Kitabı oku: «Фантом памяти», sayfa 6

– У вас красивый свитер, – заметил я, желая быть любезным.

Она долго молчала, глядя мне в глаза, словно я сказал нечто несусветное или уж слишком заумное, требующее тщательного обдумывания.

– Он мне не идет, я знаю, – тихо ответила она наконец. – Но я все равно его ношу, потому что мне цвет очень нравится.

Потрясающее единомыслие! А может, она экстрасенс? Точно, экстрасенс. Или телепат. Короче, она умеет читать мысли. И из-за этого у нее не складываются отношения с людьми, отсюда и нервные болезни. Вот почему мне так комфортно с ней общаться, вот почему она не затрагивает темы, которые мне неприятны или неинтересны. Теперь все понятно, теперь я знаю, от чего она здесь лечится и почему не рассказывает о себе. Ай да Корин, ай да молодец, дотумкал все-таки, своим умом дошел, знаток человеческих душ, любимец публики! Умница.

Но не будем делать скоропалительных выводов, надо все перепроверить.

– А вы знаете, как характеризуются люди, которым нравится фиолетовый цвет?

– Знаю, – кивнула она. – Они хотят взаимопонимания, доверия, ласки. Я и не скрываю, что хочу этого. И вы тоже этого хотите, верно?

Ох ты какая! Разве я говорил, что мне цвет нравится? Я сказал, что свитер красивый, а о цвете и речи не было. Но она права, эта Мимоза с дрожащими шариками, я действительно хочу, чтобы рядом со мной был человек, который понимал бы меня и которому я мог бы доверять, и не в данный конкретный момент, а вообще. Я всегда этого хотел, всю жизнь. Я выбрал одиночество и карьеру писателя, но бывали моменты, когда меня мой выбор не просто не радовал – ужасал. И когда я общался с психологами, работая над книгой о спасателях, мне рассказывали о цветовом тесте Люшера и о том, как он работает. Вот тогда-то я и узнал, откуда у меня такая любовь к серому и фиолетовому цветам.

– С чего вы взяли? – фальшиво удивился я. – Почему вы решили, что мне не хватает ласки и взаимопонимания? Я ведь не ношу фиолетовых вещей, в отличие от вас.

– Вы носите серые, – мягко улыбнулась Елена. – А фиолетовые вам нравятся. Вы слышали про тест Люшера?

Да что ж это такое?! Стоит только подумать о чем-то, она тут же это улавливает, как будто я сам с собой вслух разговариваю. Неужели и в самом деле телепатка? Вот весело-то будет! Придется прекращать контакты с ней, а то буду чувствовать себя голым на всеобщем обозрении.

– Слышал, – я постарался быть сдержанным, не говорить лишнего и тем паче не думать. Хорошо бы и тему сменить как-нибудь поизящнее. – Вы, вероятно, психолог?

– Вовсе нет. Вам не кажется, что суп островат?

– Кажется, – с готовностью согласился я. Она сама сменила тему, и хорошо. Интересно, это было ее собственное решение или Елена подслушала мое желание?

Солянка и в самом деле была приготовлена по всем правилам, со специями и оливками. Но я не любил острую пищу. Однако как быстро она сориентировалась и перевела разговор на более безопасный для меня предмет! О кулинарии можно рассуждать спокойно и себя особо не контролировать. Спасибо тебе, чуткая Мимоза. Или все-таки телепатка?

До конца обеда мы деловито прообсуждали местную кухню, но, когда дело дошло до десерта в виде запеченных с вареньем яблок, я подумал, что не хочу идти гулять с Еленой без Павла Петровича. На меня снова наехал страх. В компании с Чертополохом разговор носил характер безличностного, ибо начинался с очередного монолога по поводу лишних слов, сказанных мной или Мимозой, и далее двигался по той же колее, опираясь на анализ классических текстов, хорошо известных и Павлу Петровичу, и мне. Кстати, на прогулки Засохшая Колючка являлся непременно с томиком кого-нибудь из известных писателей, который и подвергался уничтожающей критике. Я мысленно благодарил судьбу за то, что старикан меня либо не узнал, либо и не знал вовсе такого автора Андрея Корина, а Елена деликатно молчала. Могу себе представить, как бы дед меня уделал! Как бог черепаху.

