Kitabı oku: «Отдаленные последствия. Том 1», sayfa 2
Зарубин
Если рабочий день начинается с вызова к руководству – добра не жди. В этом Сергей Кузьмич Зарубин убедился еще в те давние годы, когда бегал по «земле» простым опером. Сейчас-то он уже давно не рядовой сыщик, а заместитель начальника «убойного» отдела на Петровке, но закономерность все равно подтверждалась из года в год и из раза в раз.
Начальник МУРа генерал Большаков выглядел не то чтобы расстроенным или сердитым, скорее озабоченным, и Зарубин с облегчением подумал: «Значит, не втыкать будет, а всего лишь давать указания. Уже легче».
– У меня, Сергей Кузьмич, для тебя две новости, одна хуже другой. С какой начать? – задумчиво проговорил генерал.
– Давайте с той, которая совсем плохая, – мужественно ответил Зарубин. – Судя по тому, что вы вызвали меня, а не Глазова, хотя он на месте, наши дела – полный швах?
Глазов был начальником отдела и не пользовался любовью ни своих подчиненных, ни генерала, предпочитавшего сложные и деликатные вопросы по возможности решать с его заместителем, которого давно знал и которому безоговорочно доверял.
– Пока швах не полный, – скупо улыбнулся Большаков, – но все к тому идет. Глазов вчера вечером привез запрос на свое личное дело. Утром отправили. Думаю, вопрос проработан давно, так что слишком долго его дело изучать не будут, решение уже принято. Если я прав, то сегодня к концу дня твой начальник напишет рапорт о назначении на должность на новом месте службы, а завтра, самое позднее – послезавтра будет приказ об откомандировании. Глазов, поди, уже вещи собирает, освобождает кабинет.
– Побежали крысы… – вздохнул Зарубин. – Только успели объявить о том, что правительство уходит в отставку, а этот уже подсуетился. И кого приведут на его место? Вы уже знаете? Какого-нибудь козла, которого срочно нужно пристроить? Это и есть плохая новость?
– Плохая новость в том, Сергей Кузьмич, что готовой кандидатуры пока нет, все слишком быстро случилось, и я собираюсь подписать приказ о назначении тебя временно исполняющим обязанности начальника отдела. Официально Глазов, конечно, все еще на должности, но из этого кабинета ты выйдешь уже фактически не замом, а руководителем. Вот теперь можешь плакать, я тебя пойму.
– Константин Георгиевич! – с ужасом воскликнул Зарубин. – Ну за что?
– Потерпи, Сергей Кузьмич, – строго произнес генерал. – Надо. Теперь вторая новость, еще хуже прежней.
– Ну, добивайте уже.
– Ты сводку за сутки смотрел?
– Не успел еще.
– А я успел. Но врать не стану, до сводки руки не дошли бы, если бы мне с самого раннего утра из министерства не позвонили. У одного очень богатого и влиятельного папы, депутата по фамилии Чекчурин, убили сына. Папа – лицо, приближенное к власти, задействовал все свои связи и возможности, чтобы дело поручили самым лучшим оперативникам и следователям. Короче, все как всегда.
– Но это же уровень округа, – удивился Зарубин. – Обычное убийство. С какого перепугу нам подключаться? Этот потерпевший что, известная личность? Звездный певец или актер? Великий ученый?
– Оболтус двадцати восьми лет от роду, прожигал жизнь в клубах и на тусовках, работал в каком-то офисе в одной из компаний, принадлежащих папе. Носителем государственной тайны не являлся, объектом всенародной любви – тоже.
– Тогда я вообще не понимаю…
– Сейчас поймешь. На трупе обнаружена записка: «Моему Учителю». Слово «учитель» написано с прописной буквы.
– Ох ты ж елки! – с отчаянием выдохнул Сергей. – Жертвоприношение, что ли? Сатанисты какие-нибудь? Вот только этого на мою бедную голову сейчас не хватало!
– Может, жертвоприношение, может, посвящение, но разбираться придется вам. При таких раскладах дело с территории полагается забирать.
– А как убили-то?
– Перелом шейных позвонков.
– Ну, это сужает круг подозреваемых. Хоть что-то.
