Kitabı oku: «Письма к незнакомцу. Книга 6. Брак», sayfa 7

Помнится, я писал Вам, что Элоиза для утверждения своего отказа приводила слова Бокаччо¹¹⁷. Припоминаете ? Про «вечно юную философию»? Вы мне простодушно поверили. И зря. Элоиза жила на пару веков раньше автора биографии Данте¹¹⁸ и, видимо, поэтому использовать его метафору не могла. Сетования Бокаччо в адрес Данте я прочёл у Яна Парандовского в «Магии слова». Кстати, не мешало бы проверить, есть ли они в сочинении Бокаччо. Можем ли мы с Вами доверяться этому поляку? Вот Фульберт доверился Абеляру, и что из этого получилось?..

Возражая против брака, Элоиза блеснула эрудицией. Она привела сначала доводы Теофраста¹¹⁹, Цицерона, Сенеки, затем припомнила святого Иеронима¹²⁰ и прочих библейских мудрецов и пророков: назореев, фарисеев, саддукеев, ессеев, а потом подкрепила изложенное цитатами добиблейских пифагорийцев.

От себя добавила:

«Подумайте о том, в каком положении вы окажетесь. Какая связь может быть между трудом в школе и домашним хозяйством, между пюпитром и колыбелью, между книгой или глиняной табличкой и веретеном, между пером или стилом и куделью с пряжей? Найдется ли человек, который, предаваясь размышлениям над Священным Писанием или над философией, мог бы выносить пронзительные крики новорожденного младенца, пение укачивающей его кормилицы, хождение слуг взад и вперед по дому, мужчин и женщин, и ту нечистоплотность, что связана с младенчеством?»

Алебяр. Не ожидал такого поворота событий и был потрясён, но продолжал гнуть свою линию. С огромным трудом и при помощи родственников ему удалось склонить Элоизу к браку. Она без сопротивления лишилась девственности, но изо всех сил противилась супружеству. Обычно бывает наоборот.

Фульберт. Обвенчал Элоизу и Абеляра в небольшой церкви на краю Парижа при малом количестве свидетелей. Затем новобрачные разъехались по домам.

Элоиза. Смирилась с участью своей. Без мужа и сына просиживала она в доме каноника, не выходя на улицу, опасаясь косых взглядов и расспросов. А если всё же спрашивали, научилась делать круглые глаза: «Какая свадьба?! Не было никакой свадьбы».

Абеляр. Скоро понял, что жену в Париже не утаишь, смешки за спиной, косые взгляды учеников. «Коварный» тесть вместо того, чтобы умолчать о факте женитьбы, распускает «гадкие», «порочащие» слухи. В попытке спасти академическую карьеру, Абеляр похищает Элоизу во второй раз и отвозит её в женский монастырь Аржантейль, что неподалёку от Парижа. Туда, где она воспитывалась с детства. Муженёк собственноручно облачил Элоизу в монашеское одеяние, но без покрывала – символа пострига и отречения от всего мирского. Абеляр рассматривал монастырь, как убежище временное: пройдёт время, слухи стихнут, что-нибудь придумается. А пока: нет Элоизы – нет проблемы.

Фульберт. Узнав, что племянница в монастыре, решил, что таким решительным образом подлый зятёк избавился от неё навсегда. Сам же по-прежнему балагурит, резвится и подбирает себе новую жертву. Не бывать тому! Каноник смешал шахматы и ударил Абеляра доской по…

Тут лучше дать слово Абеляру, он скажет о произошедшем с максимальной деликатностью:

«Однажды ночью, когда я спал у себя дома в отдаленном покое, один из моих слуг, подкупленный золотом, впустил их в мое жилище и в мои покои, и они отомстили мне самым жестоким и самым позорным образом, о чем все узнали с великим изумлением: они отрезали мне те части тела, коими я совершил то, в чем меня обвиняли, а затем обратились в бегство… Настало утро, и весь город собрался у моего дома. Трудно, невозможно описать всеобщее изумление, все сетования, сожаления, крики и стоны, коими меня утомляли и мучили».

