Kitabı oku: «Ракетное утро России», sayfa 3

Он выбросил огрызок самокрутки и ринулся вниз, не оборачиваясь. Журнал со статьёй Voyage interstellaire остался валяться на ступеньке, больше не представляя для одессита ни малейшей ценности.

– Серёжа! Подожди. Я с тобой.

Смысл своего внезапного решения Георгий вряд ли бы смог объяснить. Ему вдруг стало… стыдно? До приезда в Москву он готовился к битве с самой природой человека, обречённого Богом жить на земной поверхности, отдавал себе отчёт, что путь междупланетное пространство будет выложен большим числом жертв, нежели покорение высоты авиаторами. Получается, банда московских бродяг и цивилизованная шайка чиновников оказались непреодолимым препятствием?

Тогда о звёздах не стоило и начинать разговор…

Он не посетил французского консула, обрёк себя на существование бродяги, разгружал вагоны, надрывал жилы ради сущих грошей, едва хвативших на ночлежку и баланду не лучше арестантской. Если это и был особый русский путь к звёздам, вонял он отвратительно.

Глава четвёртая. Измайлово

Милостию гражданина Засядько физические экзерсисы с вокзала перенеслись на обширное поле к северо-востоку от Москвы, известное как Измайловское, по имени небольшой деревеньки. До войны считалось за городской чертой, сейчас дома вплотную подступали к нему. По южной оконечности поля протянулась дорога, наречённая Измайловским проспектом.

Худющий и жилистый Серёжа вкалывал наравне со взрослыми. Он покорил Засядько фотографическими карточками самодельных планёров, что с товарищами собирал летом под Одессой. Практически все желающие приобщиться к ракетному действу могли похвастаться лишь теоретическими навыками, умеющие что-то соорудить своими руками были единичны.

Жили в одноэтажных бараках, топили буржуйки. Состоятельные энтузиасты не из москвичей ютились тут же. Чем снимать меблированные комнаты, они предпочитали дуть на окоченевшие пальцы, умываться едва подогретой водой, но до поздней ночи спорить с коллегами о ракетных кораблях! И не роптали на физический труд. Если дорога к звёздам начинается с носилок, лопаты и твёрдых как копыта мозоли – так тому и быть.

Противоположная, северная часть поля смотрелась более обжитой. Там возвышались заводские корпуса «Русского Витязя». Конструктор первого в России и в мире четырёхмоторного аэроплана Игорь Иванович Сикорский сбежал в Америку во время Директории. Владевшие заводом предприимчивые граждане сманили его обратно и даже назвали компанию в честь того аппарата. Разумеется, в мирное время летающие монстры вроде «Ильи Муромца» или германского биплана «Цепеллин-Штаакен» не слишком интересовали заказчиков, завод выпускал одноместные спортивные аэропланы и истребители, восходящие к «Скауту» того же Сикорского.

Периодически они поднимались с бетонной полосы и кружили над полем. Заметив, как Георгий крутит головой, Серёжа спросил:

– Тянет в воздух, дядя Жора?

– Конечно! После войны я ни разу…

– А я вообще ни разу. На планёрах – тоже здорово, но не тот цимус. Но если б ракетный двигатель к аэроплану!

– И пронестись над Приморским бульваром на бреющем? Угомонись, выдумщик, лучше под ноги смотри.

В марте Засядько неожиданно выплатил своим пролетариям по двести пятьдесят рублей и протянул заполненные контракты. Для Георгия эта сумма значила очень много, появился шанс вернуть себе цивилизованный облик и не обращаться за подаянием к отцу.

Евгений Бестужев, лет десять или даже больше проживший в Италии, небрежно засунул бумажки в наружный карман рабочей куртки. Он точно не нуждался в деньгах. Глядя на «синьора Евгенио» и его горячий южный энтузиазм, Георгий недоумевал – отчего тот наравне с Серёжей долбит морозную землю. Сам мог нанять десяток лучших и в куда менее суровом климате, усадить их за ракетные чертежи. Но Евгенио распорядился иначе – купил роскошный «Руссо-Балт» с откидным верхом. Лимузин явно вытянул больше средств, чем весь бюджет Академии за первые месяцы.

