Kitabı oku: «Весна, лето, осень, зима… И опять весна…», sayfa 3

Дом-на-набережной

Маме предстояло работать в порту с иностранцами. Должность называлось – шипчандлер. Маму вызвали в одно серьёзное учреждение и долго инструктировали. Затем товарищ майор привёз маму к новому, только что сданному дому на Набережной и сказал: «Выбирайте, Лилиана Андреевна, себе квартиру». Конечно, имелась в виду квартира однокомнатная, потенциальных жильцов было-то всего ничего – мама да я.

Мама выбрала квартиру во втором подъезде, на четвёртом этаже, с балконом на море. Так в моей жизни появился Дом-на-Набережной…

Получив ордер на квартиру, мама написала об этом в Краснодар. Бабушка радостно заохала, а дедушка нашему счастью не поверил и лично приехал убедиться – так ли оно.

Чудо-

мальчик

Мы пошли с дедушкой к морю. Я был в длинном клетчатом пальто с большим и, видимо, несмываемым пятном между огромных чёрных пуговиц. Руки я держал в карманах. Было прохладно, но безветренно. На пустынном берегу пляжа мальчик, который показался мне очень взрослым, бросал в море камни. Мальчик коротко разбегался и, чуть присев, резко отводил руку назад, словно сжимая какую-то невидимую внутреннюю пружину, затем, во время короткой паузы, направлял плоскую поверхность камня параллельно поверхности моря, и пружина разжималась – умело подкрученный, камень летел на встречу с морской гладью. Бросок получался не всегда. Часто камень, как лягушка, делал один высокий прыжок и исчезал в море, как в болоте. Иногда прыжков было три, четыре или даже пять. Но высшим пилотажем был бросок, когда камень проезжал по морю, как на водных лыжах, оседлав морскую гладь. Начинающий поэт сказал бы: «Он словно делал в море строчку, и пропадал, поставив точку». Такой бросок случался редко. Зато, когда это происходило, мальчик, гордо распрямлялся, победно оглядывая восхищенную аудиторию, состоявшую из меня и дедушки. Я смотрел на мальчика, как на Божество. Даже в мыслях не было вынуть руки из карманов и попробовать кинуть камень самому. Пусть неудачно, но попробовать…

Так оно и пошло, так оно и поехало, другие размахивались, кидали, достигали, подкручивали, подмазывали, строили, а я восхищённо созерцал…

Вечером того же дня дедушка подарил мне шахматы и сделал на внутренней стороне доски памятную надпись – «мастеру “детского мата”». Это посвящение я постигаю до сих пор.

Наваждение

Он точно был, этот краб. Другое дело, куда он потом делся…

По какому-то внутреннему побуждению я посмотрел под ноги и – мамочки родные! Большой краб, страшный морской паук, пытался забраться ко мне в ботинок. Я бросился бежать по берегу…по лестнице… мимо памятника Неизвестному матросу к дому. Несколько раз я притормаживал, оглядывая ногу. Краба на ботинке не было. «Ну, всё, – решил я, – значит, он внутри».

Во дворе у четвёртого подъезда я поделился секретом со знакомыми девочками: «А вы знаете, ко мне в ботинок залез краб…» У нашего подъезда я встретил дедушку и всё ему рассказал.

Дедушка мне не поверил.

– Ну, я же чувствую, как он царапает.

– Глупости, пошли домой.

– Нет, не глупости, он там.

На лестнице мы вконец разругались. Я расплакался, дедушка разнервничался. Сорвали с ноги ботинок… Краба в нём не было…

Однажды в середине июля мы пошли с Боцманом на мол. Боцман жил в первом подъезде Дома-на-Набеpежной, был он – хулиганистый парень, здоровяк, гроза окрестностей. С нами увязались пацаны лет по десять-одиннадцать. Они изнывали летом и от жары, и от безделья. Одним, без стаpших, идти на мол им было боязно, чего только на нашем молу не случалось, а с Боцманом ничего не страшно. Кроме самого Боцмана.

Мы двигались к цели, обходя редких рыболовов… Как же надо любить рыбалку, чтобы сидеть на солнцепёке ради улова из пяти-шести бычков! Вокруг каждого рыболова были раскиданы рыбы-зеленухи. Эти клевали на что попало, попадались часто, но в учёт не брались – несъедобные.

