Kitabı oku: «Веселья жизни скрылся легкий дым. Рассказы для девушек среднего возраста», sayfa 6

Срочно захотелось самому поглядеть. Оседлали мотоцикл. Но лучше бы не ездил. Ещё не подъехали к открытому месту, а уж сквозь деревья стала видна красная крыша буржуйского дома, целёхонькая. Рядом, в паре сотен шагов, на краю оврага, который служил границей полигона, действительно было много военных, несколько совсем свежих воронок разглядывающих, и в отдалении сапёр ходил с миноискателем. Нет высшей справедливости на этом свете!

Пьянка, как и всё в этой жизни, когда-нибудь заканчивается. У кого деньги кончаются, у кого – здоровье, кто-то сам кончается вместе с пьянкой, а кого какие-то обстоятельства заставляют, вроде жены. К Мише все эти причины никакого отношения не имели. Поэтому он пил уже вторую неделю. Хотя надо бы в самый последний раз напиться и всё забыть. Но никак не получалось. Как протрезвеешь – сразу вспоминаешь, прямо перед глазами стоит буржуй проклятый и смеётся, гад. Правда, как выпьешь – ещё хуже. Вот и приходится до беспамятства набираться.

Тут ненароком, ниоткуда, приехал или пришёл его бывший односельчанин, старый дружок Илья, с которым они давным-давно ходили на зону по мучному делу. Откуда он взялся, никому не известно, а сам он ничего не рассказывал. Только Миша сразу понял: это перст судьбы. Потому что Илья, в отличие от самого Миши, после зоны настоящим вором сделался. Нигде больше ни минуты не работал, соблюдая воровской закон. На зону ещё несколько раз попадал, хотя и по мелким делам, но уже самостоятельно, не «прицепом». Выглядел Илья, правда, после всех своих похождений, неважно. И дело даже не в исколотой наколками, почти сплошь синей и дряблой коже. Редкие зубы, волосы торчат клочками, как шерсть у старой дворняги, щёки впалые, и только в глазах жёлтых живой огонёк.

Конечно, выпили. На Мишу водка уже не действовала – дурел он от неё, и всё. Деньги на ветер. На Илью, кажется, тоже. Выпили литр и сидели, разговаривали почти трезвые. Миша, конечно же, про занозу свою душевную подробно рассказал, да красок не пожалел, богатого буржуя-обидчика расписывая. Илья вор не глупый, сразу смекнул, к чему Миша клонит. Хлопнули кореша ещё малость и договорились. Илья дачу буржуя того «на скок» возьмёт, а Миша ему поможет товар спрятать и потом сбыть. Да ещё договорились, что Илья в доме, в потаённом месте где-нибудь, ртуть выльет. Эту особая месть будет для Пантелеева. Миша во время долгих своих страданий выдумал. И найти ни в жисть не найдёшь, а штука эта – ртуть – говорят, ужас какая вредная, отравиться от неё можно и даже помереть.

Следующие три дня не пили вовсе. Только чифир. Миша на разведку дважды ходил. С биноклем. Из леса наблюдал, что да как у дачников происходит. Да ничего особенного не происходило. За те два дня, что он в засаде просидел, только два раза местные охранники проехали на машине, оба раза днём, не останавливаясь нигде. Те ещё работнички. Знал их Миша – свои, деревенские, из закодированных. Дачники вовсе не появлялись: поздняя осень и погода плохая. Даже Пантелеева, летом приезжавшего по три раза в неделю, не привлекала перспектива в грязи поковыряться. Ещё заметил Миша, что прожектор на буржуйском участке иногда загорается, когда никого не видно, будто бы сам собой. А потом понял, что это у него свет от птиц пролетающих срабатывает. И ещё понял, что не показалось ему, как свет в доме зажёгся, когда рядом с забором пантелеевской дачи машина с охранниками проезжала. Вот тебе и голос металлический, и лай собачий объяснился. Автоматика, приборы охранные, «пугач». Значит, сказал он себе, наперёд надо свет ему от столба отрубить.