Проиграли все: Фульберт – осуждён, лишён имущества, ранее славный Абеляр – ославлен. Куда теперь идти магистру? Куда «нести печаль свою»¹²¹? Только в монастырь. Абеляр принял пострижение в монастыре Сен-Дени, но до этого по настоянию мужа надела на себя монашеское покрывало Элоиза.

Пострадал и «тайный плод любви несчастной»¹²² – Астролябий. Мальчик остался на попечении у тётки, сиротой при живых родителях и с таким-то именем. Вижу Вас, Серкидон, всего залитого слезами. Рано Вы так раскисли, «история бедствий» мятежного богослова только начинается. Сушите платки, готовьте простыни.

Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.

-24-

Приветствую Вас, Серкидон!

Михаил Жванецкий заметил, что жизнь человеческая похожа на рояль: белая клавиша, чёрная клавиша, белая клавиша, чёрная клавиша… крышка. У Абеляра жизнь была похожа на какую-то однобокую рулетку: в первой половине выпадало только красное, во второй половине – только чёрное, а потом, как и у всех, – зеро.

Обозрим вторую половину жизни средневекового мыслителя, ту, что окрашена в чёрные цвета.

Абеляр, пострадавший от людской злобы, залечил с Божьей помощью телесную рану, и его разум, разум мыслителя, более не отвлекаемый грешными потребностями плоти, обрёл прежнюю силу. И вернулось всё на круги своя: познание, мышление, написание научных трудов. Настоятель обратился к Абеляру с просьбой преподавать среди братии. Делать ради любви к Господу то, что ранее делал из любви к обогащению и славе. Так к монастырскому послушанию добавились беседы с учениками.

Преподавание множило завистников, написание новых научных трудов, призывающих к глубокому изучению Святого Писания, множило врагов среди церковной верхушки. Наконец, трактат «О божественном единстве и троичности» стал причиной созыва Церковного Собора.

Абеляр прибыл на место сбора в город Суассон, и для начала был побит камнями простыми верующими. Они были проинструктированы недругами Абеляра. Потом пришёл черёд тяжёлой артиллерии – членов Собора. Не дав произнести ни слова в качестве оправдания, не дав возможности защитить написанное, Абеляра обвинили в ереси и заставили его своей рукой бросить в огонь свой труд.

Считай, повезло. Двумя веками позже его сожгли бы самого. Двенадцатый век был относительно мягким. Абеляра в качестве наказания всего-то отправили в монастырь св. Медарда. Читай, в колонию строгого режима. На исправление. Отбыв положенный срок, Абеляр вернулся в Сен-Дени. Но вернуться к смиренной жизни он уже не смог. Свершённая несправедливость что-то в нём надломила. Начались конфликты с братией, а потом и странничество, скитание по разным божьим обителям. Недруги, изображая неусыпное Божье око, прислеживали за бродячим богословом. И тем больше насторожились, когда в 1136 году он занялся святочтением в Париже. То, что Абеляр с учениками читали Библию, недругов богослова не тревожило: не давали им покоя комментарии Абеляра к древним текстам. И не без основания.

До сегодняшних дней интересна работа богослова «Sic en non» («Да и нет»), где собраны противоречия христианской веры, где сопоставляются различные точки зрения, сталкиваются мнения признанных авторитетов церкви, где есть место сомнению, а сомнение, по мнению Абеляра, движет познание.

Абеляровы враги сомнений не имели и повсеместно боролись с теми, кто имел дерзость вставить лыко в церковную строку. Абеляр делал это с молодым задором и в сорок, и в пятьдесят, и в шестьдесят лет, и далее бы продолжил, но «тут-то недруги опять//Взялись за старика.//Его подрезал острый нож…»¹²³

Нет, к счастью, не нож, нашего героя подрезал острый язык заклятого врага. Бернар Клеворский так же рьяно, как собирал в крестовые походы рыцарей, стал собирать единомышленников в «поход на Абеляра». Рассылал сторонникам письма следующего содержания:

«Это человек, сам с собой не сходственный, внутри Ирод, снаружи Иоанн; весь он двусмыслен, и нет в нём ничего от монаха, кроме звания и одеяния…»

