Kitabı oku: «Театр «Глобус». Роман», sayfa 2
Глава 4. Коля Душейкин
– Гуляем, празднуем ангажемент? – раздался над ухом резкий голос.
Крат вздрогнул, над ними возвышался пьяный собрат по цеху, актёр Коля Душейкин. Нервный, голодный, он способен напасть на чужую пищу. По счастью Дол уже стирал с тарелки следы котлет хлебной корочкой.
– Вкуснотища! Не какая-то поддельная еда, а натуральная химия! – провозгласил Дол на публику.
– Гуляем, значит?! Котлетки кушаем, а долги не возвращаем? – Душейкин от несправедливости задрожал, как от студёного ветра.
– Что ещё за долги? Ты сам всем должен, а тебе должны психиатры… помочь, Дуся! Я это имею в виду.
– Эх ты! – Душейкин сощурился, словно прицелился разглядеть микроскопическую душу Дола. – Все вы, подпольные алкоголики, рассчитываете на то, что открытый, честный алкоголик Николай Душейкин сильно забывчивый! Да? Нет, господа нехорошие!
Он сокрушённо покачал головой и принялся обличать и Дола, и местное человечество большими треснутыми губами. Говорить ему было больно, и тем весомее звучали его слова.
– Порядочный алкоголик Душейкин пьёт не потому, что ему пить хочется, а потому что он обиды растворяет. И один из моих обидчиков – ты, Дол! – так он завершил свою горячую речь.
– Да за что я угодил в этот чёрный список?! Опомнись, Коля!
– А вот за что. Слушай внимательно. Вчера я разбирал домашний архив и нашёл под диваном записную книжку, в которой записано: такого-то числа такого месяца, такого года, ровно одиннадцать лет назад, прошу заметить, некто Дол взял у меня сто рублей. С учётом грянувшей затем деноминации, получается рубль, всего один рупь! Но с учётом длительной последующей инфляции, ты задолжал мне три рубля, Дол! Слышишь ли ты меня?! – Коля постучал по столу костяшками синеватых пальцев.
– Уймись, путаный человек! – с вынужденным добродушием ответил Дол. – Через пару недель в том же самом ветхом году я вернул тебе деньги, но ты почему-то не занёс это в свою книжку!
«Деньги» – это «день гибели», – расшифровал Крат.
– Потому что ты не вернул! – закричал Душейкин диким голосом.
– Потише там, – издали скомандовала повариха.
Эхо трижды прокатило её голос. Быть может, она застала прежнюю, заводскую пору: густой пар из котлов, стук на разделочных столах, бодрые голоса в зале: «Петя, я занял очередь, а ты займи столик!» На что Петя с привычной радостью житейской правоты ответно кричал в человеческом лесу: «Занял уже! Возьми мне двойную порцию: я сегодня остаюсь на сверх-урочку». «Ага, значит, Нинка-технолог тоже в ночь пойдёт?» – с трудовым зубоскальством откликался товарищ. Ничего этого больше нет, исчезли те голоса, тот общественно-трудовой люд.
Трое сутулых, что давеча питались, покинули зал; зрители исчезли, но Душейкин эмоций и жестов не угасил. Тогда Дол вложил в его ладонь четыре копейки. С шипящим презрением Дуся рассеял монетки между столов – стоп, нет, и тут же бросился их подбирать и бормотать, что ему пригодятся всякие средства и нечего гордиться, надо смиренно собрать монетки. Двое друзей тем временем вышли на улицу.
– Мы все оказались на краю, – сказал Крат, который после позитивного эксперимента остро нуждался в правдивых интонациях. – Коля опередил нас на шаг и оказался ближе к предпоследней черте.
Вышел Коля Душейкин. Точно балерун после пробежки, он застыл на пустыре, вслушиваясь разом во все стороны, потому как пьяница это чуткий приёмник питьевого шанса.
– В алкоголизме что привлекает, – оценил стойку Душейкина Крат, – ясная и доступная цель в жизни. Трезвость пустынна и длинна, словно казённый коридор, а для пьяницы смысл жизни разливают в посуду. Какая милая, утешительная конкретность!
