРИШЛО

Через некоторое время на фронт отправляли зерно. Все для фронта – все для победы! Лёнька даже пытался дотащить до полуторки мешок с зерном. Однако только насмешил Зойку, потому что мешок оказался таким тяжелым – жуть просто! Зойка посмотрела на Лёнькины мучения и предложила:

– Ну, давай-ка вдвоем.

И они потащили мешок к машине, около которой председатель и Ионыч забрасывали мешки в кузов.

– Когда твоя барыня собирается уезжать? – спросила Зойка, вытирая концами платка пот.

– Она не барыня, – рассердился Лёнька, – она была женой председателя Совнаркома.

– Да ну? – удивилась Зойка. – И что?

– А ничего, – буркнул Лёнька, – расстреляли его.

Зойка вдруг стала совсем серьезной. Она погладила Лёнькину челку и даже извинилась:

– Не сердись, я же не знала.

По дороге к дому Лёнька думал о том, что есть все-таки польза от изменщика – председателя Совнаркома. Не будут в Зябицах звать Бабаню барыней.

Когда до Зябиц дошел слух, что где-то недалеко высадился немецкий десант, Бабаня помрачнела, но не сдалась. Телеграммы Лёнькиной мамы она складывала в ридикюль. Так она называла большой кошелек для всяких дамских вещиц, документов и денег. Но в день, когда Ионыч позвал Лёньку за курятник и попросил помочь выкопать яму, Бабаня увидела, как в эту яму Ионыч и тетя Вера укладывают ящики от комода с вещами, накрывают их клеенкой и засыпают потом землей. И она сдалась.

– Вижу, что надо уезжать, – сказала она грустно, – собирайся, Лёня.

ОТЪЕЗД

Утром тетя Вера разбудила Лёньку:

– Вставай, Ионыч уже приехал.

Бабаня и Лёнька наскоро позавтракали, и в председательской бричке Хозяйка повезла их в Волосово. Теперь Бабаня не спрашивала: «Далеко еще?» На станции никаких дачных поездов не было. Бабаня решительно пошла узнавать, где покупают билеты.

– Какие билеты?! – рассердился дядька в железнодорожной фуражке с красным верхом. – Какие билеты? – повторил он. – Вон стоят три платформы, – это последнее, что пойдет до Гатчины.

Спешите, а то скоро отправятся.

И они поспешили к необычному поезду.

Лёнька и Ионыч помогли Бабане залезть на платформу, закинули туда чемодан, зонт и ридикюль.

Потом Лёнька по-взрослому пожал Ионычу руку с негибучим пальцем, помахал тюбетейкой Хозяйке и залез на платформу. Как только Лёнька сел на чемодан, паровоз, словно по сигналу, свистнул, и они поехали.

– Надо же, как удачно, – сказала Бабаня, – раз, два – и тронулись.

БОМБЕЖКА

На трех платформах, что составляли поезд, сидели и лежали женщины и дети. Тащил платформы паровозик, из трубы которого валил черный дым.

Женщина, соседка на платформе, сообщила, что это последний состав. Больше не будет. Немцы близко.

Бабаня достала из чемодана платок, накинула на голову и подвязала по-деревенски, под подбородком. Потом она заставила Лёньку надеть свитер. Чемодан они поставили на ребро, поперек ветра, и сели на пол платформы спиной к паровозу.

Лёнька осмотрел пассажиров и пришел к выводу, что на платформе только женщины и мелкота дошкольная, причем большинство с бантиками.

Бабаня разговаривала с соседкой. Женщина куталась в теплый платок, а на голове у нее была шляпка с красной розочкой. Разговор женщин Лёнька не слушал. Он стал смотреть на небо. Оно было синее-синее, а по нему лениво плыли белые облака. Одно облако напоминало верблюда. Голова, два горба, всего две ноги и хвост, который летел отдельно от верблюда и никак не мог его догнать. Лёньке стало интересно, догонит хвост верблюда или нет. И вдруг из головы верблюда вывалился самолет. Он начал падать прямо на платформу.

– Немец! – ахнула соседка. – С крестами!

И тут Бабаня приказала Лёньке лечь вдоль борта платформы, поставила чемодан на ребро рядом с Лёнькой и легла на чемодан и на борт, закрыв Лёньку от всего на свете.

– Лежи, – прошептала она, – и не дрейфь. Пусть лучше меня убьет этот фашист, чем твоя мамаша.

