Kitabı oku: «Ночи нет конца», sayfa 7
– А я даже не знаю всех вопросов, – с горечью проговорила стюардесса. – Всего пять минут назад выяснилось, что это не был несчастный случай. – Она недоверчиво покачала головой. – Слыханное ли дело, чтобы под угрозой оружия сажали гражданский самолет?
– Я слышал о подобной истории. По радио. Месяц с небольшим назад. Дело было на Кубе. Несколько сторонников Фиделя Кастро вынудили приземлиться экипаж «Вискаунта». Только те выбрали местечко почище этого. По-моему, уцелели всего лишь один или два человека. Возможно, наши приятели, оставшиеся в бараке, и позаимствовали у них эту идею.
– Но почему… почему они убили полковника Гаррисона?
– Может, на него не подействовало снотворное, – пожал я плечами. – Может, он слишком много видел или знал. Может, и то и другое.
– Но ведь… Ведь теперь им известно, что и вы видели и знаете слишком много. – Она глядела на меня такими глазами, перед которыми не устоял бы даже преподобный Смоллвуд, если бы вздумал громогласно бичевать порок. Правда, мне было трудно представить этого проповедника громогласно бичующим порок.
– Неутешительная мысль, – согласился я. – Она не раз приходила мне в голову за последние полчаса. Пожалуй, раз пятьсот.
– Перестаньте! Вижу, вы перепуганы не меньше моего. – Ее передернуло. – Давайте уйдем отсюда, прошу вас. Здесь так жутко и страшно. Что… что это?
Голос ее сорвался на высокой ноте.
– Что вы имеете в виду?
Я попытался задать вопрос спокойным голосом, но нервно оглянулся. Пожалуй, и впрямь я перепугался не меньше, чем девушка.
– Снаружи донесся какой-то звук, – произнесла она, впившись пальцами в мех моей парки. – Словно кто-то постучал по крылу или фюзеляжу.
– Ерунда, – оборвал я ее, но нервы у меня были натянуты как струна. – Вы начинаете…
Я не докончил фразу. На сей раз я действительно услышал посторонний звук. Маргарита тоже. Она оглянулась в направлении звука, потом повернулась ко мне. Лицо напряжено, глаза расширены от ужаса.
Оттолкнув от себя ее руки, я схватил пистолет и фонарь и бросился бежать. В кабине пилотов я остановился как вкопанный. Ну какой же я дурак! Оставил включенной фару-искатель в таком положении, что она слепила меня. Я представлял собой идеальную мишень для любого злоумышленника, прятавшегося в темноте с пистолетом в руке. Но колебания продолжались какое-то мгновение. Надо действовать, иначе останешься в западне на всю ночь или до тех пор, пока не разрядится аккумулятор. Я нырнул вниз головой через разбитое ветровое стекло и, задев в последний момент стойку, упал на землю, не успев сразу сообразить, что жив и невредим.
Подождал пять секунд, весь превратившись во внимание, но ничего, кроме завывания ветра да шороха льдинок, несущихся по насту, не услышал. Правда, никогда прежде шорох этот не был столь отчетлив (ведь я никогда раньше не лежал на мерзлой земле с откинутым капюшоном), а стук сердца столь громок. Затем я вскочил на ноги, размахивая фонариком, который точно косой рассекал темноту, и побежал, скользя и спотыкаясь, вокруг самолета. Дважды обежал вокруг машины, каждый раз в противоположном направлении, но никого не обнаружил.
Остановившись у носа авиалайнера, я негромко позвал Маргариту Росс. Когда она появилась в окне, я заверил ее:
– Все в порядке, никого тут нет. Нам с вами это только померещилось. Спускайтесь вниз. – Вытянув руки, я поймал девушку и осторожно поставил наземь.
– Зачем вы бросили меня одну, зачем вы меня бросили? – волнуясь, повторяла она. – Это… это было ужасно! Мертвецы… Зачем вы меня оста… бросили?
– Виноват. – Рассуждать о несправедливости женщин, отсутствии у них здравого смысла и логики было не время и не место. Тем более что на долю бедняжки с лихвой досталось бед, испытаний и грубости. – Виноват, – повторил я. – Мне не следовало этого делать. Я просто не подумал.
