Kitabı oku: «Сансара, тормози! Продолжение», sayfa 3

03. Раздайся, море

Если пожилой мужчина хорошо танцует, значит он прожил жизнь негодяя.

(Японская мудрость)

Был прекрасный субботний вечер. А чем еще заняться правоверным христианам в субботу? Особенно после того, как первая звезда засияла на небосклоне. Правильно! Паша и Глаша отправились в кино. И не в какое-нибудь двенадцать Дэ, где все гремит, и гееватые чернокожие герои спасают миры от белых мерзких цисгендерных гомофобов. Или мужественные решительные и цветные женщины, выжигая все вокруг огнём и мечом, разрушают коварные планы этого мира, который подчинили себе отвратительные белые мужчины. Нет! Мы шли в сквер Эльдара Рязанова сидеть на лавочках и смотреть «Ленин в октябре»¹³. И были мы не одни. С нами прибыли: термос моего фирменного чаю, четыре сэндвича с куриной грудкой, салатным листом, огурцом и майонезом (вот только не надо начинать тут свой ПП) и пачка влажных салфеток на случай аварии.

Мы с Глашей испытываем теплейшее чувство к старому кино. Можно было, конечно, скачать любой фильм и запустить его на большом экране телевизора в гостиной, но это было не то. Нам хотелось события. Благо этот прекрасный уличный кинотеатр был в паре кварталов от нашего дома. Собрать рюкзачок с перекусом и чаем было делом нескольких минут, и мы частенько отправлялись в скверик на Фрунзе к музею Рязанова, чтобы глянуть какой-нибудь старый фильм.

«Ленин в октябре»? Да хоть «Ленин на Йом-Киппур»¹⁴ или «Ленин в Атлантиде». Нам все было в радость.

Мы кусали вкуснейшие бутерброды, прихлебывали терпкий крепкий чай, благоухающий грейпфрутом, бадьяном, корицей и сушеными цукатами. Глаша изредка спрашивала о неизвестных ей личностях, героях фильма. Понятное дело, в ее школьные годы о Ленине и о революции уже не рассказывали. Учебники, писанные птенцами Джорджа Сороса¹⁵, рассказывали совсем другую историю. Унизительную и чужую.

– А кто это с бородкой в военном френче? – спросила Глаша.

– Дзержинский. Феликс Эдмундович. – ответил я, стараясь не сильно отвлекаться от сюжетной линии. – Очень серьёзный дядька.

– Хороший? – спросила Глаша, заглядывая мне в глаза.

– Ты знаешь, тут однозначного ответа быть не может. Одно время он активно поддерживал Троцкого…

– Это того, что ледорубом?

– Да! Но потом изменил свое мнение. Был на очень серьезных государственных постах. Более всего известен как создатель будущего КГБ. Но на мой взгляд, – сказал я, задумавшись: – Много важнее, что Дзержинский инициировал борьбу с детской беспризорностью. А беспризорников после Первой Мировой войны, революции и Гражданской войны было несметное множество. И шанса обрести человеческую жизнь у них почти не было. А советская власть взялась за их социализацию и, ты знаешь, на мой взгляд сделала невозможное.

– Надо же. Расскажешь мне потом поподробнее? – спросила Глафира. Ее всегда волновали вопросы, связанные с детьми и их воспитанием.

Фильм кончился, Зимний взят, Ленин сообщил, что «Геволюция свегшилась», и мы медленно побрели домой, обсуждая увиденное. Глаша попросила меня рассказать подробнее о беспризорниках, Дзержинском и о том, как Россия с этим справилась.

Я, напрягая память и выуживая из ее глубин воспоминания, рассказывал о детских домах, о том, как беспризорников вылавливали и загоняли в них. О самоотверженных людях, которые посвящали свою жизнь перелицовыванию погибающих душ. Ведь эти дети росли, формируя понятия добра и зла, опираясь только на свой далеко не счастливый опыт. Они никому не верили, и благие порывы советской власти сталкивались с их отчаянным сопротивлением. Я вспомнил «Республику ШКИД»¹⁶, Макаренко¹⁷, Сухомлинского¹⁸ и, конечно, Дзержинского.

