Kitabı oku: «Следы на морском берегу. Автобиографическая повесть», sayfa 2
Новая школа
Первого сентября я пошёл в школу, в седьмой класс. Как раз в это время произошла школьная реформа и стали учиться одиннадцать лет.
Отец с утра принарядился: надел свой самый лучший костюм из пятнадцати, имеющихся у него и без толку пылящихся в шкафу, и отправился со мной на школьную линейку. По дороге мы зашли на местный рыночек прикупить букетик цветов. Купили – легко сказано. В поисках «самого лучшего» букета мы прошатались минут двадцать. И, в итоге, отец, разозлившись непонятно на что, купил самый дешёвый, самый неказистый и смешной букетик, бросив при этом фразу:
– Нечего этих учителей баловать, сойдет и такой.
С этими словами он вручил мне что-то невообразимое – какой-то цветочный веник: желтые полуосыпавшиеся цветы с торчащими во все стороны зелёными перьями листьев. И всё это чудо было небрежно завёрнуто в кусок полиэтилена. Несмотря ни на что я обрадовался и такому букету. Ведь раньше отец никогда не покупал мне цветы, – и я был несказанно рад, что на этот раз, как все, несу в школу букет.
Свой класс я нашёл сразу: по табличке, которую держала в руках высокая красивая черноволосая женщина. Оказалось, что это мой классный руководитель, Светлана Николаевна. Она молча взяла цветы и, мило улыбаясь, подвела меня к одной из групп учеников, стоящих неподалёку.
– Вот ребята познакомьтесь – Матвеенко Андрей, – представила она меня. – Он будет учиться в нашем классе. – Засмущавшись от пристального взгляда подростков, я нервно поправил очки, чем неожиданно вызвал смех у моих одноклассников.
– Отличник? – резко подскочив ко мне, выкрикнул маленький чернявый мальчишка и, не дождавшись ответа, проговорил заискивающе: – Будешь давать списывать?
– Жуков, тебе бы только списывать! Самому учиться надо! – укоризненно-строго произнесла Светлана Николаевна, вмешавшись в наш разговор.
– Андрей, а какой предмет тебе больше всего нравится? – с неподдельным любопытством спросила учительница.
– История, – еле слышно прошептал я. – И география тоже, – опомнившись, добавил я уже смелее.
– География тоже, – передразнил меня всё тот же неугомонный мальчуган. – Так это же, Глобус! – радостно прокричал он, расплываясь в широкой улыбке от удовольствия и сознания собственной находчивости.
– Точно, Глобус! Глобус! – моментально подхватили со всех сторон мои одноклассники, окружившие нас плотной стеной. (Прозвище оказалось удачным и приклеилось ко мне надолго.) – Я стоял, растерявшись, не зная, как реагировать на такие неординарные выходки ребят.
– Ничего не бойся, Андрюша, – раздался удивительно мягкий, по-матерински нежный голос учительницы, в нужный момент разрядив накалившуюся обстановку. – Вот начнём учиться – и ты им покажешь, какой ты «глобус»! – и, поглядев на меня с усмешкой, сама вдруг рассмеялась звонким задорным молодым смехом…
После торжественной линейки, как обычно в школах – скучной и надоедливой, отец по дороге домой купил пирожных.
Мы сидели с ним на новой кухне за нашим старым столом, пили чай с редким для меня лакомством и вели беседу: точнее. он спрашивал, а я отвечал.
– Ну что, – проговорил он, отхлёбывая из кружки очередной глоток чая, – как собираешься учиться?
– Не знаю, – тихо ответил я.– Наверное, хорошо.
– Не хорошо, а отлично, – в строго-приказном порядке поправил отец и, закурив, добавил: – Понял?
– Понял, – обреченно пробубнил я.
И учёба началась…
«Знамя»
В первый же день я получил по истории пятерку, и тем самым ещё больше утвердился среди одноклассников в звании отличника. Да, наверное, я и похож был на него: новый выглаженный костюм, белая рубашка, отлично повязанный пионерский галстук, чёрные ботинки начищены до блеска, а на носу – маленькие кругленькие очки. (Отец почему-то всегда покупал мне очки в круглой оправе.)
После уроков я не торопясь пошёл домой. Дойдя до угла школы, увидел стайку мальчишек, в том числе и из своего класса. Они увлечённо о чем-то спорили. Приблизившись к ним, я услышал:
– Мы будем вчетвером. Нам пятый не нужен, – орал во всю глотку тот самый вездесущий Жуков.
Другой – плотный, высокий, светловолосый незнакомый мне паренёк терпеливо объяснял:
– Жук, слушай! Это не по правилам. Нужно пять человек. У нас пять есть, а у вас – только четыре. Вот найдёшь пятого, тогда и сыграем.
Жуков заметался взглядом по школьной площадке. И тут… он увидел меня.
– Эй, Глобус! Давай к нам, сыграем в «знамя». – Я не знал, что такое «знамя», но всё же послушно подошел.
