Kitabı oku: «Тайные свидетели Азизы. Книга 1», sayfa 2
Глава 3. Бутов
1920-й – год Белой Металлической Обезьяны. Вторник, 27 апреля. Десятый лунный день, растущая Луна в знаке Льва. День очень хорош и удачен для начала любого дела. Россия. Семиречье. Город Джаркент.
Сегодня вечером Чанышев пригласил генералов Банненкова и Бутова на прощальный ужин. Бутов живо отозвался на приглашение, а Банненков, хоть и был знаком с Чанышевым, однако отказался. Он считал Чанышева красным, на что Бутов возразил:
– Касымхан, конечно, не красный, но, к сожалению, и не белый. Он бесцветный и текучий, как вода. Или, вернее, прозрачный, как вода.
– Как вода – значит, он, в зависимости от обстоятельств, может приобретать любой цвет и любую форму? – спросил Банненков.
– Форму, пожалуй, да, а вот цвет, видимо, нет. Потому что он прозрачный, это не его цвет, он лишь отображает чужой. Он считает, что Октябрьский переворот в Петрограде, как, собственно, и любая социальная революция, – вещь противная, но закономерная. Революция рано или поздно будет происходить в любом государстве тогда, когда народ увидит и поймёт, что власти предержащие используют полученную власть для того, чтобы улучшить качество собственной жизни. Первым признаком ущербности является желание правителей строить вместо дорог, школ и больниц помпезные дворцы. Русская революция наделила властью невежественных людей, которые утверждают, что не должно быть частной собственности, всё должно принадлежать всем, на равных правах. А это вдвойне опасно, потому что невозможно.
Чанышев даже привёл высказывание Наполеона: «Где правит частная собственность, там правят законы. Там, где правят неимущие, там правят дикие законы Природы». Уже первые месяцы наступившей новой жизни показали её скорый и печальный конец. Он упомянул о карательных операциях красных в Семиречье, в частности назвал карательный рейд отряда под командованием Мураева, специально присланного большевиками из Ташкента в 1918 году…
– Тогда, я помню, без видимой причины ими были сожжены десятки поселений мирных жителей Семиречья, – перебил его Банненков.
– Да-да. Людей, мужчин и женщин, стариков и детей – всех без разбора расстреливали, вешали, рубили шашками, топили в реках, заживо сжигали в их собственных домах. Всех женщин и даже малолетних девочек перед казнью насиловали всем отрядом, а убив, продолжали издеваться над трупами. Некоторые из пленников пытались бежать, но их догоняли с особой удалью, как охотники загнанную дичь, и прежде чем убить, изуверским образом истязали. Как рассказывают, немногим посчастливилось умереть быстро, без долгих мучений. Таким образом было уничтожено более 23 тысяч человек, и в основном это были семиреченские уйгуры. Я задаю себе вопрос: что это было? Какие человеческие или, вернее, нечеловеческие качества проявлялись у этих людей? Что явилось катализатором этих проявлений? Может быть, безнаказанность? А как же Бог? Ведь среди палачей были и верующие. Чёрт с ними, с проклятыми красными политиками, отдавшими Мураеву этот чудовищный приказ, но как быть с многочисленными добровольцами, присоединившимися к отряду Мураева? Ведь из Ташкента он вышел с отрядом 50 человек, а прибыл в Верный с армейской группой в тысячу сабель. Это только одна страница толстой книги о тёмной стороне гражданской войны, унёсшей тринадцать миллионов человеческих жизней.
– Александр Ильич, для нас с вами карательные операции не новость, они проводились многими армиями. Правда, я не знаю других примеров подобного бессмысленно-жестокого, я бы даже сказал, жуткого исполнения таких операций. Однако, видимо, в этом и есть подлинное лицо большевиков.
– Борис Владимирович, когда мы говорили обо всём этом с Чанышевым, я видел его нескрываемую печаль. Он считает, что Советы делают грубую ошибку, намеренно уничтожая в народе память о прошлой жизни. Чанышев говорит, что человек, потерявший память, не может вообразить себе будущее, ибо такова природа человека. А это значит, что большевики начинают строить здание Нового Общества, даже не представляя себе, как оно должно выглядеть. Образно говоря, стройка будущего здания началась без архитектурного и скрупулёзно просчитанного технического проекта. При таких условиях обязательно будут допущены ошибки, и будущее здание Нового Общества станет нежизнеспособным уродцем. Надо, чтобы будущие поколения учитывали эти уроки нашего времени, иначе их будут ждать подобные потрясения. Нет, с такими взглядами, я убеждён, Чанышев не красный, а с ними работает, потому что он человек толковый. Своих таких у красных всё равно нет. Мы с вами знаем, что его используют, пока он нужен, а потом расстреляют, даже не беспокоясь о поисках повода.