В четверг ближе к вечеру наладились. Миша дружка в лесок поближе на машине отвёз, да через час там же и встретил, уже с добычей. Тихо всё прошло. Илья доволен. Навару хоть и немного, зато без хлопот и не так рисково, как в городе. Как и договорились заранее, Миша Илью в соседнюю деревню, на окраину отвёз – у родственника пока погостить, а сам с уворованным добром – домой. В гараже за ларь с мукой спрятал, и спать пошёл. Впервые за последний месяц заснул без мыслей дурных и без водки.

Проснулся утром – за окном солнце. Не шибко разгулялось, сквозь тучи, но всё равно лучше, чем морось проклятая. Подумал: «Вот и закончилось всё. Надо мужиков собирать и дом ставить». Настроение хоть куда, даже песню какую-то мурлыкать стал. Жалко, не очень долго это счастье длилось. Вежливо постучавшись, вошел участковый местный, Палыч. Присели.

– Я зашёл тебя предупредить. Дружка твоего старого взяли, Илью, за кражу. Он у тебя последние дни кантовался, но мы с тобой знакомы давно, сыну моему с работой помогаешь, плохого ничего не сделал, так что я никому не сказал. Тем более взяли его не у вас в деревне, а в Инышке. Всё равно имей в виду: если что он про тебя сам расскажет, я не при чём.

– А за что взяли-то? – холодок неприятный по спине у Миша прокатился. – Чего он там в Инышке у кого спёр?

– Там-то он ничего не крал. С дядькой он своим самогонку пил. Взяли его по заявлению дачника одного местного, из товарищества. Его дачу он взломал и барахла всякого набрал: вещи всякие, DVD, тостер, ещё что-то. В общем, барахло. Но хозяин – Пантелеймонов, кажется, на 40 тысяч ущерба написал.

– А как нашли его? – совсем Мишу дрожь пробила, аж руки затряслись. – Он что, отпечатки оставил?

– Нет. Там, понимаешь, какое дело. У дачника этого, Пантелейманова, дом всякой всячиной нашпигован. Охрана и всякие штучки для управления дистанционного прямо из города. Через телефон или по радио, чёрт его знает, в общем, говорят, Интернет, от автомобильного аккумулятора работает. Говорят, Пентельмонов прямо из квартиры может что хочешь в даче включить-выключить. Как тревога охранная сработала, он систему включил, видеокамеры у него в стенах замаскированы, и увидел, как вор по дому шастает. Он всё на компьютере записал – и в милицию. У Ильи харя сильно известная в милицейских кругах, ты же знаешь. Его сразу опознали, хоть и плохонькое качество. Тот, конечно, в отказ пошёл. Но этот Пендельман, кроме фото, целое кино записал. Как Илья дверь ломал, как внутри шарился, как шмотки собирал, градусник зачем-то разбил. Деваться некуда, сознался он. Ещё один срок заработал. А ведь недавно совсем вышел, месяц всего тому. В общем, я тебя предупредил по-доброму. Не наговори случайно на себя чего. Если и всплывёт что о вашей встрече, скажи «пили вместе, мол, по старой памяти, больше ничего не знаю».

Вовсе нехорошо от этих вестей стало Мише. Заколдованное какое-то место получалось, неприступное. Почувствовал он, как потихоньку сходит с ума. Надо было остановиться, плюнуть, пока здоровье осталось. Обычно в этом заботы помогают – голову чем-то другим занять, чтоб мыслям ненужным места не осталось. А тут как раз есть чем занять. Плотники свободны, можно свой дом ставить, но почему-то даже думать об этом нет сил. Дерево лежит на дворе, чернеет. И дождь этот проклятый опять каждый день моросит, не переставая. А хочется солнца и лета, и шестнадцать лет, и скакать верхом на коне, и ветер в лицо, и мыслей никаких, кроме радости первобытной, радости обладания этим миром, на котором твой конь оставляет отпечатки своих копыт. И всё впереди, и никаких бед, и никакой проклятой водки, и никаких нескончаемых забот, одна прямая дорога без изломов и оврагов. Заскрипел Миша от бессилия зубами, и кулаком об стенку несколько раз – хрясь! – аж застонала старая изба. До крови костяшки пальцев рассадил, не полегчало.

