Kitabı oku: «Коллекция королевы», sayfa 24

– Справедливо. Есть перечень и детальное описание работ. Не забудьте, речь идёт о ювелирах, известных всей Европе. Многое тайны не составляет, специалисты хорошо знают где это и у кого. Что делать в таком случае, тоже понятно.

– Интересно! И что же?

– Покупать, если можно. Если надо – доказывать, и судиться. Иногда придётся уговаривать, иногда и бороться.

– А что касается российской части?

– Я могу внести некоторую ясность, – поднялся со своего места солидный господин в строгом синем костюме. – Я навел справки по просьбе комитета по наследству. Это предварительные сведения, требующие, конечно, уточнений. Одним словом, была в Питербурге а потом Петрограде когда-то большая семья, страдавшая от всех исторических катаклизмов. Они гибли на фронтах первой мировой и гражданских войн, в сталинских тюрьмах и лагерях. В конце концов, остался один военврач, по имени Михаэль, переживший последнюю войну, но тоже после неё попавший в лагерь вместе с женой и детьми. Известно, что они там и нашли свой конец. А вот о нём самом пока достоверных сведений нет. Что ж, будем искать!

«Это знаменитый специалист по розыску наследников и наследств господин Кляйст!» – зашептались вокруг.

– Скажите пожалуйста, а экспонаты – это ювелирные изделия? Я хочу сказать, украшения? И еще дилетанский вопрос, если позволите. «Это очень ценные вещи сами по себе или они скорее интересны с точки зрения истории искусств?» —спросила бойкая молоденькая журналистка из СиНН.

– По-разному. Есть, конечно, такие, что важны больше для знатоков. Видите, само это клеймо знает весь мир узких специалистов, другим не интересно. Есть вещи отличной работы из драгоценных металлов с великолепными камнями, они очень дорогие. Ну и наконец, четыре уникальных предмета – а именно, колье «Мария», статуэтка «Римский заказ», «Шифр фрейлины» и «Портрет Империатрицы» в довершение. Поясните пожалуйста! Расскажите! Нельзя-ли поподробней? -посыпались вопросы.

Особенно настойчиво тянул руку худой кудрявый француз. Председатель наконец дал ему слово, и он спросил.

– «Великолепные камни», это обычно, бриллианты. Послушайте, а что такое, собственно, бриллиант?

– Бриллиант – результат обработки алмаза, который сначала специалист раскалывает по так называемым «граням спаянности». Бриллинт должен иметь пятьдесят семь граней, его величину измеряют в каратах.

– Все знаменитые драгоценные камни, конечно, очень крупные?

– Безусловно. Начиная с пятидесяти каратов им присваивают собственные имена.

– Наверное в наше время, после создания «циркониа» (фианита) появились много подделок. А как отличить от них диаманты?

– Ювелир видит разницу с помошью лупы. И для нас с вами тоже есть способ. С бриллиантовой грани испарина исчезает мгновенно, а с фианитовой нет.

После француза инициатива перешла к мюнхенским корреспондентам.

– Мне хотелось бы узнать, что такое «шифр»? – осведомилась «Ежедневная газета».

– И ожерелье, пожалуйста, опишите, если можно, «Марию»! Известно-ли, где оно может находиться? – волновалась «Вечерня».

– Ожерелье? Оно было изготовлено по византийским образцам из золота, бериллов, лунных камней и пяти жёлтых бриллиантов, так называемых диамантов «Великий Могол», среди которых один получил имя «Тамерлан». Его величина составляла семьдесят три карата. Золотые соцветия из драгоценных камней венчал центральный цветок, сердцевиной которого и был Тамерлан. Но ожерелье, как раз, никто не ищет. Оно было утрачено во время пожара в Аничковом дворце, то есть перестало существовать, как произведение искусства. Бриллианты, однако, не горят и «Великий Могол» были впоследствии распроданы по одиночке. Все четыре.

– Вы ещё не ответили, что означает слово «шифр», – обиделась «Дневная».

Председатель извинился и пояснил.