Девушка дрожала всем телом. Я обнял ее, прижал к груди и держал в таком положении до тех пор, пока она не успокоилась. Затем взял в одну руку аккумулятор и фару-искатель, а в другую – ее руку, и мы оба двинулись в сторону станции.
Глава 6
Понедельник, с 7 вечера до 7 утра вторника
К тому времени, как мы вернулись в барак, Джекстроу со своими помощниками успели собрать и установить кузов. Кое-кто уже спускался вниз, в нашу берлогу. Проверять качество сборки я не стал: если Джекстроу за что-то берется, делает он это добросовестно.
Он, должно быть, искал меня, но расспрашивать при посторонних, где я пропадал целый час, не стал. Дождавшись, когда все остальные уйдут, я взял его под руку и отвел в сторону, где нас никто не смог бы подслушать. Однако далеко мы не удалялись, чтобы не терять из виду желтоватый огонек в световом люке: заблудиться еще раз не хотелось.
Молча выслушав меня, Джекстроу спросил:
– Что будем делать, доктор Мейсон?
– Смотря по обстоятельствам. Разговаривал с Джоссом?
– Пятнадцать минут назад. В туннеле.
– Что с передатчиком?
– Боюсь, ничего не выйдет. Не хватает нескольких конденсаторов и ламп. Он искал их повсюду. Считает, что запасные детали у него похитили.
– Может, еще найдутся? – предположил я, сам не веря тому, что говорю.
– Две лампы уже нашлись. В глубине туннеля. От них осталась кучка битого стекла.
– Наши «друзья» ничего не упускают из виду! – вполголоса выругался я. – Выходит, иного выбора у нас нет. Ждать больше нельзя. Отправляемся как можно раньше. Но прежде всего нужно как следует выспаться.
– Двинемся в Уплавник? – Там, близ устья глетчера Стрейзунд, находилась база нашей экспедиции. – Думаете, мы туда доберемся?
Так же как и я, Джекстроу думал не о тяготах и опасностях зимнего похода в условиях Арктики, хотя они и представляли собой серьезную проблему для нас, оснащенных допотопным «ситроеном», а о том обществе, в котором нам придется находиться. Было совершенно очевидно, что неизвестные преступники смогут избежать правосудия или, по крайней мере, ареста и допроса лишь в том случае, если из всей компании уцелеют одни они.
– Шансы у нас невелики, – заметил я сухо. – Но их будет еще меньше, если останемся здесь. Тогда голодная смерть нам обеспечена.
– Это верно. – Помолчав, он заговорил о другом: – По вашим словам, нынче вечером вас пытались убить. Не кажется ли вам это странным? А я-то решил, что нам с вами нечего опасаться. По крайней мере, несколько дней.
Я понял, что он имел в виду. Кроме нас с Джекстроу, вряд ли можно было найти кого-то во всей Гренландии, кто сумел бы завести трактор, тем более работать на нем. Лишь Джекстроу мог управляться с собачьей упряжкой. Что же касается ориентировки по звездам или магнитному компасу, что весьма сложно в высоких широтах, то вряд ли кто-то из пассажиров был в ладах с этим искусством. То, что мы были знатоками своего дела, гарантировало нам жизнь хотя бы на ближайшее время.
– Ты прав, – согласился я. – Но по-моему, они об этом не думали, поскольку не придавали значения обстоятельствам. Надо заставить их осознать всю серьезность обстановки. Тогда мы оба обезопасим себя. Пока мы не отправились в поход, надо все поставить на свои места. Вряд ли это придется по нраву нашим новым знакомым, но ничего не попишешь.
Я объяснил свой план Джекстроу, и тот, подумав, кивнул.
Через две-три минуты после того, как мой товарищ спустился в барак, я последовал его примеру. Все девять пассажиров сидели внизу. Точнее, восемь; девятая, Мария Легард, исполняла обязанности шеф-повара. Я обвел сидящих внимательным взглядом. Впервые в жизни я смотрел на людей, пытаясь определить, кто из них убийцы. Ощущение было не из приятных.