– Надеюсь, – кивнул Константин Георгиевич. – Из министерства пришла команда шума пока не поднимать, чтобы в СМИ не просочилось, не нужно народ пугать. Информация о записке в сводку не попала, ума хватило. Отцу потерпевшего тоже пока не говорили, а то ведь болтать начнет, а подписку о неразглашении с него не возьмешь. Пусть думает, что это его звонки в министерство так подействовали и дело передали нам. С этой минуты ты – начальник, иди командуй. И каждый день докладывай мне утром и вечером.
Зарубин обреченно кивнул и встал. Он успел сделать всего два шага в сторону двери, когда генерал окликнул его:
– Сергей Кузьмич! Что ты решил?
Вопрос был не сформулирован, но совершенно понятен, поэтому ответ последовал без промедления:
– Подполковник Сташис и капитан Дзюба. Не возражаете, товарищ генерал?
– Ты – начальник, тебе и решать. Но выбор, безусловно, одобряю.
Еще бы Большой не одобрил! Антоха Сташис и Ромчик Дзюба – его любимчики. Об этом почти никто не знает, но Сергей Кузьмич Зарубин знал. Грош была бы ему цена, если бы он чего-то не знал о своих подчиненных. Ромка женится, в феврале свадьба, надо бы парню деньжат подкинуть…
– Константин Георгиевич, коль я теперь большой босс, могу я написать представление на материальное поощрение Дзюбы за успешные раскрытия в истекшем году?
– Давай, – кивнул Большаков. – Я подпишу. Только не затягивай, положение сейчас у всех шаткое, с министром ничего не понятно пока, так что меня и каждого, кто повыше, могут свалить в любую минуту.
«Так я и чуял, так я и чуял, так я и чуял», – ритмично бормотал Зарубин себе под нос, возвращаясь из кабинета генерала в отдел. Не заходя в свой кабинет, заглянул к Глазову. Большой предсказал безошибочно: Глазов перекладывал пожитки из сейфа и стола в большие коробки. Лицо его сияло радостным предвкушением: долой старые надоевшие заботы, начинается новое приключение! Сергей поймал себя на мысли, что ему даже не интересно, в какой сфере и на каком уровне состоится это приключение. Не хотелось ни о чем спрашивать этого «пока еще начальника», но доложиться он обязан, иначе Глазов, если вдруг разобидится, может и дров наломать. Например, пользуясь своим официальным статусом «пока еще», отменить решение заместителя о поручении работы по новому трупу Сташису и Дзюбе. Через два-три дня, когда состоится приказ, Сергей все равно сделает по-своему, это понятно, но первые сутки всегда решающие, и очень не хотелось бы, чтобы в это время по делу работали другие опера, не такие профессиональные и дотошные, как Антон и Ромка. Все-таки не просто так Большой ценит этих ребят, а сам Зарубин их поддерживает и, если надо, прикрывает.
– Ты б хоть предупредил заранее, что уходишь, – вполне дружелюбно сказал Сергей, кивнув на коробку, в которую Глазов в этот момент складывал снятые со стен дипломы и грамоты в рамочках. – А то генерал вызвал с самого утра – и как гром среди ясного неба, буду теперь исполнять твои обязанности. Временно.
– А вот это зря, – поучительно ответил Глазов. – Не надо было соглашаться. Хотя тебя, наверное, и не спрашивали, они там сами все за всех решают. Валить тебе надо отсюда, покуда варягов не нагнали, бери с меня пример.
– Возьму, – миролюбиво согласился Зарубин. – Ты как, уже сегодня нас покинешь или поруководишь пока денек-другой?
– Нет уж, уволь, Кузьмич, вопрос решен, новый кабинет меня ждет. Приказ – чистая формальность, я им рапорт еще вчера написал.
– Так дело вроде только сегодня утром отправили, – Зарубин не смог скрыть ехидства. – Ты не поторопился?
– Да брось, Кузьмич, все свои, – Глазов небрежно махнул рукой и принялся вынимать из сейфа и аккуратно расставлять между вещами в коробках початые и полные бутылки водки, коньяка и виски.