– Ей-ей, синьор итальянец! Вы шо! – тут же вынырнул одессит, когда тот спрятал получку. – Не берите грех на душу.

– Что ты говоришь, амико? – изумился Евгений, внешне и правда немного похожий на южанина – чернявый, жгуче-кареглазый, с аристократической горбинкой носа.

– У русских обычай есть. Таки они всегда обмывают первую зарплату. Рано спрятали!

– Как? – не понял тот. – Деньги должны намокнуть?

Полудюжина ракетчиков во главе с Засядько дружно покатилась от хохота.

– Обмыть есть русский обычай крепко выпить с товарищами, когда есть первый получка! – Серёжа совсем уж перековеркал русский язык, пародируя иностранность Бестужева, за что заслужил подзатыльник Георгия.

«Синьор» не обиделся и отделил от щедрот пять десятирублёвых ассигнаций. Дешёвая водка под скромную закусь, моментально доставленная Серёжей, вырубила покорителей звёзд начисто. Общей участи избежал лишь полковник, предусмотрительно исчезнувший из Измайлово.

Следующий день по понятной причине получился рабочим разве что символически, а к выходным Серёжа потянул своего старшего товарища на променад по Москве. Одессит знал её мало. Георгий, как оказалось, тоже. Город его юности запомнился развлечениями строго в гимназических рамках для отпрысков из господских семей. Зимние забавы, такие как катание с горок или на коньках, случались под надзором наставников и непременно в обществе избранном.

Отринув отцовскую денежную помощь, Георгий оказался ближе к народу. Сословная принадлежность, выходит, больше зависит от доходов, нежели от культуры и благородства крови.

Трёхмиллионная Москва выглядела оплотом среднего торгового сословия, чьи барыши напрямую не связаны с казёнными ассигнованиями, тогда как любители прикормиться у бюджета плотно оккупировали Петроград. В Париже и нищета пристойна; Москва поражала контрастами между откровенными люмпенами и богатым купечеством. А ещё она была изрыта исполинскими кротами. Наконец-то здесь началось строительство метрополитена.

Широким жестов «синьор» подвёз их к Тверскому тракту. Направившись в сторону Александровского вокзала, Георгий с Серёжей попали на Тверскую улицу. Поворот к дому, некогда принадлежавшему Тиллям, они проскочили скорым шагом, обворованный со стыдом вспомнил первый час пребывания в Москве – барские манеры с наймом таксомотора и общение с привратником. Что же, эта страница перевёрнута, нужно жить дальше!

А дальше на Тверской на всём её протяжении до Страстной площади тянулась сплошная цепь заведений для развлечения и пития. Дорогие рестораны с монументальными швейцарами и вышколенными официантами, цены в коих не по карману ракетчику, соседствовали с демократичными трактирами. Там выпить и закусить можно было за десятку, кинув полтинник на чай разбитному половому. Рабочий люд и канцелярские низы предпочитали пивные, где, кстати, встречались свеженькие дамочки вполне приличного вида – чтоб недорого согреться сотней грамм или познакомиться с молодым банковским клерком, кто их знает. Наконец, многочисленные винные лавки позволяли продолжить кутёж за пределами общественных мест.

Новые друзья, разделённые возрастом в двенадцать лет, после первой разведки отправлялись к центру каждое воскресенье. Демократия и свобода, заявленные с семнадцатого года, привели к изрядной свободе нравов. Количество мамзелей лёгкого поведения, фланирующих по Тверской, было удивительно велико даже по сравнению с весёлым кварталом Парижа. По наущению Серёжи Георгий разок воспользовался услугами платной любви и остался недоволен. Дорого и безыскусно.

Вдобавок мода 20-х годов требовала от русских женщин пышности форм. И проститутки, и аристократки тщательно раскармливали тело до рубенсовских пропорций, показывая окружающим: не голодаю я, и есть за что ухватиться. Как говаривал один случайный московский собутыльник Миша Зощенко, от подобных роскошных толстух во благо держаться подальше.

