Kitabı oku: «Наши в ТАССе», sayfa 17

30 апреля
Основание

Калистратов говорит по телефону с какой-то женщиной. Прикрыл трубку ладошкой, думает вслух:

– Мда-с… Крепкий зад – это ещё не основание для крепких взаимоотношений… – И в трубку: – Я надел пальто. К вечеру обещали дождь и похолодание. Видишь, погода не шепчет… Так что, может, отложим рандеву?..

Артёмов:

– А собрание будет?

– В четыре! – откликается Медведев. – Я буду вас поздравлять.

Аккуратова ему подхалимовато:

– А мы не обидимся, если вы поздравите нас досрочно.

Медведев щитком вскинул бледную сухую ладошку:

– Досрочно нельзя!

Пришёл наш пенсионер Лисин и всем выговор:

– Вы забыли меня. Я сам о себе напомнил. Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе.

Бузулук его уточняет:

– Если гора не идёт к Магомету, то Магомет свернёт ей шею!

– Ну как? – усмехается Лисин. – Новое начальство вас ещё не пощипало?

– А что мы? Цыплята в табаке? – отвечает Бузулук и поворачивается к Артёмову:

– Иван Павлович! Когда мы сразимся в шах и мат?

Аккуратова тянет своё:

– Александр Иванович, у меня ум раскорячился. Ну, может, по случаю праздника отпустите нас пораньше?

Медведев на вздохе:

– Так и стремитесь подорвать устои дисциплины.

Аккуратова уныло:

– Смотрите. И солнышко прорезалось. Вышло на волю из-за туч. А вы нас держите.

В четыре началось собрание. Обычная предпраздничная болтовня. Мне невмоготу сидеть слушать. Выхожу.

В коридоре у меня спрашивают:

– Что там, в вашей комнате?

– Раздают благодарности через повешение.

Другим отвечаю короче:

– Идёт торжественная линейка.

И после собрания Медведев не отпускает истомившуюся от безделья Аккуратову.

Она канючит:

– Может, отпустите единственную женщину в вашей редакции?

– Сейчас.

17.46.

Уже целую лишнюю минуту сидим!

Пеструхин, я и Бузулук прилежно уткнулись в бумаги. Медведев доволен, что мы всё не уходим.

Наконец, он бормочет:

– Ну… Можно и по юртам. Счастливо праздник встретить… Чтоб голова не болела.

Пеструхин:

– Нам если по полбочке… Не будет болеть.

Звонит Бузулуку жена:

– Дают красную икру. Очередь в три раза обмотала магазин. Стоять?

– Не стоять!

1 Мая
Как гналась за мной злая лестница

Кусково ещё спит. Рань.

А я уже тюкаю молотком на своей веранде. Кладу последние половые доски.

Строю-с дорогую вер-р-рандео!

Моё Кусково спешно рушили.

Кругом прело полно уже покинутых домов и я быстренько натаскал оттуда досок, дверей, брёвен, старой жести для крыши. За апрельские вечера и выходные я слепёхал себе веранду. Какую красотищу залобанил!

Летом вокруг всё зацветёт. Фазенда! Под окном я посажу подсолнухи, фасоль и несколько корней огурцов.

И это ещё не всё моё богатство. Ещё были подобранная бездомная собачка с красным бантом на груди да отражённый в моём окошке чужой сад.

И вот положена последняя доска.

Пол готов!

Он у меня на столбиках высотой так с метр.

Под верандейкой я расквартируют дрова.

Но как входить? Нужна лестница ступенек в десять.

Самому её лепить – штука чумная.

Не проще ли раздобыть где в заброшенном старом вигваме?

Поблизости такой лестницы не попадалось и я побрёл на ту сторону железной дороги.

У дома без окон и без дверей на берегу пруда я наскочил на то, что искал.

Бросовой электропроводкой подхватил за скобу почти новёхонькую лестницу и, сунув топор за пояс, поволок.

Экую махину через бесчисленные пути не протаранить, я и попри свою ненаглядку на мост.

Как по ступенькам встащил на самый верх и не скажу.