«Крохобор, – насмешливо подумал Зарубин. – Мог бы и оставить, хотя бы те, которые уже открыты. Мы бы с ребятами выпили вечерком по радостному поводу».
– Ну ясно. Дату в рапорте не вчерашнюю поставил, а сегодняшнюю? Вроде как с утречка личное дело изучили и выразили высокое согласие. А тут и ты подъехал, рапорт накатал – и в приказ. Так? Приказ-то, поди, уже к вечеру и подпишут.
Глазов поморщился, было видно, что ему не очень приятно, но, с другой стороны, мнение заместителя его теперь волновать не должно.
– Не ерничай, Кузьмич, и не стой над душой. Иди начинай руководить коллективом.
– Так на меня приказа пока нет, – хитро улыбнулся Зарубин. – Прав таких не имею, чтоб начальника из себя изображать. Ты уж распорядись, сделай милость, у нас тут труп образовался…
– Сам решай, – огрызнулся Глазов. – Всё. Это больше не моя поляна.
– Как скажешь.
Собственно, что и требовалось получить в итоге. Вполне удовлетворенный результатом разговора, Сергей Кузьмич Зарубин вернулся к себе и вызвал подполковника Сташиса и капитана Дзюбу.
Сташис
– Вот и новогодние подарочки посыпались, – удрученно констатировал Антон Сташис, когда дверь кабинета закрылась за сотрудниками криминальной полиции Юго-Западного окружного управления внутренних дел. Именно на их территории был обнаружен труп двадцативосьмилетнего Леонида Чекчурина.
– Да уж, – согласно кивнул Зарубин и горестно вздохнул. – Мало нам вчерашней отставки правительства, так теперь еще ученики неизвестного Учителя нарисовались до кучи.
Опера на территории сработали четко, хотя чудес не совершили. Труп гражданина Чекчурина обнаружен около двух часов ночи в месте достаточно безлюдном, чтобы при осмотре обойтись без толпы любопытных и – главное – снимающих на телефон. Место оцепили, но кое-какой народец все-таки подвалил, к счастью, весьма немногочисленный. И большая удача, что записку нашел в кармане куртки при осмотре трупа дежурный судмедэксперт, который не стал размахивать находкой и громогласно зачитывать текст, а продолжал методично и вполголоса диктовать результаты осмотра. Следователь, молодой парнишка, тоже никаких бурных эмоций не выразил, но не оттого, что был опытен и предусмотрителен, а просто потому, что ужасно устал: на время новогодних каникул ему ни разу не выпало дежурить, он с чистой совестью полетел с женой на десять дней в горы кататься на лыжах, обратный рейс из-за погодных условий задержали почти на двое суток, которые пришлось провести черт знает как и черт знает в каких условиях, ну а за опоздание на службу, хоть и по уважительной причине, ему и впаяли дежурство сразу же по прибытии, не дав ни помыться с дороги, ни выспаться. Какие уж тут эмоции! Глаза бы удержать открытыми…
Выяснять, о каком таком Учителе может идти речь, придется теперь Сташису и Дзюбе вместе с операми из округа.
– Идеи есть? – спросил Антон.
– Ну, как меня учила Анастасия Павловна, надо применять двоичный метод. Все, что можно, делить на две категории, тогда легче группировать факты и делать выводы, – отозвался Дзюба.
– Ну, применяй. У тебя с фантазией всегда хорошо было. А я уж, так и быть, поработаю твоим секретарем. Ты вещай, я буду записывать.
– Смеяться не будешь? – улыбнулся Роман.
– Да уж не до смеха тут… Давай, излагай.
– Ладно. Первая группа: преступление действительно связано с каким-то Учителем. Вторая группа: преступление совершено по иным мотивам.
– А записка?