Или:

«Магистр Пьер Абеляр, монах, не подчинённый уставу, прелат, не имеющий забот, не соблюдает правил и не сдерживается ими… Внутри Ирод, снаруже же Иоанн-Креститель… Он был осуждён в Суассоне, но его новые заблуждения хуже прежних…»

Или сравнивал Абеляра с заклятым врагом церкви Петром Леоне, антипапой Анаклетом¹²⁴: «После Петра-льва вот перед нами Пётр-дракон…»

Письма ярого Бернара возымели действие. В 1140 году собран Церковный Собор в городе Сансе, где постановили, что учение Абеляра есть оскорбление Sasra Pagina (Cвятого Писания) и мятежный монах был приговорён в к вечному молчанию.

Абеляр, получивший очередной удар, направился с апелляцией в Рим, надеясь у Папы получить более мягкую оценку своих трудов. Он делает остановку в аббатстве Клюни, где с распростёртыми объятиями его встречает настоятель Пётр Достопочтенный.

Молодой монах, в своё время восхищённый Элоизой, стал ныне признанным авторитетом церкви. Давний поклонник мыслителя-Абеляра, он принял его в лоно своих владений и уже никуда не отпустил. Он увидел перед собой человека, которому нести свой крест было уже не под силу. Абеляр был измождён, измучен, смятён душой, и сметён на обочину.

Ежи Лец сказал, что в каждом веке есть своё Средневековье. Всё потому, что в каждом веке правят свои «мученики догмата»¹²⁵. Тёмное Средневековье двенадцатого века добило Абеляра. «Мученики догмата» возрадовались, стали праздновать, подбрасывая в воздух Библии. Абеляр был уже не страшен, уже не задаст им вопросы, на которые у них не было ответов.

Радость врагов богослова-Абеляра была преждевременна, семена сомнения, заброшенные им в теологию, стали прорастать. От научного изучения Святого Писания уже было не спрятаться, не скрыться. На борьбу с научным подходом к христианской вере отрядили Фому Аквинского¹²⁶. И Фома-верующий пятью постулатами Божьего бытия «доказал» – Бог есть. Тридцативосьмилетний Абеляр разнёс бы все эти доказательства в пух и прах. Но его уже не было. Был смиренный монах, который ещё немного пожил, примирился с врагами, расцеловал им ручки и умер во время молитвы.

Над его гробом Пётр Достопочтенный произнёс:

«Французский Сократ, величайший Платон Запада, современный Аристотель, великий спорщик и диалектик всех времён, властитель умов, гений многогранный, тонкий и проницательный; всё превозмогал он силой разума и искусных слов: таким был Абеляр».

Через двадцать лет ушла в иной мир Элоиза: во исполнение её последней воли аббатиса Параклета была похоронена в одной могиле с Абеляром, мужем, с которым её разлучила судьба.

Трагедия, достойная пера Шекспира, все умерли, плачьте, Серкидон.

Крепко жму Вашу влажную руку, и до следующего письма.

-25-

Приветствую Вас, Серкидон!

Почему же Шекспир так и не написал трагедию «Абеляр и Элоиза»? Наверняка ведь примеривался. Но уж больно всё подробно описано участниками любовных событий. Не говоря уже о дотошных исследователях, они всюду залезли, всё выведали: что произошло, когда произошло, зачем произошло. Фантазия драматурга всё время упиралась бы в факты, и никак ей не разбежаться, чтобы взлететь…

Но не будем пенять великому драматургу, скажем спасибо за трагедии написанные и обратимся к одной из них. Как Вы думаете, Серкидон, какой страной правил король Лир?.. Италией? Нет, Серкидон, возможно и были времена, когда Италией правили ЛИРЫ, а вот король Лир правил Англией…

Рекомендую Вам для начала посмотреть фильмы Козинцева¹²⁷ по трагедиям драматурга, земляка короля Лира, а там, глядишь, Вы замахнётесь «на Вильяма нашего Шекспира»¹²⁸ как следует и прочтёте его от корки до корки.