«Ну, хорош!» – сказал Боцман. А это значило – дальше не пойдём. Сначала бомбочками и солдатиками посыпались в воду пацаны, а потом солидно, по-спортивному прыгнули мы…

Пастись на плантациях водорослей надоедает быстро. Ну, раз поплаваешь Ихтиандром, ну, два, от силы – три. А потом понимаешь – трудно в море без жабр. Что же касается травинки, то она из человека тоже весьма сомнительная. Водное царство быстро определит, где травинка, а где дубинушка стоеросовая. И лишнее – отторгнет.

Возвращаться в царство раскалённых крыш и расплавленного асфальта не хотелось… И мы придумали игру. Мы стали играть в морских партизан. Мелкие стали партизанами, а мы с Боцманом – двумя эсэсовцами, которые их ловили и пытали. Сложно поймать вёрткого, шустрого, вдобавок скользкого партизана. Он – то в море, то – между бетонными блоками, то за деревянными щитами. Он может быть в любой дырке, в любом укрытии. Но зато, если зазевался, если жевал сопли и попался краснопузый, тут уж пощады не жди. Мы с Боцманом за pуки, за ноги тащим жертву к месту экзекуции. Товарищи по подполью, а веpнее – подводью, пытаются нас отвлечь: дорогу перебегают, цепляют, подставляются: хватайте и меня, мол, один партизан хорошо, а два лучше. Но мы, не распыляясь на прочих, волочём пойманного. Впереди сладостный для каждого эсэсовца момент пытки. Паpтизан должен сказать, где прячутся товарищи. В какой дыpке, под каким щитом.

Кто-то выдавал своих сразу и с удовольствием. Только разве можно хитрецу верить? Нет, конечно. Его надо пытать. Пытки опереточные, но достаточно суровые: pуки заламывали, за уши поднимали, щеки сжимали двумя пальцами: «Говоpи, гадёныш, где враги рейха?» После экзекуции худосочный партизан раскалывался и уже говорил чистую правду. За это ему полагалась награда. Во-первых, боевая зеленуха! Большую дохлую зеленуху втискивали в плавки. Во-вторых, медаль медузы! Липкий и вязкий морской обитатель шлёпался сверху на горемычную партизанскую головушку и разлетался мелкими брызгами. И на закуску – полёт на волю! Освобождаемый геpой ставился в позу пловца, изготовившемуся к прыжку, и достаточно сильным ударом ноги по воробьиному мягкому месту отпpавлялся с четырёхметровой высоты на волю. Как правило, в полёте партизан, чтобы не шлёпнуться плашмя, успевал кое-как сгруппироваться. Ну, а если нет – то нет…

Каботажка

У каботажной пристани швартовались суда, которые не выходили в открытое море, а сновали по бухте, если повезёт – переплывали с одной стороны города на другую. Наверное, этим судёнышкам снились по ночам и сказочные острова, и киты, и пиратские флаги, и отважные капитаны, которые смело ведут их через рифы… Но они в своей негромкой жизни так и не увидят ничего, кроме нашей работящей бухты. Так бывает у женщин, которые говорят о себе: «Высоко взлетала, да низко села…» А наши катерки даже и не взлетали…

Около них вкусно пахло мазутом, сочно ругались пьющие матросы в наколках, бились о причал жирные волны, оставляя радужные следы, а рядом на площадках разгружались тюки или стройматериалы.

Однажды сгрузили песок, целые горы раскалённого песка. Ползти наверх сложно – руке сначала горячо, а потом топко, ползёшь-ползёшь, карабкаешься-карабкаешься-карабкаешься, а вниз летишь, кувыркаясь и замирая от восторга, считанные секунды. Потом это продолжается всю жизнь: долго-долго лезешь-лезешь, карабкаешься-карабкаешься ради нескольких секунд счастья…

Земляные снежки

Рядом с Домом-на-Набережной было свободное пространство. Пока на нём не разбили клумбы, мы с мальчиком Аликом мечтали построить на этом месте землянку и жить в ней. Хотя бы днём. Но начать строительство мы не успели.