– Как вы думаете, он это знает?
– Наверное, знает, – ответил Бутов.
– Ну и на что же тогда он рассчитывает? Кто может его защитить, когда красные решат, что он больше им не нужен? – глядя в лицо Бутова, спросил Банненков.
– Чанышев – цельная фигура и самодостаточная личность и поэтому ведёт себя независимо. Кроме того, за ним чувствуется огромная сила, некое могущество, способное влиять не только на судьбы отдельных людей или даже государств, но и на ход глобальных исторических процессов, – сказал Бутов и о чём-то глубоко задумался, показывая всем своим видом, что не намерен продолжать этот разговор.
Александр Ильич Бутов был командующим Оренбургской армией, входящей в состав Русской армии адмирала Колчака. В сентябре девятнадцатого года войска генерала Бутова находились в плачевном состоянии. Без необходимого тылового и медицинского обеспечения, голодная, измотанная боями армия, в которой каждый второй болен сыпным тифом, была разбита большевиками под Актюбинском. Исполняя приказ Колчака, Бутов отошёл в Семиречье и с остатками своего войска присоединился к Семиреченской армии генерала Банненкова, который, в свою очередь, назначил Бутова генерал-губернатором Семиречья.
Отношения между Касымханом Чанышевым и генералом Бутовым были доверительные до такой степени, какие могут быть у воспитанных, порядочных людей, не связанных между собой формальными обязательствами. К обоюдному удовольствию, они несколько раз беседовали на темы, далёкие от войны и политики: о науке, искусстве, глобальных законах Природы. Но однажды Чанышев нарушил это правило. На той памятной встрече он дал понять Бутову, что не позже февраля 1920 года погибнет его командир и наставник.
– Кого вы имеете в виду? – спросил Бутов, понимая, что речь идёт об Александре Васильевиче Колчаке.
– Вам виднее, Александр Ильич, – ушёл от прямого ответа Чанышев.
Сейчас Чанышев пожалел, что сказал об этом – мог бы и помолчать. Никогда не говорите неправды, никогда не говорите неприятной правды.
– А как это произойдёт? – настаивал Бутов.
– Я не знаю, – смотря сквозь собеседника куда-то вдаль, ответил Чанышев.
К этому времени он действительно не знал, при каких обстоятельствах погибнет адмирал Колчак. Бутов не мог в это поверить. Вернее, отказывался верить, потому что для него это было непостижимо. Во-первых, никто не может этого знать наверняка, а во-вторых, никто этого не допустит, поскольку это неминуемо приведёт к крушению Российского государства.
Двенадцатого февраля в штаб Бутова прибыл вестовой из штаба Колчака с известием о том, что пять дней назад в Иркутске, на реке Ушаковке, притоке Ангары, по личному распоряжению Ленина был расстрелян Верховный правитель России адмирал Колчак. Вестовой передал Бутову конверт с последним посланием Александра Васильевича. Хотя Бутов никогда и не верил в то, что большевики будут соблюдать собственный декрет об отмене в России смертной казни, но всё же надеялся, что, может быть, кому-то из его товарищей, попавших в плен, повезёт сохранить себе жизнь. И вот расстрелян Колчак. Это известие потрясло Бутова, он хотел бы рыдать, выть в голос, но не мог позволить себе проявлять слабость в присутствии офицеров. Ровным голосом, словно читая доклад на офицерском собрании, Бутов произнёс:
– Ныне мы переживаем большевистские дни. Мы видим в сумраке очертания царизма, Вильгельма и его сторонников, ясно и определённо стоит перед нами провокаторская фигура Ленина и его сторонников: Троцкого-Бронштейна, Рязанова-Гольдендаха, Каменева-Розенфельда, Суханова-Гиммера, Зиновьева-Апфельбаума. Россия умирает, мы присутствуем при последнем её вздохе. Была Великая Русь от Балтийского моря до океана, от Белого моря до Персии, была целая, великая, грозная, могучая, земледельческая, трудовая Россия – нет её. Скажите на милость, какая страна кроме России была бы способна родить себе сына, сохранившего в чистоте свою душу в беззаветной преданности ей, каким был Александр Васильевич? Нет такой страны на свете, как Россия, и такого сына у неё больше нет. Большевики – форменные губители России.