Время – самый известный лекарь. Надо только чуток потерпеть. Ещё малость – и забил, вогнал бы Миша обиду так глубоко внутрь, что не достать. Всё жена Рахиля испортила. Вечно тихая и неприметная, стала каждый день точить по капельке, по капельке: «Аллах», – говорит, – «не велит зла на людей в своём сердце держать». Всё можно стерпеть, но чтобы своя собственная баба! А ещё на бога кивает, комсомолка бывшая, шайтан её забери! И рана, затухавшая в сердце, как старый вулкан, закипела, взорвалась и приготовилась истечь ядовитой лавой.

Так он решился.

Машину оставил в лесу, особо прятать не стал. Подумал, не обратит никто внимания в эту позднюю грибную пору на лишнюю машину, благо она такая неприметная, тёмно-синяя и грязная. Хорошо даже, что денег на председательскую белую «Ниву» не нашёл. Если кто близко подойдёт, в салон «Москвича» прямо на расстеленную плащ-палатку навалил опят, заранее срезанных, и газету с хлебом-луком прямо на капоте оставил, дескать, тут я, недалеко, за грибами отошёл, сейчас вернусь. А что до дачного посёлка даже напрямки, через полигон, почти три вёрсты, так это нам ничего, это мы привыкшие. После, как дело сделается, надумал до шурина ехать, две бутылки белой припас. Шурин – жена его померла в позапрошлом году – пьёт много, живёт один на окраине деревни, в которой одни бабки остались. Если спросят, точно и не скажет, когда гость приехал, можно любую цифру назвать, он подтвердит. Это на всякий случай будет для Миши алиби.

По нынешней октябрьской поре темнело быстро, несмотря на то, что ещё совсем мало времени – всего-то около пяти. Да к тому ещё тучи совсем затянули небо, которое оттого стало низким и тёмным, как потолок в бане, которую топят по-чёрному. Силуэты дач уже проглядывались совсем близко. «Похоже, опять соберётся дождь», – подумал, – «Это хорошо, все следы смоет». Он вдруг испугался, что замысел его сорвётся из-за этого незапланированного дождя, однако вспомнил, как в деревне в грозу загорелся похожий деревянный дом, так никакой ливень не помог – всё равно ведь сгорел, разве что не до головёшек. «Ну да ничего» – успокоил он себя, – «Это даже лучше. Больше возни разбирать и вывозить, а то что ж? Сгорело бы всё до пепла, ровное поле, хоть паши и сей. А ведь ему, буржую, картошку садить не надо». Собственная шутка ему понравилась. Он широко ухмыльнулся и бодро стал двигаться вдоль оврага дальше, уже был виден вдалеке забор, за ним поднимался тот самый дом, которого совсем скоро не станет. В отдалении залаяли на кого-то собаки, – это пускай, это к нему отношения не имеет. Поднялся ветерок, предвестник будущей бури, мокрая капля попала на щёку. Но Миша уже был уверен, что сегодня, наконец, месть его состоится, и ничего больше не помешает. А дождь, пусть его! Только сначала будет ветер, который поможет огню быстро сделать своё дело. И от этой радостной мысли он стал быстрее карабкаться по склону оврага, бутыль с бензином громче забулькала в кармане. Он представлял себе, как разожжёт маленький весёлый фитилёк, как бросит бутылку из-за забора в стену. Как огонёк, лизнув облитые горючим брёвна, быстро превратится в могучего зверя, обнимающего в своих смертельных объятиях ненавистного буржуя Пантелеева. Вдруг нога его наступил на что-то очень гладкое и оттого скользкое, он оступился и упал в грязь. Потом увидел очень яркую вспышку и даже услышал гром. «Странно, гроза такой поздней осенью» – было последним, что он успел подумать, потому что окутавший со всех сторон грохот буквально разметал его на части. Спустя несколько мгновений звуки природы, заглушенные ненадолго разрывом снаряда, вернулись. Снова задул ветер, зашумели последней листвой деревья, зашуршала сухая трава и в меркнущем свете осеннего дня на укосе стала видна белая табличка с аккуратно выведенными краской буквами: «Внимание! ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН. Неразорвавшиеся боеприпасы».