Поначалу мне показалось, будто любой – или любая – мог быть потенциальным или фактическим преступником. Правда, даже допуская подобную мысль, я отдавал себе отчет в том, как она могла появиться. Ведь в моем сознании убийство ассоциировалось с отклонением от нормы. При теперешних же совершенно немыслимых обстоятельствах пассажиры в своих громоздких, нелепых костюмах все как один казались далеко не нормальными. Но потом, приглядевшись повнимательней, перестав обращать внимание на неестественность обстановки и нелепость одежды, я увидел перед собой лишь горстку дрожащих от холода, топающих ногами, чтобы согреться, несчастных и вполне обыкновенных людей.
Но так ли уж они обыкновенны? Можно ли сказать это о Зейгеро? Он обладал телосложением, силой, быстротой реакции и темпераментом первоклассного боксера-тяжеловеса. Однако на боксера был совсем не похож. Не потому, что он, очевидно, образованный и культурный молодой человек. Такие боксеры не редкость. Дело было в другом: на лице его я не обнаружил ни единой отметины. Даже шрамов на бровях. Кроме того, я ни разу не встречал его фамилии на афишах. Правда, подобный факт еще мало о чем говорит. Будучи медиком, я не выношу зрелищ, в которых один homo sapiens старается нанести увечье другому, поэтому спортом мало интересуюсь.
Возьмем того же Солли Левина, его импресарио, или, скажем, преподобного Джозефа Смоллвуда. Солли совершенно не похож на импресарио боксера-профессионала из Нью-Йорка. Скорее его можно было назвать карикатурой подобного типажа, насколько я мог судить. Преподобный Смоллвуд – кроткий, мягкий, чуточку нервный, чуточку анемичный человек, какими нам часто изображают служителей культа и какими они почти никогда не бывают в действительности, – настолько соответствовал стереотипу, что все его поступки, реакцию, замечания можно было заранее предсказать и не ошибиться ни на йоту. Однако я знал, что убийцы настолько умны и рассудительны, что стараются не походить на расхожий персонаж, чтобы не выдать себя. Правда, они могут оказаться настолько хитры, чтобы поступать как раз наоборот.
Личность Корадзини тоже оставалась загадкой. Проницательные, умные, крутые бизнесмены и предприниматели – типичный продукт американского образа жизни. Именно таким продуктом и являлся Корадзини. Однако в отличие от рядового бизнесмена, обладающего лишь крутым характером, Корадзини, кроме того, был крут и физически. Эту крутость, даже жестокость, как я понял, он без колебаний проявит в любом деле, даже в том, которое не имеет прямого отношения к бизнесу. Я был готов подозревать Корадзини, но по причинам, совершенно противоположным тем, по которым подозревал Левина и преподобного Смоллвуда. Корадзини не укладывался ни в какие рамки, он совершенно не был похож на типичного американского предпринимателя.
Что же касается двух оставшихся мужчин, Теодора Малера, низенького еврея, и сенатора Брустера, то первый был в моих глазах более подозрителен. Но когда я попытался выяснить почему, то не смог привести никаких иных причин, кроме того, что он худ, смугл, озлоблен и скрытен. Чем еще это можно было объяснить, если не тем, что у меня сложилось о нем предвзятое мнение, я не мог сказать. Что касается сенатора Брустера, то он был вне подозрений. Правда, в следующую минуту в голову мне пришла мысль, поразившая меня. Если кто-то хочет оказаться вне подозрений, он должен надеть на себя личину человека, который действительно вне подозрений. Откуда мне знать, что он сенатор Брустер? Достань пару липовых документов, обзаведись белыми усами и седой шевелюрой вдобавок к цветущей физиономии – и вот тебе сенатор Брустер. Правда, играть такую роль неопределенно долго невозможно. Но ведь это и не требуется.