Пот лился по всем моим желобкам.

По мосту красиво прожёг.

И остался самый пустяк. Спуститься с моста.

Потянул я по ступенькам вниз, и моя тушистая госпожа Лестница покорно и легко пошла за мной.

Вначале она медленно плыла, но потом вдруг взбесилась и полетела на меня.

Что делать?

Громокипящая громада чертоломит за мной во всю ширь мостовых ступенек. В сторону не стригануть. Но и пластаться впереди всё быстрей бегущей за тобой махины нет сил.

Я до сих пор не знаю, как она не настигла меня на мосту и не срезала с ног.

Уже на земле, сам не свой, подошёл я к своей буйной Лестнице и говорю:

– Милая! Ты что, спятила? Ты чего за мной гналась? Ты ж могла меня раздавить! И думаешь, тебе от этого было б лучше? Чужие люди тебя б раскроили топориками и сгорела б ты в печи. А при мне ты ещё поживёшь. Тебе у меня понравится. Вот увидишь. Ну, пошли домой…

Притащил я её.

Тут же скобами прихватил к своей веранде.

А ну ещё убежит, если отложу на потом. А теперь, когда прихвачена толстенными скобами, от меня ей не улизнуть.

Я ещё и снизу вбил в землю по штырю, чтоб её сдерживали.

– Ну, – смахиваю пот со лба, – нравится тебе, госпожа Лестница, у нас? Молчишь? Сказать нечего? Там ты, у пруда, кисла под открытым небом. Дождь, снег – твои. Невозможное солнце – твоё. А тут тебе рай. Над тобой крыша крыльца. И соседи какие у тебя. С одной стороны огромнющий куст цветущих роз, по другую сторону будет живой подсолнух в цвету… Вон там, чуть поодаль, видишь, будет цвести картошка, по забору будет виться фасоль, огурцы побежат по плетню… Раньше там гнила помойка. Со всего дома несли. А я возьми и разбей тут огородишко! Соседи какие у тебя… Красота всюду теперь какая! Любуйся… Всё равно, милушка, молчишь… Ну, я и сам не люблю байду разводить.¹⁷⁴ Спасибо, что на мосту не нагнала… Мы с тобой мирком да ладком ещё не один годок уживём!

2 мая
Верандео

И снова продолжение пляски на верандео.

Где что подчистить, где что подогнать… Да мало ль радостных хлопот у подновлённого своего дупла?

Под окном разлился огромный куст шиповника.

Соколинка говорит:

– Если мешает… Сруби!

– Шиповник в цвету мне никогда не мешал.

Мы потуже собрали куст, стянули старой бельевой верёвкой. На флоксы – они на полпальчика торчат из земли – поставили перевёрнутые банки. Чтоб никто не наступил.

Баба Катя выпустила из закутка своих двух поросят погулять по солнышку. Пощипали они немного травки и ну по Катиной делянке лихо носиться, весело похрюкивая друг на дружку.

Бабка не надышится на них.

Пёс Байкал вылетел из своей конуры и вдоль соседнего забора носится за ними с диким лаем.

– Ну чего ты, Байкалушка? – лаской успокаивает его бабка. – Иди в свою каюту, – ткнула пальцем на конуру. – Иди. Не шуми. И на мальчишек, – улыбнулась проносящимся мимо поросятам, – не серчай. Они у меня лихачи! Вишь, как носются! Хоть милицию вызывай, чтоб свистела им за завышку скоростёв!

Пёс не унимается.

– Байкалушка! Кончай эту злую припевку! А то, – она положила руки на подпояску на животе, – горячих насыпаю! Целый возок!

Напоминание о ремне производит на Байкала впечатление.

Он как-то срезанно авкнул и стих.

– Ну! Вот и молодец! Не серчай на моих ребяток. Они травки покушают, косточки расправют и пойдут к себе баюшки…

Пёс удивлённо уставился на бабку.

– Ты не всё понял? Иль тебе не в понятку, чего они хрюкают? Так они это так смеются! И боль ничего! И не над тобой смеются. А так, промежду собойкой. Играются!