– Понимаешь, Глашенька, дети получили шанс. Возможность стать человеками. Не все воспользовались этим. Но многие получили настоящую путевку в жизнь. И использовали её на все сто.

– Здорово! Радостно очень. – Глаша посмотрела на меня и спросила: – А почему сейчас, когда есть все возможности, ни учиться, ни развиваться, ни достигать чего-то значимого не хотят?

– Расслабились! Это свойство неразвитых личностей с одной стороны, а с другой – тех, кто не являются человеками. Человекообразные. И те и те при первой возможности избирают путь пуза, путь потребителей. – заключил я и добавил: – Они слились в едином порыве – потреблять, не напрягаясь. Потребление как смысл бытия. И если человекообразные иначе просто не могут, то людям, наделённым душой, но душой несовершенной, очень притягательна философия потребительства. Соблазнительно же, не напрягаясь, ничего не производя, жить всласть. Более того, такова идеология этого мира. И крайне сложно ей противиться. Потому как, что?

– Что? – как эхо повторила Глаша.

– Дерьмо полезно. Миллиарды мух не могут ошибаться. – со смехом ответил я. – Точно такой же механизм используется инфернальными паразитами для распространения идей однополой любви и прочих извращений. Поди разберись что есть зло, а что добро, когда это много лет как норма бытия.

– Ну так-то да… – огорчённо протянула Глаша на самарский манер.

Мы еще немного обсудили похождения Ильича в октябре семнадцатого и зашли выпить кофе в одну милую кондитерскую. Как только сделали заказ и разместились у окошка, мой телефон вздрогнул от короткого жужжания. Пришла смс от одного нудного клиента. Он записался около месяца назад и каждую неделю писал смс с одним и тем же вопросом: «Моя очередь не подошла?» Я, сдерживая ехидство, копипастил свой предыдущий ответ «Срок ожидания приема три месяца».

– Удивительный человек, этот Виктор! – сказал я Глаше в ответ на ее вопросительный взгляд. – Месяц назад записывался и уже, наверное, раз пятый устраивает чат-террор мне. Сейчас будет писать, что он имеет все основания для внеочередного приема.

Не успел я договорить, как телефон снова зажужжал… Пока мы ждали свой заказ, пироженки и кофе, я вступил в переписку. Конечно, я мог его попросту вежливо отфутболить и, возможно, даже заблокировать, но почему-то не делал этого. Глаша говорила, что я всегда терпимее отношусь в мужчинам-клиентам, чем к женщинам. Возможно. Не знаю, но этого наглого типа я не стал блокировать. Переписка шла полным ходом. Глаша искоса поглядывала то на меня, то на экран телефона и улыбалась.

В: Я же написал, что мне надо срочно.

Я: Этого недостаточно для срочного приема.

В: Мне действительно надо срочно. Пойдите навстречу, пожалуйста.

Я: Почему?

В: Что почему?

Я: Почему я должен раздвинуть очередь, отказать кому-то и пропустить Вас раньше тех, кто терпеливо ждет своей очереди?

Прошло пять минут.

В: У Вас на сайте в правилах написано о причинах для срочного приема. Моя ситуация там есть.

Я: Там еще написано, что ее надо описать.

В: Я написал.

Я: Вы просто написали, что надо срочно, и Вам удобно в выходной в час дня.

Я хорошо помнил это письмо, полное чванливости и самоутверждения. Обычно просьбы, написанные в такой форме, уходят в корзину без разговоров, а телефон кидается в особый список, но в этом случае меня что-то останавливало.

В: А этого мало? Раз человек просит, значит нуждается. Значит, у него серьезные проблемы.

Я: Верю. Но к нам все приходят с проблемами.

В: Я не хочу вам писать о своих проблемах заранее. Я хочу проверить ваши способности. Вы их должны доказать.

Я: Мы должны? Вам? Что и сколько?

В: А как вы хотели?

Я: Вам лучше поискать других специалистов. Мы не сможем вам помочь. Всего Вам доброго.

В: Понятно. Вы аферисты. Бог вам судья.

Прошло пять минут.

В: Простите. Я просто в замешательстве. Я не хотел вас обидеть. Не удаляйте меня из очереди, пожалуйста.

Я: Все на усмотрение Глафиры.

Принесли кофе и пироженки.