– Просто так, для отвода глаз, чтобы запутать следствие. Эту группу тоже делим на две части. Первая: преступник весьма умен, изобретателен и расчетлив. Вторая: он ничего не рассчитывал и особым умом не обладает, действовал от балды. Может, в книжке какой-то прочитал о чем-то похожем или в кино видел. Наличие записки может говорить о том, что убийство совершено не под влиянием внезапно возникшего побуждения, ссоры или оскорбления, ну, ты понимаешь. К преступлению готовились, его обдумывали заранее. Но это «заранее» может оказаться разной величины, от недель и месяцев до получаса. С другой стороны, идея записки могла прийти в голову как загодя, так и вообще уже после убийства. Поэтому первую подгруппу из второй основной группы разделяем на…
Антон не был готов к тому, что рассуждения и деление на группы начнут разветвляться с такой скоростью, поэтому изначально расположил текст так, что рисовать стрелки и вписывать новые вводные оказалось некуда. Досадливо поморщившись, он скомкал листок, бросил его в корзину для мусора и начал заново.
– Ромка, не части, я не успеваю, – пробормотал он, прикидывая, как лучше записать первые две фразы, чтобы потом было удобнее.
Примерно через час стол подполковника Сташиса оказался полностью накрыт разрозненными листками, кое-как скрепленными прозрачным скотчем.
– Н-да… – ошарашенно протянул Антон. – Фантазия у тебя…
– Ты обещал не смеяться, – настороженно напомнил ему Дзюба.
– Да разве ж я смеюсь? Я рыдаю и тихо восхищаюсь. Больше половины того, что ты тут наговорил, мне бы и в голову не пришло, честно. Несвоевременный ты человек, Ромка, поторопился родиться. В нынешние времена твои мозги не сумеют эффективно использовать.
– Может, не поторопился, а, наоборот, опоздал?
– Да это вряд ли, при советской власти тебе бы применения тоже не нашлось. Там неприкасаемых была целая куча и телефонное право цвело пышным цветом, из твоих двадцати версий хорошо если одну разрешили бы отрабатывать.
– Ой, можно подумать, сейчас не так! – фыркнул Роман.
– Это верно, – согласился Сташис. – Сейчас тоже так. Но есть разница. Раньше вопрос можно было замарафетить по-тихому: вообще ни одна душа не узнает, кроме двух-трех самых доверенных. А теперь интернет, скорость распространения информации такая, что в прежние времена и не снилась никому. Желающих скрыть информацию или соврать по-прежнему огромное количество, а вот возможностей-то у них сильно поубавилось. Никак они, бедненькие, не привыкнут, что все и о каждом становится известно в мгновение ока. Ладно, нечего попусту рассуждать, иди подбивай концы по делам, а я буду план писать на основании вот этого всего. Большой велел Кузьмичу до обеда представить, а у Кузьмича, сто пудов, замечания будут, еще пару раз переделывать придется.
– Иду, подбиваю.
Роман изобразил послушность приказу, открыл сейф, достал несколько папок, сложил на свой стол. Идти было недалеко, ровно полтора шага. Капитан Дзюба искренне считал, что в его жизни случились три главные удачи. Первая: он встретил Дуняшу. Вторая: судьба столкнула его с Антоном Сташисом, благодаря чему Роман оказался на Петровке, в МУРе. И третья: они с Антоном делят один кабинет на двоих. Эта третья удача казалась, на сторонний взгляд, маленькой и смешной. Только тот, кто служил в уголовном розыске, может по достоинству оценить этот факт, ибо такой человек знает, как много значит возможность доверять тому, кто сидит за соседним столом.
Инга. За год до событий
Участок был в самом конце старой части кладбища, из так называемого бесхоза: если за могилой никто не ухаживает несколько десятков лет, участок считается ничьим, очищается и отдается под новое захоронение. «Я буду ухаживать и приводить все в порядок, пока жива, а что потом? – горестно думала Инга, пробираясь узкими проходами между оградками. – Он никому не нужен, кроме меня, о нем, наверное, и не вспоминает никто. Детей нет, бывшая жена счастлива в новой семье. Пройдут годы, и участок снова станет «бесхозом», и там опять похоронят кого-то другого…»
Эти мысли приходили к ней каждый раз, когда она приезжала сюда. И каждый раз вызывали спазм в горле и накипающие слезы.
Вот и могильный холмик, сиротливо-убогий среди каменных надгробий, окаймленных чугунными оградками. После похорон прошло несколько месяцев, венки давно убрали, цветы, которые Инга принесла в прошлый раз, неделю назад, завяли, потемнели на морозе и смотрелись некрасивым грязным пятном. Скорей бы памятник сделать… Должен пройти год, чтобы земля осела, раньше ставить нельзя. Да и на какие деньги? Похоронили за счет государства, у них так положено, а больше никто ничего оплачивать не собирается. Считается, что это забота семьи. А если семьи нет, тогда как?