Положение мое было тупиковое, я это понимал. Я лишь все больше запутывался, чувствовал себя все менее уверенно и все больше подозревал всех. Даже женщин. Возьмем молодую немку, Елену, уроженку Мюнхена, расположенного в Центральной Европе. Атмосфера лжи и обмана, царившая вблизи железного занавеса, допускала все, что угодно. Однако мысль о том, что семнадцатилетняя девушка может оказаться закоренелой преступницей (вряд ли речь идет о новичках), была нелепой. Да и перелом ключицы – подтверждение того, что авария была для нее неожиданностью, – служит сильным аргументом в пользу невиновности девушки. Миссис Дансби-Грегг? Та принадлежала к обществу, которое я знал лишь понаслышке, по рассказам своих коллег, врачей-психиатров, которые ловили крупную рыбу в мутной воде жизни молодых лондонских аристократок. Однако шаткость их положения, неврозы, не говоря об их частых финансовых затруднениях, не носили криминального характера. Кроме того, представителям этого общества недоставало тех качеств, какими в полной мере обладали Зейгеро и Корадзини, – физической силы и решительности, необходимых в таком деле. Впрочем, как обобщать, так и вдаваться в детали одинаково опасно; что собой представляет миссис Дансби-Грегг как личность, мне было абсолютно неизвестно.
Единственной моей опорой, островком безопасности в море неуверенности была Мария Легард. Если я ошибся в ней, то был не одинок. Выходит, миллионы других людей тоже ошиблись в ней, а этого не может быть. Есть вещи, которые просто нельзя себе представить. Это был именно тот самый случай. Мария Легард была вне подозрений.
Во внезапно наступившей тишине я услышал глухой стук лениво вращавшихся чашек анемометра и шипение лампы Кольмана. Собравшиеся уставились на меня со смешанным чувством удивления и любопытства. Внешне бесстрастный и небрежно рассеянный, я тем не менее дал ясно понять присутствующим, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Об этом все догадались, все девять пассажиров авиалайнера. То обстоятельство, что я оказался в центре всеобщего внимания, было мне на руку. Появление Джекстроу с магазинным винчестером под мышкой осталось никем не замеченным. Палец он держал на спусковом крючке.
– Прошу прощения, – произнес я. – Знаю, таращить глаза невежливо. Правда, теперь ваша очередь это делать. – Я кивнул в сторону Джекстроу. – В каждой экспедиции имеется одна-две винтовки. Чтобы защищаться от медведей и волков и добывать тюленину для собак, если члены экспедиции находятся вблизи побережья. Никогда не думал, что оружие пригодится на вершине ледника. Чтобы защищаться от еще более опасных хищников, чем белые медведи или волки. Мистер Нильсен удивительно меткий стрелок. Не вздумайте шутить. Руки за голову! Это касается каждого из вас.
Словно по мановению волшебного жезла, глаза присутствующих обратились ко мне. Я успел вытащить «беретту» калибра 9 миллиметров, которую извлек из кобуры полковника Гаррисона. На сей раз я не забыл снять пистолет с предохранителя. В стылой тишине барака щелчок прозвучал неестественно громко.
– Что еще за произвол, черт бы вас побрал? – побагровев, закричал сенатор Брустер, вскочив на ноги.
Он кинулся на меня, но тотчас остановился как вкопанный. В тесном помещении выстрел из винчестера прозвучал оглушительно. Когда же эхо выстрела стихло и дым рассеялся, все увидели, что сенатор с побелевшим лицом разглядывает отверстие в досках пола. Должно быть, Джекстроу не рассчитал и пулей пробило рант на обуви сенатора Брустера. Однако эффект превзошел все ожидания. Сенатор, пятясь, с трудом сел на койку. Он настолько перепугался, что забыл положить руки на затылок. Но я не придал этому значения: теперь государственный муж будет смирным.
– О’кей, вижу, вы не шутите. Мы в этом убедились, – растягивая слоги, произнес Зейгеро, однако руки на затылок положил. – Мы знаем, вы не станете бросать слов на ветер, док. Стряслось что-нибудь?
– Стряслось, – жестко ответил я. – Двое из вас убийцы. У обоих пистолеты. Сдайте ваше оружие.
– Коротко и ясно, милый юноша, – проговорила Мария Легард. – Короче не скажешь. Вы что, рехнулись?