Четыре строчки из «Короля Лира». Эдгар, сын Глостера:

У тех, кто пал на низшую ступень,

Открыт подъём и некуда уж падать.

Опасности таяться на верхах,

А у подножья место есть надежде.

Вот за такие строки любим мы Шекспира, а вовсе не за те «бродячие» сюжеты, которые драматург сплошь и рядом использовал в своих пьесах.

Человек на вершине могущества и славы, словно альпинист на вершине горы. Одного опьяняет разряжённый воздух, другого чувство вседозволенности. Эта вседозволенность и слишком высокая степень свободы приводят к неадекватной оценке ситуации, к совершению ошибок и явных глупостей. Человек на вершине легко может сорваться с неё. Действует закон, дарованный человечеству Лао Цзы: сущность, достигшая своего предела, стремиться обратиться в свою противоположность. Так мудрый и могущественный король Лир становится бездомным безумцем, прекрасная преуспевающая гетера Фрина оказывается перед ареопагом, окутанная чёрным покрывалом, а состоятельный славный Абеляр становится нищим отверженным монахом.

Вы, Серкидон, пока с робостью посматриваете на вершины, но у меня нет никаких сомнений, что одна из них Вам покориться. Вспомните о коварстве вершин вовремя, а не в тот момент, когда кубарем покатитесь вниз.

Это была произвольная программа, она закончилась. Переходим к программе обязательной. Рассмотрим формулу «Элоиза + Пьер = ЛЮБОВЬ».

Элоиза. Согласимся с теми, кто чувство её определил, как грандиозное. Она полюбила или с первого взгляда, или с первого прикосновения, или с первого поцелуя – не важно, – главное, что Элоиза пронесла своё, такое большое, чувство через всю жизнь, через лишения, через разлуку.

Режин Перну пишет:

«Элоиза прониклась к Абеляру той великой любовью, которая горела в ее сердце вплоть до того мига, как она испустила последний вздох. Она воспылала любовью страстной, пылкой, которую ничто не могло ни остановить, ни ослабить, ни остудить, ибо Элоиза была натура цельная, совершенная».

Из переписки. Элоиза – Абеляру:

«Да будет мне свидетелем Господь, я никогда ничего не искала в вас, кроме вас самого, я любила одного только вас, а не ваше достояние. Я никогда не помышляла ни об условиях заключения брака, ни о вдовьей части наследства, ни о своих удовольствиях, ни о моих желаниях. Я желала лишь доставить наслаждение вам, я желала лишь удовлетворить ваши желания, хотя звание супруги представляется и более священным, и более значительным, другое звание всегда было милее моему сердцу, звание вашей любовницы или, если вы позволите мне это сказать, звание вашей наложницы, вашей сожительницы, вашей девки. Мне казалось, что чем более я унижусь ради вас, тем более я смогу снискать права на вашу любовь и тем менее я нанесу ущерба вашему славному предназначению и вашей славе».

Чувство Элоизы высшего порядка, оно лишено личной выгоды. Оно жертвенно. Элоиза видит в Абеляре мудреца, который является достоянием всего человечества, и не хочет присваивать себе общечеловеческую ценность. Не хочет низвести высшее существо, пришедшее к ней в ореоле мудрости, до отца семейства, обременённого мелочными заботами.

Но и став женою против своей воли, она ни разу не унизила звание супруги. Постриг по настоянию мужа приняла, не раздумывая. Могла потребовать развод и снова выйти замуж, но отказалась от мирской жизни, от материнства, не достигнув и двадцати лет.

Пьер Абеляр. Его чувство возрастало постепенно. Сначала это было просто физическое влечение, но когда Элоиза сообщила о своей беременности, он уже любил. Впрочем, не больше своих учёных занятий, пожертвовать которыми не смог бы никогда. Далее произошла трагедия, которая всё опрокинула и затмила. Вспоминал ли бродячий богослов во время скитаний и бедствий своих о том, что у него есть законная супруга? Если и вспоминал, то не часто. Но вот Элоизу и всю общину монахинь в результате интриг лишают крова, выгоняют из обители. Что делает Абеляр?