Поставив рюкзак на сколоченную наспех деревянную скамеечку, Инга вытащила пакет для мусора, полуторалитровую пластиковую бутыль с водой, совок, резиновые перчатки и аккуратные чистые тряпочки. Подсобка далеко, за водой ходить долго, проще принести с собой. Если бы памятник или хотя бы простое надгробие – тогда да, воды нужно много, чтобы все помыть и привести в порядок, а здесь-то пока только крест, табличка с именем и датами да фотография. «Игорь Андреевич Выходцев, 14.03.1975–19.08.2018». Фотографию надо бы принести новую, эта, оставшаяся еще с похорон, испорчена осенними дождями и мокрым декабрьским снежком. Инга убрала завядшие цветы в пакет, протерла крест и табличку сначала мокрой тряпкой, потом сухой, прошлась совком вокруг могилы, убирая мусор. Толку, конечно, не много, но все-таки вид поприличнее. Сняла перчатки, сунула их в пакет с мусором, положила на холмик свежий букет, который любовно собирала сегодня утром в цветочном магазине. Собирала сама, продавщице не доверила. В траурных букетах количество цветков должно быть четным, но Инга не хотела ни сочувственных, ни удивленных взглядов, поэтому букет покупала обычный, а потом один цветок просто вынимала и уносила домой. Это превратилось в своеобразный ритуал: прибрать могилку, положить букет, посидеть на скамеечке, поговорить с Игорем, забрать один цветок и уходить.
«Дорогая моя девочка, мне нечего оставить тебе, кроме этих записок. Ты знаешь мои обстоятельства: все накопленные деньги ушли на лечение, на бессмысленные попытки выжить. Когда деньги закончились, а жизнь, к сожалению, еще продолжалась, мне финансово помогала бывшая жена, вернее, ее новый муж. Спасибо им от всей души, они добрые и благородные люди, и я не могу уйти, не расплатившись с ними, поэтому квартиру я оставляю им. Ты, наверное, видела, как ко мне приходил нотариус, но у тебя хватило такта и выдержки не задавать вопросов. Милая моя девочка, ты так самоотверженно ухаживала за мной, ты делала больше, чем была обязана, ты всю душу вкладывала в то, чтобы облегчить мои физические страдания. Наверное, ты даже немножко любила меня, правда? Совсем чуточку. Совсем легонько…
У меня нет возможности отблагодарить тебя чем-то материальным. Но я могу сделать по крайней мере одну вещь.
Хочу попытаться объяснить тебе, каков я на самом деле. Если ты так много делаешь для меня, значит, я тебе нравлюсь, ты испытываешь ко мне симпатию, ты расположена ко мне. Наверное, я кажусь тебе добрым человеком, умным и даже мудрым, умеющим прощать и принимать, а ты, насмотревшаяся за свою жизнь на онкологических больных, отлично знаешь, как тяжело бывает людям смириться с неизбежной близкой смертью и как по-разному они себя ведут. Ты сталкивалась и со злостью, и с раздражительностью, и с ненавистью ко всем, кто не болен и собирается жить еще долго без мучений и без боли. Думаю, тебе приходилось видеть и несправедливость по отношению к тебе самой, и оскорбительные поступки, и грубость. Поэтому тебе могло показаться, что я какой-то особенный. Мне жаль разрушать твои иллюзии, но в моей ситуации честность и правда будут лучшим подарком. Сейчас я действительно «добрый, прощающий и принимающий», но еще совсем недавно я таким не был. Глядя на себя тогдашнего, могу сказать совершенно искренне: я был ужасен. Отвратителен. Я был чудовищем, тупым и неуправляемым. Сегодня мне трудно представить, что Игорь Выходцев двух-трехлетней давности – тот же человек, который теперь лежит в постели и готовится проститься с тобой. Словно две разные личности… Чтобы ты мне поверила, мне придется описать путь, который я прошел. Путь мрачный, трудный и горький. Не уверен, что мне хватит сил и времени. Слишком поздно я спохватился, слишком поздно решился