– Опустите руки, мисс Легард. В число подозреваемых вы не входите. Нет, я не рехнулся. Как и вы, я в здравом уме и твердой памяти. Если же вам нужны доказательства, вы их найдете на борту самолета или в вырубленной во льду могиле. У командира самолета пулей пробит позвоночник, у пассажира на заднем кресле прострелено сердце, второй пилот был задушен. Да, задушен. Смерть наступила от удушья, а не от кровоизлияния в мозг, как вам сообщили. Задушен во сне. Вы мне верите, мисс Легард? Или желаете прогуляться к самолету, чтобы убедиться в истинности моих слов?
Она не сразу ответила. Никто не произнес ни слова. Все были ошеломлены и не успели прийти в себя от услышанного. Все, кроме двух преступников. Но, как ни старался, я не смог заметить в лицах присутствующих ничего, что могло бы обнаружить среди них убийц, – ни единого ложного жеста, ни малейших признаков вины. В глубине души я надеялся, что преступники обменяются взглядами. Но надежда не оправдалась. Убийцы умели владеть собой. Я испытывал горечь поражения.
– Приходится верить вам, – так же медленно произнесла Мария Легард. Правда, в голосе ее звучала неуверенность, а в лице не было ни кровинки. Взглянув на стюардессу, старая актриса спросила: – Вы знали об этом, милая?
– Узнала всего полчаса назад. Доктор Мейсон подозревал меня.
– Боже мой! Какой… какой кошмар! Какой ужас! Двое из нас убийцы! – Сидя у камелька, Мария Легард оглядела остальных восемь человек, потом поспешно отвела взор. – Может быть… Может быть, вы нам все расскажете, доктор Мейсон?
Я так и сделал. Возвращаясь из похода к самолету, я размышлял, следует ли сохранять свое открытие в тайне. И решил, что не следует. Если бы я промолчал, то все равно не сумел бы обмануть убийц, ведь они уже знали, что мне известно об их существовании. Теперь же пассажиры глаз друг с друга не будут сводить. Мне это будет на руку, а убийцам станет труднее заниматься своими черными делами.
– Вставайте по очереди, – добавил я, закончив свой рассказ. – Мистер Лондон обыщет каждого из вас. Прошу не забывать: я знаю, с кем имею дело. И церемониться не стану. Когда подойдет ваша очередь, стойте спокойно, не делайте резких движений. Стрелок я аховый, поэтому целиться буду в туловище.
– Я так и подумал, – заметил Корадзини.
– Что вы подумали, не важно, – отрезал я. – Но испытывать судьбу не советую.
Джосс начал с Зейгеро. Обыскивал он его старательно. На лице боксера появилось злое выражение; он не спускал глаз с моего пистолета. Не найдя ничего, Джосс занялся Солли Левином.
– Нельзя ли узнать, почему я оказалась вне подозрений? – внезапно спросила Мария Легард.
– Вы? – отозвался я, не сводя глаз с Солли. – Мария Легард? Бросьте ерунду нести!
– Ваш лексикон и тон оставляют желать много лучшего. – Старая актриса была, видимо, тронута, но голос ее все еще дрожал. – Однако лучшего комплимента мне не доводилось слышать. И все же я настаиваю на том, чтобы обыскали и меня. Не желаю, чтобы на меня пала хоть тень подозрения, если оружие не будет найдено.
Оружие действительно не удалось найти. Джосс обыскал мужчин, Маргарита Росс – женщин, причем высокомерная миссис Дансби-Грегг возмутилась. Но ни тот, ни другая ничего не обнаружили. Джосс бесстрастно посмотрел на меня.
– Принеси их багаж, – приказал я. – Чемоданчики, которые они с собой приготовили.
– Вы только зря тратите время, доктор Мейсон, – заметил Ник Корадзини. – Даже малому ребенку, а не то что преступнику, было бы понятно, что вы станете нас обыскивать. Пистолеты, о которых вы толкуете, нетрудно спрятать в кузове трактора, в нартах или под тонким слоем снега, чтобы можно было в любой момент достать их. Какой дурак станет держать оружие при себе? Ставлю тысячу против одного, что вы ничего не найдете.
– Может, вы и правы, – медленно проговорил я. – Но если б я был одним из убийц и спрятал оружие в чемодан, то заговорил бы так же, как вы.
