Kitabı oku: «Монолог о школе, сексуальном самовоспитании и футболе», sayfa 4

Нестрашная тайна и начало перемен

И правда так все началось. Теперь у нас с Мишкой появилась своя тайна: несколько раз в неделю мы вместе ездили в город. Не помню, кто первый предложил хранить наши поездки в секрете. Но мы, как сговорившись, не хотели, чтобы о нас кто-то знал. Выходя из дома, мы всегда шли на электричку разными дорогами, отдельно друг от друга, встречались на платформе как будто случайно, вежливо кивали друг другу, разделенные расстоянием от одних до других дверей вагона. Потом заходили каждый в свои двери и только внутри, когда все условия случайной встречи были выполнены, расслаблялись, убедившись, что никто не сможет заподозрить нас в сговоре.

В городе мы разбегались по своим делам. Я – в театр, единственное место, где забывала про Мишку. А он уезжал на тренировку. Кстати, его как раз взяли в новую команду и через год обещали принять в юношескую сборную. По возрасту он еще не очень подходил, но, как говорил тренер, «по внешнему виду ему можно дать все семнадцать».

Совсем забыла про Леночку! Леночка никуда не делась, и в город мы ездили вместе. Конечно, если она не опаздывала или если мы с Мишкой не успевали сбежать на предыдущей электричке – надеюсь, это не было предательством. По крайней мере она ничего не говорила, не жаловалась, и мы продолжали дружить. Даже ей я не смогла доверить эту тайну: когда она была с нами, мы оставались с Мишкой просто одноклассниками, которые случайно встретились в электричке. О нашей связи тогда напоминали только легкие «случайные» прикосновения бедрами и локтями, если мне удавалось сесть на одну скамейку с ним, или быстрые, почти мимолетные встречи глазами, если Леночка первая занимала место рядом со мной, а Мишка плюхался напротив. Иногда, чтобы «лучше нас слышать», Мишка подавался вперед, и его колени оказывались так близко к моим, что хватило бы одного толчка электрички, чтобы наши ноги соединились, и иногда они соединялись, и на какое-то мгновение мы замирали, пока я не отодвигалась от него, потому что сердце начинало колотиться слишком громко. Леночка ничего не замечала. Она расслабленно щебетала о чем-то и была свидетелем того, что между мной и Мишкой нет ничего особенного – просто очередная случайная встреча.

Но когда мы ездили с Мишкой одни, все было иначе. Если электричка приходила битком набитая народом, мы, как в тот первый раз, стояли с ним совсем рядом в тамбуре. Если честно, то иногда мы стояли там, даже если в вагоне были свободные места. Толкаться и трястись в душном тамбуре с Мишкой мне нравилось больше, чем в полупустом вагоне. Ведь в тамбуре у него всегда была возможность спасти меня от толпы. Там он был моим героем. И это правда. Но главная правда была в том, что в вагоне, сидя на разных скамейках друг напротив друга или даже бок о бок на одной, мы не могли быть так близки, как в толпе: там, стоило только вагону дернуться, и уже его рука касалась моей, живот касался моего живота, бедра прижимались ко мне – всего на мгновение и совсем тайно. Но это мгновение было наполнено чем-то таким непривычно тягучим, вязким, горячим, податливо-мягким, страшным и желанным одновременно. Как мне хотелось тогда, чтобы он прижал меня к себе, обнял крепко и не отпускал до самой конечной остановки.

Поездки сближали нас все больше, но для других мы продолжали играть в случайные встречи, случайные касания, случайные взгляды. Как будто существовало два разных человека – даже четыре разных человека. Двое одних были близки, а двое других стеснялись чувств и смущались при виде друг друга. Мишкины чувства тогда выдавал только голос, который при встрече со мной менялся и становился тихим, хриплым, монотонным и каким-то совсем бесцветным – как будто прятался.