Слушая Бутова, Чанышев подумал: «Конечно, коммунизм – это утопия. Коммунистические идеи не могут быть подтверждены практикой, потому что противоречат природному закону общежития. Эти идеи – опасный идеологический наркотик, создающий у людей искажённое состояние сознания. Они разрушают здравое мышление, что не позволяет людям реально воспринимать окружающую действительность. Однако Александр Ильич напрасно дал национальный акцент государственному перевороту в России, ведь коммунистические идеи, приписываемые еврею Карлу Марксу – внуку и племяннику ортодоксальных раввинов, крещёному лютеранину и горячему антисемиту, – быстро нашли своих приверженцев практически у всех национальностей Европы. Они будут распространяться со скоростью чумной эпидемии и быстро покорят весь мир. Сегодня мало кто знает, какую цену заплатит Россия, чтобы освободиться от этой «коммуногаллюциногенной» зависимости. Азиза знает, и кое-что знают Свидетели, как знают и то, что, пройдя через пламя ада, Россия, словно золотисто-алая птица феникс, вновь возродится из пепла».
Бутов с глазами, полными слёз, надрывным голосом зачитал стихи, написанные Александром Васильевичем в следственном изоляторе в Рабочем предместье Иркутска в последнюю ночь перед казнью:
Скажите, где вы были,
Когда чужие кони поднимали пыль,
Когда кривые сабли головы рубили
И на крови сквозь кости рос ковыль?
Где были вы, когда на поле Куликовом
За Русь сражался инок Пересвет,
Где каждый третий пал в бою суровом…
Где были вы, скажите, где ваш след?
Или на Бородинском поле,
Где смерть за честь была для нас, славян,
Где русский дух сломил чужую волю?
Вас в прошлом нет, не клевещите нам.
Чужое, неприкаянное племя,
Так нагло лезущее к нам в учителя,
Кичась прогнившей древностью своею,
Свой путь монетой грязною стеля,
Что принесло ты русскому народу,
Чтобы решать, как нам сегодня жить?
Ты! Паразитствующий сроду,
Теперь желаешь нам законом быть!
Мы для тебя – безродная скотина,
Презренная, как мухи на стекле,
Тебе России прошлое противно,
Но вспомни ты, на чьей живёшь земле?
Что ж, упивайся, власть талмудной пыли,
Заняв на время наши храмы и места,
Но помни! Мы не позабыли
Позорного предательства Христа.
Немного помолчав, Бутов с пафосом продолжил:
– Они раздели его догола, чтобы унизить, но он остался адмиралом и гордостью России. Они вывели его на мороз, чтобы сломать, но только закалили его дух. Они хотели завязать ему глаза перед казнью, но он предпочёл смотреть им в лицо. Убив его, эти антихристы бросили тело адмирала в прорубь, чтобы люди быстро забыли о нём, но тем самым сделали его бессмертным в сердцах патриотов России. Помяните моё слово: имя адмирала Колчака на вечную славу будет начертано золотыми письменами в истории Великой России, и придёт день, когда на месте гибели Александра Васильевича воздвигнут памятник до небес. Ну а когда придёт мой час, и я отдам свою голову на благо моего Отечества – матушки России!
Для Чанышева эти последние слова, сказанные Бутовым, звучали пророчески. Сейчас, слушая генерала, Чанышев поймал себя на мысли, что ему всегда было любопытно знать, о чём думают и что говорят люди перед смертью. Отдают ли они себе отчёт в том, что их мысли и слова – это последнее, что связывает их с этой жизнью? Лица людей, стоящих перед ними, – это последнее, что они видят. Слова, которые они слышат, – это последнее, что они слышат. А ещё есть запахи и ощущения. Всё это сейчас кончится безвозвратно. Говорят, что в последние мгновения перед смертью вам покажут всю вашу жизнь – ускоренное кино, чтобы вы сами могли оценить её. Так это или нет, но всё равно важно всё то, что вы сделаете, скажете или подумаете перед этим «киносеансом». А вот Колчак в свою последнюю ночь перед казнью посчитал для себя важным обратиться стихотворным письмом ко всем остающимся жить. Находясь под впечатлением от стихотворения, Чанышев ясно увидел картину казни Колчака.