на эту исповедь, нужно было раньше начинать, тогда был бы шанс объяснить тебе все в деталях и подробностях, шаг за шагом. Придется торопиться, многое пропускать. Но я надеюсь, что ты сумеешь меня понять. И простить мой невольный обман, ведь я совсем не так хорош, как ты думаешь. Видишь, я уже начал говорить «если бы… тогда бы». Где-то я услышал фразу о том, что жизнь в тюрьме состоит из сослагательного наклонения, которое никогда не превратится в изъявительное. То же самое можно сказать и о жизни онкологического больного в терминальной стадии. Когда я вдруг это осознал, то понял, какую самую главную ошибку мы все совершаем. Знаешь какую? Мы постоянно и по любому поводу думаем, что «так будет всегда». Вернее, не думаем даже, а просто исходим из этого, принимая решения и составляя планы. Мы всегда будем молоды, здоровы и полны сил. Наши близкие всегда будут с нами. Наша работа и наш заработок никуда не денутся. Мы все сможем и все успеем. Мы всегда будем любить тех, кого любим сегодня. И те, кто любит нас сегодня, никогда нас не разлюбят. Ну, и так далее. Нам кажется, что впереди еще куча времени и много возможностей. А потом вдруг что-то случается, и на нас бетонной плитой обрушивается сослагательное наклонение…»
Текст письма Инга давно выучила наизусть. Нет, не специально, конечно, не старалась запомнить, просто читала его бессчетное количество раз, вот и запомнилось. Конверт лежал в выдвижном ящичке прикроватной тумбы. За несколько дней до конца Игорь сказал ей:
– Когда все случится – открой ящик, там для тебя письмо.
Посмотрел на ее встревоженные и вспыхнувшие любопытством глаза и усмехнулся:
– Не вздумай стащить его раньше времени. Знаю я вас, девчонок. Наберись терпения.
Усмешка сползла с его губ, и он тихо добавил:
– Потерпи. Осталось недолго.
Опытная медсестра, Инга и сама видела, что все произойдет совсем скоро. На следующий день она оформила на работе отпуск за свой счет по семейным обстоятельствам и проводила у Выходцева круглые сутки. Она не могла допустить, чтобы он уходил в одиночестве. Но даже когда больной впадал в забытье, не смела открыть ящик и посмотреть, что в нем. Сидела у постели Игоря, держала за руку, ставила капельницы, делала уколы, помогала дойти до ванной, читала вслух, приносила теплый чай с лимоном, а сама гадала: что может быть в том письме? Признание в любви? Как глупо! Пусть бы сказал словами, она была бы так счастлива, пусть и всего несколько дней! Она-то влюбилась в умирающего почти сразу, как начала приходить сюда, чтобы проводить необходимые процедуры. И с самого начала точно знала, что будущего у ее чувства нет. Никакого.
От воспоминаний Ингу отвлек звук шагов, неровный, шаркающий. «Хромой», – успела подумать она, прежде чем подняла глаза. К ней приближался мужчина лет сорока пяти – пятидесяти, в униформе с надписью «Ритуал», коренастый, широкоплечий, крепкий, но действительно сильно припадающий на правую ногу.
– Доброго здоровья, барышня, – вежливо произнес мужчина, поравнявшись с могилой Игоря.
– Здравствуйте.
– Не откажите в любезности, позвольте присесть буквально на пару минут, – попросил он. – Не дойду до конторы, нужно дух перевести, а посидеть негде, все скамейки за оградками. Ваша – единственная доступная в этой части. Вы уж не обессудьте.
– Конечно, садитесь.
Инга пододвинулась к краю, освобождая место, и внимательно, уже профессиональным взглядом окинула лицо мужчины: бледное, вокруг губ наметилась синюшность, на лбу испарина. Видно, боль такая сильная, что нет сил терпеть. Тут и до сердечного приступа недалеко.
– На сколько баллов оцениваете боль, если по десятибалльной шкале? – спросила она.
– А вы врач, что ли?
– Всего лишь медсестра, – улыбнулась Инга. – Так на сколько?