ВСТРЕЧА

Некоторым людям не везёт. С самого рождения не везёт, такие им даты рождения выпадают. Одного 31 декабря угораздит родиться, когда самым близким друзьям не до чьих-то именин, другому ещё хуже попадёт – 1 января, когда голова болит и не до поздравлений. Совсем уж неудача, когда женщина 23 февраля уродится или мужик 8 марта. Но совсем плохо в високосный год, в конце февраля. С одной стороны – отмечать можно, когда захочешь, а с другой – обман сплошной, иллюзия, а не день рожденья. Доживаешь до старости, а лет тебе всего ничего – пятнадцать. Хорошо ещё, в пенсионном фонде пока не догадались, не то пенсию бы не дали, сказали: вы ещё молоды, юноша, давайте дальше трудитесь на благо Отчизны. И претензии предъявить некому: император римский Октавиан Август, тот, что февраль-месяц обокрал, давным-давно, ещё до Иисуса помер. Я репродукцию его мраморной статуи видел. Обыкновенный мужик, к тому же язычник, нехристь.

Всем остальным лишь бы какие дни достаются. В основном простые. Некоторым число 13 не нравится – это от невежества, и сейчас не будем об этом. Счастливчикам везёт в благостный день уродиться: на Пасху, положим, или на Рождество, на худой конец в маленький какой-нибудь, но светлый праздник, Ильин день, например, или на Николая чудотворца.

К примеру, есть у меня друг, которому повезло, аккурат его мамка на Сретенье родила, 15 февраля. Мы с другом очень давно знакомы, почитай – лет тридцать, и всё это время так близки, как у родных братьев не всегда бывает. Когда-то учились вместе, потом работали рядом, после – в разных местах. Прошло время, разошлись наши пути-дороги совсем далеко, и по жизни мы, что называется, оказались на разных полюсах, но остались друзьями. Ничего нам не помешало: он – успешный бизнесмен, я – рядовой инженер, он по заграницам шастает, я картошку в огороде от колорадского жука спасаю, чтоб вместо меня урожай не сожрал. И когда я к Богу пришёл, когда осознал и принял великую его силу, даже тогда мой ни во что не верующий друг со мной не рассорился, и я его по-христиански понял и простил. Остались мы близки, как и прежде.

Дружка моего зовут Олег, подчинённые называют уважительно: Олег Игоревич. Я же чаще всего Олежкой называю, как его жена. Если б вы его увидели, он вам тоже сразу понравился: подтянутый, крепкий мужчина. Такие разболтанности ни внутри, ни снаружи себя не допускают. Рубашка отглажена, под цвет костюма подобрана, галстук яркий, но однотонный, без дурацких рисунков. Лицо гладкое, в волосах ни грамма седины нет. Глаза тёмно-синие, умные. А какой умница! Недаром к нему с детства прозвище прилипло – Умка. Встречи наши с Олегом в последнее время нежданно случаются. Обыкновенно сам звонит: не возражаешь, говорит, если приеду? Иногда товарища прихватит – я не в обиде. Я-то вином теперь не балуюсь, кагора стаканчик приму из рук батюшки несколько раз в год, по большим праздникам, вот и всё моё разговленье.