Читаем у исследователя Средневековья Этьена Жильсона¹²⁹:

«В его горестной, тяжелой, преисполненной всяческих бедствий жизни можно с легкостью найти десятка два моментов, гораздо более трагических, но я не уверен, что найдется момент, который был бы столь волнующий… Ведь Абеляр не владел ничем, кроме жалкого клочка земли, подаренного ему неким благодетелем; на нем и возвели его ученики эту убогую молельню и несколько хижин. Но как только Абеляр узнает, что Элоиза лишилась убежища и, по сути, превратилась в бродяжку, он устремляется к ней из бретонской глуши и отдает ей в собственность то немногое, чем он обладал, отдает безвозвратно, и мы можем только едва-едва догадываться, какие богатства, какие великие сокровища чувств таятся за этим великодушным и величественным жестом».

Любовь Абеляра возросла и оформилась в сильное чувство во время переписки с Элоизой. Он понял, что глядя в Небеса, бодаясь с оппонентами, не увидел вовремя и не оценил по достоинству огромное и чистое, как небо, чувство земной женщины. Абеляр сумел увидеть масштаб великой любви к нему только пройдя через бедствия… Мера страданий – мера истины.

Комментируя «Короля Лира» Гегель писал: «Лир в своём безумии стал всё понимать, а слепой Глостер – прозрел».

В ненаписанной трагедии Шекспира кастрированный Абеляр познал всю глубину и силу женской любви. Склонённая к супружеству Элоиза не ожидала от него ничего хорошего. Она сказала: «Надеюсь, что после погибели обоих скорби будет больше, чем предшествующей ей любви».

Так и случилось. Каждое новое поколение людей добавляет свои слезинки в сосуд этой скорби. Вот и от Вас, Серкидон, как хотелось бы верить, этому сосуду немного перепало.

В заключении обратим внимание на сознание этих людей, изуродованное религиозными установками. Какая ненависть к своему телу и наслаждениям, которое дарует оно!

Абеляр – Элоизе:

«Вам известно, что после нашей свадьбы, в то время, когда вы находились в монастыре в Аржантейле, я тайно нанес вам визит, и вы помните, до чего меня довела моя чрезмерно пылкая страсть, когда я набросился на вас и заключил в объятия прямо в углу трапезной за неимением другого места, куда мы могли бы удалиться; вам известно, что нашему бесстыдному поведению не помешало то почтение, каковое должно было нам испытывать к месту, посвященному служению Богоматери».

Элоиза – Абеляру:

«Любовные наслаждения, которым мы предавались вместе, были для меня столь сладостны, что я не могу заставить себя ни изгнать из моей памяти воспоминания о них, ни запретить себе любить вспоминать о них. Куда бы я ни обратила свой взор, они тотчас же являются перед моими очами и будят во мне желания. От этих призрачных видений меня не избавляет даже сон. Даже во время обедни, когда молитва должна быть особенно чистой, эти непристойные видения завладевают моим несчастным сердцем с такой силой, что я бываю более поглощена этими мерзкими гнусностями, чем молитвой. Я должна была бы сокрушаться и стенать по поводу содеянных мной ошибок и преступлений, я же вздыхаю о тех, что я не совершила и не могу уже совершить».

Элоиза и Абеляр, просвещённые создания двенадцатого века, не понимали и не догадывались, что имеют полное право вкушать все плоды, которые дарует «сад супружества». Они были отравлены червивыми плодами с древа познания добра и зла.

Нет, воистину прекрасно, когда единственная религия – поэзия, единственная красота – здоровье¹³⁰, а единственный Бог – истина, нашедшая приют в душе человека¹³¹.

Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.

-26-

Приветствую Вас, Серкидон!

Ну как Вам Средние века? Какие люди, какие страсти! Понимаю медиевистов, таких как Этьен Жильсон, Жозеф Бедье, Режин Перну, которые посвятили изучению Средних веков свои жизни. Мадемуазель Перну принадлежит достаточно спорная книга «Свет Средних веков». Какой там свет? Отблески костров инквизиции?