– На всю десятку.
– Обезболивающее принимаете?
– То, что можно без рецепта купить, уже не помогает. Врач выписал какую-то дрянь с наркотиком, я принял пару раз и больше не стал. Боль снимает на несколько часов, это правда, но голова дурная становится, ватная какая-то, мозги как будто по воде плывут, в памяти ничего не удерживается.
– Понятно. Значит, насухую терпите?
Мужчина пожал плечами:
– А какие варианты? Иногда водочкой боль снимаю, но редко.
– Что ж так? Если помогает, можно бы и почаще.
– Не люблю я это дело.
После минутной паузы мужчина снова заговорил:
– Отец ваш? – Он кивком головы указал на табличку, прибитую к кресту. – Или муж?
– Пациент, – ответила Инга неохотно. – Я за ним ухаживала до самого конца.
– Одинокий? Я вас уже не в первый раз здесь вижу, а кроме вас никто больше и не приходит. И похороны помню, я на них как раз работал. Народу было прилично, человек тридцать, я не ошибаюсь?
– Не ошибаетесь. Это все бывшие сослуживцы, коллеги. Наверное, из чувства долга пришли, а может, их в приказном порядке пригнали, для видимости, дескать, своих не бросаем. Сплошное лицемерие. На самом деле никому он не был нужен. Как слег – так его и не навестил никто.
– Грустно.
Мужчина повернул голову и посмотрел на Ингу в упор.
– Но все рано или поздно проходит, – добавил он негромко. – Поверьте мне. Я знаю, о чем говорю. Спасибо, что позволили присесть и передохнуть.
Он поднялся и тут же скривился от острой боли. Инга смотрела ему вслед и вдруг вскочила:
– Погодите!
Мужчина обернулся:
– Да?
– Хотите, я попробую вам помочь?
– Волшебные таблетки дадите? – в его голосе зазвучали недобрые нотки.
Инга подхватила рюкзак, наклонилась над букетом, вынула один цветок и зашагала к работнику кладбища.
– Волшебных таблеток не бывает, – очень серьезно сказала она. – Бывают только бесполезные, но зато безвредные, и действенные, но опасные. Других вариантов нет. Пойдемте в бытовку или где у вас там гнездо. Мне нужно вас положить.
– Ну, пойдемте, – согласился мужчина. – Я уж теперь на все готов, кроме того, что по мозгам бьет. Вас как зовут, барышня?
– Инга.
– А я – Юрий, можно просто Гариком звать.
Юрий привел ее к одноэтажному аккуратному домику. Место, где рабочие переодевались, принимали душ, отдыхали и трапезничали, выглядело очень цивильно и опрятно. За столом два здоровенных молодых парня, одетые в такую же униформу, как у Юрия, ели пиццу, запивая чаем из высоких офисных кружек. Прикрепленный к стене телевизор работал без звука, показывали какой-то очередной «базар-вокзал», величаво именуемый «политическое ток-шоу».
– Сюда проходите, – Юрий указал на плоскую жесткую лежанку, расположенную у окна. – Мужики, а ну мигом пересели спиной к окну!
Один из парней быстро сунул в рот огромный кусок пиццы и встал.
– Да мы и выйти можем, если че, – доброжелательно, но не очень внятно заявил он.
– Это не обязательно, – торопливо проговорила Инга. – Ничего такого. Я только посмотрю, можно ли что-то сделать с ногой.
– Да ладно, – сально осклабился второй, – все свои пацаны.
Инге отчего-то стало неприятно, что кто-то подумает, будто между ней и этим Юрием может происходить нечто глубоко интимное, да не где-нибудь, а прямо здесь, в бытовке, на кладбище, где похоронен человек, которого она так любит. Она лихорадочно пыталась придумать, что бы такое сказать, чтобы парни не уходили, не оставляли ее наедине с незнакомым, в сущности, мужиком, но ничего предпринять не успела: рабочие похватали куртки и вышли.
– Раздевайтесь и ложитесь на спину, – холодно велела Инга.
Юрий послушно снял спецовку и в нерешительности посмотрел на Ингу.
– Футболку тоже снимайте. Трусы оставьте.