Предрассветное утро в Иркутске. На берегу скованной февральским льдом реки Ушаковки, напротив Знаменского собора, – костёр. Вокруг греются шесть красноармейцев в шинелях и суконных остроконечных шлемах-ерихонках, напоминающих купола православной церкви. Они были пошиты по эскизам знаменитого художника Бориса Михайловича Кустодиева специально для русской армии накануне Первой мировой войны. Впоследствии эта армейская униформа, воспетая большевистской пропагандой, надолго останется символом Гражданской войны в России. Рядом с костром – пирамида из пяти однозарядных берданок и карабина винчестер, нарочно заряженного одним патроном. Эти люди добровольно вызвались казнить белогвардейского адмирала-«кровопийцу». Все они – бывшие крестьяне, призванные Советами из разных деревень Вологодской губернии. Им было велено помочь добить Белую гвардию, и за эту службу им была обещана земля в вечное пользование. Вот уже совсем скоро они одолеют «золотопогонников» и со славой вернутся домой, к своей семье и своей земле. Им пока неведомо, что они сиречь заблудшие овцы, а окаянная советская власть их подло обманула. Уже через год, в связи с окончанием Гражданской войны, Красная армия будет сокращена сразу на полмиллиона человек. По настоянию Ленина 6 апреля 1921 года советское правительство примет постановление «…не везти демобилизуемых по железным дорогам, а отпускать пешим хождением». И потянутся по бескрайнему российскому бездорожью толпы бесправных, униженных, оборванных «красных богатырей», словно и не добывавших большевикам желанной власти. А дома вместо землицы вожделенной их ждут тюрьма и ссылка. Детям их и внукам – голодная беспросветная жизнь до гробовой доски. А пока разбирай ружья, ребята! Вон уже ведут супостата – смотри, не оплошай!
Впереди, ёжась от холода, шёл красный комиссар, руки в карманах. За ним шёл Колчак в серой папахе и адмиральской шинели, наброшенной на плечи. Чуть поодаль – трое штатских в чёрных пальто. Ни конвоиров, ни зевак. Чтобы подчеркнуть нынешний социальный статус заключённого – «лишенец», адмиралу приказали раздеться и поставили его голым на льду у приготовленной для него проруби. Перед ним, в пятнадцати шагах, – шесть стволов, направленных ему в грудь, и шесть розовощёких лиц, преисполненных желания не промахнуться, целясь ему в сердце.
Колчак, покорно ожидавший свою неминуемую кончину, в последние минуты жизни пытался осознать закономерность того обстоятельства, что стоит он сейчас здесь лицом к лицу с теми, кто назначен судьбой открыть ему врата в бессмертие. Он мог не один раз погибнуть в своих экспедициях, как многие полярные исследователи, но ведь не случилось этого, и он внёс свой скромный вклад в то, чтобы Россия приросла полярными просторами, богатыми природными ресурсами. Потом началась Русско-японская война, на которую он ушёл добровольцем прямо из экспедиции, не возвращаясь в Санкт-Петербург. Даже венчался с выпускницей Смольного института для благородных девиц Софьей Омировой в Харлампиевской церкви Иркутска, куда телеграммой вызвал свою невесту вместе с отцом. Во Владивостоке Колчака принял командующий 1-й Тихоокеанской эскадрой адмирал Макаров. Они были хорошо знакомы, поскольку оба принадлежали к священному братству полярных исследователей. Полярные экспедиции требуют от участников много различных качеств, но главные из них – самодисциплина, высокая ответственность за порученное дело и абсолютное доверие друг другу.
Макаров предложил Колчаку командование флагманом эскадры – броненосцем «Петропавловск». Макаров сделал это не «по знакомству» – такое было недопустимо в традициях русского флота. Он сделал Колчаку обдуманное и взвешенное предложение, опираясь, как сказал Макаров, «на ваши незаурядные организаторские способности». Такое предложение – мечта любого моряка, но Колчак, неожиданно даже для себя самого, вежливо отказался. Ему было неловко отказывать Степану Осиповичу, тем более в присутствии давнего друга их семьи художника Василия Васильевича Верещагина, знакомого с отцом по Русско-турецкой войне.