Пёс зевнул и лёг, положил голову на лапы.

Тут поросята, разом оттолкнув носами калитку, побежали к дороге.

– Эй! – кричит им вдогонку бабка. – Вы куда-а? Там машины!

Как ни странно беглецы остановились. Будто задумались: и в самом деле, куда мы летим?

Бабка подошла к большенькому, почесала бок, и он готовно опрокинулся, будто подкошенный. Бабка скребёт ему живот и что-то ласковое говорит, а он тихонько хрюкает и выворачивается весь, подымает живот всё выше, выше. Вот лежит он уже на спине, упираясь ногами в небо.

– Нравится? – улыбается ему бабка и продевает под него бечёвку. Он не чует подвоха и в ответ лишь легонько похрюкивает. Бабка потуже стягивает верёвку, взваливает поросёнка на спину и тащит назад. Сделала шага три и ушастик выскользнул из неплотного кольца бечёвки, побежал к закутку.

Бабка сияет. Роняет ему вослед:

– Ничегошко… Живой…

Я с улыбкой наблюдал за милой идиллией. Бабка это заметила и, проходя мимо, спросила:

– Как дела, Толя? Идут?

– Куда ж они денутся? Что им делать? Идут… Вчера из дома получил посылку. Прислали яйца и кусок сала. Заходите как-нибудь. Угощу.

– Тут меня упрашивать не надо…

Она услышала шаги. Повернулась.

Соколинка несла завтрак Байкалу, и баба Катя сказала ей:

– Мань! Ну когда мы с тобой женим нашего Антолика?

– Это вопрос с задачей…

– И с большой! Ты, – говорит мне баба Катя, – всё ищешь запечатанных.¹⁷⁵ А их тольке в таких и найдёшь, как я. Вот на днях была у врача. Он ясно мне сказал, что всё моё всё при мне. В полной сохранности. Никому чужому ни грамма не дадено. Всё при мне! А у молодых этого добра незнамо. Да и где этих целинок наберёшься для вашего брата?

– А всё мужики виноваты! – шумнула Соколинка. – Норовят перепортить всех девок и невинность в дом привесть.

– А где её взять? – разводит руками баба Катя. – Горбатый вопрос.

3 мая, воскресенье

Сегодня двадцать семь тепла. Впервые в этот день за девяносто лет.

Я лажу крышу и пою:

 
– Если к другому махнула невеста, –
Значит, мне крепко, друзья, повезло!
 

Раз десять пропел.

Потом сменил пластинку:

 
– Из-под дуба, из-под вяза
Вышли трое и Наташа! Айя-я-я… Айя-я-я…
 

4 мая
Персональный гимн

За праздник я так наломался на веранде…

Все костоньки плачут.

Работа. Заметок нет. Чем заняться?

Что вижу, что слышу под интерес – всё тащу в дневник.

По временам мелькает перед носом белая поддёвка – Аккуратова садится, приподымая платье. Уж лучше бы вовсе не видеть эту каравеллу Колумба с кормой¹⁷⁶ шире клумбы!

Медведев читает её заметку и выговаривает:

– Не «Началось сооружение», а «Начато сооружение». Так надо.

– Всё закавыка в -лось. Люди ведь строят! – вскакивает Татьяна. – Я всегда правлю: «не началось», а «начали».

Владимиру Ильичу тоже, глядя на начальство, хочется ввязаться в дискуссию:

– Разве можно сказать «Изготовили 100 тонн стали»? Изготовить можно машину, а сталь плавят.

Бузулук звонит на междугородную телефонную станцию:

– Девочки! С послепраздничком вас! Как нам вытащить на редакцию Кривой Рог?

– Какой лисий голос! – восхищается Артёмов.

Я выстриг из липецкой газеты за 22 апреля на всю страницу две красные строки:

 
Ты всегда с нами,
Наш дорогой Ильич!
 

Вырезку отдал нашему Ильичу со словами:

– Это о тебе персональный гимн.

Он лишь довольно хмыкнул.

Бузулук:

– Ну, я понёс заметку Лю Сяо Ци (Люсе Ермаковой на выпуск Б).