– Ежели баба в шляпке, господа, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место.

Любопытно, но в ночном кабаре «Не рыдай» на углу Каретного ряда и Успенского переулка лихо отплясывали канкан очень даже стройные танцовщицы, вызывая вожделение купчишек, заявившихся сюда в компании модных пышнотелых спутниц.

Однажды ракетчики прогулялись гораздо дальше и за Яузским бульваром обнаружили знаменитый Хитровский рынок. Здесь не было асфальта как на Тверской улице и булыжной мостовой, которой вымощено Бульварное кольцо. По сравнению с шикующими окрестностями Страстной площади тут царила нищета, не благородная, как у Диккенса, а пошлая, смердящая и вороватая.

– Не видел Парижу, но, сдаётся мне, рядом с Хитровкой и одесский Привоз – Париж, – заключил Серёжа, сплюнув сквозь зубы.

К огромной грязной площади как ручьи к болоту спускались несколько переулков, наполненных дымной смесью испарений от немытых тел и гниющих отбросов. В нём двигались толпы оборванцев, мелькали около туманных, как в бане, огоньков. Это торговки съестными припасами сидели рядами на огромных чугунах или корчагах с «тушенкой», жареной протухлой колбасой, кипящей в железных ящиках над жаровнями, с бульонкой… В самый разгар Великого поста, когда запрещены скоромные продукты! Православие уступило Хитровку языческой дикости.

– Знаешь, если бы я в Париже увидел фотографические карточки Хитровского рынка, вряд ли бы поехал. Москва базарная меньше всего походит на место, откуда откроются ворота к звёздам, – подхватив товарища, Георгий потащил его прочь от этого диковатого вертепа.

Очень точное описание окрестностей Яузского бульвара Георгий много позже обнаружил у Владимира Гиляровского и поразился – писатель увидел ровно те же болячки Москвы, но они не вызвали отвращения. Гиляровский умел любить город таким, каким он был, с роскошью центра, помпезностью Кремля, рыночной грязью и перекопами метрополитена. Чтобы понять Москву, надо здесь родиться и жить, не уезжая надолго.

* * *

Ежедневный доклад разведки начальнику германского генштаба содержал единственную строку с упоминанием стройки на Измайловском поле. Генерал фон Диц вызвал куратора Восточного реферата.

– Полковник, вы ручаетесь за свои слова? Там только строительные работы, никаких ракетных пусков?

– Да, мой генерал! – полковник, сравнительно молодой для столь высокой должности в разведке, начал торопливо перебирать листки в принесённой папке. – Русские шумят, но очевидных успехов не имеют. Прошу убедиться, одна агитация.

– О чём?

– Настаивают, что все ракетные изобретениями сделаны выходцами из земель нынешней Российской Республики – Семеновичем, Засядько, Циолковским, Погосяном. Обстрел Батума представляют выдающейся удачей. Объявляют Россию главной ракетной державой мира, коей суждено первой отправить в небо междупланетный реактивный экипаж.

Генерал, блеснув моноклем, подал знак положить документы ему на стол. Там были сплошь газетные вырезки и лишь одно донесение «источника», впрочем, ничего не добавившее к печатным статьям.

– Герр полковник, как вы определяете цель этой шумихи?

– Сбор пожертвований, мой генерал. Идёт по всей Европе. Идея полёта к Луне и далее чрезвычайно заманчива для неуравновешенных мечтателей.

Фон Диц подчеркнул карандашом на газетной вырезке – лунная ракета улетит на триста тысяч вёрст. Видит ли полковник главную опасность? На Земле эта ракета достигнет любого города Рейха. Конечно, один заряд не причинит особого вреда, но русские никогда не отличались чувством меры. Если изготовят сотни снарядов?

– Совершенно нетерпимо, герр полковник, что об их ракетных ухищрениях мы узнаём из газет. Озадачьтесь внедрением источника непосредственно в Измайлово. Или там кто-то уже есть?

– Уточню, мой генерал.

– Наш ракетный отдел был расформирован… Напомните!