– Вот зачем ты с ним переписываешься? – спросила Глаша насмешливо. – За стеной самовлюблённости и ханжества никого не слышно. Он тебя не понимает. Ты только злишь его… – заключила Глафира.

– Да понимаю, – недовольно проворчал я, стесняясь собственной бесхарактерности. – Вот честно, не знаю, почему с ним переписываюсь. Ты же меня знаешь, в одной руке топор, в другой – шашка. Хрясь-бжжжик и досвидос. А тут просто мямля какой-то. Может, Боженька что-то хочет для этого муд…

Глаша резко посмотрела на меня.

– …чудака, я имел в виду. – и добавил тихо: – Только на букву «М».

Глаша погрозила мне пальцем.

– Не сквернословь. И не опускайся. Не к лицу это тебе и не к статусу. – сопроводила жест моя напарница. – Ты Божий человек, и не пристало тебе оскорблять кого бы то ни было. Не ходи на поводу у бесов.

Она была права. Спорить и оправдываться смысла не было.

– Господи, прости меня. За то, что поддался раздражению и осудил человека. Во Имя Иисуса Христа! – покаялся я.

Глаша посмотрела на меня и, чувствовалось, что сердце ее начало размягчаться. Я взял ложечку, отломил кусочек пироженки и протянул Глаше.

– Попробуй мою. А я твою попробую. Если ты не против?

Мир был восстановлен, и жизнь вошла в привычное русло. Я для себя определил, что Виктора удалять из списка не стану, а когда придёт очередь, отдам решение на Глашино усмотрение.

Глаша после краткой задумчивости усмотрела. Когда подошла очередь, Виктор был записан, и время было назначено. При записи он, испытывая мое терпение, немного покапризничал, выбирая время и день приема. Попытался предупредить, что может задержаться. Но все его попытки установить свои правила были основательно разрушены и нивелированы моей непробиваемостью. Он меня откровенно раздражал, но я терпел… Спросите почему? Не знаю. Ответ на этот вопрос лежал где-то вне моей юрисдикции. Но самое удивительное, что Виктор мою сдержанность и терпеливость воспринимал как должное. Было понятно, что в его мире иначе не может быть.

Дверь распахнулась, и в приемную вошёл, точнее, вплыл он. Ну и типаж, – подумал я. На просьбу надеть бахилы Виктор глянул на меня, как на надоедливого швейцара. Снисходительно и немного презрительно. Не считая нужным пререкаться с челядью, он с недовольным видом выбрал себе бахилы, уселся на диван и погрузился в свой телефон. Надевать бахилы не стал.

– Наденьте бахилы, пожалуйста! – терпеливо повторил я.

Виктор не удостоил меня вниманием, немного смял бахилы в руке и продолжил что-то читать на экране смартфона. Я повторил свое требование. Он поднял свои ярко синие глаза, обрамлённые не по-мужски длинными ресницами, и сказал:

– Надену. Я обязательно надену. Когда пойду на прием. – с расстановкой и тоном, которым разговаривают с глупыми детьми, ответил Виктор.

– Виктор! Наденьте бахилы. – повторил я, включая во внешне спокойный голос определённые ноты и тембры, которыми крайне редко приходится пользоваться. – Здесь и сейчас!

– Что вы себе позволяете? Командуете здесь, распоряжаетесь. – довольно громко начал Виктор.

Я не дал ему договорить, приложил палец к губам, и указал на дверь в кабинет Глафиры.

– Тише! Идет прием. Ваши возгласы могут помешать Глафире. – спокойно ответил я и добавил. – Бахилы!

Виктор засопел. Недовольно, обиженно. Насупил брови, хотел что-то сказать. Хлесткое, оскорбительное. Чтобы поставить хама на место, но вдруг сник и начал, кряхтя, натягивать наши синенькие в белый горошек весёленькие бахилы. Затем посмотрел на меня с вызовом, как бы вопрошая: – Удовлетворено ли мое плебейско-лакейское естество? Мой внутренний лакей плебейского происхождения был полностью удовлетворен. Но я для себя решил, еще один фортель с его стороны, я за шкирку выставлю его из кабинета. И, может быть, даже дам пенделя. Но это вряд ли. А так хотелось. И не только пендель. А еще в животик прорядить и в ушко…

– Господи! Дай мне Духа сверхъестественного терпения для этого человека. Надеюсь, его приход Тебе действительно нужен. – проговорил я про себя и погрузился в свою книгу.