В школе мы вели себя по прежним правилам жизни ДО. Там мы привычно не общались – старались совсем избегать друг друга. Он по-прежнему улыбался Оле и писал ей записки. Может, и ездил к ней по-прежнему – я не знаю. Вдобавок, его заметили девочки из старших классов и стали стайками кружить около него. Эти «здоровые дурищи», как однажды нелестно отозвался о них Батон, собирались вокруг Мишки на переменах и заигрывали с ним, хотя обычно девочки интересовались мальчиками постарше. Мне не нравилось, когда он останавливался с ними и они строили ему глазки, что-то говорили, громко смеялись и даже касались его как бы невзначай. Наверное, я ревновала. Наверное, даже очень ревновала и паниковала, но ничем не выдавала себя. К Оле я уже не ревновала – это прошлое, и оно уйдет. Но старшеклассницы – другое дело. Я боялась, что они ему понравятся. Ведь они были взрослее, опытнее и выглядели уже совсем девушками, со всеми очевидными соблазнительными последствиями. Они могли сманить его, эти дурищи, а ведь он еще ребенок! Но эта его вкрадчивая улыбка. Почему он не умел улыбаться просто, почему его улыбка всегда выглядела так двусмысленно – одновременно невинно и порочно! Он улыбался как моя любимая Мэрилин Монро. Ясно, что никто не мог устоять. Мне бы не смотреть на все это, уходить, как делали Багира и Балу, уводя Маугли на время охоты Каа. Но я, наоборот, как мартышка, не могла оторвать взгляда от Каа и наблюдала за Мишкиной охотой. Хотя всегда думала, что это старшеклассницы-мартышки охотились на него. Они были вылитые мартышки в моих глазах. Но я ничего не могла с этим поделать. Конспирация не давала.

Дома о моей тайне и моих чувствах тоже никто ничего не знал. Если раньше я вся была на виду со своими ухажерами, воздыхателями, Зайцем с компанией и мама все знала, то в этот раз было иначе. Мне казалось, если я расскажу маме о Мишке, все мои отношения закончатся, так толком и не начавшись. Как и почему это произойдет, объяснить я не могла, но отчетливо чувствовала это и боялась. Поэтому все держала в себе.

В свободное время я продолжала встречаться со старыми друзьями. К нашей компании присоединились девочки. Да и само общение стало другим. Все выросли и по статусу больше не могли себе позволить играть в прятки, гоняться друг за другом, лазать по деревьям и крышам сараев. Мы теперь ходили по улицам, иногда оседали на скамейках в скрытых от чужих глаз местах, чтобы поболтать на разные «взрослые» темы. Но не в разговорах заключался интерес этих встреч. Главное было в храбрости неловких прикосновений, объятьях, как будто для тепла, в чужой мальчишеской куртке на плечах и прощальных поцелуях в щеку. Компании с Мишкой у нас были разные, и где гулял он, я не знала – наши пути по вечерам обычно не пересекались. Но с тех пор, как у меня появился Мишка, мне в компании оставалось только разговаривать – целоваться я ни с кем не собиралась.

Любовь к трем учителям

Если в прошлом году к нам пришли три ученика-новичка, то в этом году добавились три новых учителя. До сих пор мне казалось, что в нашу школу ссылают усталых, замученных учителей, прежде чем окончательно отправить их на пенсию. Или сами приходят какие-то чудики, стоящие на жизненном перепутье и решающие, чем бы еще заняться и почему бы не поработать в школе. Ярким примером второго типа был Батон. Но эти трое вновь пришедших не подпадали ни под одну категорию. Они были молоды, энергичны, харизматичны и напоминали учителей из какого-нибудь хорошего фильма про школу. Каким образом они оказались у нас, «в глуши забытого селенья», как сказал бы Александр Сергеевич, история умалчивает. Но они оживили наши будни и встряхнули наше школьное болото. Сразу три авторитета в неавторитетном на тот момент школьном пространстве – это просто подарок судьбы. И о нем – о подарке – надо подробнее.