– …Когда подтвердилось – с ракетами Погосяна будет конфуз как у русских в Батуме. Мы только рассмешим противника.

– Да! Следовательно – нужны новые изыскания. Я распоряжусь. Полковник, есть ли в германской истории личности, подобные Семеновичу и Засядько?

– Конечно, – с готовностью откликнулся разведчик. – Конрад Хаас, жил в первой половине шестнадцатого века.

– Значит, нужен симметричный ход, – удовлетворённо кивнул генерал. Отстучав пальцами на столешнице барабанную дробь «к атаке», он принял решение. – Объявим год памяти Хааса и начнём сбор пожертвований в германское общество… звездоплавателей? Междупланетчиков? Не важно, лишь бы пожертвования шли нам, а не русским. Ваша забота, герр полковник, узнать каждую мелочь из творящегося в Измайлово. Каждый чертёж должен быть скопирован и передан в Берлин. Свободны!

Тот щёлкнул каблуками и покинул начальственный кабинет. Безошибочный инстинкт карьериста подсказывал: похоже, начинается операция, что позволит заменить офицерские погоны на генеральские эполеты. Генерал абсолютно прав, агентурную работу надо усилить, послать туда больше людей. Академия – штатское сообщество на доброчинных взносах. Но если станет военным заведением, проникнуть в неё будет стократ сложнее. Поэтому нельзя терять ни дня.

Глава пятая. Первая ракета

Она выглядела странно. Труба в рост человека заканчивалась снизу широким тройником стабилизатора, им же упиралась в бетонный постамент. Стальные кольца охватывали длинный направляющий штырь. Внутри, как хорошо знали ракетчики, сорок фунтов рыхлого пороха. Если рванёт, пока они не успеют отойти на полсотни саженей, самое время заказывать панихиду.

Вокруг бетонных загородок налипла чёрная копоть. Кислая пороховая вонь въелась, кажется, даже в каменные стенки. Перед пуском ракеты здесь сгорели четыре таких же пороховых сигары – опытовым путём искали плотность укладки горючего, сечение сопла, пытались измерить тягу.

Бестужев хлопотал в полуверсте с угломером, чтоб оценить впоследствии высоту подъёма. Чуть ближе колдовали над камерами фотографы из «Московских вечерних новостей» – репортаж готовился к семичасовому выпуску.

Засядько долго смотрел на стартовую суету. Потом скривился, от чего его круглый лик приобрёл сходство с надкусанным печёным яблоком, и отменил пуск.

– Та всё в ажуре! – возмутился Серёжа, но глава Академии указал в сторону ангаров, где на рулёжку выкатывали очередного «Сикорского», а маленький моноплан зашёл на посадку. – Я шо-то не понял. Таки они ж обещали нелётный день…

– Значит, нелётный день у нас, – смирился Георгий.

– Впереди ещё вечер и ночь, – успокоил всех Засядько.

Протестовали только газетчики. Теперь газета выйдет с белой плямой на первой полосе. А вечернего света не хватит для фото. Полковник был неумолим. Ветер дует в сторону корпусов «Русского витязя». Если ракета станет противоаэропланной, для Академии она окажется и последней.

Отбиваясь от разочарованной прессы, Засядько двинулся к баракам. Там его подкараулил молодой человек импозантной внешности, чрезвычайно холёный, в кожаной меховой куртке и высоких коричневых сапогах. Даже «синьор Евгенио» возле угломера смотрелся по сравнению с ним несколько простовато.

– Генрих Павлович фон Ренненкампф, к вашим услугам, – отрекомендовался щёголь.

– Чем могу быть полезен? – полковник даже не стал разбираться, почему его пропустили на ракетное поле. Красавчик смотрелся до того важной птицей, что усомниться в его полномочиях было нелепо.

– Говоря языком военным, прибыл в ваше распоряжение, глубокоуважаемый граждан директор. Знания, умения и, чего уж мелочиться, некоторую толику капитала готов положить на алтарь ракетного дела, если вам будет угодно.