– О, это любопытно. В России в девятнадцатом веке мало-помалу стали возникать образовательные учреждения для девочек. Они патронировались членами царской семьи. Там обучались девочки из привилегированных, но впрочем, не обязательно богатых семейств. Так вот те, кто успешно окончил курс, получали отличие. Можно было окончить его с «золотым шифром», то есть с вензелем царствующей империатрицы из золота. Он вручался лучшим институткам. Его носили на левом плече на полосатой ленте, завязанной бантом. Местонахождение «шифра» известно. Его купила княгиня Галицкая, а потом продала в Женевский музей.

Журналисты оживлённо обменивались впечатлениями и продолжали свои расспросы, публика, по большей части состоящая из искусствоведов, юристов и коллекционеров внимательно выслушав текст завещания, тоже начала было дискутировать, но тут с кафедры раздалось:

– Господа, наше время истекло. Мы благодарим всех за внимание. Мы с удовольствием будем информировать Вас о ходе поисков и нашей дальнейший работе.

– Эх, жалко, я как раз хотел спросить о статуэтке… – посетовал, поднимаясь, бородатый телевизиощик Марк Кляйн с Баварского канала.

– Да, до статуэтки мы не добрались. А ты заметил Марк, он сказал – все четыре бриллианта «Великий Могол» уцелели после пожара и проданы в частные руки. Но по-моему, их было пять? – отозвался его приятель из «Зеркала».

Глава 62

В восемь часов утра было весьма прохладно. По небу бежали лёгкие облака. Они бежали быстро, гонимые западным ветром, и это могло обещать что угодно – влажное потепление, холод или сухой и ясный полдень.

Сильный ветер нам совсем без надобности. Придут рабочие продолжать разбивать газоны. Другие доставят рассаду из питомника, а потом эту облепиху без шипов! Отличная идея была с облепихой! Такая декоративная – словно капельки солнца, когда спеет, и без жутких, ранящих руки длинных игл. Перед домом стало уже как надо. Всё, как я и задумала, радует глаз. А сегодня возьмёмся всерьёз за правое крыло рядом с летней беседкой и наметим фонтаны.

Серафима завтракала в одиночестве на террасе – Карп простудился и хотел подольше поспать. Сима решила выпить чаю с сотовым мёдом, попросила варенья разных сортов и сейчас с удовольствием пробовала их одно за другим, уплетая золотистые гренки. Со второго этажа было особенно приятно видеть результаты её усилий – мастерски высеянные и подстриженные газоны образовавали пятна мягких, округлых форм, словно шкура гигантского ягуара экзотической «зелёной» породы. Они были строго монохромны внутри. Но – и в этом как раз состоял весь интерес – четыре разных оттенка – от «тёмного малахита» до «молодого салата» – причудливой мозаикой устилали землю перед фасадом. Внутри пятен были разбросаны по одному, по два алые, синие или жёлтые с лиловым мазки. Куст махровых далий и соцветия септастерна, грозди лилий и звёздочки регий – совершенные интенсивные их цвета создавали звучный, лаконичный контраст со своим бархатистым однородным и ухоженным фоном.

Серафима ещё немного понежилась, полистала глянцевый американский журнал «Регулярный парк и сельский коттедж» и позвонила, что можно всё убирать. Она поспешила вниз и добрых два часа наблюдала за работой приехавших из Москвы и Пушкина садовников и строителей. Давала указания, искала компромиссы, подбирала оттенки керамики, заказывала японские лианы, что цепляются за гладкую плоскость и осенью меняют цвет.

Погода, определённо, портилась и, наконец, Сима продрогла. Она взбежала по лестнице на второй этаж и увидела, что Карп уже встал.

– Карпуша, с добрым утром. Как ты себя чувствуешь? Сказать, чтобы завтрак подали?

– Спасибо, с утра получше. Надо, конечно, поесть, хотя аппетита особого нет. Но если ты со мной посидишь… ты посидишь?

– Конечно, что за вопрос. Я сама подмёрзла, пока за планировкой следила. Хочешь, я нам какао сварю? – ласково предложила Серафима.