Первой, с кем мы познакомились, была учительница математики Анна Владимировна. Когда перед уроком нам объявили, что придет новый педагог, мы не очень удивились, так как привыкли к учительской текучке. Каждый спокойно продолжал заниматься своим делом, когда в класс в сопровождении нашей физички вошла высокая, стройная, молодая женщина лет тридцати. Они о чем-то между собой разговаривали, не обращая на нас внимание и предоставив нам возможность разглядывать и обсуждать новенькую. Она была какой-то другой. С первого взгляда было ясно, что она отличается от тех учителей-мамочек-нянечек, к которым мы привыкли в нашей богадельне и благодаря которым однажды сложился и устоялся определенный образ учительницы математики. Новая не подходила под этот образ. Она не была просто математичкой, просто учителем-учительницей, она была женщиной. Светлые волнистые волосы до плеч, макияж, элегантное платье чуть ниже колен и туфли на высоких каблуках. Забегая вперед, скажу, что так она выглядела не только в свой первый день в школе. Элегантной и женственной она была на постоянной основе.

Пока мы разглядывали ее и делились впечатлениями, физичка вышла, и мы остались с новой учительницей наедине. В классе еще стояло возбужденное жужжание, когда она прошла к своему теперь уже столу, поставила на него элегантный, хоть и напоминающий мужской, портфель и обвела класс своими большими, красивыми и подозрительно недобрыми немигающими глазами. Помолчав минуту, она набрала воздуха в легкие и громким, низким голосом, совсем не подходящим к ее хрупкой женственной фигуре, прошипела:

– Если сейчас вы не закроете свои рты, вы об этом потом долго будете жалеть.

Каждое слово в этом коротком предложении она произнесла по отдельности, отчего все они прозвучали весомо и значимо. Проговаривая их, она сверлила класс взглядом, переводя его с одного ученика на другого, словно пытаясь вкрутить смысл сказанного в каждого из нас.

– Вас не научили здороваться? Не научили вставать, когда в класс входит учитель?

Все тут же встали.

Она продолжала, не меняя тона:

– Постоим пока! Меня зовут Анна Владимировна. Я буду вести у вас алгебру и геометрию. Всем понятно?

Кто-то в классе что-то буркнул, кто-то хихикнул тихо.

– О-о-о?! Там кому-то еще смешно?! – пропела она, и взгляд ее замер в направлении, откуда только что прозвучал смех.

Тишина. Она умела держать мхатовские паузы. Мы тоже. Минуту все стояли молча не шевелясь.

– Садитесь. И открывайте учебники.

Класс подчинился беспрекословно, все сели и в полном молчании зашуршали страницами учебников.

И что интересно – мы не возненавидели ее после всего этого. Нет, были те, кто не сразу принял ее и поначалу не понимал, как относиться к этому новому явлению. Наши старые учителя были слабые и ничего не могли поделать с нами, если мы сами этого не хотели. Но меня она покорила с первого взгляда и сразу стала любимой учительницей. Не думаю, что это был стокгольмский синдром. Хотя, раз пишу про него, значит, успела так подумать? Но это был не он. Просто не каждому учителю удается с первых минут взять класс в свои руки. При этом она не была злой занудной ведьмой, как могло показаться в первый момент знакомства. Она была в меру строгой и полностью владела собой, ситуацией, а значит, и классом. И плюс ко всему у нее было чувство юмора и с ней было не скучно. Иногда прямо на уроке она рассказывала анекдоты. Особенно если мы проходили сложную тему. Снимала напряжение и давала немного отдохнуть нам и себе. Но «устраивать балаган» не разрешала. Дисциплина была железной. Только она могла над кем-нибудь пошутить, иногда довольно саркастически, но всегда по делу. Мы на нее не обижались и принимали ее такой. И она нас тоже. Наверное, в этом была любовь. Мы любили ее, а она очень любила математику и щедро делилась с нами этой любовью.

Она стала моей первой любимой учительницей. А вот Мишка с самого начала не принял ее. Он всегда относился к ней холодно и часто злился, когда она над ним подшучивала.