– Любезнейший! – обратился ко мне барин тоном стареющего бонвивана на курорте в Ницце. – Я хочу знать, умеет ли Глафира решать вопросы?

«Любезнейший». Каков фрукт? Я держался…

– Уважаемый! – ответил я с притворной слащавостью, – На вопросы обычно отвечают, а решают задачи. Как мне кажется.

Я понимал, что мой ответ наверняка выведет его из себя, и ждать всплеска оскорбленного самолюбия смысла не было. Я начал было подниматься со своего места, размышляя о том, как его выносить, когда внутри раздался голос: – Не гони его! Я слегка опешил и снова сел. На удивление мне легко удалось переключить зрение, и я увидел Ангела. Он стоял посреди приемной и своими крыльями загораживал от меня этого чудака. Я кивнул головой, давая понять – команда усвоена и принята к исполнению. Ангел улыбнулся и сложил крылья. Тогда я смог увидеть гостя.

Картинка меня, видавшего всякое, ввела в ступор. На месте, где должен был находиться человек, сидел жирный демон. Он был будто из слизи или гноя. По его телесам все время что-то текло, вниз и вверх, перемещалось и суетилось. Я присмотрелся и увидел, что он весь покрыт мелкими бесенятами, которые сновали по нему с завидным проворством.

Стало стыдно! Я сидел и пререкался с бесом. Более того, хотел его выставить в ручном режиме. Тоже мне бесогон. Фраер. Дешёвый фраер. Так проколоться. И тут меня шарахнула мысль: – А как он вообще сюда попал? Понятно, что где-то во всем этом нагромождении бесовского мусора еще теплилась жалкая душонка, но она совершенно не могла иметь своей воли. И я, не выпадая из духовного мира, спросил у беса:

– Ты чего сюда приперся, хороняка?

Бес ничего не ответил, только грустно кивнул на ангела. Я перевёл взгляд на этого пушистика. Он скромно стоял около двери в кабинет Глаши, будто дожидался своей очереди. Крылья его подрагивали, а на устах блуждала улыбка.

– Дружище! Может пояснишь, что тут происходит? – спросил я у астральной белоснежки. – Не таись, мой свет.

И тут это небесное существо, которое кажется неземным и нежным, своими перышками вводя в заблуждение всякого, кто может его лицезреть, выдало глубоким басом:

– Павел! Отец хочет, чтобы ты разлучил этого человека с этой нечистью.

Слава Богу, что разговор шёл в подпространстве, иначе этот небесный Шаляпин повыносил бы все окна и двери своим голосищем. Упитанный румяный ангел больше походил на подростка из очень благополучной семьи, где были две бабушки. И обе считали, что ребёночек недоедает.

– Понятно! – смиренно ответил я и добавил: – А бедолага-то сам хочет? И вообще он еще что-то может хотеть?

– Не заботься о том, что вне твоей компетенции. – кратко пробасила крылатая душка. – Твоё дело проречь в этот мир Слова от Духа Святого.

– Есть! – сказал я и вскинул руку, отдавая честь, а после обратился к гнойному слизню: – Слышал чудило! Тебе пора! Вон Сам озаботился этим человеком. Смотри, какого посланника прислал. Красавец, блондин, глаза голубые. Настоящий ариец. – начал разглагольствовать я. – Может, сам выйдешь? Прямо тут?

– Не могу! – ответило чудище. – Я к нему проклятием привязан. Уже давно сбежал бы, если бы мог от этого г… на.

– Ну тут без пол-литра не разобраться. – проворчал я. – Пусть Глаша смотрит сначала.

Раздался звук таймера, который возвещал окончание приема. Я вернулся в реальность. Гость сидел, как парализованный, уставившись в одну точку. По моим соображениям, он смотрел туда, где стоял ангел. Выпроводив клиентку, я заглянул к Глафире. Она поманила меня пальцем и попросила закрыть дверь.

– Что там у тебя происходит? Что за бесы, что за ангел? Кто орет? – немного взволнованно спросила Глаша.