Привезли сырую землю и высыпали её одинаковыми земляными кучами. Гарик и Серый предложили поиграть в земляные снежки. Мы с Аликом сидели в яме и обороняли её, а Гарик и Серый атаковали нас. Они подходили к нам с разных сторон и бросали в нас комья земли, а мы – в них. Когда мне сильно доставалось, я сносил это молча, а Алик вопил: «Ай-ай-ай!..»

В этот день Алик сам себя перекрестил. Его стали называть – Айайай. И во дворе, и в школе. Скоро никто и припомнить не мог настоящее имя Алика. Даже его развесёлая мамочка кричала из окна: «Айайай! Домой!»

А вот откуда взялось это липучее прозвище, знали немногие: Гарик, Серый и я.

На земле у моря

Как хорошо, что у нас не было компьютеров!..

Мы строили на берегу замки из песка, воздвигали из камней пирамиды, выгоняли из укрытий крабов, ловили бычков, стоя по колено в море. На Набережной мы разоряли девчоночьи секреты, строили бассейны для головастиков, кидали плоские свинцовые блины, которые называли битами, искали в земле, привезённой с Малой земли, порошинки. А можно выгнать из норки паука. Найти на клумбе его нору и долго тыкать в неё тонкой палочкой. В конце концов, паук не выдерживает и убегает. Он в одну сторону, ты – другую. Страшно!

Вернувшись к морю, можно было кидать камни – кто дальше. А можно эти камушки обтачивать. Зачем бросать камень в море? Это не по-хозяйски. Куда лучше превращать его в произведение искусства. Для этого нужно долго бежать вдоль парапета, крепко прижимая к нему выбранный камень. На парапете остаётся белая линия, а поверхность камня постепенно становится гладкой-гладкой. Так можно обточить камень со всех сторон. Чем меньше становится камушек, тем сложнее его обтачивать, он может выскользнуть и упасть вниз. Ищи его потом среди камней необточенных…

Зато, когда работа окончена, когда все шесть граней гладко отполированы, простой камень переходит в разряд произведений искусства. В результат набеганного труда. Держать бывший камень, а ныне произведение искусства, в натруженной и исцарапанной руке – большое счастье. Каждый мальчик, подержавший в руках такое выточенное изделие, неохотно отдавал его владельцу, и начинал сам как заведённый бегать вдоль парапета.

И в жизни, и в игре есть свои невезучие. Сpеди наших подшефных партизан невезучим был мелкий с кличкой Чуня. Он и попадался чаще других. И пытали его дольше: он никого не хотел выдавать, да ещё корчил от боли такие смешные рожицы, что пытать Чуню было одно удовольствие. И медуза Чуне попадалась жирнее других. Аж с зеленоватым отливом внутри. И заключительный удар по тощей Чуниной заднице получался у Боцмана особенно сильным и сочным. А ещё бедолага не успевал сгруппироваться. И скоро на животе и на груди у него пpоступили большие красные пятна.

От партизанских страданий Чуню избавил подоспевший вечер.

Широкая балка

Договаривались с вечера, вставали рано, выходили всем двором. До винсовхоза добирались на автобусе, а дальше по берегу моря пешком, по камням. Шли, распугивая чаек и бакланов. Останавливались, чтобы залезть на прибрежную скалу и глянуть, что там на горизонте. Или поплавать в море с маской, высматривая ершей. Часа через два за последним поворотом открывалось чудесное место – Широкая балка.

Это два километра прекрасного пляжа: мелкая галька, песок, и море так резко уходит вниз, что прыгать в него можно прямо с берега. А главное только мы, обычные ребята, простые советские школьники становились полными хозяевами этой шикарной земли на целый день. Над нами не было никого – только небо. Мы были хозяевами и слугами, шейхами и бедуинами, Робинзонами и Пятницами, бледнолицыми завоевателями и туземцами. Мы загорали, ныряли, плавали, ловили бычков, гарпунили ершей, варили уху, жарили на костре мидий, делали из водорослей шикарные шапки, а на десерт у нас был чудесный закат…

Потом предприимчивые захватчики провели в Широкую балку дорогу, обозвали наше место урочищем, понастроили баз отдыха, и людей в этом урочище стало больше, чем на городском пляже…

Один арабский мудрец говорил, что человек не должен передвигаться быстрее своего верблюда. Иначе душа человека за ним не успевает. Наше заветное место заполнено бездушными людьми, понаехавшими на быстрых машинах.