Другим новым учителем был историк Константин Петрович. Молодой и очень симпатичный. Уже в первый день сарафанное радио сообщило, что ему всего двадцать семь лет, что для учителя, тем более в нашей школе, было совсем немного, что он не женат и живет один. Он был похож на кинозвезду, и многие девочки разных возрастов томно вздыхали, глядя на него. Но он этого не замечал и держался строго.

Как и учительница математики, историк тоже был уникален. У него была своя фишка: Константин Петрович любил иногда устраивать необычные атмосферные уроки. До его появления уроки истории проходили довольно скучно: уставший учитель приходил в класс, предлагал нам открыть учебники и самим читать параграф, а потом до конца урока развлекался, задавая вопросы и выслушивая наши ответы. Поэтому история проплывала мимо и не спешила задерживаться в головах.

Как же мы удивились, когда, придя на первый урок к новому учителю, открыли дверь в обычный наш класс – а попали в прошлое. В кабинете было темно, на столах стояли свечи, ну и что, что не в старинных подсвечниках, а в блюдцах из школьной столовой, – это было неважно. Таинственно играла старинная музыка, на стенах висели репродукции того времени. Все замерли, чувствуя торжественность момента, и никому, даже самым заядлым шутникам, не пришло в голову нарушить атмосферу шутками и смешками.

Константин Петрович был не только интересным учителем, но, видимо, и хорошим организатором. И уже через полгода стал директором школы, продолжив, к нашей радости, преподавать историю.

Третьим прибывшим в нашу школу новичком был физрук Дмитрий Дмитриевич. И это тоже было попадание прямо в яблочко и третья любовь с первого взгляда. Не моя третья любовь – весь класс без исключения влюбился в него. Пришел он как раз на смену многостаночнику Батону, чем уже порадовал несказанно. Хотя тут любой бы порадовал, потому что кто угодно был бы лучше Батона. Но Димдимыч (эта кличка закрепилась за ним сразу, и он не возражал) был не кто угодно. Димдимыч был настоящий спортсмен – бывший хоккеист. Наверное, поэтому немного косолапил и ходил вразвалочку, как будто привык стоять на коньках. Учителем он раньше не работал, и ему только предстояло научиться этому. Может, поэтому нам с ним было легко, ведь он был немного как мы – учеником.

Внешне он был похож на Владимира Высоцкого, только выше и волосы светлые. Но голос был точно как у Высоцкого – низкий и хриплый. Он решил не играть перед нами роль важного учителя, она у него просто не получалась. На уроках он носился с нами наравне, играя по очереди в волейбол, футбол и баскетбол, как будто был одним из нас. Но несмотря на это, дисциплина на его уроках была строгая. Чуть что не так – он тащил мат и боролся с нарушителем на глазах у всего класса. Конечно, он всегда побеждал – он не только умел бегать на коньках и играть во все командные игры, он еще знал разные приемы борьбы. Так что нарушитель всегда проигрывал. А это было обидно и позорно – терпеть поражение на глазах у всех. Оказаться в роли соперника Димдимыча никто не стремился, и поэтому скоро нарушителей не стало совсем и поединки были упразднены. Хорошо еще, что девочек он бороться не вызывал. Но на всякий случай мы тоже стали вести себя сдержанно – никто не хотел проверять, что Димдимычу еще может прийти в голову.

Он был бесшабашный, веселый, какой-то настоящий. Нам было интересно с ним, и вскоре мы стали задерживаться у него в зале на переменах. Он любил рассказывать истории про свое спортивное прошлое, иногда угощал чаем с конфетами. И, как говорят в сказках, «так он стал люб» нам, что мы решили сделать его нашим классным руководителем. Кто-то скажет «мечтать не вредно»: школьники решили, что могут сами себе выбрать классного? Да, а что в этом такого? Тогда классной у нас была молоденькая учительница, которую никто не слушался и которая только мучилась с нами, ведь класс был непростой. И она уже много раз говорила, что с радостью бы отказалась от нас.