– Клиента почти нет. Демон здоровяк. Противный, жуть. Хотел выгнать, но его приволок ангел. – скороговоркой выпалил я.

– Поняла. – задумчиво сказала Глаша. – Значит, орали не здесь. Просто представь – я сижу, разгребаю завалы клиентки, а тут галдеж. А кто басил-то?

– Та то ангел. Видно, раньше у Шаляпина был хранителем. – ответил я, и мы оба прыснули. Тихонько, как мыши, нашедшие заначку хозяйского кота. – Как считаешь, мне сразу с ним заходить?

Глаша призадумалась, помотала головой и вышла в приемную. Осмотрелась и сказала:

– Ну что? Пойдёмте! Уже пора.

Комплексная проблема, понурив голову, покорно встала, бессмысленно крутя головой, вошла в кабинет. Глаша закрыла двери. Присутствия ангела в приемной я не почувствовал. Видно, пошел за подшефным.

Я присел в кресло и стал размышлять. Чудны дела Твои, Господи! Как только я был готов погрузиться в свои думы и осмыслить происходящее, которое однозначно выбивалось из нашей обыденности, как снова почувствовал присутствие. Присмотревшись, я различил и ангела, и беса, стоящих у двери. При этом бес был запеленат в какие-то ленты света. Стоял, покорно понурив голову. Ну или что там у него вместо нее.

– Неужто ты его сам вынул? – спросил я ангела.

– Нет! – заулыбался ангел. – Я его временно изъял, чтобы Глашеньке было с кем поговорить.

– Что-то новенькое. – задумчиво пробормотал я.

Ангел улыбался чему-то ему одному понятному и продолжал выпускать из своей левой руки световой лучик, который медленно превращался в какой-то тягучий, постоянно переливающийся световой канат, и он накладывался петлями на демона одной за другой. Я заметил, что при этом пут на демоне больше не становилась. Было ощущение, что новые кольца света накладываются вместо исчезающих, наложенных ранее.

– А куда исчезают путы? – спросил я, удивленно глядя на эту картинку.

– Тают. – не прекращая улыбаться, ответил он. – Мы не можем вмешиваться с конечным результатом. Это ваш мир. И вы должны тут разбираться сами. Вам Господь дал все для этого.

Я задумался. Его слова мне были понятны. И все как бы обоснованно. Но я знал ситуации, когда ангелы вмешивались и делали это весьма конкретно.

– То, о чем ты сейчас думаешь, были исключительные случаи. – ответил он, читая мои мысли. – Просто Отец не нашёл никого, кто бы исполнил Его волю и прорёк её в этот мир для исполнения. – он, как показалось, грустно и разочарованно вздохнул и добавил: – Вот тогда приходим мы.

Мне показалось, что он не совсем искренен в своём разочаровании. Я хитро посмотрел на него и заулыбался.

– Что-о-о-о? – протянул ангел настороженно.

– Ничего, ничего! – успокоил его я. – Мне просто показалось, что ты радуешься, когда не находится человека, и Боженька поручает вам, крылатым, делать нашу работу.

Я видел, что он смутился. Пухлые щечки стали заливаться розовым, словно под его кожей и вправду текла кровь. Он потупил глаза и, не глядя на меня, ответил:

– Нам действительно немного обидно, что Бог вас, таких несовершенных, таких эгоистичных, таких грешных поставил выше нас.

– Понятно! – ответил я, теряя интерес к разговору.

– Что тебе понятно? – спросил с вызовом ангел.

– На чем Сатана развёл треть твоих братьев. – сказал я, наполнив свои слова жесткостью.

– Кто бы говорил… – возмутился мой собеседник. – Да почти каждый из вас ходит на поводу у бесов.

– Ты прав! Тут не поспоришь. – согласился я. – Но ни один из нас не помнит о том, что когда-то видел Отца, что был Им сотворён, что имел счастье прикоснуться к Нему. Мы приходим в этот мир обнулёнными. А вы отступили от Отца и предали Его, имея величайшее счастье лицезреть Его и купаться в лучах Его славы. Или я что-то путаю?