– Аппетитно высказываешься, прямо хоть сейчас принял бы маленько, – облизнулся Дол.
– Здесь одно плохо, – перебил его Крат.
– Что?
– Обман. Когда истина слишком проста, когда её можно пить или цитировать, она, скорее всего, обман.
– Ну вот, начал хорошо, а завершил, как всегда. Во времена Кризиса надо смешно жить. Больше нам ничего не осталось. Ты в последние дни отчего-то не ворчал. Опять начал?
Глава 5. Сценарий
Котельная встретила их гулом тяги: уходя, они открыли заслонку, чтобы табачный дух вылетел в трубу. Их жилище представляло собой домик из силикатного кирпича с одним окошком на уровне лба и с непомерной металлической трубой над крышей. Дол как-то залезал на самый верх трубы, чтобы оттуда помахать рукой и крикнуть: «Привет, Земля-а!»
Перед котельной не то чтобы росли, а нехотя стояли два инвалидных дерева. Между ними на верёвке обычно сушилась постирушка Крата, которая порой надувалась или вздымалась… В студёную пору его одежда и постель сушились в помещении, возле котла, гудящего синим пламенем. Дол, к слову сказать, не любил хозяйские хлопоты; грязное бельё он по случаю брал с собой на свидание, если та была доброй женщиной.
Силикатные стены их жилища были изукрашены автографами гостей и помадными набросками. Крат не любил пестроту, но голая кладка серого кирпича была ещё более скучным зрелищем, и он тоже приветствовал наброски художников, изречения болтунов и росчерки нетрезвых женщин.
Дол первым делом подошёл к висящему календарю и оторвал день: 13 мая.
– Рано рвёшь, день-то ещё не прожит, – заметил Крат с койки.
– Обед съели – день прошёл, – по-солдатски ответил Дол.
– И что мы будем делать? – Крат спросил не шевелясь.
– Читать пьесу.
– Валяй вслух, только без лишних интонаций, без МХАТа, пожалуйста.
– А почему я? – заупрямился Дол.
– Читай, человек-заусенец!
– Тогда ты слушай и вникай, а я буду только читать.
Дол откашлялся и начал: «В столичном Дворце культуры проводится конкурс доброты Рыцарь Человечности».
– Погоди, это комедия? – Крат уставился в давно знакомый грязный потолок, похожий на карту другой планеты.
– Не перебивай.
«В финал конкурса вышли два друга: Первый и Второй».
– Два трупа? – переспросил Крат.
– Два друга! Каждый из них норовит получить от умирающего завещание на квартиру.
– Погоди, тогда получается три персонажа. Кто же будет играть больного? – заметил Крат.
– Да замолчи ты, я ж читаю!
– А я вникаю.
– Вот и молчи.
«Сцена первая. Занавес подымается…»
– Подымается или поднимается? – спросил Крат.
– Занавес? Поднимается. Чёрт возьми, я забываю, что волоса подымаются, а занавес поднимается. На самом деле у нас он раздвигается… после замены механизма; я привыкнуть никак не могу. Итак… «Посреди сцены стоит железная кровать, под нею виднеется ночная утка».
– Хорошо сказано «виднеется», – вновь не удержался Крат.
– Слушай! – отбрил его Дол и продолжил. – «На кровати в позе покойника лежит больной, накрытый простынёй до подбородка, его лицо обращено вверх, он говорит, не раскрывая рта, его голос звучит из динамиков: «Никому я не нужен, – произносит больной уныло. – Все ждут, когда я околею и освобожу квартиру. Прощай, солнце! Ты светишь только здоровым, а больные должны заранее привыкать к темноте и одиночеству».
Входит Первый: Почтеннейший, случайно я услышал вашу мечту о солнце, вынести вас на улицу?
Вбегает Второй: Не слушайте его, он хочет вынести вас отсюда!
Больной: Ага, это больше похоже на правду.
Второй: Я всегда говорю правду.
Больной: Полегче, порядочный человек не осмелится так сказать о себе.
Первый: Вот именно, вы правы. Я, например, такого о себе не сказал бы.