Люся пришла с Олегом и спрашивает:

– Где ваш вождь и слегка учитель Новиков? У него моя зарплата.

– Неужели вам, – усмехается Медведев, – почти главному выпускающему, нужны деньги?

Ермакова полуобиженно:

– Зачем так жестоко смеяться? Надо мной уже смеялась.

– Кто?

– Общественность.

– Когда?

– Намедни.

– А у нас Калистратов пропал. Три дня не работал до праздника. Нет его и сегодня. Говорили, что в подмоге у Смирновой. Спросил её. Отвечает: «Никакого Калистратова у меня нет».

Бузулук горько вздыхает:

– Что вы хотите взять с лодыря необученного?

– Его учить дороже обойдётся, – уверяет Медведев. – Такого работника надо уволить.

Артёмов уходит и предупреждает:

– Если позвонит Брежнев или кто из политбюро – я буду через час.

5 мая, День печати

Аккуратова отправила в Донецк Герценову письмо-заявку подготовить к 9 Мая материал.

Медведев закрутил носом:

– Надо писать Доманову. Герасимов там рядовой.

– Александр Иванович! Но у него такой начальственный бас!

Входит уже подвыпивший Артёмов:

– Мне от Брежнева не звонили? И от Колесова нет?

Я ответил:

– Бузулук вас спрашивал.

– Не тот уровень!

– Зато он обыгрывает вас в шахматы!

– Это недавно он начал.

Медведев воодушевлённо:

– Сказывается работа по-новому! Как стал Бузулук литсотрудником, стал больше бывать в редакции, стал больше уделять внимания шахматам. Это он решил подорвать мой авторитет.

– Зато я обыгрываю Иванова! – похвалился Артёмов. – Он хорошо играет, но не думает.

– Как Петросян! – уточнил Медведев.

Артёмов скребёт затылок:

– Прочитал ли Колёскин мой военный материал?

– Кстати. А какой он специалист? – спросил Медведев. – Кто он быль в войну?

– Радист.

Медведев саркастически:

– Да он кроме своего ефрейтора никого не видел. Я в войну выше него был! В дивизионной газете гегемонил ответственным секретарём. Придёшь… Командир дивизии с тобой на равных. Я расскажу ему, что по радио передают. Я имел право слушать радио, а военные рядовые – нет! Вот поют сейчас песню про землянку. А в войну она была запрещена.

– Почему?

– Потому что «до смерти четыре шага». Какая пропаганда! Слюнявая песня!

– А как вы попали в армию?

– До войны я работал в Саратове в авиационном институте. Меня мобилизовали как политбойца.

6 мая
Недальновидный

Принесли разметку.

Медведев глянул в неё и зачесал там, где не чесалось:

– Ну и здорово мы вчера махнули. Только четыре заметки прошло. А сидели всемером. На нос пришлось по ползаметки! Ух и по-стахановски работнули мы в День печати!

Он кисло поморщился и уставился в окно.

Молчит.

Вздыхает.

– Не верится, что войне уже двадцать пять… Вспомнишь… На прожекторе – шесть девчушек лет по семнадцати. Командиром парень. Покомандуй… Решили… Чтобы не было действий, противоречащих уставу, женить. Тогда и станешь командовать. После Берлина – в Монголии. Дисциплина ползла по швам. Никто не хотел учиться. После обеда – в степь. Украли овцу. Зажарили… Зажали монголочку… Спирт… Пей не хочу! Весело… Недальновидный я был. Не записывал. А то б…

8 мая
Чем отличается Азербайджан от США?

Аккуратова по телефону:

– У меня на столе ералаш. Будто Мамай проскочил. А ты чего такой тоскливый накануне Победы? Жизнь трещину дала? Ну-ну… Ты ж для медиков безнадёжный черепник…

Она увидела, что вошёл непустой бакинский тассовец Васин, и закруглила разговор.

– С праздником вас Победы, миряне! – шумит Васин на весь околоток. – Разрешите по мусульманскому обычаю подарить вам бутылку азербайджанского вина «Мал»… Знаете, чем отличается Азербайджан от США? В США чёрные работают на белых, а в Азербайджане белые на чёрных. Ну я это так, для связки слов… А «Мал» по качеству не мал!