– Я не предавал Бога никогда! – возмущённо начал было ангел. Но я поднял руку и сказал:

– Не будем о грустном. – и добавил: – Ты кольца-то крути. Не забывай. Вон товарищ уже почти освободился.

Ангел глянул на демона, на котором оставалась всего пара световых колец, и быстро восстановил путы. Ему было стыдно. Да и мне, собственно, тоже. Я знал слабости ангелов, особенно младших чинов, и подленько этим воспользовался.

– Прости меня, друг! – сказал я, обращаясь к ангелу. – Я не хотел тебя обидеть. Просто вы бываете такими снобами, надменными и чванливыми, что иногда хочется вас немного осадить. – И тут же добавил, обращаясь к Отцу: – Отец! Прости мне мою заносчивость и злобливость. Прости, что обидел посланника Твоего, во Имя Иисуса Христа!

Ангел глянул на меня, потом воздел глаза вверх и тоже что-то закурлыкал на своём ангельском языке. Даже всплакнул немного. Я встал, сделал ему шаг навстречу, распахнул объятия, приглашая обняться. Он на мгновение замешкался, а потом ринулся ко мне, и мы обнялись. Стоит заметить, что обнимал он меня одной рукой. Вторая при этом продолжала пеленать демона.

Мерзкий гад от нашей размолвки явно испытывал удовольствие. Он, можно сказать, наслаждался.

– Когда все окончится, и я получу свободу, эту комедию буду рассказывать на бис среди своих. Вот хохоту-то будет. – откровенно потешался он.

– Муть обезьянья! – резко обернулся я на его голос, – Куда я тебя освобожу, ты там даже пискнуть не сможешь.

– Я не понял! – начал было возмущаться бесяра. – Эй, петушара небесный! Это произвол! – прогнусавил он ангелу. – Тебе куда сказали меня отправить?

Я вопросительно посмотрел на ангела. Тот пожал плечами и коротко ответил:

– Папа сказал отпустить!

Я округлил глаза и хотел было возмутиться, но бес меня опередил:

– Да! Да! Давай, начни роптать. Сделай мой день, святоша. – захрюкал он от удовольствия. – Надо же счастье-то какое привалило. В один день увидеть, как бесогон ссорится с ангелом, и он же ропщет на повеление Самого-о-о! – ржало это чучело и тыкало когтистым пальцем в потолок.

Я протянул руку, и из моей ладони вылетел лучик света. Тоненький такой. Можно сказать, тонюсенький. И вонзился этому охламону прямо в пасть. Пасть захлопнулась, и демон как-то судорожно сглотнул и затих. При этом начал злобно вращать глазами. На его отвратительных губищах начала проявляться заплатка, похожая на послеоперационный пластырь. Потом пластырь растворился, а вместе с ним растворился и рот.

– Ты мне теперь почти нравишься! – сказал я, удовлетворенно поглядывая на результаты своего изобретения. – А тебе? – спросил я у ангела.

– Так, точно лучше! – сказал он. – А потом сможет говорить? – тут же обеспокоено спросил ангел.

– Он и сейчас может.

Бес, выпучив глаза, пытался что-то из себя выдавить. Ничего не получалось, и он вопросительно уставился на меня. Впрочем, и ангел тоже.

– Может, может! Но… – добавил я, подняв указательный палец вверх, – Только псалмы и славословия Господу. А еще может покаяться…

– Ха-ха-ха! – совсем не ангельским смехом зашёлся наш пушистик. – А ну прочитай какой-нибудь псалом. – обратился он к демону.

Тот замотал головой и отвернулся.

– Да ладно тебе, нечистый! Хоть попробуй…

– Ну давай вместе – Живущий под кровом Всевышнего, под сенью Всемогущего покоится…¹⁹

У демона проявился рот, и он нараспев начал псалом. Когда дошёл до фразы «говорит Господу», вдруг остановился и было начал:

– Да пошли… – рот его исчез. Мы так и не смогли узнать, куда нам следовало идти. Сказать, что он был зол, ничего не сказать. Бес был в ярости.

Вдруг распахнулась дверь, и вышла Глаша.