Человек-амфибия

Наши любимые фильмы были о море, самый любимый – об Ихтиандре сыне доктора Сальватора. Мы благоговели, когда на экране появлялись великодушные герои. Негодовали, когда плели свои сети негодяи.

Михаил Козаков, вот кого я мечтал подстpелить из pогатки и украсить этим метким выстрелом своё детство. Веpнее, заветной мишенью был не сам отчаянно молодой Михаил Михайлович, а сыгранный им злодей сэp Педpо. Ах, какой это был Педро! Подлый, трусливый, лживый, незаслуженно богатый (разве можно быть богатым заслуженно?). Сколько гадостей наделал этот Педро! Ловил в сети Ихтиандpа, пpиставал с женитьбой к Гуттиере, наврал, что спас её от акулы. Но ведь это совсем не он спас Гуттиэре от акулы, а Ихтиандр! Моему возмущению не было предела! Да только ли я?! Все ребята кипели от ненависти. Эх, попадись нам этот Педро!

Наш двор смотрел фильм три-четыре раза, все мы распевали революционную песню: «Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы всем на дно, там бы, там бы, там бы, там бы пить вино…» Наши pодители были в ужасе, а мы – в восторге… Как мы ждали то место, где Гуттиэре танцевала на берегу моря зажигательный танец, глядя на Ихтиандра. Каждому из нас казалось, что прекрасная девушка смотрит на него, а не на этого водоплавающего. А потом Ихтиандр нырял за жемчужным ожерельем. И каждый раз – доставал…

Анастасия Вертинская Михаил Козаков могли опять сыграть неразделённую любовь, на этот раз в лучшей (по мнению Козакова) из когда-либо написанных пьес. Он – самый молодой Гамлет, она – самая правдоподобная Офелия.

Козинцеву, пригласившему молодую Анастасию Вертинскую играть в его «Гамлете», говорили, что он ошибся, что роль слишком трудная

для малоопытной актрисы, что она не справится. Не сыграет сумасшедшую. «Ну что вы! – возражал режиссёр. Вы только посмотрите на неё! Посмотрите, какая фактура! Вылитая Офелия! Мечта Шекспира!.. А до сумасшествия мы девочку доведем…

В каждой игре главное – вовремя остановиться. Мы с Боцманом сделать этого не смогли – перебегали. Возвращались, едва-едва бредя. Ноги еле волочились. А наши «жертвы» бойкой стайкой шагали впереди нас и живо обсуждали, кого и как пытали, кого и сколько раз скинули. На поверку самым главным героем оказался Чуня. Его и скидывали больше других, и пытали дольше всех. А потом – он ведь никого не выдал…

Пресная вода

Фильм «Застава Ильича». На просмотр пригласили двух шведов. Предполагалось, что люди из цивилизованной страны будут вести себя прилично. Но вот что произошло. В момент душевных терзаний и угрызений главный герой открывает на кухне кран – вода не льётся. Шведы громко и от души смеются. Они думают, что это некий забавный трюк. Так называемый «гэг». Ведь как смешно: человек открыл кран, а из него ничего не течёт…

Эх, этим бы шведам моё немноговодное детство. Воду зачастую давали на два-три часа в сутки. Мы набирали её в ванну, в кастрюли, в ковшики и во все скляночки и баночки. На всякий случай.

А однажды вода из кранов не текла целый месяц. Нас выручила солёная вода. Море! Пресную воду по морю доставляли в город огромным

танкером. Ранним утром машины-цистерны развозили воду по дворам. Водитель звонил в колокол, и – «воду привезли, воду привезли, воду привезли» – многократно повторялось в сонных квартирах. Кто с чем и кто в чём жители дома выходили за текучим дефицитом. Я брал большой кувшин и ведёрко. Они наполнялись очень быстро, а перетаскивались очень долго. Небыстрое это дело тащить поутру на четвёртый этаж воду в двух руках. Лестница, злясь на то, что её оплёскивают, как кошка, выгибает спину и удлиняет хвост до максимального размера. Пытаясь не расплескать ни воду, ни сон, я затаскивал ведёрко и кувшин на кухню. На столе мамина записка: «Не забудь принести воду!». «Не забыл!» – зло говорил я и ложился спать. Школа – во вторую смену…

Стихи о море

Александр Сергеевич Пушкин, составляя донжуанский список, забыл включить в него море. А ведь полюбил он Чёрное море, как женщину –прекрасную брюнетку. Роман с морем влюбчивый поэт совмещал то с платонической любовью к юной Марии Раевской, то с безумной страстью к графине Воронцовой.