Туда на машине времени мы с Вами, Серкидон, не поедем. Такой экстрим не для нас. Попасть можно и к рыцарю на копьё, и в зачумлённый дом, и на огонёк к инквизиторам. Но поскольку разговор у нас о браке, попробуем от горькой темы – брак в Средневековье. Конечно, попытаюсь Вам эту пилюлю подсластить, но как получиться, не знаю… Брак, как мы выяснили, и без того (исключая медовый месяц) не сплошь сладок, а когда за дело берутся церковные фанатики…

Интересная закономерность: чем горше тема, тем слаще обеды у духовенства, чем темнее времена, тем ярче освещены церковные своды. «Чем больше у народа бед,// Тем у святош вкусней обед» Это – стихи. В Средних веках церковь правит бал. Пишу я эти строки, а в душе у меня звучит (почему-то!) музыка Гуно. «Церковь, церковь правит бал//Там правит бал…»

Клирики всем мастей скажут: «Это потому что ты такое Гуно по жизни». Нет, праведные мои. Хотите, не хотите, но открою молодому человеку глаза на ваше двойственное отношение к дочери Евы. И что интересно, чем выше сан, тем с большим подозрением относится духовное лицо к женщине.

Ну так, значит, о дуализме, о двойственности восприятия женщины церковью и пойдёт речь. С одной стороны духовенство преклоняется перед Девой Марией, уважает строгих настоятельниц монастырей и старых дев. К монахиням отношение уже подозрительное: сегодня ты христова невеста, а завтра непонятно чья. Что касается мирянок, без коих, как назло, плодиться и размножаться невозможно, но это – «сосуд греха», у которого «ворота ада» то там распахнутся, то здесь раскроются.

Потому не преминут мужчину, собрата во Христе, раба Божьего, в церкви остеречь: присмотрись к своей избраннице – ангел она небесный или ведьма на службе у сатаны?

Брак богословы во всех писаниях своих прославляют, как единственно возможный и богоугодный способ существования человека. Но сами они, теоретики брака, обязаны проводить жизнь в благонравном целомудрии, как, впрочем, и все священнослужители рядового состава. Горько им видеть, а на исповедях и слышать, как похотливый прихожанин рвётся владеть женщиной безраздельно. Отсюда и сексуальные ограничения, исток которым нужно искать во фразеологизме – «Ни себе, ни людям!»

Фома Аквинский пишет, что целовать женщину или прикасаться к ней с вожделением, даже если соития при этом не происходит, – смертный грех. А те мужья, которые получают наслаждения от совокупления с жёнами, уподобляют их проституткам.

Блаженный Августин в труде «О благе брака» строго разграничил невинный супружеский акт, необходимый для зачатия с актом греховным, в котором мужчина ищет утоление чувственности и наслаждения.

Иероним Стридонский: «Оmnis ardentior amator propriae uxoris adultery est» – «Всякий страстно влюблённый в собственную жену – прелюбодей».

Вот оно как! Регламентируется любовь даже к собственной жене, нельзя её любить слишком пылко. Сколько это «слишком пылко»? Или у аскета-Иеронима был пылкомер, страсти измеряющий? И это ещё цветочки. Ягодки у Анатоля Франса в романе «Суждения господина Жерома Куаньяра»:

«Знайте, сударь, – сказал старец Никодем, – что учреждённое мною общество заготовило для молодожёнов особый вид приданного, в коем имеются широкие длинные сорочки с маленьким отверстием, дабы позволять юным супругам благопристойно приступить к исполнению воли Божьей относительно того, что человекам надлежит плодиться и размножаться. А дабы сочетать, если можно так выразиться, изящество со строгостью нравов, оные отверстия отделаны по краям приятною вышивкой». Аббату надевание сих сорочек показалось недостаточным. Он сказал: «Хорошо бы натирать юных новобрачных перед соитием с головы до ног самой чёрной ваксой, чтобы кожа их, уподобившись сапожной, отравляла греховные наслаждения и утехи плоти и оказывалась трудно одолимым препятствием для всяких ласк, поцелуев и нежностей, коим предаются влюблённые в постели».