Больной: Ты тоже врун, только робкий.
Второй: Он вообще никудышный врун. Уж я-то знаю: мы с ним закадычные друзья.
Больной: Догадываюсь.
Первый: Я пришёл помочь, а он пришёл мне помешать. Я искренно хочу помочь, несмотря на то, что мне это сильно вредит. Если кому помогу, так на меня его беда и перейдёт.
Больной: Беда – заразная вещь. Ты самоотверженный парень!
Первый: Мне скромность не позволяет с вами согласиться.
Больной: Вот и дай своему дружку в морду, чтобы не мешал тебе помогать мне.
Второй: Пусть только попробует! Я тоже не отрекусь от своего права творить добро.
Больной: И ты двинь ему в рыло, чтобы он тебе не мешал творить добро. Если возник вопрос о человечности, надо стоять насмерть! Даже кровному брату не уступай места возле постели умирающего!
– Интересная пьеса, – заметил Крат. – Сумасшедший писал.
– Не перебивай, у меня и так мозги в дрёму погружаются.
– Читай дальше.
«Двое отходят от койки в сторону зрителей. Занавес за ними опускается. Они стоят на авансцене, их разговор звучит очень громко.
Первый: Ты что делаешь, гад?! Мы же договорились, что оба работаем на меня, а когда он квартиру мне отпишет, мы её продадим пополам.
Второй: Я не верю тебе.
Первый: Почему?
Второй: Потому что ты решил жениться!
Первый: Кто тебе сказал?
Второй: Твоя невеста, кто!
Первый: Да ты какой-то слишком доверчивый! Я просто так ей сказал. Я, чего дурак – жениться?! Просто так ей обещал и всё. Сидели, молчали, надо было что-то сказать.
В динамиках звучит хихиканье больного.
Второй: Слышишь? Есть такой род подлецов, что всегда смеются. Не смешно, а они смеются. Звуковая маска такая.
Первый: Не от веселья он смеётся, от злорадства. Давай бросим его, пусть подыхает без нас.
Второй: А квартира? Ты не обижайся, но я буду работать на себя. Может, я тоже хочу жениться. Ты победишь – твоя хата. А коли я, стало быть, моя. Ты только скажи искренно, от всего сердца, что не обидишься.
Первый: Ладно, не буду. И ты не дуйся, чуть что.
Второй: Правильно.
«Сцена вторая»… – читает Дол, но Крат не слышит, уснул – провалился в промежуток между словами и уснул. Дол положил листы на застеленный газетами стол и лёг на железную кровать с прогнутыми ножными прутьями. Ветер подцепил дверь и отворил её. Смеркающимся глазом Дол увидел маленький пылевой вихрь на пятачке перед котельной. Дверь скрипела, но вставать сытому человеку лень, да и незачем, и вообще… вредно. И тоже уснул.
Глава 6. Санёк-Огонёк
– Вставайте скорей, вставайте, я пришёл! – повторял кто-то беспокойный, по другую сторону сна.
Сначала по комнате метался его голос, потом затопали ноги, потом он стал весь плотный и вовсю шумный, задвигал стулом. Они подняли веки.
Гость поставил на стол крупную бутылку, блестящую, как мокрая ягода. Друзья подсели к столу. Дол смело посмотрел на бутыль и потрогал её. Крат не так был весел, хотя и рад, что сон оборвался. Жуть ему снилась: длинного-длинного Дола он распиливал на розовые круги, на стейки. Во сне было темно, там висели в гардеробе плащи, и промеж одежды шныряли фигуры с шахтёрскими фонарями на лбу… хорошо, что ничего этого нет. И всё же ему стыдно было смотреть на друга, а Дол, вполне целый, живо блестел глазами.
– Чем занимаешься, Сань? – спросил Дол, ставя три стакана на несвежую газету, при этом точно закрывая донышками стаканов лица трёх депутатов.
– Трезвый хожу, с ума схожу, – ответил гость.
– А нам Дупа предложил спектарь на двоих! – похвастался Дол.
– Погоди, я сыму, а то в плаще ничего не соображаю, – гость стащил с себя плащ и оказался в нижней майке с узкими лямками.