– Да брось, давай поболтаем, позвони лучше. Я вообще не хочу, чтобы ты переутомлялась. Я тут сидел и смотрел вниз на твоё произведение и любовался. Всё-таки я тоже поклонник лаконичных и нетрадиционных форм. Я не хочу «Версаля», что бы там мне не говорили…

– Карпуша, а почему «всё-таки» и кто говорит? – девушка вопросительно поглядел на Карпа и её лицо сразу сделалось грустным. Но собеседник нечего не заметил. Он закутал горло мягким вязанным шарфом и уселся в плетёное кресло напротив.

– Позавчера вечером пока тебя не было, Ирина Тюрина привозила ко мне литейщиков с Уралмаша. У меня температура была, и я не хотел выходить, а надо было поговорить, и кроме того… ну, ты понимаешь – следовало принять! Вот она их и доставила… не всех, ясное дело. Она посмотрела и сказала, мол у Гриневича французский парк у дома. Ты помнишь, это парень, что бензином торгует.

– О, конечно, станет Ирина со всеми якшаться, как же. Она снисходит только к начальству. А уж Её просвещённое мнение об ландшафтной архитектуре!

– Она отличный работник. Немного заносчива, не спорю, не в меру честолюбива, но и технолог, и исполнитель, и организатор прекрасный. Она, кстати в тот же день улетела в Липецк – очень прилежная, эта Ирина. Ты напрасно её не любишь.

– А ты, Карпуша… ты её…? – еле слышно проговорила Серафима.

В этот момент дверь открылась, и жена Палыча внесла благоухающий, заставленный тарелочками поднос. Сам же Палыч экскортировал даму и доставил какао. Разговор, принявший мало симпатичное направление, тем самым, прервался. Супруги вдвоём захлопотали вокруг больного Карпа, наперебой расспрашивая и советуя разные домашние средства. Карп пригласил их присесть, а Неделько замкнулась и хмуро просидела весь карпов завтрак в углу. В конце-концов решено было выпить по рюмочке вишнёвки и после этого Карпу лечь в постель – почитать, или лучше того, ещё подремать. Они глянули было в этот самый угол, чтобы предложить девушке присоединиться, однако её и след простыл, никто и не заметил, когда.

Ирина Тюрина появился в конторе Кубанского около года назад и вызвала бурю эмоций. Она выдержал конкурс, прошла собеседование сначала с психологом, а потом и с самим Карпом и приступила к работе как профессиональный военачальник к сражению, после которого упадёт звезда на погоны.

Преуспевающие родители её не торопили. И Ира после института прошла несколько практик, успела даже в хорошем американской колледже английский отшлифовать. Она очень следила за своей внешностью, ходила регулярно в тренажерный зал… Подающая надежды специалист, и ещё без вредных привычек! Но девочки в офисе, нежно относившиеся к индифферентной Неделько, сразу дружно Ирину. Она же в свою очередь отличала одну Евгению Безрук и, казалось, слышала и видела только и единственно шефа.

И тот её оценил. Красивая, толковая, холодная, решительная молодая помощница стала сопровождать Кубанского в командировках, получила право докладывать порой самому и участвовать в ответственных совещаниях. Неделько, Ира почти демонстративно не замечала, хоть была и оскорбительно вежлива при личных встречах.

И Серафима стала страдать. Она вздрагивала от телефонных звонков. Тревожно вглядывалась в лицо друга в поисках изменений, вслушивалась в его голос. А уж проклятые совместные поездки Карпа и Тюриной… По возвращении Кубанского она каждый раз ожидала, что тот однажды скажет ей примерно так.

– Сима, прости! У нас с тобой было замечательно, но жизнь идёт. Понимаешь, я встретил одного человека…

– И мы знаем этого человека! – мрачно шутила сама с собой бедняга Неделько, перефразируя старый, брежневских времён анекдот.

Она выскользнула из комнаты, отметив с горечью, что Карп продолжал как ни в чём не бывало болтать, и, в надежде отвлечься, отправилась в библиотеку поработать с биографией Ольги Николавны Романовой. Сима села за стол, обложилась книгами, включила компьютер и углубилась в пожелтевшие фолианты.