Лёнька лежал и ничего не видел, а только слышал нарастающий гул самолета. Когда бабахнуло в первый раз, Бабаня побледнела, а когда бабахнуло во второй раз, Бабаня вздрогнула и закрыла глаза. А когда что-то вжикнуло и в борту образовалась дырка, Лёнька сразу догадался, что по ним стреляют. Он хотел сказать об этом Бабане, но она лежала с закрытыми глазами, как мертвая.

И вдруг самолетный гул начал удаляться.

– Улетел, улетел! – услышал Лёнька.

И тут Бабаня открыла глаза и хриплым голосом сообщила:

– Леонид, вылезай, в меня, кажется, попала бомба. Она у меня на спине. Сбрось ее за борт. Только осторожно.

Лёнька выбрался из-под Бабани. Самолет уже скрылся из виду, а на Бабаниной спине лежал ком земли. Большой. С Лёнькин мячик. Лёнька снял его и показал Бабане.

– Слава богу, – прохрипела Бабаня, – а я думала, это бомба. Выброси…

Лёнька выбросил, а Бабаня решила слезть с чемодана и борта, но чемодан упал, на него рухнула Бабаня, и Лёньке пришлось помочь ей сесть.

Он поставил чемодан на ребро, отряхнул землю с Бабаниной спины, уселся сам спиной к паровозу и посмотрел на соседку. Она сидела спиной к борту, голова склонилась на грудь. А шляпка съехала на лоб.

– Чего это с тетенькой, – спросил Лёнька, – может, в нее попали? Бабаня посмотрела на соседку, поправила ей шляпку и вдруг шлепнула ее ладошкой по щеке. Соседка вздрогнула, вздохнула, открыла глаза и сказала:

– Что это со мной? Я так испугалась.

– Я тоже, – успокоила соседку Бабаня. – Это у вас был обморок. И все.

Выяснилось вскоре, что на платформе все живы. На соседних вроде тоже, хотя и спрашивали: «Нет ли у вас на платформе врача?»

Так и доехали до Гатчины, без потерь, если не считать Лёнькину тюбетейку, которая улетела в неизвестном направлении, когда Лёнька помогал Бабане принять сидячее положение, после того как в нее попала «бомба».

От Гатчины ехали в вагоне дачного поезда. Бабаня всю дорогу просила Лёньку не говорить маме о бомбежке. Лёнька пообещал маме ничего не говорить, а сам думал о том, как он будет рассказывать лучшему другу Гошке именно о бомбежке. А о чем же еще?

Бабаня сдала Лёньку маме и сразу заторопилась на свою Гончарную.

– Ты хоть чаю попей, – уговаривала ее мама.

– Нет-нет! Надо спешить. Приезжайте на блины. На ночь тесто заквашу, – пригласила их Бабаня и, многозначительно посмотрев на Лёньку, уехала.

Мама обняла Лёньку и вдруг заплакала.

– Ты чего плачешь? – прошептал Лёнька. – Все же хорошо. Лучше расскажи, как тут у вас в городе, какие новости.

НОВОСТИ

Мама перестала плакать и прошептала:

– Что же вы так долго не приезжали? Я извелась вся. У меня и есть нечего. Никого нет, я и не готовлю. Будем пить чай с сахаром. Согласен?

Лёнька попросил маму открыть чемодан и достал из него завернутую в непромокаемую бумагу драчену.

– Это тетя Вера нам на дорогу положила, – сказал он гордо, – а мы про нее забыли из-за этой… Лёнька чуть не брякнул про бомбежку, но вовремя захлопнул рот ладошкой, чтобы не выдать Бабаню.

Но мама так обрадовалась драчене, что не обратила внимания на Лёнькин жест. Она разрезала драчену на четыре части, и они стали пить чай. Лёнька откусывал кусочек драчены, потом брал в рот кусочек сахара, запивал это глотком горячего чая и слушал мамины новости. А новостей оказалось много.

Оба соседа ушли на фронт. Муж тети Вари – красноармеец-пулеметчик, а Полинин муж – командир с двумя красными кубиками в петлицах.

– А папа? – спросил Лёнька.

– А папу на фронт не пустили.

– За что? – обиделся Лёнька.

– Не за что, а почему, – поправила Лёньку мама. – Папу оставили на заводе и назначили начальником штаба МПВО завода.