– Так в нём двадцать процентов сахара! – возражает Медведев. – Стакан потом не отмоешь.

Татьяна засерчала:

– Ну, знаете, Александр Иванович… Дарёному коню неприлично в зубы пялиться…

Татьяна хватает власть в свои руки:

– Олег! Бегом по редакциям! Ищи стаканы.

– Не могу встать со стула… Упарился. Дай отдышусь… Роман утром чуть свет разбудил обидным рёвом. Весь мокрый. Аж дымился… Я больше не лёг. Ездил в Матвеевское. Смотрел свою новую хату. Доволен… Радость придавила. Не встать… Нету моих сил…

– Ну, сиди. Копи силы для выпивки.

Татьяна сама понеслась по кабинетам и скоро вернулась с тремя стаканами. Для Медведева, для себя и Бузулука.

Медведев отказался пить.

– Ну выпейте хоть символически, – уговаривает Татьяна. – Просто чокнитесь!

– Ни под каким соусом я не пью!

– А ты, – поворачивается Танька ко мне, – иди ищи себе стакан. Я не пойду искать.

– А тебя никто и не посылает.

Она снова уходит.

Приносит новые стаканы. Во все наливает.

– Бери пей, – говорит мне.

– Я не пью, – тяну я свою линию.

– Страшен тот, кто не пьёт.

Я отбился:

– Лучше быть страшным, чем стакановцем.¹⁷⁷

9 Мая

Я заметил, что моя крыша над углом веранды протекает.

Ближе к вечеру поднялся. Переложил жесть.

Подполз к трубе. Она тёплая. Соколинка только что протопила.

Обнял трубу и кричу в неё дурашливо:

– Алё! Земляне! Откройте заслонку, я спущусь к вам. А не откроете… Останусь жить на крыше. Здесь так красиво!

Из-за соседнего двухэтажного барака солнца на земле уже нет.

А на тёплой крыше оно ещё греет меня.

Я свысока лёжа смотрю на прохожих и мне совсем не хочется спускаться на землю.

11 мая
«Сидит народ, внедряет нот»

Крючкотвор Медведев потряс листком, как звоночком, собирая к себе внимание всех:

– Тут один гений пишет: «Время не властно над подвигом». Разве это правильно сказано?

Все значительно молчат. Думают-с.

Первым откликается Калистратов:

– Неправильно. Надо: «Время не может стереть память о подвиге».

Бузулук:

– А я вякну не в струю. Зачем вы, Александр Иванович, запустили козла Дмитриева в наш огород? Всю ж нашу капусту слопал!

– Вам в назидание. Учитесь, как надо писать о реформе.

– А учиться у этого худенького, который боком еле впихивается в нашу дверь, нечему! О реформе в промышленности строгает этот горе-универсал из отдела науки! Едет в Свердловск в командировку… Разве мы не можем написать? Не-е… Вы уж, Александр Иванович, отстаивайте наши интересы!

– Делай своё как положено, а потом и говори! – прицыкнул Медведев.

– Да! – подхалимно подкрикнул в тон начальнику Кал(истратов). – Помалкивай. Сиди и то раскладывай, то собирай бумажки от нечего делать… Знаешь, как сказано? «Сидит народ, внедряя НОТ».¹⁷⁸ Внедряй!

13 мая

Артёмов поднимает на обзор всем свою ручку:

– Ею я заработал 2500 рублей. Золотая ручка!

Новиков в восхищении:

– Будь в ТАССе музей… Отдали б?

– Ещё чего, – хмыкнул Калистратов. – Да Аккуратова переплавит её на зубы!