– Ну что с вами делать? Галдите, как дети, ей Богу. Ни минуты покоя. Заходите! Все…

Я встал и зашел в двери. Как остальные, не знаю. Потому как, когда я вошёл, все были уже на местах. Демон занял свое место, ангел расположился в уголочке, а я, как всегда, выволок стульчик из закутка и присел в середине кабинета. Сам реципиент, получив некоторую свободу от застарелого соседа, крутил головой и с удивлением рассматривал меня, Глашу и периодически вглядывался в тот угол, где стоял ангел. Он его, конечно, не видел, но длительное соседство с бесом сделало его достаточно чувствительным к происходящему в духовном мире. По крайней мере, в той части, которая касалась его лично. Глаша сосредоточилась. А пока Глафира что-то там свое рассматривает, думаю стоит уделить несколько строк самому гостю.

Виктор был типичный неудачник. Если ему в чем и везло в жизни, то это были женщины. Но не все. А та часть, которая рыдает, глядя сериалы, и часами треплется с подругами по телефону. Есть такой типаж. И поскольку в них всегда есть саккумулированная, нерастраченная любовь и забота, то они готовы отдавать ее первому встречному мужику, который вызывает жалость. Знаете, как облезлому тощему котёнку под дождем. Его всем жалко. Но не все готовы этого блохастого тащить в свой дом. Это потом несчастье растолстеет, обнаглеет, освоится и начнёт гадить, метить и драть обои. А пока оно вызывает жалость. Именно таким был Виктор. Он умел профессионально вызывать жалость и сострадание. А когда понял силу своего таланта, то стал его использовать напропалую. Он вызывал жалость у начальства, у женщин, у детей и даже у продавцов в Пятерочке.

И все бы ничего, если бы Виктор не был жутко похотливым типом. До определенного момента, пока годы позволяли, он довольно успешно окучивал женщин. Был пару раз даже в браке. И оба раза счастливо, пока ему удавалось жалостью удерживать семейные узы. Но флёр несчастного быстро спадал, и начинался быт. Детей, которых он шлепал без остановки, следовало кормить, одевать и учить. По сути, дети становились его конкурентами, даже самая сердобольная тетушка, выбирая между жалостью к супругу и заботой о детях, выбирала детей. Это было несправедливо, с точки зрения Виктора. И, когда требования тащить в дом деньги становились невыносимыми, он просто уходил. Гордо! С высоко поднятой головой! Обиженный, но не покорённый.

При этом Виктор создал себе романтичный образ. Он отпустил волосы, за которыми тщательно ухаживал. Несмотря на серьёзную лысину, которую скрыть после сорока было уже невозможно, он завязывал чёрной резинкой хвост, а лысину прикрывал кепками, беретами, шляпами и прочими головными уборами. Которые, к слову, не имел привычки снимать в помещениях. Это было частью его образа вместе с ухоженной бородкой и маленькими очками. Следует отметить, что очки не были солнцезащитными. Это были обычные очки, в которые он вставил стёкла с нулевыми диоптриями. Одевался Виктор очень скромно. Вся его одежда была в стиле милитари, и это тоже будоражило женское воображение.

После пятидесяти наш герой понял, что женщинам он все также нравится, но вот дать им уже ничего не мог. Если раньше, пока были силы, все свои недостатки Виктор компенсировал добротным сексом, и женщины какое-то время мирились с его никчёмностью, то с годами пыл угас. Остался только богатый опыт. А его к делу не пришьёшь.

Безусловно, женщины идут и на более странные мезальянсы, но рано или поздно ничем не подкрепляемые отношения безоговорочно разваливаются. Поскольку Виктору была необходима та, которая будет о нем заботиться, он постоянно искал решения. Молодых девушек он избегал. Понимал, что нужна либо потенция, либо деньги. Ни того, ни другого у него не было. Стареющие мадам, где можно было как-то пропетлять и удержаться на жалости, были хорошим вариантом. Но от одной мысли удовлетворять их страсти без потенции ему было не по себе. Виктор не ханжа. Мог хоть как достучаться до сердца дамы и сделать ее счастливой, но этот вариант откладывал на потом. Потому как верил в свою звезду.