Ну что без толку переживать, я ничего не могу изменить. Лучше делом заняться. Итак, у нас сейчас 1842 год. Ну посмотрим, сейчас посмотрим… а вот, ага: Олли сопровождала Империатрицу повсюду, они вместе инспектировали институты и женские школы. Та, что подчинялась ей лично, была на Литейном. У великой княжны уже было мало уроков, только несколько часов русского и французского чтения, и она много писала маслом. Начались приготовления к серебряной свадьбе её родителей. В июне приехали Вильгельм Прусский, Генрих Нидерландский и герцоги Вюртембергские… оба, как бишь их? Ах да, Адам и Евгений. А вот и подарки: Николай подарил жене нет, это и перечислить невозможно. Туалеты, шляпы, ожерелье из двадцати пяти отборных бриллиантов и т. д. и т. п. О, наконец-то! От папы каждая сестра получила по браслету синей эмали со словом «bonheur» в цветных камнях, отделённых друг от друга жемчужинами. Надо будет сделать адресный запрос, и если нам повезёт, то мы получим браслет! За последнее время коллекция так хорошо пополнялась: и бокал, и черепаховый веер, и кинжал – всё это не вызывает сомнений.

Зазвонил телефон, Серафима досадливо поморщилась и встала. Надо было пересечь просторное помещение. Она уже пошла к ореховой этажерке, где стоял красивый старый аппарат, но телефон ещё раз тренькнул и замолчал. Зато почти сразу откликнулся её мобильный. Делать нечего – Неделько потянулась и нажала на кнопку. Заговорили на английском, но Серафима, узнав собеседника, предложила перейти на родной. И действительно, тот довольно свободно смог продолжить по-русски, впрочем, с сильным акцентом и ошибками в ударениях. Это был Штефан Кренце, выросший в Германии сын эмигрантов из Казахстана, сосланных когда-то туда в начале войны из родной Украины.

– Здравствуйте, Серафима. Как дела? С утра Вас ищу, и только сейчас дозвонился. У меня для Вас хорошие новости.

– Привет, Штефан, рад Вас слышать. Спасибо, у меня всё в порядке, а у Вас? Я работала в парке и не взяла с собой телефон.

– У меня? Идёт помаленьку. Но не будем терять времени. Скажите, Вы по-прежнему отвечаете за пополнение коллекции господина Кубанского?

– Почему Вы спрашиваете? – Сима вздрогнула, на её лбу появились капельки пота. – Вам кто-то сказал… что?

– Нет, это я так. Я просто… Серафима, у меня для вас пять предметов. Экспертиза уже была, два точно её, а три под вопросом. Датировка тоже сделана.

Сима его слушала в полуха. «Совершенно ясно, слухи уже пошли. Подумать только, даже Кренце знает там в своём Дюссельдорфе! Неужели же… это было только их с Карпушей – его мама и Королева! А теперь эта карьеристка своими лапами… своими холодными загребущими… она ведь только о карьере думает!»

– Серафима, Вы меня слышите? Что делать будем? Послать Вам фотографии и заключение? Я и м-м-м… поставщики, сотрудники, я хотел сказать… в общем, мне надо как можно скорее знать. Вы понимаете, мы затратили солидные средства. Может, я должен обратиться к Карпу Валериановичу? Если он занят, то я могу…

– Извините, у меня связь барахлит, – отозвалась Неделько. – Посылайте как и раньше на моё имя. Я сразу доложу Карпу Валерьянычу. Вы быстро получите ответ! – она старалась быть полюбезней, но вышло слишком сухо. Следовало по крайней мере проявить вежливый интерес. Неделько спросила:

– А что Вы нашли?

– Назову то, что наверняка принадлежало Ольге. Это зеркало и молитвенник. Остальное…

Но тут неожиданно вынужден был извиниться уже Кренце, так как стало и вправду плохо слышно. В трубке невыносимо трещало и скрипело. Кое-как распрощавшись, они закончили разговор, и Неделько села прямо на пол.