Иван Палыч в грусти вспоминает:

– На девятнадцатом съезде партии продавали паркеровские ручки. Перо – золотое. По 450 рублей штука. Пальгунов¹⁷⁹ поблагодарил нашу бригаду, работавшую на съезде. Я как бы вскользь: «Надо бы материально отблагодарить». – «На что вы намекаете?» – «Ручки там паркеровские продают». – «Это стоящее дело». На том и разошлись. И вот идёт седьмой день съезда. Последний. Случай снова столкнул меня с Пальгуновым. Я и говорю: «Николай Григорьевич! Как насчёт паркеровских ручек?» Пальгунов опешил и пальнул: «Слушайте, Артёмов, а вы бестактный демагог!»

15 мая
Камень Мачавариани

 
Про героя известного мифа
пораскину мозгами порой:
все мы, люди, по сути, – Сизифы,
только камень у каждого свой.
 

А.Жуков

Еду на автобусе.

Вошёл мужчина с тремя коробками яиц в сетке.

Кондукторша:

– Эй, с яйцами, бери билет!

Мужчина слегка растерялся, молчит.

Кондукторша опять:

– Эй ты, с яйцами! Да бери ж билет!

Мужчина подходит к ней и шипит:

– Ты, с волосатой хромосомой, у меня проездной!

Я вышел. Бегу к памятнику первопечатнику Фёдоро- ву. Здесь была назначена встреча с Георгием Мачавариани. Это мой школьный приятель. В одиннадцатом классе сидели за одной партой.

С ним мы пошли к станции метро «Краснопресненская». Оттуда он в девять вечера побежит любить какую-то официантку.

Мы шли и болтали о том о сём.

Когда-то это был щупленький застенчивый парнишок. Он плохо слышал и всегда краснел, когда не мог понять какое-то слово при разговоре. Всё ему казалось, что над ним все насмехаются. Мать умерла, когда он ходил ещё в детский сад. С отцом жил в совхозе «Лайтурский».

Сейчас это был высокий и плотный мужичара. Лось! Толстые розовые щёки, тонкие высокие зубы с прогалинами. На нём новенький костюм, бордовая рубаха, чёрный галстук в красных пятнах, остроносые туфли.

Говорил Георгий как-то с недоверием к самому себе. Казалось, он сомневался, что его понимают.

Разговор больше вертелся вокруг женщин.

– Понимаешь, Тольк, – гремел он. – Я ищу хорошую девочку и – ни черта! Я не люблю улицу, шум. Я тяготею к дому, к уюту. Есть однокомнатная. Заработал разнорабочим на стройке. И как заработал? Год сидел в совхозе на шее у отца-агронома. И вдруг наскочил в газете на объявление «Требуется молодёжь на строительство Дворца спорта». Несколько раз просил отца отпустить на стройку. Не пускал. Боялся. Я кипячусь: «Разве я не молодёжь? До пенсии ехать на твоей шее?» Сдался он наконец. Приезжаю в Тбилиси, а мне и говорят: «Мы принимаем только по комсомольской путёвке. Оформите в райкоме». В райкоме уточняют: «Путёвки необычные. Надо подписать договор» – «Что это значит?» – «Вы должны проработать три года и вам обязуются дать площадь». – «Ваймэ! Где этот договор?!» Закончил вечерний институт. Инженер-экономист… Я ищу такую, чтоб она была рада мне, чтоб ради меня пошла на всё, а не только в загс. Я им выкладываю всё, а эти тра-та-тайки уходят! Одной студентушке сказал, что ради меня она может перейти на вечернее. Она расплакалась и больше не пришла. Другую любил. Дал срок полгода. Проверка на крепость чувств. Она всё кивала. Однако я чую, что кто-то её накалывает. Понимаешь, Тольк!

Он гневно сплюнул и пустил по-грузински многопартийным матом.

– Гоги, ты меня удивляешь. Обычно грузинские парни, ссорясь, стрекочут по-своему, по-грузински, но матерятся кудряво по-русски.¹⁸⁰ Ты же наоборот. Говоришь по- русски, а матерок-ветерок-ураганчик пустил по-грузински.

Он усмехнулся:

– В надежде, что ты уже забыл грузинский мат.