– Говоря вашими же словами, бросьте ерунду нести! – воскликнул он, вскочив на ноги. Под нашими с Джекстроу внимательными взглядами он направился в угол, сгреб в охапку груду «дипломатов» и сумок и швырнул их мне под ноги. – С какого начнете? Вот это мой чемодан, вот саквояж его преподобия. Это… – Он посмотрел на бирку. – Это портфель сенатора. Чей последний чемодан, не знаю.
– Мой… – холодно заметила миссис Дансби-Грегг.
– Ах, наряды от Баленсиаги, – усмехнулся Корадзини. – Ну так кто же, док… – Замолчав, он выпрямился и посмотрел на световой люк. – Что за чертовщина? Что там происходит?
– Номер не пройдет, Корадзини, – поспешил предупредить я. – Винтовка Джекстроу…
– Плевать мне на его винтовку! – отрезал он. – Сами посмотрите.
Знаком велев ему посторониться, я взглянул наверх. Спустя две секунды я кинул пистолет Джоссу, поймавшему его на лету, и устремился к выходу.
Во мраке ночи самолет походил на горящий факел. Несмотря на то что до него было полмили и ветер дул в сторону авиалайнера, отчетливо слышался рев и треск пламени. Огонь, охвативший крылья и центральную часть фюзеляжа, поднимался столбом на высоту двухсот футов, освещая ночное небо и заливая кроваво-красным заревом снежную пустыню на сотни ярдов вокруг. Покрытый ледяным панцирем фюзеляж, не успевший загореться, сверкал мириадами переливавшихся белых, алых, синих и зеленых искр, словно невиданной красоты бриллиант. Это было фантастическое зрелище. Не прошло и десяти секунд, как радужные краски слились воедино, образуя язык белого огня вдвое, втрое выше прежнего. Спустя две или три секунды до меня докатился рев, пронесшийся над белым безмолвием снежной пустыни. Это взорвались баки с горючим.
Почти в то же мгновение пламя погасло, алое зарево превратилось чуть ли не в точку. Не теряя больше времени, я нырнул в барак. Захлопнув за собой люк, первым делом обратился к Джекстроу:
– Можно ли установить, кто из наших новых знакомых находился в помещении в течение последних тридцати минут?
– Едва ли, доктор Мейсон. Все суетились: одни заканчивали монтаж кузова, другие грузили продовольствие или горючее, привязывали их к саням. – Заглянув в световой люк, Джекстроу поинтересовался: – Это был самолет, да?
– Вот именно был. – Посмотрев на стюардессу, я сказал: – Примите мои извинения, мисс Росс. Вы были правы, вы не ослышались.
– Хотите сказать… Хотите сказать, что это не было несчастным случаем? – поинтересовался Зейгеро.
«Какой, к черту, несчастный случай, и тебе, очевидно, это известно не хуже меня», – злобно подумал я, но вслух произнес:
– Нет, это не несчастный случай.
– Выходит, и улик не осталось, а? – спросил Корадзини. – Я имею в виду трупы пилота и полковника Гаррисона.
– Ничего подобного, – возразил я. – Нос и хвостовая часть авиалайнера уцелели. Не знаю, какова причина пожара, но, уверен, она существует, и весьма убедительная. Можете убрать эти вещи, мистер Корадзини. Вы правильно отметили: тут действуют не новички.
В наступившей тишине Корадзини отнес личные вещи пассажиров в угол. Джосс вскинул на меня глаза.
– Во всяком случае, одно обстоятельство стало ясным.
– Ты имеешь в виду взрывчатку? – спросил я, досадуя на себя за то, что не обратил должного внимания на громкое шипение возле корпуса авиалайнера. Какой-то умник установил взрывное устройство близ топливной магистрали, баков с горючим или карбюраторов. – Совершенно верно.
– О какой это взрывчатке вы толкуете? – вмешался сенатор Брустер.
Он до сих пор не успел прийти в себя: так его напугал Джекстроу.