– Симочка, вот ты где? А я тебя ищу, – раздалось в это время из приоткрытых дверей, и Карп в вязанном синем свитере, с белым тёплым шарфом на шее появился в библиотеке. – Так и знал, что ты работаешь. А здесь прохладно! Надо сказать, чтоб отопление включили. Смотри, что я нам принёс! – Карп нёс в руках небольшой поднос с глинянными кружками, в которых дымился ароматный горячий глинвейн. Сразу запахло лимоном, корицей и красным вином, и растроганная Серафима подумала, какой всё же он замечательный человек. Совсем не барин, внимательный, сердечный! Да другой бы на его месте уже в туалет с охраной ходил, а сам разве что только кашлял. Вот сейчас они нормально поговорят, и на душе станет легче. Ведь, наверно, и Карп заметил… Но почти тотчас же раздался ещё один голос.

– Шеф, Вас к телефону Липецк. Тюрина хочет срочно сообщить о легированной стали для труб большого диаметра. Подойдёте? – доложил Палыч. Просветлевшая было Сима, которая начала уже улыбаться в ответ, изменилась в лице, а Карп поставил поднос на стол. – Ах ты, это важно, я сейчас. Сима, прости, дорогая, выпей глинтвейну за моё здоровье», – сказал он, махнул рукой и вышел. А Палыч, напротив, задержался немного и огляделся кругом.

Просторная двусветная зала делилась на две неравные части. Первую – большую в доме окрестили «публичкой», и в ней дозволялось работать членам семейства – сестре, братьям и племянникам. Ее высокие стеллажи передвигались на роликах и были снабжены каждый складными лесенками с сиденьем. Карп не очень жаловал новации, и каталог библиотеки был представлен обычной картотекой, хоть и продублированной на компьютере. Здесь получали литературу на трёх языках, так как хозяин полюбил и свой кабинет, и библиотеку, решительно предпочитая «живые» книги дискам, чипам и интернету. А за высокими, светлого дерева дверями находилась «капитанская рубка», туда вход простым смертным был заказан. Единственным исключением стала Серафима. А Палычу как доктору следовало «показывать всё», хотя об этом как-то не принято было упоминать.

Отставник поправил шторы, отрегулировал, как было велено, отопление и поискал глазами девушку, которая по-прежнему сидела на полу. А та сцепила руки и опустила на них голову, не обращая больше ни на что внимания.

Палыч поглядел на неё со странным выражением лица. Казалось, он хотел что-то сказать, но, помедлив, передумал. И, повернувшись на каблуках, тихо притворил за собой дверь.

Глава 63

После ухода госпожи Любке Ленц поработал за компьютером минут двадцать, время от времени удовлетворённо цокая языком. Потом, явно довольный собой, отдал несколько распоряжений и коротко поговорил по телефону.

– Десять минут первого, Клаус, – обратился Норберт Ленц к своему заместителю, – я пойду пообедаю. Вернусь через час.

– Погоди, а если Грюнвальд нагрянет? Он всё время грозился, -встревожился Клаус. – Прокурор, вчера позвонил и обещал зайти по срочныму делу.

– Да я тут рядом, в «Киото». В крайнем случае позвони.

– Окей, шеф, ничего не попишешь. Попробую первые два раунда сам продержаться, – пожал плечами Клаус Кучера.

За углом сразу направо от полицейского управления находился ресторанчик «Киото». Он был из этих японско-таиландско-вьетнамских, а на деле, китайских заведений, где подают, всюду одно и тоже, а в последнее время ещё суши. Или то, что понимает под «суши» наспех выученный нанятый хозяином повар.

Ленц вышел на улицу и через несколько минут уже усаживался за столик рядом с большим аквариумом с бело-розовыми рыбками напротив нечем не примечательного блондина. Блондин – в очках, в костюме с голубой рубашкой без галстука – увидев Ленца захлопнул Notebook и крепко пожал комиссару руку.

Движущаяся лента с тарелочками, пиалами и чашечками медленно плыла мимо. Следовало поднять прозрачную пластмассовую створку и извлечь понравившееся блюдо.

– Правда неплохо, Хельго? За тринадцать евро «All you can eat».²¹ Комиссар начал энергично действовать и скоро столик перед ним заполнился до отказа.

– Проголодался зверски. Ну и нахватал всего сразу, когда можно брать одно за другим. Будешь потом про меня у себя анекдоты рассказывать.

– Норберт, побойся бога. Да кто на такое решится? Самоубийца разве! Они сдержанно посмеялись.