Но Чертополоха сегодня с нами на прогулке не будет. И о чем у нас с Еленой пойдет разговор, сказать заранее трудно. А вдруг она действительно читает мысли? Может, лучше не рисковать?

– Андрей, вы не обидитесь, если я не пойду гулять с вами? – прожурчал ее голосок. – Очень голова болит, хочу поспать после обеда.

Я с облегчением перевел дух и тут же испугался. Нет, так не бывает, так просто не может быть.

К себе в палату я возвращался одновременно обрадованный и озадаченный. Но времени и возможности немедленно покопаться в ситуации и проанализировать все, что за несколько дней нашего знакомства сказала и сделала эта странная испуганная женщина, мне не предоставили. Потому что, открыв дверь, я обнаружил сидящую на диванчике мою жену Лину.

Ужин в общей столовой я, естественно, пропустил. Потому что сначала были слезы и очень короткий разговор, потом долгое совместное стояние под душем, потом постель, потом снова разговор, на этот раз длинный и неторопливый.

– Господи, я так этого боялась, – по щекам Лины то и дело скатывались слезинки. – Знаешь, когда твоя мама мне сказала, что за твое здоровье можно не беспокоиться, но ты потерял память, меня как обухом по голове стукнуло: а как же мы с тобой? У нас был такой прекрасный год, мы вдруг будто опомнились и начали все заново, мы влюбились друг в друга, гуляли по Москве, взявшись за руки, говорили какие-то милые глупости, занимались любовью почти каждый день. А теперь ты этого не помнишь, а раз не помнишь – значит, этого для тебя не было. Я для тебя по-прежнему та Лина, которую ты знал два года назад. И я просто не представляю, что нужно сделать, как сделать и вообще можно ли что-нибудь сделать, чтобы это вернуть. Андрюша, я так тебя люблю!

Ураган эмоций и страсти обрушился на меня совершенно неожиданно. Я мог предполагать все, что угодно, только не это: мой уход от Лины, уход Лины от меня, взаимное охлаждение и отдаление друг от друга – все в такой теме, но уж никак не всплеск романтических чувств. Господи, да что ж такое произошло со мной за эти два проклятых года?!

Я волновался, недоумевал и в то же время искренне радовался словам и поведению жены. Она потрясающе выглядит, намного лучше, чем та Лина двухлетней давности, которую я помню. Помолодела, посвежела, подтянулась. Наверное, и впрямь положительные эмоции красят женщин, а уж любовь и подавно.

– Я ведь от страха даже не позвонила тебе ни разу, хотя Ольга Андреевна знала твои телефоны, и больничный, в палате, и новый мобильный. Она сразу сказала, что тебе ни в коем случае нельзя волноваться, у тебя начинаются жуткие головные боли, и намекнула, что мне лучше тебя не тревожить, а я и настаивать не стала. Мне все казалось, что ты будешь разговаривать со мной чужим голосом, равнодушным, ведь ты не помнишь, как сильно меня любишь. Я была уверена, что не вынесу этого, или разревусь, или начну орать как истеричка, или трубку брошу. А ты разволнуешься, и вообще глупо как-то… Такие серьезные вещи по телефону не обсуждают, я подумала, уж лучше я приду к тебе, посмотрю в глаза, поцелую, и мы обо всем поговорим. Женька очень хотел ехать со мной, он так скучает по тебе! Но я его не взяла, он нам с тобой был бы сегодня не очень-то кстати. Как ты считаешь?

– Это верно, – хмыкнул я, припомнив необузданное вожделение, охватившее меня, как только Лина после первых пяти минут нашей встречи начала неуверенно, но настойчиво вести свою партию.

Кстати, в ее сексуальных привычках, давно мною изученных, появилось кое-что новенькое, и о своих наблюдениях я не замедлил высказаться вслух.

– Андрюшенька, мы же с тобой почти год экспериментировали, в нас проснулась такая жажда новизны…

Голос ее дрогнул, и из уголка глаза на мое голое плечо скатилась очередная слезинка.