Я помню море пред грозою:

Как я завидовал волнам…

Бегущим бурной чередою

С любовью лечь к её ногам!

Как я желал тогда с волнами

Коснуться милых ног устами!

Об этих юных ножках Марии Николаевны мы узнали из лирического отступления в «Евгении Онегине». Многие доныне думают, что четырнадцатилетняя Маша выбежала к поэту из моря в бикини. Если бы…

Там, где море вечно плещет

На пустынные скалы,

Где луна теплее блещет

В сладкий час вечерней мглы,

Где, в гаремах наслаждаясь,

Дни проводит мусульман,

Там волшебница, ласкаясь,

Мне вручила талисман.

В образе волшебницы из стихотворения «Талисман» выступила графиня Воронцова. Когда отношения Елизаветы Ксаверьевны и пылкого поэта достигли своего неприличного пика, вмешался муж. Граф Воронцов попросил царя удалить Пушкина из Одессы. Царь вошёл в положение и высочайшим повелением поэт был отправлен под надзор в Михайловское. Возмущению Александра Сергеевича не было предела, он разразился гневной эпиграммой на коварного Воронцова.

Прощай же, море! Не забуду

Твоей торжественной красы

И долго, долго слышать буду

Твой гул в вечерние часы.

А тут, наконец, обошлось без женщин. Строчки прощания из стихотворения «К морю». Стихи Пушкина и к морю, и к любимым женщинам я прочёл рано. По возрасту мне положено было читать:

Ветер по морю гуляет

И кораблик подгоняет.

Но так вышло, что сразу после букваря, щедро осветило меня солнце русской поэзии. Эта солнечная инициация не могла ни сказаться, и я задумал написать стихотворение для журнала «Пионер». Любимых женщин на тот момент у меня не было, оставалось писать к морю. Тем более оно призывно штормило под окном.

К счастью о муках творчества я ничего не знал, стихи родились быстро:

Море злится, море стонет,

Словно хищник гнева полный.

И на брег неровный гонит

Одинаковые волны.

Над морем чайки белые.

Свободы они хотят,

И брызги, разведчицы смелые,

За моря границу летят.

Хотя опус этот по-пушкински вольнолюбивый, ответ из журнала меня расстроил. Зато к последующим отказам из редакций я стал относиться философски: нет – так нет.

Я приехал в отпуск. Мама сразу же снарядила меня с двумя сумками на рынок. У первого подъезда стояла новая, сияющая на солнце машина БМВ – чёрный бумер. Неожиданно мне посигналили. За рулём сидел Чуня. Я его узнал сразу, хотя от Чуни прежнего ничего не осталось. «На рынок?» Я кивнул. «Садись, подвезу». Я сел в машину и стал вспоминать, как же зовут этого Чуню. Разговориться мы не успели: в маленьком городе всё близко, до рынка ехать минут пять. Да и говорить, кроме жары, не о чем. Спросить: «Ну, как там наши?» Какие «наши»? У него свои «наши», у меня свои. Недавние похороны Боцмана – тема невесёлая. Её затрагивать не хотелось. Машина остановилась. «Ну, спасибо… пойду» – сказал я, подбирая сумки. Между «спасибо» и «пойду» неплохо бы было вставить имя водителя. Ну, там: «Спасибо, Саша… Спасибо, Витя…» Но имя Чуни я не так и не вспомнил. Наверное, потому, что не знал его никогда. А называть Чуней плотного, угрюмого мужика…

– Подожди, – сказал бывший Чуня и взял сигарету. – Помнишь, тогда, на молу…

Чуня закурил, а я опустил глаза. «Ну, вот и аукнулось, – пронеслось в голове. – Кто у нас такими иномарками рулит. Сейчас кликнет мой водила братков, повезут меня на мол и снова поиграем в «морского партизана». Только на этот раз партизаном буду я.

– Классно тогда поиграли, – выдохнул неотечественный дым Чуня. – Это самое дорогое воспоминание моего детства.