– Ты чего, опять из дома сбежал? – спросил Крат.
– От страху чуть не окочурился.
Саша Посольский по кличке Санёк-Огонёк был тут своим человеком. Когда поругается с женой, просит политического убежища в котельной. Он тоже театральный работник – монтировщик и механик сцены, недавно отправленный в неурочный отпуск.
– Какой спектарь? Там декорации надо ставить? – с надеждой спросил гость.
– Ты сначала просвети нас, какой у тебя напиток, – опередил гостя Дол.
– Спирт кондитерский.
– О! Кондитерский, значит, нежный. Для женщин и детей.
– Что у тебя дома-то стряслось? – спросил Крат, вставая. – И когда ты разведёшься по-людски?
– То не жена испугала меня, братцы. Сейчас расскажу. – Саша Посольский сел за стол. – Короче, прихожу домой полчаса назад. Утром выходил к одному типу денег занять, ну и вернулся ни с чем. Решил побриться, снял рубашку, включил воду… слышу мужские голоса. Бывает, что трубы издают подобные звуки. Я прислушался, а там смеются. Так, думаю, Катька дружков навела. Выхожу в коридор – Катькиных ботинок нет. Где ж она, и что там за мужики? Вхожу резко в комнату – вижу, братцы, стоит посреди комнаты телевизор, стоит на тонких ножках напротив зеркала и сам себе показывает передачу на полную громкость. Я подкрадываюсь, а он как рявкнет: «Уйди отсюда!» Вот тут я остолбенел! Хватаю пульт, а какой-то герой оттуда, с экрана, кричит: «Убери руку, паскуда! Никто не вправе отключать чужое сознание!»
– Надо было из розетки шнур выдернуть! – подосадовал Крат.
– Да я так испугался, что схватил плащ и к вам не чуя ног.
– Санёк, успокойся, это вирус, – вмешался Дол. – Они во всех микрочипах, везде, даже в чайниках.
– Даже в людях, – добавил Крат.
– В людях-то само собой! – со знанием дела поддержал Дол.
– Катька наш телек избаловала, – пожаловался гость. – Целыми сутками смотрит всякую муру. Сколько раз уже ссорились. Мне спать пора, а она смотрит свой бесконечный «Дом флирта» и поскуливает, как собачка.
– Женщинам флирт самое главное, – вспомнил нечто своё Крат. – Флирт это вид отношений, где женщины виртуозы. А что любовь? Семейная любовь это обыкновенное родство. Женщине приедается. Она мечтает о флирте, чтобы её домогались и чтобы она властью над мужчинами наслаждалась. Тогда все струнки в ней звенят, она счастливо волнуется и гордится собой. Замужняя женщина тоже требует, чтобы в семейные отношения муж привносил как можно больше ухаживания, чтобы дарил цветы и подарки, водил на вечеринки, развлекал и старался угодить. Это она величает «романтикой», – заключил Крат, освободившийся, наконец, от обязанности быть позитивным.
– Как мне домой-то вернуться, я же боюсь! – опомнился гость.
– Выпьешь – вернёшься, – махнул рукой Дол. – Лучше поведай, Санёк, где ты раздобыл такой славный пузырь?
– У Катьки стащил. За обувным ящиком прятала. Вчера хвасталась, будто некая подружка получила выход на кондитерский спирт. …Так это, правда, вирусы в телевизоре и ничего больше?
– Правда, успокойся.
– А я-то думал… даже не знаю, что думал, – Саня облегчённо вздохнул и с одобрением проследил, как Дол разливает напиток, – тогда выпьем за Бог с нами и чип с ними!
Санёк-Огонёк любил трафаретные фразы: «я к вам пришёл навеки поселиться», «люди такие вредные, что даже повеситься не дадут», «чего сидишь, лучше ляг». А также периодически заболевал каким-нибудь словом, без которого не мог обойтись. Очень долго в нём жило слово «необузданный». «У меня в детстве были необузданные бородавки». Или выражение «как из пушки» – «спать хочу как из пушки». Свою самобытность и особое место под солнцем он доказывал маленьким творчеством и вместо выражения «более-менее» применял «менее-более». Впрочем, это не мешало ему быть милым человеком.