– Ты ничего не помнишь, ничего, ничего! Ты забыл даже то, что тебе так понравилось!

– У тебя есть хорошая возможность напомнить мне, – двусмысленно заявил я, чувствуя, что ничего не имею против такого урока.

– Но в следующий раз мне придется привезти Женьку.

– При чем тут следующий раз? Или ты торопишься? – Лина приподнялась, оперлась на локоть и недоверчиво посмотрела на меня. Потом губы ее растянулись в радостной улыбке.

– Ты хочешь сейчас?

Разумеется, я хотел сейчас. Ведь Лины не было рядом со мной целый месяц. Или даже чуть больше.

Засыпал я совершенно умиротворенным. Жаль, конечно, что я не помню, как сильно люблю свою жену. Но у меня есть одна особенность: я в принципе не умею любить женщину, которая ко мне равнодушна. Я умею любить только тех женщин, которые любят меня самого. Я никогда не страдал от безответной любви, ну разве что в ранние школьные годы, мне никогда не приходилось никого завоевывать. Я просто останавливал свой выбор на одной из тех, которые или уже были влюблены в меня, или готовы были по первому свистку это сделать. И если Лина снова испытывает ко мне сильные чувства, то мне не составит никакого труда снова ответить на них.

Зато теперь я знаю: моя семья не распалась, наоборот, она стала крепче и стабильнее. Подводя итог последним двум годам, которые болтаются теперь черт-те где по закоулкам моей черепной коробки, можно констатировать несомненные позитивные достижения. Наладились отношения с дочерью от первого брака. Она даже сочла возможным посвятить меня в свои дела, суть которых хотела бы скрыть от родной матери. Закончена одна книга и полностью написана следующая, они по-прежнему хорошо продаются, и ни один критик пока не написал, что известный прозаик Корин находится на излете, что он выдохся и исписался. Судя по бумагам, оставленным Мусей мне на ознакомление, за два года еще пять стран купили права на перевод моих книг, таким образом, количество языков, на которых теперь будут издаваться мои романы, достигло тридцати семи. Деньги по этим контрактам уже поступили на мой счет. Особенно радует, что в числе указанных пяти стран снова оказались Соединенные Штаты. Пару лет назад одно американское издательство приобрело «на пробу» права на одну книгу, результаты продаж их более чем удовлетворили, местные газеты, откликнувшись несколькими положительными рецензиями, назвали меня «русским Артуром Хейли», и вот поступило предложение купить права на все книги. Это было очень хорошо, потому что, во-первых, прорваться на американский рынок из-за границы, тем паче из Восточной Европы, не с одной пробной вещью, а с целой серией, – задача невероятно трудная и почти никому не удается; а во-вторых, американские издатели много платят, потому как рынок-то большой, населения много, стало быть, и книжек можно продать неизмеримо больше, нежели, например, в Швеции или в Норвегии. А чем больше продано книг, тем выше мои доходы. То есть и по этой позиции у меня пока сплошные плюсы.

И, наконец, у меня все в порядке в семье. Сын растет и умнеет, жена любит, и с потенцией, судя по всему, проблем нет. То есть их и не было. И слава богу, что не появились за два года.

В общем, жизнь прекрасна и удивительна. Так, может, и плевать на нее, на амнезию-то? Есть она не просит, карман не тянет, жить не мешает. Ну есть она и есть, да и бог с ней.

За ночь, однако, физиологические впечатления, оставленные встречей с Линой, слегка померкли и эйфория, в которой я пребывал накануне вечером, сменилась здоровым скептицизмом. Снова в голове закрутились вопросы, на которые у меня не было разумного ответа. Почему я согласился написать книгу о сестре? Почему не дал денег Светке? Есть и третий фактор – выстрел, но его можно вывести из логического построения как неточно установленный и, следовательно, недоказанный факт. Однако первые два обстоятельства можно считать доказанными, и мне очень хотелось бы понять, что же так подействовало на меня, что я стал совершать нехарактерные для себя поступки. Именно нехарактерные, потому что я категорически не хотел писать книгу о Верочке, мне это было не интересно, я не мемуарист, мне мешают реальные факты, которые ни в коем случае нельзя искажать, моей фантазии нужна свобода. А матушка настаивала на точном воспроизведении событий, потому что хотела иметь книгу-памятник. Нехарактерными казались мне мои же поступки и потому, что я старался не нарушать данных мною обещаний и выполнял их, даже если это выходило в ущерб моим же интересам. И еще потому, что я вообще никогда не цеплялся за деньги, не считал их и не жалел, щедро раздавая как в долг, так и в виде бескорыстной и безвозмездной помощи.