И звёзды сошлись! Он встретил прекрасную женщину Светлану. Одинокая, госслужащая, на хорошем посту, в меру интересная, дом полная чаша. Живёт одна с дочкой тринадцати лет. Внешне не королева, конечно. Скорее мышь серая. Но одевается со вкусом, и Виктору было с ней не стыдно выходить в свет. Виктор влился в ее жизнь, как горячий нож в масло. Его откровения об импотенции, поданные в правильном ключе, вызвали дополнительный прилив жалости и вкупе с рассказами о тяжелой судьбе непризнанного гения сделали свое дело. А дело двигалось к свадьбе. Более того, Светлана очень переживала, что ее доченька встретит в штыки ухажера, но все получилось совершенно наоборот. Виктор сумел найти ключики к сердцу ребенка, и, когда он перебрался в их дом, девочка души в Викторе не чаяла.

***

– Павел! У Виктора серьезное подселение. Не мог бы ты помолиться о нем? – сказала Глаша, выныривая из одной ей ведомых далей.

– Ох, с удовольствием. – ответил я и, повернувшись к Виктору, хотел задать дежурный вопрос о его готовности и желании…

– А кто такая Алла? – вдруг спросила Глаша, глядя на пожёванного бонвивана и останавливая меня жестом.

– Это дочь моей будущей жены. – тихим голосом ответил Виктор, сведя глаза к носу.

– Сколько ей лет?

– Тринадцать. – как-то с вызовом ответил престарелый бездельник.

– То есть вы планируете склонить эту девочку к тайному сожительству? – холодным тоном без единой эмоции спросила Глафира.

Я буквально почувствовал, как выдохнул ангел в углу. Выдохнул и расслабился. Я мгновенно переключил зрение и уставился на пушистого посланника Небес.

– Почему ты молчал? – грозно спросил я, глядя в его глаза. – Зачем весь этот цирк?

– Я не мог вмешиваться напрямую. – ответил он, с достоинством расправляя крылья. – Все, что было в моей власти, это надоумить этого людя прийти к вам. Все остальное было бы нарушением закона и вмешательством надприродных сил в канву бытия. Бог отдал этот мир вам. А вы его отдали на откуп диаволу. Так что как-то сами…

Мне показалось, что в словах ангела прозвучали обида и раздражение. Но это вряд ли… Он же ангел.

Я вернулся и услышал окончание Глашиного монолога:

– … неужели вы не верите в воздаяние за всякий грех? Неужели вы думаете, что Бог не читает ваших мыслей? Он даже сейчас смотрит на вас! – говорила Глаша, вколачивая каждое слово в голову этого несчастья. Опасного, следует признать, несчастья. И в конце добавила: – Во Имя Иисуса Христа, я запрещаю вам даже помышлять о совращении этого дитя. – выпалила она и перевела взгляд на меня. – Давай! Можешь у него даже не спрашивать, что он хочет. Здесь другие законы работают.

– Лучше было бы ему, если бы мельничный жёрнов повесили ему на шею и бросили его в море, нежели, чтобы он соблазнил одного из малых сих²⁰. – проговорил я слова Писания. И, обернувшись к Виктору, немного не рассчитав силы, выдал слова молитвы.

Виктора начало загибать. Он опустил голову к коленям и принял противоестественную позу. Вдруг голова его стала выворачиваться, и мне пришлось переключать зрение. Картинка, открывшаяся мне, почему-то напомнила полотна Иеронима Босха²¹. Гнойный бес стоял над склоненным телом и давил своими лапищами на какие-то нервные центры этому несчастному. При этом белоснежный пушистик равнодушно взирал на разворачивающуюся трагедию. Просто стоял и смотрел. Как таксист с привокзальной площади на носящихся мимо пассажиров. Философски. Мне стало не до выяснений отношений с ангелами.

– Во Имя Иисуса Христа, дух нечистый, я запрещаю тебе убивать его! – выпалил я и добавил на древнем давно забытом языке что-то вроде: – Я лишаю тебе власти над его душой, разумом и плотью. Пошёл вон от него!

Бес ослабил хватку и посмотрел на меня.

– Да кому он нужен? – проворчал демон своей пастью. – Он же хуже животного. В нем нет смысла.

– А кто тебе дал право судить и распоряжаться, обезьяна? – спросил я строго.

– Он! – просто ответил бес и ткнул своим когтистым пальцем в тушку Виктора. Виктор при этом скрючился еще больше и затрясся, как от удара током.