Подошедший сзади Георгий обратил внимание, что Засядько остановился подчёркнуто на расстоянии от претендента, саженях эдак в двух, позволяющих не протягивать руку в приветствии без явного хамства. Рядом пристроился ещё один человек, последние дни ошивавшийся в Измайлово – явно бывший военный, если судить по выправке, высокий красноглазый блондин.

– Ассигнованиям всегда рады, – осторожно продолжил полковник. – Но не хочу вводить вас в заблуждение, гражданин… простите?

– Фон Ренненкампф, – безо всякой обиды повторил он.

– Ваша фамилия мне знакома. Вынужден предупредить – вакансии у нас не продаются.

– Мне тоже знакома, – встрял блондин. – Генерал Ренненкампф – ваш…

– Мой отец, царствие ему небесное, – барон перекрестился по-православному.

Засядько и его спутник переглянулись. Глава Академии осторожно продолжил:

– Прискорбная история мученической его смерти от рук корниловцев… Да, я помню. А вы после ареста отца, простите, чем занимались?

– Комиссары Керенского и меня хотели арестовать. С фамилией Ренненкампф я был просто обязан считаться немецким шпионом. Бежал в Англию через Гельсингфорс, – он на секунду сжал челюсти, у щёк напряглись желваки. Наверно, подробности отъезда из Директории запечатлелись накрепко. – Вступил в Королевский флот, был морским лётчиком. Воевал с Германией, когда Россия подписала мир.

Полковник обернулся к Георгию.

– Ваш коллега.

Тот кивнул, не проявляя к товарищу по борьбе с кайзером ни малейшего радушия.

– Видите, гражданин барон, – снова вступил блондин. – Даже Юрген Тилль, тоже германского происхождения и тоже авиатор, не торопится открыть объятия. Вам не кажется, что с этой фамилией в Москве будет, как бы сказать помягче… Неуютно.

– Меня предупреждали, и маменька, и товарищи. Что все конфузы четырнадцатого привыкли списывать на русских генералов германской крови. Что единственного командующего, захватившего изрядные земли в Восточной Пруссии, принято называть предателем, а труса Самсонова и бездарного Жилинского жертвами его коварства. Что остзейские немцы считаются врагами России хуже иудеев-христопродавцев, – он уловил протестующий жест Георгия, но не остановился. Изящное лицо Ренненкампфа заострилось от гнева. – А чистокровные великороссы, что бездарно провалили все последующие компании против кайзеровских войск, отделались снятием с постов. И даже корниловцев, путь первобытно жестоких, как мамаева орда, но побивших Германию осенью семнадцатого, презираете… Что же вы за люди такие!

– То есть сами понимаете, что нам не по пути, – подвёл итог Засядько.

– Не торопитесь, Александр Степанович, – вдруг переменился светловолосый. – Гражданин искренен, стало быть – есть надежда, что не потерян. Давайте ещё раз подумаем. Будьте любезны пригласить его на вечерние опыты.

– Извольте… – Засядько тщетно попытался скрыть удивление, а Серёжа с Георгием до сумерек гадали, кто же этот странный незнакомец, повелевающий главным ракетчиком, словно титулярный советник коллежским регистратором.

К первым сумеркам немецкий франт заявился снова. Поскольку авиаторы больше не занимали внезапно ставшее тесным небо, полковник решил начинать. Из милости к репортёрам, желавшим заснять непременно удачный старт, он велел первой пустить ракету по старинке – с длинным шестом. Тонкости, что именно ей не позволяет перевернуться в воздухе, для публики не столь важны. Пока архаичная конструкция готовилась к покорению высоты, вездесущий Серёжа умудрился подслушать переговоры Засядько с блондином. Переполненный новостями, юноша утянул Георгия от стартового стола.

– Дико извиняюсь, но этот поц из Петрограда ни в жисть не инженер, как давеча распинался Засядько. Фараон или шпик.

– С чего ты решил?

– Он говорит такой нашему: возьми Ренненкампфа, пусть под надзором будет или кайзеровцы другого пришлют.

– Контрразведка… Ясно, отчего Александр Степанович перед ним по струнке ходит – сам бывший военный.