Такой странный внутренний перелом не мог быть связан с творческими неудачами, и это однозначно следовало из содержимого оставленной Мусей Беловцевой синей папки. Не связан он был и с личными (читай – самцово-кобелиными) драмами, ибо весь последний год я ни на шаг не отходил от Лины, смотрел на нее влюбленными глазами и при каждом удобном случае изощрялся на сексуальной ниве. То есть ни жена, ни очередная любовница меня не бросали, да и до импотенции мне пока далеко. Тогда что же случилось? Что?

Однако же скептицизм мой нынешний произрастал на явно неблагоприятной почве. Вчерашняя физическая расслабленность за ночь переросла в расслабленность умственную, и слабые, едва пробившиеся ростки пугающих мыслей тут же засыхали, не дождавшись полива и удобрений. Иными словами, я чувствовал себя бодрым и полным сил пофигистом. Мне не хотелось думать о неприятном. И мне это удалось.

К завтраку я явился во всеоружии хорошего настроения, и даже неодобрительный взгляд Чертополоха Петровича не сбил меня с оптимистической ноты. Видно, я что-то не так сделал, потому что и Мимозка сидела за столом грустная и глаз на меня не поднимала. Чем же это я так сурово провинился?

– Андрей, Леночка сказала, что вы вчера не ходили на прогулку и не ужинали. Я могу поинтересоваться, чем это вызвано?

– Можете, – охотно пустился я в объяснения. – Леночка отказалась от прогулки, потому что у нее болела голова. А одному мне гулять скучно, вот и я не пошел. Прилег после обеда, уснул и проспал ужин. А почему у вас это вызывает такое неудовольствие?

Старикан поднял голову и окатил меня волной презрения.

– Я полагал, что могу на один день вас оставить, ведь вы взрослые люди и сами понимаете, что хорошо и что плохо. Однако я, по-видимому, ошибся. Я доверил вам Леночку в надежде на то, что вы, Андрей, окажетесь настоящим джентльменом и не оставите ее в одиночестве, не пропустите прогулку, столь необходимую вам обоим, и не останетесь без ужина. И что же я узнал сегодня? Вы оба мало того, что не гуляли, так еще и не ели. Как это понимать? Вы хотите сделать из меня няньку, которая будет круглые сутки ходить за вами по пятам и следить, чтобы вы не нарушали режим?

Ох ты господи, ну опять завелся! Нет, кажется, он даже меня доконает своей менторской правильностью. Наш Колючкин, как и моя матушка, считает себя единственным хранителем знания о том, как нужно жить. Но свою Ольгу Андреевну я горячо люблю и потому многое ей прощаю. Этого же засушенного дикобраза я терпеть не обязан. А не пошел бы он… а?

Но настроение было все-таки отличным, посему я не пошел на поводу у порыва быть грубым, а ввязался в дискуссию.

– Павел Петрович, я вам повторяю, Елена сама отказалась от прогулки, а уж почему она не ужинала – спрашивайте у нее, а не у меня. Леночка, вы почему не ужинали? – строго спросил я сделав бровки «домиком». – Ну-ка отвечайте.

Она сидела, не поднимая головы и уткнувшись в тарелку с омлетом.

– Вероятно, потому же, почему вы, Андрей, не пошли на прогулку, – ответил вместо нее Павел Петрович. – Вы не гуляли, потому что вам одному скучно. А Леночка пришла в столовую, увидела, что вас нет, и ей не захотелось ужинать в одиночестве. Да-да, я точно знаю, что именно так и было, мне еще вчера вечером доложили, как вы, моя дорогая, минут пятнадцать просидели за столом, ни к чему не притронулись и ушли, оставив полные тарелки. Это стыдно, друзья мои. Вы впадаете в детство. Только маленькие дети стремятся все делать за компанию и в одиночестве скучают. А вы взрослые люди, вы должны уметь сами о себе заботиться и отвечать за свое здоровье.