Колчаку было семь лет, когда знаменитый художник Верещагин посетил их дом. Как было принято в обычных русских семьях, его родители просидели с гостем за столом до поздней ночи. Слушая рассказы Верещагина, они пили вино, говорили о политике, путешествиях, искусстве, живописи. Потом Александр Васильевич часто вспоминал тот вечер и рассказы художника о его путешествии в Семиречье. Джаркент, Кульджа, Хоргос, форт Верный – все эти названия звучали для маленького Александра чудесной восточной сказкой, рождая в детской голове так и несбывшуюся мечту посетить эти волшебные места. Много позже он узнал, что и сам Верещагин был необычайно вдохновлён всем увиденным на этой благословенной земле и написал «Туркестанскую серию», которая была выставлена в Лондоне и сделала художника знаменитым во всей Европе. Настолько знаменитым, что в ходе выставки часть его картин безвозвратно исчезла, а проще говоря – была украдена. Этот факт для чванного Лондона был горькой пилюлей, которую он будет долго помнить. В тот день в кабинете адмирала Колчак не нашёл разумного объяснения своему отказу, но попросил поручить ему командование небольшим миноносцем. На том и порешили. А на пятый день после их встречи случилась беда. Броненосец «Петропавловск» подорвался на мине и затонул, унеся в пучину 600 моряков, включая адмирала Макарова и его друга, художника Верещагина.
Скоро у Колчака обострился жесточайший полярный суставной ревматизм, ко всему он ещё умудрился подхватить пневмонию, и это заставило его покинуть боевой корабль. Через несколько дней его миноносец был атакован японцами и затонул вместе с экипажем. В этот период Колчак уже командовал береговой батареей Порт-Артура. В батарею попал японский снаряд, и все бойцы, находившиеся на батарее, погибли, и только Колчак не погиб, но был ранен.
Универсум длил его жизнь и терпеливо, мелкими стежками ткал картину его бытия, чтобы в конце концов поставить у этой проруби, дав время подумать о квинтэссенции собственной жизни.
Между прочим, это происходит с каждым человеком, без исключения. Иногда вам кажется, что вы сами делаете свою судьбу, и это величайшее заблуждение. Оглянитесь назад, оцените беспристрастно все свои «гениальные» решения и «случайные» неудачи, и вы увидите, что всё это – части единого рокового плана, которому вы следуете со дня своего рождения и до последнего дня жизни. Придёт время, и однажды вы поймёте, что ваше умозрительное вмешательство в этот процесс неуместно. Вы родились там и тогда, когда это было угодно Богу, и умрёте только тогда, когда созреете для встречи с Ним, независимо от вашего возраста или состояния здоровья.
В жизни Александра Васильевича были моменты, когда он был горд за свершённое им во имя России, а ещё он был безмерно счастлив, что познал настоящую любовь к женщине и был любим ею. Но были и тяжело переживаемая им предательская сдача Порт-Артура, и четырёхмесячный японский плен. Тогда он отказался от предложенного японцами безвозмездного лечения в Нагасаки и, недолечившийся, вернулся в Россию. Провидению было угодно сохранить ему жизнь и достоинство для того, чтобы в наитруднейшее для его Родины время он взял на себя непомерное бремя ответственности за Россию.
Ещё в тринадцатом году он видел, как накопленный веками внутренний магнетический огонь русского народа просится наружу. Он считал, что Февральская революция 1917-го была закономерна и полезна для России, но не мог понять, как случилось, что к власти допустили большевиков, не готовых принять ответственность за судьбу России. Ведь ещё за месяц до февральских событий Ленин, выступая перед студентами Цюриха, утверждал, что революция в России невозможна в ближайшие два-три десятка лет. Всем было очевидно, что у этих людей, опиравшихся на античеловеческую идеологию, культивирующих тотальную ложь, лицемерие и вседозволенность, в жилах течёт скверна вместо живой крови. Именно поэтому они повсеместно поощряли падение общественных нравов и хамские фантазии бесноватой толпы новых господ.