Сегодня Олежка приехал один, какой-то разгорячённый. Сразу рюмку себе налил, махнул, тут же налил ещё, хотел было и её сразу выпить, но приостановился, потянулся к закуске. Задумчиво пожевал, нацепил на зуб вилки ещё кусок мяса и взялся-таки опять за рюмку:

– Я тебе кое-что рассказать хотел. По твоей теме. Мы позавчера с Валеркой на дачу к нему ездили, в Веселовку. Генерала он какого-то в гости пригласил, с минобороны его фирма работает. Вот и получается типа «встречи с клиентом», хотя генерал, конечно же, никакой не клиент. Но ты понимаешь… Меня Валерка попросил помочь: «Поехали вместе, а то я один с ним не справлюсь. Военные знаешь, сколько пьют?» Ром, ты Валерку-то помнишь?

– А как же.

Как не помнить? Бывал этот Валера как-то в гостях вместе с Олежкой. Весёлый мужик. Анекдоты без числа рассказывал, некоторые срамные, но смешные. Посидели, поговорили. Настало время прощаться, я как обычно говорю: «До свиданья. Ступайте с Богом». Вдруг Валера со словами: «Ну что, Коля, двинули?» – икону со стены снимает, под мышку её – и на выход. Я опешил, спрашиваю: «Чего ты Николая чудотворца схватил»? Отвечает: «Сам сказал, идите с богом, вот мы и пошли». Смеётся, нехристь. Шутка у него, оказывается, такая. И смех, и грех.

– Так вот, – Олежка продолжает. – Поехали мы к Валерке на дачу. Полный багажник водкой, пивом и мясом загрузиоли. Всё равно по дороге остановились у магазинчика, он мне говорит, дескать, купи ещё пару флаконов про запас, на всякий случай, или на утро пригодится для опохмелки. А я думаю: ну куда ещё-то, и половину вряд ли выпьем. Купил одну бутылку, раз уж остановку специально делали. Но что ты думаешь? Пока шашлыки, баня, чуть-чуть посидели, потом ещё, хватились – ничего не осталось! Валерка упрекать меня не стал. Говорит: «Придётся в Веселовку ехать за водкой». Я ему: «Может, хватит? Спать пора, ночь на дворе. Завтра с утра сгоняем». А он: «Мне-то уже два раза хватило, да и тебе, наверное, тоже. А генерал? Обидится ещё. Нехорошо».

Делать нечего. Оставили генерала с подругой на даче, а сами на машине в деревню поехали за выпивкой. Хорошо, дорожные менты в той глуши не водятся, отобрали бы права у Валерки вместе с машиной. Хотя, думаю, не самый худший вариант. Незачем в таком состоянии за руль садиться. Еле по ночи нашли, где купить. Водки взяли две бутылки, и ещё вина для подружки генеральской. Поехали назад. А дорога! Ты в Веселовке когда бывал в последний раз? Там ведь холмы, дорога только этим словом называется, в самом деле просто просека грейдерованная меж деревьев. Валерка торопится, гляжу – скорость под девяносто, берёзы в свете фар мимо проносятся, будто в ужасе от нас убегают. Камни по днищу грохочут, я ему кричу сквозь шум: «Ну куда ты разогнался? Некуда опаздывать! Машину побереги». Он только отмахнулся. Я говорю: «Ну и хрен с тобой, бей, раз не жалко», – и ремнём пристегнулся. В ту же секунду, только замком щёлкнул, глаза поднимаю, гляжу – изгиб дороги, куча гравия, Валера в поворот не вписывается, и мы на эту кучу, как на трамплин, правым колесом взлетаем, и в свете фар на нас косо летит берёза. Больше ничего не помню, помню только, как инстинктивно ногой в пол упирался изо всех сил – вроде как тормозил.

Грохнулись. Сколько времени прошло, сказать трудно. Но, похоже, недолго я был без сознания. Очнулся вниз головой, на ремне вишу. Пошевелился и так и сяк – вроде цел. Ничего не болит, хотя с тем количеством обезболивающего, что мы приняли, кусками можно отрезать, ничего не почувствуешь. Валерка, хоть и непристёгнутым ехал, в руль мёртвой хваткой вцепился, это его и спасло. Растолкал его. «Жив»? – спрашиваю. «Как будто обошлось»! – отвечает, – «головой только маленько ушибся о подушку безопасности».