Елена по-прежнему молчала, медленно двигая ножом и вилкой, но количество омлета на ее тарелке отчего-то не уменьшалось. Интересно, она так и собирается всю дорогу молчать, уступая мне право отдуваться за нее? У меня-то причина уважительная, ко мне жена приехала, которую я месяц не видел. Так почему я должен выслушивать от Ежа Дикобразыча упреки в том, что Леночка не погуляла и Леночка осталась без ужина? Вот пусть бы и оправдывалась сама.

Тем не менее вместо того, чтобы перевести эту мысленную тираду в вербальную форму и четко обозначить свое отношение к происходящему и к самому Колючке Чертополоховичу, я, как обычно, пошел на мировую.

– Вероятно, вы правы, Павел Петрович, мы действительно впадаем в детство, но это связано с тем, что мы находимся пусть и в санаторного типа, но все-таки клинике. А что такое клиника? То же самое, что пионерский лагерь или тюрьма. Есть знающие люди, которые распоряжаются, когда и что тебе есть, когда и сколько спать, где гулять, какие таблетки пить и вообще что тебе можно и что нельзя. В такой обстановке поневоле атрофируется навык принятия решения и самостоятельности. Так что не судите нас с Леночкой излишне строго. А мы, в свою очередь, обещаем вам исправиться. Как, Елена, можем мы пообещать в дальнейшем вести себя правильно?

Дед довольно заулыбался и принялся деловито намазывать сливочное масло на пышную сдобную булочку. Елена же продолжала хранить молчание, как будто и вовсе утратила дар речи. Странная она какая-то…

ГЛАВА 5

Ну наконец-то! Канадский «безумец» освободил мою Мусю для меня, спасибо ему за это. Сегодня утром она позвонила и усталым голосом сообщила, что приедет во второй половине дня. И тогда я смогу задать ей все интересующие меня вопросы.

Я, правда, уже пытался задать их Лине, втайне понадеявшись на то, что коль уж мы по новой стали пылкими любовниками, то, может, и близкими друзьями заодно сделались. Но расчет себя не оправдал, Лина о моих писательских делах ничего особо тайного не знала, в частности, не знала она и того, над чем я работал или собирался работать после того, как закончил «Треугольный метр». Вообще-то если кому рассказать, так на смех поднимут: ну как это так, жена писателя не знает, какую книгу пишет ее муж! Да не бывает так! Поверить невозможно! Поверить-то невозможно, а вот жить подобным образом очень даже возможно. Жена целыми днями, в том числе и выходными, занимается своим прибыльным бизнесом, в котором муж ничего не понимает и в который не лезет. Муж теми же самыми днями ходит задумчивый, кому-то звонит, что-то чирикает в блокнотике, что-то пишет на компьютере. При этом где именно он ходит и кому именно звонит, жена не знает, поскольку находится на работе и приходит отнюдь не рано. А муж, однако же, имеет славную привычку то и дело уединяться на даче и творить в отрыве от повседневных забот и ежеминутного общения с близкими. На вопрос жены: «Как дела?» – муж обтекаемо отвечает, что сегодня ему славно поработалось или, наоборот, не работалось совсем, в мыслях полный застой. Тех коротких часов, которые мы с Линой проводили вместе, хватало на то, чтобы поговорить о сыне, о родителях, об общих знакомых или же, изображая счастливое семейство, пойти куда-нибудь втроем, в гости к моей матушке, к примеру, или в театр, или в ресторан. А часы эти были тем более коротки, что Лина должна была заниматься домашним хозяйством, что, в общем-то, к душевным разговорам не располагает. Я много раз предлагал ей нанять домработницу, но сия конструктивная идея вызывала у моей жены только гримасу брезгливости.

– Я даже мысли не могу допустить, что в квартиру придет чужой человек и будет трогать своими руками мою посуду, мое белье и мои продукты. Ни за что! Я прекрасно управляюсь сама.