Выпили, задумались. Задумались сразу обо всём, задумались не мыслью, а душевным вслушиванием в состояние жизни, только прибавили к ней резкий вкус напитка. Гость улыбнулся.
– Мне жена говорит, что «стопка» от слова стоп. А я говорю: от слова «сто» и ещё «опка»!
– Молодец! – преувеличенно развеселился Дол и процитировал кого-то: – Слово «алкоголь» происходит от двух славянских корней: алкать и голь, то есть пища бедных.
Выпили по третьей, после чего к Саньку вернулся цвет лица.
– Так что же предложил вам Дупа? Колитесь. Ведь у него и труппы не осталось, только труппный запах. Но мне главное, чтобы декорации ставить. В «Рассвете над Парижем» я за час эйфелеву башню собирал. Было время богатырей сцены! Не то что нынче, убогий минимализм: сортир и мешковина.
– Что ты, Санёк, чем хуже театр, тем мощней декорации, – заметил Дол.
– Короче, – перебил его Саня, – все пьют за искусство, а мы выпьем за декорации!
– За алкоголизм во всём мире! – подытожил Дол.
Друзья провели за столом два часа, вспоминая театральное былое с чувством пережитой опасности, как вспоминают войну фронтовики. Солнце покраснело и стало прятаться. В соседнем дворе завыла собака. Напиток иссяк. Они только разогрелись пить, а бутыль опустела.
Дол вскочил, хлопнул себя по лбу.
– Чуть не забыл: меня ж Генриетта просила зайти к ней вечером.
– Чем больше женщин, тем жизнь грустней, – Санёк усмехнулся, он порядком окосел, и, видимо, не ощущал своего лица, поскольку оно выражало нечто без его ведома.
Глава 7. Мы согласны
Дама с указанным именем, Генриетта Аркадиевна, когда-то вела курсы театральной пластики, потом – дикции. Дупа, который лет десять назад служил в министерстве культуры и курировал театры, закрыл её курсы, вследствие чего она, статная, педагогически властная, с крупными чертами лица, с тяжёлым пучком на темени, продаёт в «Глобусе» билеты. При встрече с Дупой она отворачивается, а тот нарочно заглядывает в кассу и спрашивает про дела-делишки.
Пожилая Генриетта Аркадьевна влюблялась в молодые таланты, как школьница. Нет, куда более страстно и для самолюбия мучительно. Несчастная одинокая женщина за лживые сексуальные старания по системе Станиславского готова была накормить и напоить актёра, а у него двойное пузо. Все таланты перегостили у неё по разу, и начался второй круг. Пожалуй, только Крата миновал этот эротический ужастик.
Санёк и Крат уговаривали полового посланца сразу, авансом, вынести от неё поллитровку, но Дол мрачно, со скорбной гордостью героя, которого партизанский отряд отправляет во вражескую канализацию, отмахивался.
– Раньше утра мне не выйти. Утром опохмелиться принесу, а сейчас решайте свои проблемы сами.
Крат не любил прислуживать алкогольному червячку. Он разозлился на себя и нарочно лёг, заложив руки под затылок, дескать, не пойду таскаться по людям с подлой улыбкой и надеждой на угощение. Санёк-Огонёк, напротив, отправился таскаться, потому что спать ему не хотелось, а выпить хотелось, и много энергии просилось в нём израсходоваться.
– Пойду обрадую кого-нибудь своей персоной, – сказал и скрылся в сумерках.
Так никто сценария и не дочитал.
Ранним утром, когда свет был ещё робким и словно подглядывал в окошко, Крат проснулся вполне довольный собой, поскольку вечером проявил разумность, ни совесть, ни голова не болели. Его разбудила птичка, тонким голосом напоминавшая о себе.
После рассвета шатко ввалился в котельную Дол. Сразу было видно, что он долго всматривался в бездну и приобрёл гибельный, запретный для человека опыт. Уныние глядело из его лица, тьма сидела в ноздрях, губы высохли.