– Да я б их и так не снял, – буркнул тот. – Не хватало еще…
– А говорили, что на все готовы, – поддела его Инга. – Давайте ложитесь.
Она задала ряд обычных вопросов: где болит, как именно болит, с какой периодичностью, куда отдает. Нашла на стопе нужную точку и медленно провела, очень сильно прижимая палец, вверх вдоль голени и бедра. Юрий взвыл, лицо и грудь мгновенно покрылись крупными каплями пота.
– Э, алё, барышня, вы что творите? – выдохнул он.
– Терпите. Будет очень больно, но только сначала.
– Вы б хоть предупредили…
– Если бы я предупредила, вы бы отказались. Дышите животом и как можно глубже, тогда будет легче.
Инга не сомневалась в своих силах, она долго и старательно осваивала премудрости восточной медицины, мастера ее хвалили и называли лучшей ученицей, предлагали практиковать лечение ряда заболеваний, но девушка упорно стояла на своем: ей важно уметь облегчать боль, чтобы уменьшать физические страдания больных, а всем остальным пусть занимаются специально обученные врачи. В обезболивании Инга действительно достигла настоящих высот.
Юрий под ее сильными безжалостными пальцами сперва стонал, потом кряхтел, потом перестал издавать какие-либо звуки и только молча наблюдал за ее точными, отработанными многолетней практикой движениями.
– Всё. Вставайте.
Он послушно встал, прислушался к ощущениям в ноге и улыбнулся.
– А ведь не болит… Чудеса! Это что же получается, вы меня вылечили? Вот так, за один раз?
– Не обольщайтесь. Лечить я не умею, я только снимаю боль. Как таблетка, только без вреда для печени и мозгов.
– Значит, опять заболит?
– Обязательно. Проблема-то никуда не делась, ею нужно заниматься хирургам, ортопедам, неврологам, а не простым медсестрам вроде меня.
– Ну да, – удрученно согласился Юрий, – я понимаю. И на сколько хватит этих ваших…
Он поднял ладони и выразительно пошевелил пальцами.
– Посмотрим. Обычно от четырех часов до суток. Все очень индивидуально, зависит и от заболевания, и от состояния организма, и от особенностей самого человека.
– А потом что? Снова терпеть?
– Или терпеть, или вот это самое, – она подняла ладони и повторила его жест.
Он хмыкнул сдержанно, потом все-таки рассмеялся.
– Сколько я вам должен?
– Я же сама предложила, поэтому бесплатно.
– Спасибо вам, – поблагодарил Юрий, и в голосе его было столько искренности и теплоты, что Инга невольно улыбнулась. – Телефончик не дадите?
– Конечно. – Она потянулась к рюкзаку, достала кошелек, вытащила оттуда визитку и протянула своему неожиданному пациенту. – Обращайтесь, если будет нужно.
Тот повертел в руках простенький белый четырехугольник, на котором было написано только «Инга Гесс. Терапия боли» и номер телефона. Ни названия клиники, ни адреса, ни электронной почты.
– А куда ехать? Где вы принимаете, в какой больнице?
– Нигде. Сама выезжаю к клиентам.
– Во как! – несказанно удивился Юрий. – С такими талантами – и сами выезжаете? Я думал, у вас все по-серьезному, своя клиника или на худой конец кабинет.
Она молча пожала плечами, надела рюкзак, взяла в руки цветок и двинулась к выходу.
– Спасибо, – повторил Юрий ей вслед.
* * *
Дома все было как обычно – как говорится, «традиционный набор блюд». Машка, старшая сестра, капризничает, мама машет над ней крыльями, Машкин муж Валентин ходит с кислой миной. Похоже, сегодня опять был скандал, и на долю Инги останется десерт в виде последствий. Как говорится, сладкое – на третье. Десерт всегда был одинаков: Машке срочно нужны деньги, потому что без новых джинсов или фирменных кроссовок Валечка просто не может показаться на работе, а еще нужно купить подарок другу или подруге, ведь нельзя же являться на день рождения с пустыми руками… И вообще: Машеньке захотелось ананас или салат с авокадо и креветками и бутербродик с черной икрой, и как же можно отказать беременной.