Контроль сексуального поведения осуществлялся на исповеди, где ложь была немыслима. В храме Господнем да перед распятым Христом мирянин на ложь был не способен. Обходились без детектора лжи, который изобретать и надобности никакой не было.

«Расскажи, в чём грешна, дочь моя» или «С чем пришёл, сын мой». Малоразговорчивым святой отец мог задать наводящие вопросы. Дух захватывает оттого, насколько смело забирались святые отцы к супругам в постель, дабы поучаствовать в брачных играх хотя бы опосредовательно…

Однажды к пастору пришёл мужчина на исповедь. Обычный мужской грех: не сдержал сексуальный импульс или в среду, или – в воскресенье, или – в неделю Троицы, или – во время поста… Сто сорок сексуально-«постных» дней было в году. Такой грех святой отец отпустил бы с лёгким сердцем. Но в этот раз всё было не так просто, и отправил пастор грешника далее по святой цепочке: «Ступай-ка, сын мой, в Святой город».

Что же случилось? Начнём по-порядку.

Согласно действующему церковному уложению после уложения в постель для соития, понятное дело, с мужем (а с кем же ещё?!) и только ночью должна была женщина быть тише воды, ниже травы, а именно: лежать спокойно на спине, не шевелиться, не подавать никаких звуков. Ночную рубашку снимать строго запрещалось.

Мужчина, о котором речь, был на охоте, вернувшись с охоты ночью, разгорячённый, нашёл жену, где и положено ей быть, в постели и овладел её. Надо отметить, что вела она себя, с точки зрения служителей церкви, идеально – была холодна и недвижна.

Наутро выяснилось, что женщина умерла ещё вечером, когда муж-охотник скакал лесом. Видимо, домашние заснули и не донесли скорбную весть сразу же. С таким-то грехом новоявленный вдовец был послан в Рим. Скорбная история дошла до папы. Папа опечалился, и специальным указом в уложение были внесены изменения, которые продиктовала жизнь. А вернее, смерть. Женщине при половом акте надлежало время от времени подавать признаки жизни.

Вот такая леденящая душу история!

Серкидон, перехожу к оправдательной части письма. Весьма вероятно, Вам показалось, что я с лютой ненавистью отношусь к церковному руководству, к духовникам рядового состава и к монахам. Как Вам не стыдно, Серкидон! Как Вы могли такое обо мне подумать?!

Среди занимающих высший католический престол встречались симпатичные, сочувствующие мирским страстям люди. Вспомним хотя бы папу, который покровительствовал женолюбу-Фиренцуола. Да и только что упомянутый папа, узнавший о сексуальном ляпсусе мужа-охотника, мог бы сказать: «Сначала пульс надо прощупывать, а уже потом всё остальное…»

Но ведь не сказал он так. Озаботился делами мирян и сделал женщинам поблажку. Теперь любая из них могла сказать пастору на исповеди: «Стонала во время секса, ой, как стонала, чтобы муж слышал, что ещё жива, что ещё не до смерти он меня залюбил…»

На что пастор правильный ответил бы: «На верном пути ты, дочь моя! Не только муж, но и Господь услышал тебя, и скоро пошлёт в вашу семью прибавление».

Именно так и сказал бы сельский пастор Лоренс Стерн – самый нескучный священнослужитель времён и народов. Его мы помним, как собеседника-соглядатая Александра Житинского. Знаменитый роман Стерна о придурковатом умнике Тристраме Шенди, написанный в середине восемнадцатого века, можно сравнить… с очаровательно замедленным… и поэтому нескончаемый пируэтом…

Но Вам, Серкидон, читать его рано. Вам только предстоит долгий путь к любимым читателям Стерна, «которые получают удовольствие от чтения, не зная точно зачем и почему они это делают…»

Примечательно, что когда сверху (к счастью, не Сверху) Стерна письменно попросили обуздать непристойную для сана развесёлость, он письменно пообещал, что постарается: «Я сделаю всё, что смогу, но смеяться, милорд, я буду, и притом так громко, как только сумею…»

Что же касается остальных известных мне нескучных монахов, то среди них: немецкий иезуит Афанасий Кирхоф, натолкнувший человечество на изобретение кинематографа, итальянец Гвидо Аретинский¹³², придумавший ноты. А шампанское – игристый и быстро пьянящий напиток – пенящаяся заслуга французского монаха Пьера Периньона¹³³.