– Это незабываемо, милый Гоги. В горьком ты переплёте… Семья – это духовное единство, а не схлёстка звериных инстинктов. Хотя… Тут нет золотой середины… Тут не всегда попадёшь пальцем в небо. Вот у тебя… Перед тобой она ангел, а ангелу, видишь, нужен як-стояк. Это доходчивее, убедительней. Не будь слишком откровенен с ними… Я просто не знаю, что тебе и подсоветовать…

– Слушай, Тольк! Мне эта хрензатема почему не давала, а ему, соседу, – пожалуйста! Может, у неё есть святцы, в которых свыше предписано, кому давать, а кому ставить лишь голый прочерк? У нас же вроде равноправие? Не понимаю… Ему – в любой момент с картинками, мне же – скорей, пролетай, голубок, мимо!!!

– О… Тут дело тёмное… Может, когда поступает от тебя заявка на тесное деловое сотрудничество, у неё нет лимита на контакт… Вышел лимит и когда снова зайдёт, неизвестно…

– Что-то не врублюсь… Разве такое бывает?

– В нашем плановом социалистическом хозяйстве только так и бывает. Всё по лимиту…

– Я увидел её странный взгляд при встрече с тем малым. Я спросил, кто это. Да так, говорит, просто сосед. «Он защищает меня ото всех во дворе. Он мой брат». Он грузин, она русская. Во дворе я спросил про этого «брата». Мне сказали: «Если будет мимо бежать сучка без кобеля – отдерёт!» Мы расстались, Тольк. Я ещё год поищу… Не найду… И так обойдусь. Человечество шибко не пострадает.

Слушал я этого гиганта с душой дитяти и мне было жалко его.

– Я тяжело переживаю всякую встречу, всякую несправедливость, – жаловался Гоги. – Я на всё смотрю глазами ребёнка. В Грузии выживает богач с деньгами. Я там не найду. Я вырасту в Москве. Ох, Третьякова! Такая любовь… Тринадцать лет! Сколько раз прилетал на выходные… Билет туда – тридцать, назад тоже не дешевле… Ты не смотри на поступки, смотри, что в душе. Со мной была тринадцать лет! А Гришу знала всего две недели. И вышла! Уже родила дочь. Всё испортила… Я ей сделаю… Какие письма писал! Ждал субботы и писал по пять часов! У меня не было пятидневок. Были только шестидневки… Прислала назад несколько писем. Почитал я – удивился. Чувства какие!.. Ух, эта Третьякова! Стала говорить – девушки обижаются, что я не называю её по имени- отчеству. Светлана Афанасьевна. «Ты была для меня Светкой и будешь Светкой до гроба». Она хотела, чтоб я, как Гриша, варил ей суп и мыл ей ноги. Ха! Будь довольна, что я с тобой! Всё-таки история справедлива. Не свергни мы, мужики, матриархат, не вырви мы у них власть – что б они натворили! Женщины давно бы открыли все запруды и устроили бы всемирный потоп! Ты представляешь, Тольк!.. Я ей сказал: «Ты и я – два трамвая в одной связке. Только ты ведомый, а я ведущий!»

– Конечно, каждый сверчок знай свой шесток.

– Вот именно. А она хотела быть ведущим трамваем. Яшка Тонаганян, наш одноклассник, если не забыл, тоже за ней уплясывал. Да куда такому клопу за такой бабищей угнаться?

– Да-а… Яша против тебя не боец.

– Тольк! Мы даже пива не выпили… Видишь, я здесь случайно. Сейчас без работы. У сестры мужа посадили. Она приехала в Москву подыскать сильного адвоката. Языка русского не знает, взяла меня с собой. Будешь в Тбилиси… Заходи! У меня знакомства… Гостиницы в моих руках… Какие у нас серные бани! Выйдешь – помолодеешь на двадцать лет!

Мы пожали друг другу руки, и я сказал:

– Успокойся, Гоги. «Человек – кузен своего счастья». В жизни одна дверь закрывается, сотня других открывается! Надейся! Надежда не кормит, но поддерживает. Кто не надеется на победу, тот уже проиграл! Верь! Всё сольётся в норму. Потреба – мать находчивости. Нужда во благо! Нужда – борец! Будешь ты стольным жителем!