Однажды Колчак спросил Керенского, которого хорошо знал, почему тот, будучи во главе Временного правительства России, не отдал приказ арестовать Ленина и всю его гоп-компанию безответственных преступников. Александр Фёдорович ответил, что это недемократично: «Мы не можем нарушать законы, которые сами декларируем». Такая позиция Временного правительства стала поводом к формированию Добровольческой армии легендарным генералом Лавром Георгиевичем Корниловым, положившим начало Белому движению. Колчак вспомнил, как после фатальной гибели генерала Корнилова безоговорочно принял на себя руководство Белым движением России. Здесь очевидны десница Божья или величие Аллаха, ибо ничем иным нельзя объяснить то, что единственный снаряд, выпущенный пьяным большевиком с дальних позиций под Екатеринбургом в сторону белых, влетел в окно именно того дома, в котором в этот момент оказался Лавр Георгиевич. Этот шальной снаряд снёс голову Корнилову, не повредив более никого. Так по попущению Господа погиб русский полукровок и шала-казах, который, как и другой полукровок – серб Александр Васильевич Колчак, не в пример многим чистокровным горлопанам, был истинным патриотом России. Они, повторяя Христову судьбу, были преданны России и трижды преданы ею.
Красные бессовестно врали всем и всегда, только поэтому смогли отнять у белых победу и поработить Россию. А ведь он, адмирал Колчак, имел реальный шанс свергнуть большевистскую власть. Это было тогда, когда к нему обратился его близкий друг, в прошлом генерал-лейтенант Российской армии, а ныне фельдмаршал Финляндии Карл Густав Маннергейм с предложением ввести отборные финские войска в деморализованный Петроград, но Колчак отказался. Не откажись Колчак от этой помощи, не было бы сейчас большевиков у России, а у него – этой проруби. Но Колчак холодно отказал Маннергейму, пояснив, что это внутреннее дело России и не касается сопредельных государств.
Он вывез царское золото для того, чтобы оно не досталось большевикам, но на это золото уже «открыли рот» союзники. «Сами с вершок, а рот как горшок», – вспомнил он сибирскую пословицу. Ещё находясь в Омске, Колчак понял, что союзники его предадут. Европе не нужна сейчас сильная Россия, как не нужна была никогда. Они сговорятся с большевиками, его расстреляют, поделят золото, а потом расчленят и Россию.
Всё складывалось именно таким образом, за исключением золота. Вопрос сохранности золотого запаса России он поручил очень надёжному человеку, литовцу Якобсу Микенасу, – своему старому знакомому из племени полярников. Его пращур – благородный литовский рыцарь Микенас – был православной веры, как, собственно, и все другие подданные Великого княжества Литовского. Микенас дома говорил по-литовски, а вне его – по-русски. Так он сохранял свой язык и культуру и добросовестно служил России. Но в начале XV века все литовцы поменяли веру на католическую и перестали понимать русскую речь, а Микенас остался там, где был. Ничего не стал менять – ни язык, ни веру, ни своё отношение к русским, и это завещал своим потомкам. Микенасы в третьем поколении полярники. Дед Якобса вместе с Семёном Ивановичем Дежнёвым открывал для России Чукотку. Отец Якобса прошёл тернистый путь полярных исследований вместе с датчанином Витусом Ионассеном Берингом и даже похоронен рядом с капитан-командором на острове Беринга, в Беринговом море.
Якобс вместе с сыном Францем спрятал в Омске 505 тонн чистого золота в чушках, чеканенных царским двуглавым орлом. В поезде, которым Колчак следовал в Иркутск, нет золота. В эту тайну были посвящены три человека: Александр Васильевич, Якобс Микенас и его сын Франц. Они поклялись, что не допустят, чтобы золото досталось большевикам. Оно будет передано законному правителю России, и только в том случае, если будут абсолютно уверены, что оно будет использовано на благо народа России. Эта тайна не должна выходить за пределы этих трёх лиц, пока они живы. В случае смерти одного из них тайной будут владеть оставшиеся двое. В случае смерти второго лица тайну будет хранить последний, покуда не найдёт надёжного преемника этой тайны и не представится возможность вернуть золото законному его владельцу – народу России.
Колчак был совершенно уверен, что так и будет, и он не ошибся. Придёт время, когда это золото наилучшим образом послужит во благо России, сделает это внук Франца Якобса Микенаса.