Заметьте, Серкидон, всё необходимое для соблазнения девушки – кино, музыка, шампанское – придумали монахи. Я не исключаю, что и чертёж первого предохранительного средства, который в миру называют презервативом, был разработан в одном из средневековых монастырей. А почему нет? Ведь написал же «Камасутру» монах Малланага Ватьсьяяна¹³⁴.

Очень надеюсь, Серкидон, что последним абзацем я окончательно развеял Ваши подозрения о моей якобы неприязни к служителям церкви. Среди них мне дороги те, которые не забыли о своём человеческом происхождении, которые готовы простить мелкие людские слабости и себе, и другим.

Перехожу к назидательной части письма.

Убедительно прошу Вас, Серкидон, помните и то, что «времена не выбирают», а главное – цените время, в котором живёте. Не хнычьте, не гневите, а возрадуйтесь и возблагодарите!

Возлюбите его уже за то, что оно не Средневековое… Силком Вас к Богу не потянут (захотите – сами придёте), исповеди для Вас не обязательны, никто Вас не спросит: с кем, сколько раз и в каких позициях? Только ли в дозволительной? Вы можете смотреть на женщин с вожделением и прикасаться к ним, горя пылким взором. Вас не будут замерять пылкомером. А женитесь – не будут Вас с молодой женой обряжать в холщёвые балахоны и натирать ваксой.

Что особо ценно – Ваша сексуальность браком не ограничена, она может бурлить и плескаться там, где ей хочется. А именно – пока вне брака!

Человек, который назвал тринадцатое число несчастливым, не знал о тринадцатом подвиге Геракла. За одну ночь сексуальный герой оплодотворил пятьдесят девственниц. А Вы начните с одной. И лучше, если сначала Вы оплодотворите её – духовно. Для этого – растите над собой. Думайте и читайте! Читайте не только мои письма и мифы Древней Греции, но (к примеру) такого автора, как Франсуа де Ларошфуко. Он и мудр и нескучен одновременно. Вот наблюдение, оно словно из цикла «Серкидону – на заметку!»:

«Благоприятная во всех отношения ночь любви, чаще всего оказывается результатом хорошего ужина».

Пора бы Вам воспользоваться советом изощрённого в любовных делах француза Поскольку Вы не давали обед безбрачия, то имеете право на ужин, плавно перетекающий в завтрак, с любой девушкой, которая будет по душе. А Вашим партнёршам по любовным играм я желаю обмирать только от восторга, и не более того.

Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.

-27-

Приветствую Вас, Серкидон!

Ну, так «по любви или по расчету?» Вопрос затаился и мрачно ждёт ответа на себя самого. На этот раз берём в помощники «защитника вольности и прав»¹³⁵ – Жан-Жака Руссо. Из романа «Эмиль или О Воспитании»:

«Каждый из будущих супругов должен сам выбирать себе спутника жизни. Прежде всего их должна соединить взаимная склонность: их глаза и сердца должны быть первыми их руководителями. Так как главная их обязанность после заключения брака – любить друга, а любовь не зависит от нас самих, то из этой обязанности неизбежно вытекает другая, а именно – они должны полюбить друг друга ещё до брака».

Смелые для восемнадцатого века слова. С гневом восприняли их многие деспотичные отцы, которые уже подобрали для своих дочерей будущих мужей, собираясь использовать подросших красавиц в собственных меркантильных интересах.

Кто же он, этот прогрессивный мыслитель восемнадцатого века, друживший с Вольтером, Дидро, Гольбахом¹³⁶,Д”Аламбером¹³⁷, Гриммом¹³⁸… и рассорившийся со всеми? Ну ладно, с последним из перечисленных поцапался потому, что Гримм «смел чистить ногти перед ним», а с остальными что не поделил?.. И откуда вообще взялся он такой ершистый и задиристый?..