Андрей Белый
Гоголь
I
Самая родная, нам близкая, очаровывающая душу и все же далекая, все еще не ясная для нас песня – песня Гоголя.
И самый страшный, за сердце хватающий смех, звучащий, будто смех с погоста, и все же тревожащий нас, будто и мы мертвецы, – смех мертвеца, смех Гоголя!
«Затянутая вдали песня, пропадающий далече колокольный звон… горизонт без конца… Русь, Русь!» (Мертвые души) и тут же, строкой выше – в
«полях неоглядных» «солдат верхом на лошади, везущий зеленый ящик с свинцовым горохом и подписью „такой-то артиллерийской батареи“»
(Мертвые души). Два зрения, две мысли; но и два творческих желания; и вот одно:
«Облечь ее в месячную чудную ночь и ее серебряное сияние, и в теплое роскошное дыхание юга. Облить ее сверкающим потоком солнечных ярких лучей, и да исполнится она нестерпимого блеска»
(Размышление «pro domo sua»
1
«pro domo sua»
(латин.)
– по поводу себя, для себя, в свою пользу.
по поводу ненаписанной драмы). А другое желание заключалось в том, чтобы «дернуть» эдак многотомную историю Малороссии без всяких данных на это.
«Глаза… с пением вторгавшиеся в душу»
(Вий). Всадник,
«отдающийся»
(вместо отражающийся) в водах (Страшная месть). «Полночное сиянье…
дымилось
по земле» (Вий). «Рубины уст…
прикипали…
к сердцу» (Вий).
«Блистательная
песня соловья» (Майская ночь). «Волосы, будто
светло-серый туман»
(Страшная месть). «Дева светится сквозь воду,
как будто бы сквозь стеклянную рубашку»
(Страшная месть).
«Из глаз вытягиваются клещи»
(Страшная месть).
«Девушки… в белых, как убранный ландышами луг, рубашках»
и с телами,
«сваянными из облаков»,
так что тела просвечивали месяцем (Майская ночь). Быть может, чрез миг
ландышевая
белизна их рубашек станет
стеклянной
водой, проструится ручьем, а ручей изойдет дымом или оборвется над камнем пылью у Гоголя, как валится у него серой пылью вода (Страшная месть), чтобы потом засеребриться, как
волчья шерсть
(Страшная месть), или под веслами сверкнуть,
«как из-под огнива, огнем»
(Страшная месть).
Что за образы? Из каких невозможностей они созданы? Все перемешано в них: цвета, ароматы, звуки. Где есть смелее сравнения, где художественная правда невероятней? Бедные символисты: еще доселе упрекает их критика за
«голубые звуки»:
но найдите мне у Верлёна, Рембо, Бодлера образы, которые были бы столь невероятны по своей смелости, как у Гоголя. Нет, вы не найдете их: а между тем Гоголя читают и не видят, не видят доселе, что нет в словаре у нас слова, чтобы назвать Гоголя; нет у нас способов измерить все возможности, им исчерпанные: мы еще не знаем, что такое Гоголь; и хотя не видим мы его подлинного, все же творчество Гоголя, хотя и суженное нашей убогой восприимчивостью, ближе нам всех писателей русских XIX столетия.
Что за слог!
Глаза у него с пением вторгаются в душу, а то вытягиваются клещами, волосы развеваются в бледно-серый туман, вода – в серую пыль; а то вода становится стеклянной рубашкой, отороченной волчьей шерстью – сиянием. На каждой странице, почти в каждой фразе перехождение границ того, что есть какой-то новый мир, вырастающий из души в
«океанах благоуханий»
(Майская ночь), в
«потопах радости и света»
(Вий), в
«вихре веселья»
(Вий). Из этих вихрей, потопов и океанов, когда деревья; шепчут свою
«пьяную молвь»
(Пропавшая грамота), когда в экстазе человек. Как и птица, летит…
«и казалось… вылетит из мира»)
(Страшная месть), рождались песни Гоголя; тогда хотелось ему песню свою
«облечь… в месячную чудную ночь… и облить ее сверкающим потоком солнечных ярких лучей, и да исполнится она нестерпимого блеска.»
(из «Набросков» Гоголя). И Гоголь начинал свое мироздание: в глубине души его – рождалось новое пространство, какого не знаем мы; в потопах блаженства, в вихрях чувств извергалась лава творчества, застывая «высоковерхими» горами, зацветая лесами, лугами, сверкая прудами: и те горы – не горы: «не задорное ли море выбежало из берегов, вскинуло вихрем безобразные волны, и они, окаменев, остались неподвижными в воздухе» (Страшная �
Bu ve 399 TRY karşılığında 2 kitap daha