Так что мы сначала поговорили с родителями и родительским комитетом, потом с классной, потом родительский комитет пообщался с директором. Димдимыча тоже надо было уговорить. Ведь он и в школе-то впервые работал, а тут сразу классным руководителем стать – такая ответственность! Думаю, ему было страшно. Но мы уговорили. Месяца полтора длились разбирательства. Но в конце концов все сложилось. Нам поверили, пошли на встречу, и Димдимыч стал нашим классным. В это было сложно поверить. Но как бы там ни было, мы ввязались в борьбу и выиграли. А что из этого получилось – об этом позже.

Меж двух огней выбирать необязательно

Появление новых учителей и наша победа в выборах классного всколыхнули старое школьное болото. Школа зажила, задышала. Вместе с этим и в классе начали происходить перемены. Мишка – прошлогодний скромный веснушчатый подросток-новичок – вдруг стал претендовать на лидерство в классе. Он ничего особенного для этого не делал – просто резко вырос за лето. Вырос, возмужал и теперь выигрышно смотрелся на общем фоне «еще-пока-детей». Как-то сам собой он выделился из толпы, и класс его заметил. И не только класс – в школе многие захотели с ним дружить. За ним постоянно ходила толпа школьников. Девочки были влюблены, мальчики ему подражали и как будто взрослели, глядя на него. А мой друг Заяц и наш бессменный лидер последнее время был плотно занят только своей техникой и утратил связь с реальностью класса. При этом он тоже подрос и держался как раньше – гордо и независимо – и лидером чувствовать себя не перестал. Для своего верного оруженосца Васьки он и оставался лидером. Ну и еще пара-тройка ребят и девочек из нашей компании, друживших с ним с самого детства, тоже признавали в нем лидера, но больше из чувства противоречия и бунта. Я тоже признавала. И мне было непросто. Я чувствовала себя меж двух огней, и понятно почему. Но правда была еще и в том, что лично мне авторитетные лидеры вообще никогда не были нужны: в силу характера я сама тайно претендовала на лидерство, а авторитетов среди ребят мне и в театре хватало.

И вот в конце осени Заяц неожиданно очнулся от спячки. Был обычный учебный день. Только прозвенел звонок на перемену, как все вдруг выскочили из-за парт и толпой кинулись вон из класса.

Я среагировала не сразу. Подумала, что эта суета меня не касается и не побегу я никуда сломя голову. Но следующая мысль – а вдруг случилось что-то серьезное? – вытолкнула меня следом за всеми. Все бежали вниз, на первый этаж. Куда дальше, было неясно. Мест вокруг нашей школы много – футбольное поле, школьный сад и еще большая территория для прогулок. И все огорожено бетонным забором. Когда я оказалась внизу, на выходе из школы уже образовался затор. Одноклассники и старшие ребята перегородили дверь и останавливали всех:

– Не надо туда ходить. Все в порядке. Идите назад.

От этих слов мне стало страшно. А еще я поняла, за кем все бежали. И стало страшно вдвойне – потому что за двоих. Я не была сторонником кулачных боев и считала, что конфликты лучше решать словами. Мне всегда хотелось всех разнять, нырнув в середину драки. И вот сейчас я стояла здесь, а Заяц с Мишкой были там. И их силы явно были неравными. Заяц физически проигрывал Мишке, не как реальный заяц реальному медведю, но он был ниже его ростом и мельче. Вокруг только и говорили о том, «кто кого», «кто победит», «кому сейчас придется туго». А мне хотелось заткнуть всех, потому что изнутри меня разрывали чувства к обоим. Я ненавидела их за то, что они заставляют меня нервничать, и в то же время было жалко их обоих – оба они мне были дороги. Заяц – почти как брат. А Мишка… И как мне потом относиться к ним? Если Мишка побьет Зайца, то смогу ли я ему это простить? А если Заяц что-нибудь сделает Мишке?! Что-то мне это напоминало.