Стоя перед палачами голым у проруби, Колчак, как истинный православный христианин, уверивший в своего Бога, каялся за вольные или невольные греховные деяния в отношении загубленных невинных душ по его недосмотру или умышленно и молил Господа Бога о прощении. Он подумал: «Magnificat anima mea dominium» – и прошептал по-русски: «Величит душа моя Господа». Сейчас он стоит здесь для того, чтобы явить собой мужество офицера и патриота Великой России, сознательно и добровольно жертвуя свою жизнь на её благо. Но народ России в то время не понял и не принял этой жертвы и распял его. Александр Васильевич Колчак смотрел не на своих палачей – он смотрел поверх них, в бронзовый лик собственного двенадцатиметрового памятника, воздвигнутого на берегу Ангары через 84 года после дня казни. Это было знамение благодарности потомков. В эту минуту в душе Колчака наступило успокоение, он вдруг осознал высокий смысл своей жизни и смерти.
Комиссар рявкнул: «Товсь! Целься!»
Чанышеву показалось, что приговорённый к смерти молится. Губы его беззвучно шевелились. Нет, сейчас он не молился, а тихо пел:
«Гори, гори, моя звезда,
Звезда любви приветная!
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда.
Ты у меня одна заве…»
В этот момент шальной снегирь сел на голову Колчаку как знак прощения Бога. Все от неожиданности замерли. Комиссар опомнился первый и как истеричка завизжал: «Пли!» Снегирь вспорхнул, и шесть пуль, попавшие точно в сердце, прервали это последнее его обращение к любимой женщине, ожидающей своей участи в соседней камере. Адмирал упал как подкошенный. Не было ничего героического в таком падении. Все убитые падают одинаково некрасиво, и нет разницы между героем и трусом, между преступником или жертвой преступления. Для убитого человека это не имеет значения, потому что мёртвый, без души – уже не человек. Светлая душа раба Божия Александра устремилась к своему Создателю, оставив бренное тело изуверам для продолжения экзекуции.
Александр Васильевич так и не узнал, сколько кругов ада суждено пройти бесконечно преданной ему Анне Васильевне только за то, что они позволили себе любить друг друга. Она добровольно вызвалась быть арестованной, чтобы разделить с ним это бремя судьбы – арест и тюрьму. Анна Васильевна хотела быть рядом с Александром Васильевичем, чтобы помочь его душе пройти тернистый путь к Богу. Она не слышала выстрелов – в это время она молилась, помогая своему возлюбленному. Анна Васильевна не знала какой-то специальной молитвы, требуемой в таких случаях, она просто доверительно рассказывала Богу об Александре Васильевиче, наивно полагая, что Богу это необходимо знать. «За неделю до нашего отъезда из Омска Александр Васильевич пришёл ко мне поздно вечером особенно усталым и озабоченным. Я помогла ему снять шинель и пригласила отужинать. Он взял мою руку, поцеловал её и, глядя в глаза, сказал: “Простите меня, Анна Васильевна, за недостаточное внимание к вам и отсутствие должной нежности, которую вы, безусловно, заслуживаете. Я разучился быть чувствительным. Хотел принести вам цветы, но в зимнем Омске их нет. По дороге к вам увидел тёмное, спящее дерево. Оно было похоже на мою душу. Вот”. Он протянул мне небольшую холодную веточку. “Вот моя душа: тёмная, холодная и колючая”. Я поставила веточку в вазу, и мы пошли ужинать. А через несколько дней веточка расцвела. Это оказалась ветка вишни, и в тепле она оттаяла и расцвела чудным цветом. Такова и душа Александра Васильевича. Она только на первый взгляд холодная и колючая, дайте ей тепла, и она расцветёт».
Анне Васильевне очень хотелось, чтобы Бог её услышал. В конце своей жизни она напишет: «Самое страшное моё воспоминание. Я слышу, как его уводят. Вижу в волчок его серую папаху среди чёрных людей, которые его уводят, и всё. Луна в окне. И чёрная решётка на полу от луны…
Полвека не могу принять —
ничем нельзя помочь, —
и всё уходишь ты опять в ту роковую ночь…
Но если я ещё жива
наперекор судьбе,
то только как любовь твоя
и память о тебе».