– Кто-то похитил детонаторы, чтобы сжечь самолет. Кто именно, неизвестно. Может, даже вы. – Видя, что государственный муж готов шумно возмутиться, я предостерегающе поднял руку. – Возможно, любой из остальных семерых. Не знаю. Я знаю одно: лицо или лица, совершившие убийства, совершили и кражу. Они же разбили радиолампы, украли конденсаторы.
– И сахар сперли, – добавил Джосс. – Только на кой бес он им понадобился?
– Сахар! – воскликнул я.
Слова застряли у меня в горле. Я посмотрел на низенького еврея, Теодора Малера, и заметил, как тот вздрогнул, бросив нервный взгляд на Джосса. Ошибиться я не мог. Прежде чем он увидел выражение моего лица, я отвел глаза в сторону.
– Последний мешок, – посетовал Джосс. – В нем фунтов тридцать было. Было да сплыло. На полу туннеля я обнаружил лишь горсть сахару, да и тот смешан с битым стеклом от ламп.
Я покачал головой, но промолчал. Зачем кому-то понадобился сахар, этого я не мог понять.
Ужин в тот вечер был скудным: суп, кофе и пара бисквитов. Суп жидкий, бисквиты на один укус, а кофе без сахара, по крайней мере, я пил через силу.
Трапеза прошла почти в полном молчании. Время от времени то один, то другой пассажир поворачивался к соседу, чтобы что-то сказать, но мгновение спустя закрывал открытый рот, так и не произнеся ни звука. Каждый думал о том, что его сосед или соседка может оказаться убийцей или, что ничуть не лучше, считает тебя убийцей. Царившая за столом атмосфера была просто невыносимой. Особенно в начале ужина. Потом меня стали заботить более серьезные проблемы, чем умение вести себя за столом.
Поужинав, я поднялся из-за стола. Надел парку и рукавицы, захватил фару-искатель. Велев Джекстроу и Джоссу следовать за мной, двинулся к выходному люку.
– Куда направляетесь, док? – раздался голос Зейгеро.
– Не ваше дело. Вы что-то хотите сказать, миссис Дансби-Грегг?
– А разве… вы не возьмете с собой винтовку?
– Не беспокойтесь, – усмехнулся я. – Все будут следить друг за другом, как наседка за цыплятами. Так что винтовку никто не тронет.
– Но ведь… А вдруг кто-нибудь схватит ее? – занервничала леди. – Будете спускаться по лестнице, вас и застрелят…
– Вряд ли кому-то придет в голову застрелить нас с мистером Нильсеном. Без нас никому и мили не пройти. Наиболее вероятной мишенью станет кто-то из вас. Для убийц вы не представляете никакого интереса. Вы для них – лишние рты.
Подкинув своим гостям столь утешительную мысль, я оставил их. Пусть исподтишка наблюдают друг за другом.
Ветер стих, и чашки анемометра почти не вращались. На северо-востоке виднелись догорающие останки самолета, похожие на груду тлеющих углей. Снегопад прекратился, сквозь редеющие облака проглядывали первые звезды. Такова Гренландия. Погода здесь меняется в одночасье. Утром или уже ночью термометр начнет падать. А часов через двенадцать похолодает не на шутку.
При свете фары-искателя и фонарей сверху и снизу мы осмотрели каждый дюйм трактора, волокуш. Будь там спрятана даже булавка, мы бы ее непременно нашли. А уж пару пистолетов и подавно. Поиски оказались безрезультатными.
Выпрямившись, я повернулся в сторону зарева, осветившего восточную часть неба. Моему примеру последовали Джосс и Джекстроу. Над далеким горизонтом поднималась огромная луна в третьей четверти, заливая плоскогорье мертвенно-бледным светом. К нашим ногам легла прямая как стрела, выложенная тусклым серебром дорожка. Не произнося ни слова, целую минуту мы наблюдали это зрелище, затем Джекстроу сделал нетерпеливое движение. Не успел он и рта открыть, как я понял, что он хочет сказать.
– Уплавник, – произнес он. – Завтра отправляемся в Уплавник. Но сначала, как вы сказали, надо хорошенько выспаться.
– Это вряд ли, – отозвался я. – При луне ехать веселей.
– Веселей, – согласился Джекстроу.