И тут в моем воображении отчетливо возникла сцена из недавно просмотренного фильма Дзеффирелли «Ромео и Джульетта». Помните драку Ромео и брата Джульетты Тибальта? И диалог между кормилицей и Джульеттой после:

Джульетта

Но что за буря вдруг разбушевалась?

Убит Ромео? Умер и Тибальт?

Мой милый брат и мой супруг любимый?

О трубный глас, вещай кончину мира!

Кто будет жить, коль этих двух не стало?

Кормилица

Тибальт скончался, а Ромео изгнан.

Тибальта он убил – за это изгнан.

Джульетта

Мой бог! Ромео пролил кровь Тибальта?

Кормилица

Да, да! Ужасный день! Он это сделал!..

Так был устроен мой мозг, что часто в событиях моей жизни я начинала видеть картинки из любимых произведений и проигрывала их внутри. Особенно если происходящее имело большое значение для меня.

Когда я поняла, что не одна такая и что Джульетта тоже страдала, как я сейчас, мне стало не так страшно и одиноко. Состояние отчаяния прошло, и я теперь, уже чувствуя себя Джульеттой, металась по первому этажу, пытаясь узнать у входящих, что происходит на улице. Но никто не рассказывал. А на улицу по-прежнему выйти было нельзя, в окнах ничего не было видно, и мобильных телефонов тогда не существовало – нельзя было позвонить и узнать. Прозвенел звонок, и дежурные по этажу стали разгонять всех по классам. Уговоры не помогали, и пришлось подчиниться. Последние, кого я увидела, направляясь в класс, были те, кто успел выбежать сразу за Мишкой с Зайцем. Но они, ничего не объяснив, молча пронеслись мимо.

Я вернулась в класс ни с чем, переполненная тревожными мыслями. Когда мы уже расселись по местам и достали учебники, дверь открылась и без стука вошел Мишка. Он был красный, взъерошенный и злой.

– Извините, Пал Петрович. У меня сегодня игра. Я должен идти. Вещи свои заберу?

Я ничего не знала про игру. Учитель привычно кивнул – не в первый раз Мишке надо было уйти с уроков. Мишка молча, без своей привычной улыбки, прошел к окну, взял сумку, которую кто-то занес в класс, и так же молча и ни на кого не глядя вышел.

Сердце колотилось. Хотелось поднять руку и попроситься выйти – то ли Мишку догнать, то ли Зайца искать. Но я не сделала этого, а только посмотрела на Ваську-оруженосца. Тот сидел с виду спокойный, но что-то быстро чиркал в тетради. Учитель начал урок. В этот момент в коридоре раздались голоса, в дверь постучали, и вошел Заяц. Волосы у него почему-то были мокрые и лицо тоже. Но в то же время он был спокоен и сдержан.

– Можно войти, Павел Петрович? – спокойно спросил он, смахивая каплю с подбородка. И добавил: – Меня у директора задержали.

Он всегда четко произносил имена учителей, в отличие от Мишки, который никогда не церемонился – имена вылетали из него так, как ему было удобно.

– Да, заходи, садись. Надеюсь, теперь все в сборе?

Заяц прошел к Ваське, сел, и они о чем-то зашептались. Учитель сделал замечание. Заяц затих, положил руки на парту прямо перед собой и замер, глядя на тетрадь невидящими глазами.

Так все и закончилось. Сами они не рассказывали, что там произошло. Но другие говорили, что их увидел из своего кабинета директор Константин Петрович – они неудачно расположились прямо под его окнами. Тогда он вышел на улицу и разнял их. Что произошло до этого в классе и на улице и что сказал им директор потом – никто не знал. Но главное, все были живы и здоровы.

В результате Мишка стал все-таки лидером. Хотя Заяц и не признал этого. Он просто остался отдельным, обособленным и независимым. Остался собой, таким, как был раньше. Я была рада, что он не сломался, не потерялся. Только с этих пор стала чувствовать, что мы как будто отдаляемся друг от друга.