Чую – надо побыстрей выбираться. Что с машиной – неизвестно, а ну как загорится? Для начала попробовал отстегнуться. Машину перекорёжило, замок ремня тоже заклинил, кнопка не нажимается. Давил-давил – никак, к тому же вниз головой неудобно. Помощи, конечно, не дождёшься – кому придёт в голову среди ночи по лесу шастать, кроме нас, идиотов.

Вдруг гляжу – фигура какая-то на дороге, издалека не пойму: мужичок маленький или мальчишка. Я рукой махнул и крикнул: «Эй!». Заметил нас, с опаской в нашу сторону свернул. Наконец подходит, оглядывает меня, машину. На лице ноль эмоций. Как икона. Маленький мальчишка, лет десять или девять – откуда он взялся?

Говорю: «Что глядишь? Помоги выбраться». Он стоит без движения, смотрит. Опять прошу: «Пацан! У меня ремень заклинило, помоги отстегнуть». Стоит недвижимо, во все глаза смотрит. И вдруг спрашивает: «Дяденька, который час?» Я обалдел, но часы к лицу поднёс, разглядел время: «Пять минут третьего», – отвечаю. И знаешь, что пацан сделал? Достал из кармана перочинный ножик, раскрыл, полоснул по ремню несколько раз, перерезал. Я башкой на крышу упал, немного руками падение смягчил, кое-как перевернулся, в разбитое окно вылез. Смотрю – парнишка мой быстрым шагом в лес уходит. Ладно, не до него мне тогда было, Валерке помогал из машины выбраться, потом мы из сломанной берёзы рычаг сделали, машину перевернули, поставили на колёса. Странно – как движущее средство она почти не пострадала, только помятая вся. Добрались до дачи с грехом пополам.

Только когда водку привезённую, как воду, выпили, я о том пацане вспомнил. Что это за чудо было чудное? Откуда он взялся и куда убежал? Куда маленькому пацанёнку по ночам шастать? Валерка смеётся – он мальчугана со своего места почти не видел, только ноги – это, говорит, леший был или оборотень. Ни одной правдоподобной версии нам придумать не удалось. Ты как думаешь? Есть варианты?

– Как же ты не понял! – отвечаю. – Это Он и был!

– Кто – он? – не понял Олег.

– Бог! Это ведь он вас спас! Всё ясно, как божий день.

– Этот пацанёнок-оборванец?

– Дурак ты, прости, господи! Он не оборванец, и даже не пацан. Это только форма, в которой он тебе показался. Всегда я говорил: неспроста ты в Сретенье родился. Спаситель в трудную минуту встретился тебе и помог, от смерти спас тебя, дурака пьяного. Пожалел. А ты в каком обличье хотел его видеть?

– Рома, ну откуда мне знать, какое у богов обличье! Такое, как на иконах рисуют? На всех опять же по-разному. То младенец, то мужик бородатый, то парень молодой восточного вида. Мне кажется, не в этом главная загадка. Знаешь, что меня особенно удивило? Бутылка вина из закрытой машины пропала бесследно. Раскурочил Валерка бедняжку вдрызг. Пока летели – кувыркались, крышу помяли, стёкла разнесли, она на смятую банку из-под пива стала больше похожа, чем на автомобиль. Но два флакона водки внутри в сумке нашлись, целёхонькие. А вина – нет! Ни целого, ни осколков. Как будто испарилось вместе с бутылкой.

– Это небесные силы взяли для причастия.

– Да? Недорого обошлось нам спасение, – качнул бровями Олег. – Валерка меня удивил. Неверующий, но на другой день в церковь поехал, службу за здравие заказал да свечку самую толстую под лик поставил. Под мужичка бородатого, вроде твоего святого Николая, свечу пристроил, пацанов у них не нашлось.