– Так ты считаешь, это наш случай – фрау Любке с её пропажей? – начал очкарик. Его простоватое лицо сделалось озабоченным.

– Тебе, конечно, решать, – отозвался комиссар, – Но, мне кажется – да. Да что там, чую, что да!

– Давай тогда обсудим с тобой. Ты изложи, а я «поворчу».

– Идёт! Валяй, ищи, где не так. Итак, ты месяц назад позвонил и попросил кражи в музеях взять на контроль. Я тогда удивился, но вопросов не задавал.

– Он, действительно, смолчал без вопросов. Год с небольшим назад начались эти необъяснимые исчезновения в музеях. Экспонаты пропадали из закрытых помещений и запертых шкафов. Неповреждённые замки и несрабатывающие сигнальные устройства ставили в тупик не только работников, непосредственно отвечающих за сохранность коллекций, но и полицию с мест. Часто трудно было установить, когда произошла та или иная кража. Ведь пропадала вещь из запасников или мало заметная деталь композиции интерьера. Экпонаты были разной ценности, разного назначения, места изготовления. Что же, теперь время и место спросить!

– Ты переслал список предметов, – Норберт Ленц откинулся назад и посмотрел в глаза собеседнику, – и мне сразу очень понравилась полнота информации. В самом деле, что в таком случае сообщают? Где украли, и сколько стоит. Ну ещё одну-две детали. Нет, всё было добросовестно подробно описано. «Мастер, техника, эпоха, история приобретения зкспоната музеем, история самого экспоната…»

– Спасибо, дружище, – просветлел Хельго, – это была лично моя идея, всё собрать, что возможно. Его глаза удовлетворённо блеснули.

– Вот видишь, мы с тобой друг другом довольны! – весело констатировал комиссар. – Хорошо, едем дальше. Все, с кем я по этому делу общался, задавались одним вопром. Как это удаётся так ловко долго безнаказанно лямзить? А я не стал раздумывать – как. Нет, я подумал – кому? Кому понадобилось всё это красть? Что за персонаж такой?

– Стоп, почему ты решил, что это одно и тоже лицо? – остановил Ленца приятель.

– Ну во-первых, почерк один и тот же. Ничего не сломано. Никаких следов. Вовсе не самый заметный или самый дорогой предмет в экспозиции. До инвентаризации вряд ли кто и заметит. Разве очень не повезёт. Ты, кстати, знаешь, как и кто обнаруживал недостачу?

– Да примерно так всё и было. Замени только «не повезло» на «внезапно понадобилось», – начал свой рассказ Хельго Вагнер. – Вот смотри. Украли в Магдебурге богемский бокал алебастрового стекла – «Золотая вакханка». Роспись золотом, цветочный орнамент и алмазная гравировка. И однажды в Нюрнберге организовали выставку богемского стекла. Кинули клич по родственным музеям. Запросили стиль и эпоху. А этой «Вакханки» и не нашли! В другом месте, в Дрездене – черепаховый веер с перламутровой инкрустацией и акварель увели. В третьем – лайковые перчатки, вышитые жемчугом, и кинжал. И снова – «понадобилось». Для оперной постановки потребовался реквизит. Художник попросил разрешения поработать с оригиналом, чтобы сделать эскизы. Специалист по прикладному искусству хотел статью написать. Ну и инвентаризации, конечно, – ответил Вагнер.

– Так не самый дорогой, говоришь? – помедлив, повторил он. Я так и думал. Для этого Нострадамусом быть не надо. А как у фрау Любке получилось?

– Совсем просто! – махнул рукой Норберт Ленц. – Она человек увлечённый. Собрание знает отлично. У неё, знаешь, есть свои любимые вещи и свой индивидуальный подход. Это ведь музей интерьера. И она для посетителей и для себя лично время от времени меняет экспозицию. На этот раз она решила сделать стенд «Дамское оружие девятнадцатого века». Взяла каталог, заглянула в запасник, все углы обыскала! И – не – нашла! Она, бедная, мне говорит: «Этот кинжал перед моими глазами стоит. Он хранился рядом с моей любимой шкатулкой из янтаря с серебром. Я думаю, может у меня галюцинации начались? Нету! И место пустого совсем не видно». Стала она в списках копаться. Сначала в компьютере поискала. Тоже нету, словно и не было никогда! А потом – в старой-то картотеке – нашла!