Спору нет, она действительно управлялась прекрасно, хотя матушка порой и находила какие-то изъяны, но на то она и свекровь. Меня же все устраивало, и еда, и степень чистоты пола, и наглаженность моих сорочек. А беседы мне не нужны.

Так что на мой вопрос, а чем я занимался с конца января до конца апреля, Лина ответила:

– Ты говорил, что хочешь попробовать какой-то криминальный сюжет. Я удивилась, ведь ты детективы никогда не писал и вообще это не твой вкус, ты же бытовик-производственник.

– А я что ответил? Объяснил тебе как-нибудь свое желание?

– Ты сказал, что это будет не детектив, что ты напишешь в своей обычной манере, но в центре всего будет что-нибудь криминальное. И еще ты сказал, что Муся твое желание поддержала, она якобы считает, что такая книга будет вполне своевременной.

Ах вот даже как! Муся поддержала. Ладно, детали я выясню у самой Муси, но вот с какого, пардон, рожна я полез в криминальную тематику? Последний детектив в своей жизни я прочел лет в двенадцать, когда переживал увлечение Конан Дойлом, правда, позже, на волне моды на Жапризо, я прочел пару его романов, показавшихся мне излишне перегруженными натужной шизоидностью. Но это и все, больше к детективному жанру не возвращался. Так с чего бы вдруг такой интерес?

Ну ничего, вот придет Муся и все мне расскажет, осталось подождать всего несколько часов. А пока займемся выполнением оздоровительных процедур в тренажерном зале, после чего перейдем к не лишенному приятности общению в бассейне. Заодно и помечтаем о сладком: через несколько дней мне исполнится… тьфу ты, бес попутал, чуть было не подумал «сорок пять», а ведь на самом деле сорок шесть. Все верно, в конце мая девяносто девятого года мне стукнуло сорок четыре, и свой следующий день рождения я должен был бы считать сорокапятилетием. Однако мне в двухтысячном году уже исполнилось сорок пять, но это как-то прошло мимо моего сознания. Интересно, как я отмечал? В ресторане или, может, с выездом в двухдневный дом отдыха, как нынче модно? Или вообще не отмечал, потому что был в «творческом угаре» и безвылазно торчал на даче? Или был в это время где-то за границей, давал интервью и встречался с читателями? Почему-то такой вопрос возник у меня только сейчас, иначе я бы задал его маме или Лине и давно уже получил бы ответ. Можно, конечно, взять телефон, набрать номер и спросить у моих дам, но как-то смешно лезть со столь странным интересом в напряженную жизнь ведущего прием хирурга или сидящего на переговорах руководителя фирмы. Ладно, об этом мне тоже Муся расскажет, когда приедет вечером. Конечно, в числе моих гостей ее наверняка не было, не тот у нас стиль отношений, но ежели я что-то организовывал вроде банкета или выезда за город, то занималась этим, безусловно, именно она. А кто же еще? Не я, уж это точно. А больше некому. Муся посмотрит в свою замечательную книжечку и все-все мне расскажет. Есть у моего литагента такая книжулечка под названием «органайзер», да не маленькая, а полноценного книжного формата, по странице на каждый день года, и страницы эти у нее исписаны мелким почерком сверху донизу. Муся всегда все записывает, вплоть до мелочей, именно поэтому никогда ничего не забывает и не упускает. Очень собранная дамочка.

Что же будет с моим днем рождения в этом году? Как сделать так, чтобы не общаться ни с кем, кроме самых близких – мамы, Лины, Женьки и Муси, но в то же время не лишить себя удовольствия получить поздравления и подарки? Да, я стыжусь порой этой поистине детской любви к собственному празднику, но я не стану корчить из себя усталого от жизни эстета и всем рассказывать, как я не люблю свой день рождения. Люблю. Я не страшусь ежегодно возрастающих цифр, обозначающих мой возраст. И поздравления получать я люблю. И подарки. Причем не меркантильно (у меня достаточно денег, чтобы купить себе все, что захочется), а именно по-детски, с тайным трепетом ожидания сюрприза. И хотя мне, мужику не первой молодости, чаще всего дарят цветы и дорогие спиртные напитки, все равно меня это радует и греет мою восторженно-циничную душу старого мальчика. И даже потеря памяти, вселившая в меня страх перед внешним миром и контактами со знакомыми людьми, не заставит меня забыть о самом приятном дне в году.