Несколько дней прошло с тех пор, может – два, а может и целая неделя, не вспомню. Опять приехал ко мне друг, как всегда ненароком нагрянул, без предупрежденья. Сели мы, чаю я себе покрепче заварил, а Олежка, оказывается, даже без спиртного ко мне в этот раз. Специально, сказал, чайку заехал со мной попить и историю дорассказать.

– Понадобилось Валерке страховку за машину получить, она по полному кругу застрахована. Страховщику знакомому позвонил – у Валерки полгорода знакомых, – а тот ему говорит: «Э, нет, дружок, так дело не пойдёт. Авто твоё, конечно, застраховано, но по правилам агенту положено своими глазами увидеть машину после аварии, и документы как положено оформить. Фотографии к делу приложить. Другими словами, сделай так, будто всё только что случилась».

Ну, чертыхнулся он, меня позвал, и поехали мы с ним на то самое место, еле доплелись. Хорошо – машина на ходу, крепко японцы машины делают, а то пришлось бы на эвакуаторе везти. Думаешь, легко её было на крышу поставить? Не смогли вдвоём, пришлось мужиков местных звать, а те никак не хотели понять, зачем и так помятую машину ещё больше ломать.

Наконец перевернули, а деревенские всё изумляются: вот городские дурью маются, совсем с жиру сбесились. Ну да ладно – им не понять, им страховать нечего. Вызвал Валерка страхового комиссара, и я понял – долгое это дело: пока доедет, пока опишет-сфотографирует. Походил вокруг, траву попинал в попытке хотя б осколки найти от той бутылки вина, что пропала. Не нашёл. Делать мне там было больше нечего, вот и решил до деревни прогуляться. Дай, думаю, спрошу у местных. Интересно: что за пацан привиделся? Вдруг найду ответ ночной загадке?

Пришёл в Веселовку, лесом недалёко оказалось от места нашей аварии, минут сорок топать, не больше. У крайнего дома деда увидел. Сидит в тенёчке, зубы чёрные и сам весь как дуб морёный, подсохший немного, но с виду не развалина, крепкий ещё.

– Здорово, – говорю, – папаша.

– Здравствуй, сынок, коль не шутишь – отвечает.

Спрашиваю: так мол и так, пацанёнок лет девять-десять, куртёшка-обдергайка на нём цвета хаки, штанишки чёрные, глаза тёмные и грустные. Молчаливый, но живенький, по ночам в окрестностях гуляет. Не знаете ли такого?

– Знаем, – отвечает старик. – Как не знать. Витька это, наверняка Витька. Более некому. По ночам тут никто больше не бродит. Да и он бы не ходил, коли не нужда. Только ему не десять годков, а тринадцать. С мамкой евойной вдвоём оне живуть. Отца у него отродясь не было. Валентина поди и сама не знаеть, кто отец Витькин-то. Живуть, понятное дело, не шибко, с огорода. Если бы не сестра Валькина, Зоя, вовсе бы им хреново пришлося. Зоя поди-ка хорошо живёть, в городе на железной дороге проводницей работает. Витьку любит, как своего: своих-то нет. Так вот, когда она из поездки возвращается, аккурат через соседний полустанок поезд проходить, да ещё и останавливается на минутку. Зоя кой-чего подсобирывает, сестре передаёть. А Валентина последнее время приболела, ногами мается, не может сама на станцию ходить. Витьке эта забота досталася. Он хотя и мал ищо, но парнишка сообразительный, вёрткий. Он теперя заместо мамки на станцию бегаеть, за передачкой тёткиной.

Дед утомился длинным рассказом, достал папироску, со второй спички прикурил и принялся с удовольствием пыхтеть, да с присвистом, как маленький самовар.