– Стой-стой! То есть, наш «профи», а я тоже думаю – это «профи», из компьютера информацию стёр?

– Именно. Но самое интересное другое. Шкатулку помнишь?

– Из янтаря с серебром? Конечно, а что?

– Кинжал, который пропал, отличной старой работы Изящная вещь. Но шкатулка , выточенная из цельного куска кенигсбергского молочно-жёлтого янтаря в серебре, инкрустированная персидской бирюзой с крупным сапфиром на крышке редкого ультрамаринового оттенка… Шкатулка эта раз в десять ценнее! Много «ворабельней», чем кинжал!

– Слушай, ты прямо поэт, Норберт! Ультрамариновый оттенок и молочно-жёлтый янтарь! Врочем, что удивляться. Достаточно твой антикварный письменный стол припомнить. Так значит, шкатулка на месте?

– Точно, господин тайный советник! – взял под козырёк Ленц. Проство твой вор – фетишист.

– Подожди, я тебе ещё расскажу. Испуганная бедняга Любке начала шерстить всё своё хозяйства. И снова недосчиталась кое-чего. Испарилась ещё вещица. Тут уже совсем непонятно. И это оказалось?

– Молитвенник в сафьяновой обложке. Толстенький такой, небольшой, с золотым обрезом. Может, инкунабула²²?

– Ничего подобного. Самый что ни на есть обычный. Для своего времени, конечно. Дата выпуска – 1802 год. Стоит у букинистов пару сотен, не больше.

– А кто ещё в курсе дела?

– Ты понимаешь, она с неделю искала, не говоря никому. Снова в компьютере и опять в картотеке. Всё повторилось?

– А то! На этот раз наша госпожа Любке побежала к директору. Но не застала. Он уехал в Берлин.

Хельго Вагнер вытащил портсигар, зажигалку и поискал глазами пепельницу. Китайские бумажные фонарики под потолком заколебались от движений его руки и задели гроздь стеклянных колокольчиков, подвешенную рядом с аквариумом на позолоченном крючке. Раздался мелодичный звон, и комиссар рассмеялся.

– Видишь, нас приветствуют китайские боги. Я смотрю, ты ещё своё зелье не бросил?

– Нет, и я что-то пепельницы не вижу.

– Теперь надо просить. Это они с курением боряться, но мирно. Спросишь – дадут, а нет – не предлагают. Да ты лучше ешь!

– Значит, директора не оказалось? – вернул Нельго собеседника к теме разговора.

– Отбыл в командировку. Она решила дождаться шефа, чтобы всё без спешки обсудить. И вдруг позавчера – зеркало Фебы.

– Ах, вот оно что! Постой, я попробую восстановить ход событий. Наверно, она опять проверила вещи, просмотрела всю колекцию и не нашла чего-то ещё.

– Не угадал, – сказал комиссар, – это была свежая кража. Видишь, теперь фрау Любке была всё время начеку. Она заметила исчезновение зеркала сразу, как пришла на работу. Это была деталь интерьера «Будуар Курфюрстины». Тут уж фрау Любке до директора дозвонилась и приход к нам согласовала.

– Что, неужели прямо с самого видного места умыкнули? Редкая наглость. Да и из мозаики выпадает, – удивился Хельго.

– Нет-нет! Всё было, как всегда, очень тонко. На туалетном столике лежали мелкие вещицы. Сам столик такой овальный, и сверху много всего.

– Вор что, всё слегка подвинул, чтоб закрыть пустое пространство?

– И снова нет. Сделано было ещё лучше. Зеркало это ручное. Ценная вещь, поскольку редкость. Любке фотографию принесла. Но не о том сейчас речь. Так вот, вместо, понимаешь, вместо(!) него поставили пудреницу «Роза Шираза».