Удовольствие от мыслей о дне рождения в сочетании с радостным ожиданием Муси, чьи рассказы должны были немедленно и полностью заполнить царящую в моей памяти пустоту, ввергло меня в некое подобие эйфории, которая не давала обращать особое внимание ни на брюзжание сверх обычного со стороны Чертополоха Петровича, ни на какую-то чрезмерную подавленность нашей нежной Мимозы – Елены. Я, конечно, не мог не заметить, что настроение у обоих моих собеседников сегодня, мягко говоря, хреновое, но не испытал ни малейшего желания ни спросить их о причинах, ни попытаться развеять мрачное состояние их душ. Мне было наплевать. На все вообще и на них в частности. Я слишком многого ждал от сегодняшнего визита Муси, и все прочее уже не имело никакого значения.

Муся явилась даже раньше, чем я ждал. Осунувшаяся, бледненькая, но веселая, с блестящими глазами и трепещущими от готовности улыбнуться пухлыми губами.

– Все, Корин, я отстрелялась по канадской цели! – торжественно заявила она, по-кошачьи уютно устроившись в кресле. – Теперь я твоя до тех пор, пока ты во мне нуждаешься. Всех пошлю к чертовой матери и буду заниматься только твоими делами.

Я деликатно усомнился в необходимости столь суровых жертв, но Муся решительно пресекла мои попытки быть благородным.

– Корин, ты – мой автор номер один. И потом, ты особенный, ты совсем не похож на всех остальных моих подопечных. Если я не буду заниматься твоими делами, то кто будет это делать? Твоя жена занята своим бизнесом, сын еще слишком мал, матушка слишком далека от современных требований к деловой активности, друзей у тебя нет, секретаря тоже. А сам ты не умеешь. Ты в этом смысле абсолютно уникален, все прочие мои авторы устраивают свои дела сами и без меня не пропадут, если я с ними расстанусь, они просто будут меньше зарабатывать, но жизнь для них не остановится. А ты без меня пропадешь. Согласен?

Естественно, я был согласен. И тут же засыпал Мусю вопросами в надежде на то, что ее подробные ответы разбудят наконец мои впавшие в кому воспоминания. И снова надежды не оправдались, я ничего не вспомнил. Но зато узнал о себе много нового и весьма любопытного.

Во-первых, выяснилось, что я так и остался кобелем, несмотря на новый виток в отношениях с женой. В прошлом году во Франкфурте, куда мы с Мусей приехали на книжную ярмарку, я познакомился с прелестной женщиной и впал в страстный роман, по ею пору поддерживаемый телефонными разговорами и ее двукратными приездами в Москву по делам фирмы, в немецком представительстве которой она работает. Ай да я! Вообще-то, меня это не красит, если судить с точки зрения общественной морали, но, с другой стороны, это обычный для меня стиль жизни, и я никогда не мучился вопросом, правильно ли это и прилично ли, когда мужчина с одинаковым удовольствием спит с двумя разными женщинами и каждую по-своему любит. Не знаю, прилично ли, но в том, что это правильно и нормально, я ни разу не усомнился с тех пор, как мне исполнилось двадцать пять.

Во-вторых, мои финансовые дела находятся в полном порядке, никаких непредвиденных крупных трат зимой у меня не было, и Муся не имеет ни малейшего представления о том, почему я не дал дочери обещанных денег. Проблемы Светкины я со своим литагентом не обсуждал, хотя однажды спросил, нет ли у нее знакомых в среде музыкальных продюсеров. Якобы я хотел о ком-то навести справки. Вероятно, о новом Светкином возлюбленном Гарике. Хотел выяснить, какова его репутация в мире шоу-бизнеса, знает ли его кто-нибудь и как оценивают степень его одаренности и перспективность грандиозных проектов моей дочери. Но об этом я могу только догадываться, потому что Муся сама ничего толком не знала и знакомых в той среде у нее не оказалось, хотя она, со свойственной ей исполнительностью и обязательностью, взялась отыскать нужных мне людей. Но я ответил, что, мол, не стоит напрягаться, это не так уж и важно. Просто если бы такие знакомые были, то я поговорил бы с ними, а коль нет – так и нет.