– Ага – на цырлах, – одессит скрутил папироску, подозрительно поглядывая на барона, тот слонялся по полю один. – А ещё говорит этот петроградский – у фона того Ренненкампфа дочь точно была, про сына он не знает. В общем, справки наведёт.

– Пусть. Но… сомневаюсь я, Серёга. Представь – отправлять сюда с тайной миссией человека, чью фамилию половина России проклинает!

– Тем паче – с липовой ксивой, – он с удовольствием затянулся. – Да только хитрость может быть двойная: кто ж заподозрит барона ещё и в шпионстве, коль без того он самый подозрительный тип в Измайлово… Ой вей! Гляди! Шоб меня…

По неизведанному порыву души Засядько отправил Ренненкампфа запалить фитиль самой первой шестовой ракеты, честь пуска которой по жребию досталась Бестужеву, и тот послушно вернулся к угломеру. Слегка недолюбливая «итальянского» аристократа, Серёжа приготовил небольшой сюрприз, а теперь сюрприз угрожал новенькому. Одессит рванулся было к барону, но Георгий схватил его за рукав.

– Постой. Вот и увидим сразу, на что человек годен.

Сувенир для «синьора» представлял собой твёрдый пороховой шарик в самом начале запального шнура. Бедный Генрих с чрезвычайно сосредоточенным лицом от сознания важности миссии поднёс к нему зажигалку…

Хлопнуло не так чтобы громко, по крайней мере – для стоявших в полусотне саженей. Но барон от неожиданности замер соляным столбом. Перед ним по запальному шнуру заструился огонёк к соплу ракеты, откуда через несколько секунд вырвется адское пламя!

– Ты куда, идиот! – завопил Георгий несущемуся к ракете Серёже, пока другие с безопасной дали уговаривали Ренненкампфа бежать от неё. – Стой!

Он тоже кинулся вперёд, проклиная себя и мальчишескую глупость сорванца. Незримые часы отсчитывали последние мгновения…

Ракета с воем устремилась вверх. Раскалённая волна ударила в спины ракетчиков, Сергей в последнюю долю секунды успел рвануть Ренненкампфа за плечо и уронить на бетон.

– Вы целы, барон? Что на вас нашло? – к ним спешил Засядько, поодаль петроградский блондин что-то втолковывал газетчикам. – И, позвольте спросить, молодые люди, что там хлопнуло?

Георгий красноречиво глянул на съёжившегося Серёжу, но сдавать не стал, тем более прямо перед пуском сам узнал о его глупой шутке и мог предупредить… Но кто ожидал, что внезапный «бум-м» заставит Ренненкампфа окоченеть?

– Боюсь, в запальном шнуре дело, Александр Степанович. Слава Богу, наше молодое дарование не растерялось.

Обрадованный, что его не заложили с потрохами, хулиган тут же пожал плечами:

– Та я знаю? Шнур – не фонтан. Имею предложить – давайте электрический запал поставим.

– Немедленно! На вторую же ракету. А вы, Генрих Павлович, что ж растерялись?

Барон стряхнул с воротника пороховую сажу.

– Неловко даже. Сплоховал, точно кисейная барышня.

– Вы точно – военлёт? – вдруг спросил Георгий. – Если вас от такого хлопка отправило в штопор, как же вы на фронте выжили?

У мужчины дрогнули губы. Непослушными пальцами генеральский сын вытащил папиросу из пачки, забыв предложить другим, и беспомощно огляделся – его зажигалка осталась у ракеты, вряд ли уцелела. Серёжа протянул свою.

– Это с детства… Любой нежданный резкий звук, выстрел или даже щелчок бича – я сильно вздрагиваю, а если громко, то и вовсе лишаюсь чувств. Совершенно как гимназистка.

– Вот те на… – Засядько не верил ушам. – Коллега Тилль прав. Сомневаюсь, что вы тот, за кого себя выдаёте. Гимназисток не берут в военлёты.

– Справедливо! Оттого в истребители отнюдь не рвался. Летал морским разведчиком-наблюдателем, потом донесения возил.

– Воздушный почтовый кучер, – поддакнул Серёжа. – Шо, сами себе пытались доказать – не хуже других?