– А начальник – это тоже командир? – спросил Лёнька и вспомнил, что на фотографии у отца в петлицах было три треугольничка.

Это когда он служил в Красной армии.

Мама кивнула и на вопрос, где же папа, объяснила, что МПВО – это местная противовоздушная оборона, а потому папа находится на казарменном положении. То есть он и днем и ночью должен быть на заводе.

Лёнька обрадовался: он подумал, что папа будет стрелять из пушки по фашистским самолетам. Но мама покачала головой и перешла к другим новостям.

К Полининым детям приехала бабушка, а уехать не может. Ее город заняли немцы. Бабушка спит на кухне, на плите. Потому что в комнате она не поместилась.

А еще теперь в магазинах все продают по карточкам. Без них ничего купить нельзя.

– Даже конфеты? – удивился Лёнька.

Мама вздохнула и показала Лёньке продуктовые карточки с талончиками на хлеб, крупу, жиры и сахар.

Мама положила на стол карточку на хлеб и велела Лёньке завтра выкупить хлеб и поехать с ним к тете Мане.

– Она тебя покормит, – сказала мама, – а вечером я что-нибудь придумаю.

На этом новости кончились, и Лёнька вдруг почувствовал, что очень устал. Он улегся на свою кровать с пружинным матрасом и сразу уснул. И ничего ему не приснилось. Потому что кто устал, тому ничего присниться не может.

УНТЕР-ОФИЦЕРША

Тетя Маня – родная сестра Лёнькиной мамы. Лёнька в детстве звал ее Малеей, а теперь называет тетей Маней. Потому что вырос. Вот.

А тетя Маня весело называет себя унтер-офицершей, хотя ее муж – двухшпальный командир Красной армии. Но когда она в него влюбилась, он был унтер-офицером и георгиевским кавалером в царской армии. Это во время войны 1914 года.

Жила тетя Маня с мужем и сыном Юрашей в большой-большой комнате. В большой-большой коммунальной квартире. Соседей было так много, что Лёнька их даже не считал. Тетя Маня встретила Лёньку, и они пошли по длинному коридору в комнату.

В большой-большой тетиманиной комнате помещалось так много всяких вещей, что Лёнька удивлялся: зачем столько шкафов, стульев и всякого другого? Посредине комнаты стоял большой квадратный стол, над ним висела лампа под желтым абажуром. У одной стены стоял диван, у другой – кровать. А еще в комнате стоял стол с чернильницей, крышка которой была в виде красноармейской буденовки. Стол называли письменным, и Лёнька иногда раскрашивал за этим столом нарисованных Юрашей красноармейцев. Юраша вырезал их из бумаги сразу по пять в ряд и объяснял Лёньке, в какой цвет красить форму красноармейцев.

Между окон в комнате стоял комод, покрытый кружевной скатертью. Над комодом висело зеркало, а рядом с ним висели необыкновенные часы. Это кроме тех, которые с боем, над письменным столом.

Про эти часы Лёнька знал замечательную историю. Такие часы извозчики-лихачи вешали на толстом шнуре себе на спину, чтобы седок мог видеть, что его доставили на место в оговоренное время. Часы и сегодня висели на толстом шнуре, и весу в них было не меньше кило.

Так вот, давным-давно, еще до революции, Лёнькин дед пошел на станцию с этими часами, чтобы поставить на них точное время. За ним увязалась собачонка – как о ней говорили, маленькая, черненькая, хвост крючком.

На станции собачонка стала лаять на жандарма, а тот сапогом спихнул ее под поезд. Дед раскрутил на шнуре часы и хлопнул ими по жандармской голове. Жандарм остался жив, а деда посадили в тюрьму, где он сидел до самой революции. Вот такой замечательный был у Лёньки дед.

В комнате Лёнька первым делом подошел к комоду. Он потрогал знаменитые часы, заглянул в зеркало и сел за стол. Тетя Маня села напротив и спросила:

– Что это у тебя?

– Хлеб, – ответил Лёнька, – мама велела прийти с хлебом.

– Понятно, – вздохнула тетя Маня. – Ты позвонил – я думала, Юраша пришел, а это ты. Он с первого дня на фронте – и никаких весточек.

Тетя Маня подперла щеку кулаком и заплакала.

В это время дверь открылась и вошел военный с винтовкой.

– Юраша! – вскрикнула тетя Маня и кинулась ему навстречу.