Конечно, он был прав. В арктических широтах во время зимних походов поводырем служит не солнце, а луна. В такую лунную ночь, какая выдалась сегодня, путешествовать одно удовольствие: чистое небо, ветер стих, снегопад прекратился. Повернувшись к Джоссу, я его спросил:
– Не возражаешь, если мы тебя одного оставим?
– Нет проблем, – ответил он хладнокровно. – А может, с собой возьмете?
– Лучше оставайся здесь и не болей, – возразил я. – Спасибо, Джосс. Ведь надо же кому-то присмотреть за станцией. Буду выходить на связь по расписанию. Возможно, ты наладишь рацию. Бывают же чудеса.
– На сей раз чуда не будет.
Круто повернувшись, Джосс стал спускаться в нашу берлогу. Джекстроу направился к трактору: мы понимали друг друга без слов. Я последовал за Джоссом. Насколько я мог судить, никто из гостей не сдвинулся с места ни на дюйм, но при моем появлении все подняли глаза.
– Вот и прекрасно, – резко проговорил я. – Забирайте свои вещи, наденьте на себя все, что сможете надеть. Мы сейчас отправляемся.
Мы тронулись в путь лишь через час с лишним. Больше недели трактор стоял без движения, завести его оказалось чертовски трудным делом. Но в конце концов завести «ситроен» удалось. Раздался оглушительный треск и грохот. Все даже вздрогнули, будто подпрыгнули, и переглянулись с убитым видом. Я легко угадал мысли своих пассажиров: неизвестно сколько дней им придется слушать эту адскую музыку. Однако сочувствовать им не стал: сами-то они укроются в кузове, а я окажусь без всякой защиты.
Мы попрощались с Джоссом. Он протянул руку нам с Джекстроу, Маргарите Росс и Марии Легард. И больше никому. Причем демонстративно. Он стоял возле люка. На фоне освещенного бледным светом восходящей луны неба еще долго вырисовывался его одинокий силуэт. Мы двинулись курсом вест-тень-зюйд. Пунктом назначения был Уплавник. Нам предстояло пройти триста долгих стылых миль пути. Доведется ли нам увидеться с Джоссом? О том же наверняка думал и наш товарищ.
Я задал себе вопрос: вправе ли я подвергать Джекстроу опасностям похода? Он сидел рядом со мной на сиденье. Искоса поглядывая на своего спутника, я поймал себя на мысли, что, несмотря на широкие скулы, он, с его худощавым волевым лицом, походит больше на средневекового викинга и опасаюсь я за него напрасно. Официально Джекстроу был моим подчиненным, датское правительство любезно откомандировало его в числе других гренландцев для участия в работе станций, выполняющих программу МГГ, в качестве научного сотрудника. Он окончил геологический факультет Копенгагенского университета и знал об условиях жизни на ледовом плато столько, сколько мне никогда не узнать. В экстремальных условиях, особенно если будет затронуто его самолюбие (а он чрезвычайно самолюбив), Джекстроу поступит так, как сочтет нужным, вопреки моему мнению или словам. Если бы я даже велел ему остаться на станции, он бы меня не послушался. Признаюсь, в душе я был рад, что он таков, что он рядом – друг, союзник, готовый подстраховать невнимательного или неопытного товарища, которого на каждом шагу подстерегают ловушки. Однако, хотя я всячески пытался успокоить свою совесть, из памяти у меня не выходила его молоденькая жена-учительница, смуглая, живая; их дочурка; сложенный из красного и белого кирпича дом, в котором я две недели гостил у них летом. О чем думал сам Джекстроу, не знаю. Лицо его было неподвижно, словно изваяно из камня. Жили лишь глаза. Они не упускали из виду ничего. Мой спутник замечал и неожиданные уклоны, и внезапные изменения в снежном покрове – словом, все, что может сулить беду. Действовал он как автомат, повинуясь интуиции, и не случайно: иссеченная трещинами поверхность ледового щита тянулась на добрых две с половиной сотни миль. А там ледник круто сбегал к морю. Правда, Джекстроу утверждал, будто Балто, вожак упряжки, чутьем угадывает, где проходит трещина. Куда до него человеку.