– Не хуже! И своего отца достоин, что не сломался перед корниловцами у могилы с выколотыми глазами и смеялся им в лицо.

– Всё же ваша подноготная будет проверена самым тщательным образом, – Засядько машинально чуть повёл головой в направлении блондинистого гражданина, окончательно сорвав с него фиговый листик инкогнито. – Впредь приказываю вам держаться в стороне от опытового полигона. Не ровен час, заснёте ещё раз у ракеты. Печёную человечину на ужин не люблю! Честь имею.

Вскинув голову, Засядько удалился. С каждой неделей в нём всё больше просыпался военный – в короткой стрижке, уничтожившей кудри, в разговорах, даже походка изменилась.

Ренненкампф уныло потащился к баракам. На самой кромке поля задержался, показывая своим видом – второй пуск не пропустит.

– Жаль его, – вдруг заметил Георгий. – Всю жизнь человеку доказывать, что он не сын предателя, развалившего армию в Восточной Пруссии, не трус и не тряпка.

– И не стукач, – когда полковник удалился восвояси, Серёжа вспомнил ещё одну фразу «инженера» из Петрограда. – Думали они с Александром Степановичам барончика к бумагам не пускать. Бетон носить как мы, что ли? А если не на полигон, не на опытовые пуски?

– Тогда в чертёжную, – догадался Георгий. – Подозреваешь, притворился убогим на голову?

– За него говорить не буду. Стрёмный. Ладно, пойду провода к Си-Эйч майстырить.

Именно так – СН-1, в честь Конрада Хааса, Засядько предложил окрестить первое поколение ракет без шеста. В газетах мелькнуло, что некое немецкое общество любителей эфирных путешествий объявило сбор средств, а Хаас избран у них покровителем, что-то вроде незаслуженно забытого Георгия-Победоносца, талисмана ракетчиков. Полковник моментально ответил – назвал именем австрийца первенцев Измайлово, они взлетят в небеса явно раньше, чем германские. Так кому лучше давать деньги на изыскания? А потом выше поднимутся другие ракеты, с именами наших земляков – Семеновича, Циолковского, Погосяна и, конечно, знаменитого предка самого Засядько. В сжатом виде он изложил сие газетчикам, не надавливая на честолюбивый план увековечивания собственной фамилии.

Хаас-первый рёвом оповестил прощание с Землёй, когда совсем уж стемнело. Золотистая молния сверкнула гораздо выше, не отягощённая оглоблей, но забрала в сторону. Секунд через пять, когда пропал огненный выхлоп, над Измайловским полем полыхнула магниевая вспышка, посыпались разноцветные искры – по вспышке замерили высоту подъёма, а пиротехническое разнообразие специально было рассчитано на газетчиков и случайных москвичей, что обратят взор к ночному небу над полем.

– Все – ко мне! – скомандовал Засядько. Приказ не касался только прессы и далёкого подозрительного Ренненкампфа. – Всем думать – стабилизаторы у нас вдвое больше, чем были в ракетах у Батума, а уход в сторону… Доложите!

– Восемьсот сорок футов или сто двадцать саженей к юго-востоку, – отчеканил Бестужев.

– Футы, сажени… Мы не Англии, граждане, и не в древней Руси. Как считаете, переходим на французские меры?

Мнения разделились. Засядько вытащил вперёд Георгия.

– Вот вы, гражданин Тилль. Во Франции пользовались метрическими единицами. Они удобные?

– Кому как… Мне – конечно. Наверно…

– Я скоро и в вас начну сомневаться, служили ли вы в армии. Мямлите как не знаю кто. Бестужев! Доложите высоту подъёма и снос в метрах!

Главный измеритель испытаний что-то быстро пересчитал.

– Тыща шестьсот двадцать метров в высоту, двести пятьдесят шесть в сторону. Лучше, чем в стрельбах линкора «Февраль», но недостаточно. Следующая ракета покажет, был ли результат случаен… Что вы хотели, Серёжа?