В-третьих, я затеялся писать книгу о том, что в нашем Министерстве внутренних дел окопались воры, коррупционеры, пособники всяческих негодяев и откровенные бандиты. Я действительно (тут Лина не ошиблась) собирался делать привычный для меня производственный роман о буднях сотрудников министерства. Толчком же послужила встреча с неким человеком, который обратился ко мне со своей бедой. Ко мне и в самом деле многие пытаются обратиться с просьбами о помощи, в частности, чтобы я помог разобраться в их деле. По представлениям этих людей, писатель, особенно популярный, это человек, который ногой открывает двери в любые кабинеты, и уж если он придет с бумагами и скажет, что человека незаслуженно обидели, то все тут же, ломая ноги, кинутся разбираться, искать правду и непременно решат дело в пользу просителя. Может, при советской власти так оно и было, но сейчас – нет. Каким бы известным писателем я ни был, лично мне могут пойти навстречу и сделать что-нибудь побыстрее или без очереди, но не более того. А уж на людей, за которых я буду просить, чиновничьи милости никак не распространяются. Поэтому мое заступничество абсолютно бессмысленно. Кроме того, где гарантии, что поиски правды, то есть законного и справедливого решения вопроса, не обернутся во вред просителю? Нет таких гарантий, ибо проситель-то уверен, что прав в своих притязаниях, но у закона на этот счет может быть совсем другое мнение, вот и окажется в итоге, что мое вмешательство привело к нежелательному результату. А виноватым будут считать меня. Мне оно нужно?

Однако некоторым просителям все же удавалось прорваться сквозь мощный заслон Мусиных решительных отказов и терпеливых объяснений. И это не ее вина, просто они каким-то неведомым мне образом узнавали мой домашний телефон или даже адрес и настойчиво звонили или подкарауливали возле дома. Вот и этому просителю удалось прорваться. Во всяком случае, Мусе я рассказывал, что он пришел ко мне домой. Уважаемый человек, профессор, доктор каких-то точных наук, не то технических, не то физико-математических. У него погиб внук, шестнадцатилетний мальчик. Его нашли в лесу повешенным, и милиция после наспех проведенного дознания пришла к выводу, что он повесился сам и что оснований для возбуждения уголовного дела нет. Вскрытие, по мнению убитого горем деда, было проведено поверхностно, а если не поверхностно, то его результаты сфальсифицированы. Мальчик был повешен на чьем-то чужом ремне, его собственный так и оставался на джинсах. Родные пытались обратить внимание милиции на эту деталь, но безрезультатно. Более того, за несколько месяцев до этого в том же городе был найден повешенным еще один подросток, и тоже на чужом ремне, и тоже было вынесено решение о том, что это самоубийство. Дед погибшего мальчика не допускал и мысли о том, что внук мог покончить с собой, это был жизнерадостный уравновешенный юноша, и никаких изменений в его настроении или поведении близкие не замечали. При этом дедушка как настоящий научный работник перелопатил гору литературы о подростковых суицидах и пришел к выводу, что если бы ребенок в таком возрасте захотел уйти из жизни путем самоповешения, то в девяноста девяти процентах случаев сделал бы это у себя дома. А не в лесу. Причину же столь халатного и бездушного отношения милиции к своим обязанностям дед видел в нежелании тратить время на раскрытие тяжких преступлений, потому что время это нужно нашим доблестным милиционерам совсем для других дел, например, для того, чтобы заниматься поборами с местных предпринимателей и торговцев или ездить по указанным бандитами адресам и устраивать, прикрываясь формой и удостоверениями, все различные разборки, в том числе и с применением физической силы. Что же касается прокурора, равнодушно взирающего на это беззаконие, то его позиция объясняется тем, что он сильно зависит от благорасположения милиционеров, однажды застукавших его с поличным просто-таки при совершении преступления. И они, по взаимной договоренности, будут молчать ровно до тех пор, пока он дает им дышать, иными словами – самовольно решать, что является преступлением, а что – нет, по какому факту работать, а какой замарафетить.