– Поезд московский у нас вроде без пятнадцати три, или полтретьего проходит, не помнишь Маша? – окликнул он не то жену, не то соседку, старуху, подошедшую из любопытства послушать разговор. Та не ответила. – Летом хорошо, можно на лисапете поехать, зимой на лыжах или санках, а осенью-весной – только пешкодралом. Да ничего, четыре версты – чай немного, я помню, перед войной в школу кажный день по двенадцать километров ходил, шесть туда, да шесть обратно. Одно плохо – ночь. Злодеев и волков в нашем лесу нет, однако как новолуние – плохо ходить, дорогу не видно и на сердце от мрака тяжко, нечисть всякая чудится.

– Так что ж она сама не приедет, не привезёт?

– Да когда ей приезжать? Работает она, себя и сестру с племянником надо обеспечить. Раз в месяц приедет – и то ладно, Витьке праздник, весь огород в корках апельсиновых.

– Получается, некому больше помочь?

– Да кто щас друг дружке помогает? Каждый сам по себе. Намышковал ежели чего, сядеть на своём добре, семь замков навесить и трясётся, чтоб не украли. Вон в городе, я в газете читал, милианеры с жиру бесятся, деньгами сорют. А по деревням скоро все коровы с голоду передохнут, молочка не попьёшь. По тивилизору говорят – кризис. Вот оттудова и будет кризис. Одни не знают, куда ассигнации девать, а другим печку топить нечем, дрова уж пять тыщ машина стоит, а на зиму надобно две машины. Газ обещали-обещали, в прошлом годе до околицы довели, дальше, говорят, вы сами. А сами мы – чего? Собрались, послухали Савелича нашего, из сельсовета. Он посчитал: по пятнадцать тысяч с двора надо на трубы, да подключение, справки разные, ищо колонку газовую самим купить и ладиаторы. А ежели готовить хош на газу – так плиту тож надоть. По кругу выходит, мне год не есть – не пить, чтобы на газу греться. Ещё б газ был бесплатный – одно дело, но он скоро, говорят, как дрова будет стоить. К чему мене тогда газ? Прожили всю жизнь без газу, так без газу и помрём. Скоро уж помирать-то. А дрова мне Митрич завсегда привезёт, не замёрзнем.

В общем, по наводке этого деда нашёл я пацанёнка, божьего сына Витьку. Повидался. Правда, он такой маленький, с виду больше десяти лет не дашь. Сопливый, чумазый, а глаза живые, любознательные.

– Что ж, – говорю, – ты так быстро убежал?

– Да торопился я, дяденька, к поезду опаздывал, некогда помогать было. В другой раз тётя Зоя только через неделю поедет. Она мамке мазь какую-то для ног обещала передать, – объясняет.

– Ладно, – говорю, – показывай, как живёшь. Ты мне помог, и я тебе чем смогу помогу.

Зашли в их избу. Изба у них с матерью – развалюха, в землю вросла по первый венец, окошки чуть выше колена. Полдома печка занимает, огромная русская печь. Когда-то штукатуренная была, сейчас вся облупилась. На печке они и живут, в печке картошку варят, в печке мать Витькина ноги свои греет. Нестарая, в общем, ещё женщина, на вид лет сорок пять, по-настоящему поди ещё меньше. Я её спросил: «Надо ноги греть-то, что врачи говорят»?

«Немного вроде полегше становится. Откуда у нас врачи? Фельшер есть в деревне, да он почти всегда пьяный, никто у него не лечится. И чем он поможет, давление или температуру померяет, а что мне толку с этого давления, когда ноги болят»?

Пять тысяч у меня с собой было, я все им отдал. Вот так, Рома. Я думал, что святого найду, а нашёл обыкновенную Россию, убогую и нищую. И мадонны с младенцем там не оказалось, а оказалась простая русская баба с больными ногами, с сыном-подростком и почти без надежды, что в жизни её хоть что-то переменится. Всего и осталось хорошего – сестра-спасительница, да ещё странный проезжий городской мужик, которому от неё ничего было не нужно, даже на выборах проголосовать. А она бы со всей душой.

Такая вот у меня вышла встреча. А ты говоришь – небесные силы.