– Что поставили? Роза – чего? – переспросил Хельго и, наконец, закурил. – А, да не важно. Это не относится к делу. Знаешь, я этого «друга», «профи», про себя назвал – Крыс. Так он что удумал! Из запасников взял замену и поставил просто на столик. По размеру – похожа. Назначение подходит. В глаза не бросается абсолютно.

– А стоимость? Если опять дороже… Правда дороже, что ли? – повысил голос Вагнер. Он потянулся к пепельнице стряхнуть пепел, его локоть стукнулся о стекло аквариума. Рыбы тотчас заволновались. Они задвигались сначала плавно, затем быстрей. Их бело-розовее рыльца то появлялись на поверхности воды, то тыкались в точку удара, явно ожидая кормёшки.

– Смотри, животные хотят есть. Я, верно, подал условный сигнал.

– Какие же это животные, Хельго? Это рыбы.

– А, настал и на моей улице праздник. Рыбы – тоже животные. Вот мы вас как – знатоков прикладного искуства! В систематике ты не очень! Постой, ты меня сбил. Эта самая «роза» тоже дороже была?

– Не сомневайся! Я тебе уже говорил – зеркало редкое. Металлическое полированное зеркало тех времён, когда ртутной амальгаммы ещё не знали.

– А из чего?

– Оно полированной бронзы, оправленной в слоновую кость. Античный рельеф на обратной стороне. Однако, как я уже сказал, это вещь старинная. Тем и ценна, а скорей – интересна.

Комиссар посмотрел на собеседника, выдержал паузу как заправский рассказчик, и с видимым удовольствием приступил к изюминке повествования.

– Пудреница, как ты правильно догадался, много дороже. Она поступила из коллекции «Turn und Taxis». Была изготовлена лишь в 1915 году. Но из литого червонного золота с дивной камеей на крышке и бриллиантовой монограммой.

– Хорошо, убедил. Действует одно и то же лицо или, вернее, лица. В одиночку такое трудно организовать. Посмотри, какие разные вещи. Назначение, изготовление, ценность, время и место… Два твоих последних примера подтвердили всю эту страность. Понимаешь, и я над этим думал и пытался выделить общий признак. В самом деле, кто и почему вообще станет воровать в музеях? Если это не «Алмаз Раджи», не Леонардо, не Миро или Сезанн. НЕ так легко реализовать!

– С одной стороны, ты прав. С длугой же… Если это не Лувр, Британский музей или наша Пинакотека, то, пожалуй, и банальный ворюга. Почему нет? Скромный музей не осилит дорогую защиту. А располагать может очень многим. Украсть, чтобы просто продать поскорей! А вещи попроще, проще и толкнуть. Банальный ворюга – это во-первых. А во-вторых, коллекционер или – по заказу – для него! И что? Да ни то – ни другое не пляшет!

– Совершенно с тобой согласен, – быстро отозвался Вагнер и продолжил. – Я давно догадывался. Но только теперь… Последние случаи не оставляют сомнений. Наглядней некуда. До сих пор можно было спорить, почему взяли этот предмет? Может удобно лежит? А другой? Да понравился, и всё. Ну по-неопытности. Бывает!

– Или мания у него такая, – добавил комиссар.

– Да. Но теперь очень чисто работающий прохвост вместо шкатулки берёт кинжал, потом зеркало заменяет золотой пудренницей… Значит, будем считать – тезис доказан. Исчезает не самое ценное. Выбирают что-то другое.

Официант, разносивший напитки, давно поглядывал на этих двоих, уплетавших одно блюдо за другим, явно не замечая, что, собственно, едят. Он безмолвно уносил тарелки и тарелочки, маленькие чашечки и розетки для разных десертов. Ананасы и бананы, запечённые в золотистом тесте, апельсиновый мусс с лепестками роз исчезали с такой же пугающей быстротой, как и более солидные явства.

– Норберт, теперь докажи. Можешь или нет? – донеслось до него, – Крыс орудует? Хорошо, согласен. Но системы не вижу.

– Правильно, Хельго. Поймал, не спорю. Есть система! Но не знаю – какая. Я вообще это дело ощущаю как вызов. Я проведу свой анализ. Меня, кстати, обнадёживает как раз то, что иногда… Понимаешь, чем вещь дешевле, тем яснее…