– Дико извиняюсь, – вылезло молодое недоразумение. – В Одессе я планеры делал. Сначала модельки малые, потом натуральные. Раз сам летал. Это две большие разницы, граждане инженеры.

На него глянули с усмешкой. Любому ясно – одно дело наблюдать со стороны, другое – находиться внутри. Но парень имел в виду совсем не это.

– Модельку в натуре не трудно настроить. В настоящем планере сидишь как король на именинах и двигаешь рулями. Вы же не наладите рули на Земле, чтобы она попала точно в Луну? Таки да, нужны рулевые машинки и гироскопы подобно морским торпедам.

Засядько улыбнулся.

– Молодец. Далеко дойдёшь.

– Если не остановят, – одессит сдвинул на затылок кепку с лихо заломленным козырьком. – Когда-нибудь тётя Песя, моя соседка с Канатной улицы, постыдится, шо шпыняла по малолетке. Вежливо назовёт, по имени-отчеству.

Хаас-второй показал не результат, а кузькину мать. Над стартовым столом вспыхнула на миг маленькая звезда, через секунду донёсся грохот. Волна тёплого воздуха с пороховым гаром почувствовалась с трёх сотен метров.

– Если шо-то испытали, то прочность бетона, – шепнул Серёжа, Георгий представил кошмар, если бы ракета взорвалась на пусковой раме линкора, среди дюжины таких же пороховых цилиндров.

Во всяком случае, первые пуски получились громкие, услышала вся северо-восточная часть Москвы.

Глава шестая. Слава

Сгорание топлива в ракете, управление ей, изменение балансировки по мере расхода топлива, обтекание атмосферическим воздухом в полёте – целая наука, соединяющая баллистику, аэродинамику, химию горючих и взрывчатых веществ, а также многое другое, и эту науку энтузиастам Измайлово пришлось начинать практически с нуля. Формулы Засядько и Циолковского задавали направление, но не отвечали на множество вопросов.

Вдобавок фон Ренненкампф приволок книгу Германа Оберта Die Rakete zu den Planetenräumen, по-русски – «Ракета для междупланетного пространства». Там описывались, но лишь в качестве голой идеи, исполинские ракетные экипажи длиной во многие десятки метров с жидким кислородно-водородным топливом, с двумя и тремя ступенями. Объявился и другой конкурент, некто Роберт Годдард из США, в Москве продавалось его сочинение A Method of Reaching Extreme Altitudes – «Метод достижения экстремальных высот».

Если в Германии трудится общество имени Конрада Хааса, быть может – они уже пробуют собрать нечто в духе идей Оберта и Годдарда… А в Измайлово обычные пороховые ракеты взрываются, не успев подняться!

Но кто среди обывателей знает про трудности, кто задумывается о проблемах? После газетных заметок и массы слухов об опытах на Измайловском проспекте тема ракет для грядущих междупланетных полётов вдруг стала чрезвычайно популярной.

Четверо ракетчиков – на первом плане представительные Бестужев с фон Ренненкампфом, позади скромная свита в виде Георгия и Серёжи, как-то посетили поэтический вечер на Арбате. Им, хлопотами Засядько, с «Русского Витязя» перепали кожаные куртки военлётов, чуть ношеные, но щёгольские по сравнению с одеянием первого месяца пребывания в Москве. Серёжа отказался сдать её в гардероб и парился в натопленном театральном зале. Засаленную кепку, чтоб не выдавала нищету, затолкал в карман.

В партере курили многие, даже женщины. В этом заключался некий вызов этикету царского прошлого, чопорной скованности в публичных местах. Оба аристократа себе не позволили вольностей, и Сергей, вытащивший скрутку, по их примеру воздержался, хоть считал – дымное обрамление его скуластой веснушчатой физиономии на вид прибавляет лет.

Первый поэт ворвался на сцену вихрем, высокий, губастый, всклокоченный, в небрежно повязанном шарфе. Он начал с проверенного репертуара – безошибочно попадающей в женские души поэмы «Облако в штанах». Но как только стихли жидкие хлопки, публика немедленного потребовало свежего и горячего. В новую эру штаны с их содержимым уже не казались заманчивой темой.