Крат с пониманием и всё же с удивлением посмотрел на друга, покачал головой.
Дол направился к чайнику, попил из горлышка, подышал. Давленным хриплым голосом произнёс адскую формулу:
– Людоедская половая сила! Женщины нас рожают, чтобы потом всю жизнь запихивать обратно. Ты прочитал сценарий?
– Нет, а ты?
– Прочти хоть сейчас, лежебока, – произнося слова, Дол морщился, будто проглатывал нежеваные сухари.
– Незачем. Мы и так задолжали Дупе рубль: скажем, что согласны, – сурово успокоил Крат.
В полдень Дупа встретил их давно отработанной улыбкой китайского дракона – кончик языка выглядывает из жирных губ. Потом несколько посерьёзнел, оценив состояние Долговязого.
– Ну, как пьеска, разбойники?
– Пьеса передовая, стильная. Мы берёмся, – отчеканил Крат.
– А ты, длинный, обожди в коридоре, здесь кондиционер не работает: нечем выветрить триумф, которым от тебя несёт за версту.
– Вот не надо про алкоголизм! Я пью-то всего раз в месяц, – защитился Дол, не уточнив, что это длится 3 недели.
На выходе из кабинета Дол суфлёрским шёпотом обратился к товарищу: «Не продешеви!»
Дупа и Крат сошлись на том, что оба актёра получат за спектарь по сорок пять рублей, если без крови, или по семьдесят, если прольётся кровь.
– Днесь настало четырнадцатое мая. Премьера состоится не хай девятнадцатого, – прикинул Дупа. – Пяти дней хватит вашим светлым головам, чтобы заполнить пропуски в сценарии. Хватит, по глазам вижу. А я закажу афишу.
Двое пожали друг другу руки – одна была вялая и большая, другая средняя и крепкая. После рукопожатия Крат обнаружил в своей ладони металлический рубль.
А не такой он всё же гад, – сказал себе Крат.
– Ты всё-таки позови на минуту своего молочного брата, – главреж мотнул тяжёлой головой в сторону дверей.
После визита в «Глобус» друзья отвернулись друг от друга. Обсуждая пропущенные в пьесе эпизоды, они ссорились. Дол призывал работать в самом грубом и дешёвом ключе, который называется «конфликт». Крат норовил воспользоваться пьесой, чтобы публично задаться вопросом о пустоте и скудости нашей жизни.
– Дупа хочет ругани, и публика это любит, – настаивал Дол.
– Мы уже ругаемся, – заметил Крат.
– Нет, мы обсуждаем спектарь.
– Нет, уже ругаемся, – как обычно упрямился в определениях Крат. – Мы должны сделать умную пьесу о нашем времени, об одураченных людях, об униженной правде.
– К чёрту людей! К чёрту правду! – выкрикнул броский на жесты и слова Дол. – Нужен эпатаж. В искусстве нельзя быть мямлей.
Крата кольнули эти слова: он заподозрил, что Дол с Дупой вступили в сепаратный сговор. Дупа через Дола готовит некую сценическую провокацию. Фраза про мямлю была, несомненно, Дупина и, возможно, была сказана в адрес Крата. «Не стоит копаться в мелочах», – одёрнул себя Крат, преодолев неприязнь к другу. Он задумался об авторе пьески. Похоже, сочинил её Дупа, Жабий Царь. В пользу этой догадки говорили некоторые словечки и лакуны в сюжете, неизбежные, ибо Дупа всё же не драматург. Тогда получается, что пьеса не простая, он вложил в неё какой-то свой интерес, иначе ему просто не стоило браться за перо. Сейчас трагедию или хоть комедию заказать – всего десять рублей. Интересно, чьё имя будет стоять на афише? И что хитрой жабе понадобилось?
У Крата с Долом ничего не сочинялось. Решили сделать ставку на кураж и сценическую неотвратимость. Когда сценическая неотвратимость берёт артиста за шкирку, когда в него вонзаются полтыщи пар глаз, тогда из его натуры выдавливается экспромт. А если зацепить кураж (это когда наполняешься чувством свободы и мастерства, и похваляешься этим), тогда зал будет очарован.