– Слушай, – затараторил обрадованный Жуков, – сыграй за нас пятым, мы же в одном классе!
– Ну, хорошо, – протянул я, ещё не зная, во что ввязываюсь. И после минутного замешательства пробубнил растерянно: – Только я не знаю, как играть.
– Ерунда, – рассмеялся мой одноклассник и торопливо стал объяснять правила игры: – Нужно заскочить на сторону неприятеля и, пробежав по их линии, захватить «знамя», что находится в конце. Побеждает тот, кто первым его принесёт. Понял?
– Чего не понять, – поспешно ответил я. – Дураку ясно. Попробую. – В тот момент мне хотелось показать своим одноклассникам, что я не какой-нибудь недотёпа очкарик, отличник, а нормальный дворовый мальчишка. И мне тотчас захотелось доказать это собравшимся здесь ребятам.
Я вызвался бежать первым. Лучше бы мне было не соглашаться играть в это проклятое «знамя»! Мощными ловкими ударами меня тут же сбили с ног. Сильно рванули рукав нового пиджака, отчего он сразу треснул и оторвался наполовину. При падении форменные брюки порвались на коленке, а пионерский галстук лишился своих концов. Меня грубо, за шиворот, как нашкодившего щенка, вытолкнули с площадки. При этом до обидного жёстко наорали: «Ты, сосунок, сначала потренируйся, а потом только приходи играть».
Бросив испуганный взгляд на свой костюм, я окончательно упал духом. Ужасно! Идти в таком плачевном виде домой – значит самому себе вынести смертный приговор. Я стал бродить вокруг нашего дома в надежде, что отец за чем-нибудь выйдет из подъезда и я смогу незаметно прошмыгнуть, словно мышь, в квартиру и переодеться.
Прогуливаться во дворе пришлось довольно долго, но моё ожидание всё же оказалось не напрасным. Спустя некоторое время из подъезда вышел отец с сумкой в руке и направился в сторону магазина. Нельзя было упускать такой шанс. Я стремглав кинулся по лестнице, в один миг оказавшись на пятом этаже. Быстро переоделся и, как ни в чём не бывало, стал разогревать на плите суп.
Вскоре вернулся отец. Увидев меня, он обрадованно спросил:
– Ну что, проголодался? Как учёба?
Я гордо открыл дневник, в котором красовалась моя первая оценка – пятерка.
– Молодец, – похвалил отец. – История – это хорошо. Но запомни, сынок: царица всех наук – математика. Старайся, и из тебя получится великий человек. – Я покорно кивнул, совершенно не согласный с его мнением.
Вечер прошёл превосходно: играли в шахматы, потом отец попросил почитать ему Чехова и долго смеялся над рассказами своего любимого писателя.
Лишь когда мы уже легли в постель, перед тем, как заснуть, я вдруг отчётливо представил, что же ждет меня завтра… И вот тут-то мне по-настоящему стало страшно.
Тайное всегда становится явным
Утром я быстро позавтракал и, пока отец мылся в ванной, наспех натянул на себя лохмотья – жалкое подобие костюма и стремглав выбежал из квартиры.
В подъезде я основательно доработал свой наряд: полностью оторвал рукав, пиджак для большей убедительности потоптал ногами и, напялив на себя «остатки былой красоты», потащился обратно домой.
Зайдя в прихожую, я стал громко, во весь голос кричать и даже смог выдавить из себя несколько слезинок. Выбежавший из кухни испуганный отец с удивлением уставился на меня.
Увидев его, я заорал ещё громче:
– А-ааа, а-аааа, а-ааааа… собаки, – выл я, не умолкая ни на секунду. – Только вышел, а они набросились. А-ааа… Я ничего им не делал. А-а-а-а-а-а-а…
Я так правдоподобно, как казалось мне, расписал всё отцу, что и сам поверил в свою ложь. Но папашу моего не так-то просто было провести. Приблизившись ко мне, он молча взял из моих трясущихся рук оторванный измазанный рукав. Внимательно осмотрев его, вдруг со всего размаху ударил меня им по голове. Остолбенев от такого поворота событий – мой фокус не удался, я застыл в немом крике. Через минуту, как затравленный зверек, заметался по прихожей, пытаясь открыть дверь.
В глазах отца, грозно сверкающих на меня из-под нависших бровей, я прочитал себе «смертный» приговор. Выпорол он меня тогда основательно, так что я два дня не мог без боли сидеть. Конечно, я сразу же признался ему во всём и объяснил, почему ввязался в эту незнакомую мне игру.
Отец пришил рукав, зашил брюки и постирал костюм. О покупке новой школьной формы мне даже и мечтать было нечего. К тому же после стирки костюм снова выглядел почти как новый. Лишь заштопанная коленка теперь постоянно напоминала о печальном происшествии.
Оглядев меня с ног до головы, отец сказал серьезным тоном:
– Вот тебе и урок: никогда никого не обманывай – только самому же хуже будет. И запомни на всю жизнь: тайное всегда становится явным, а обман ни к чему хорошему не приводит. Надеюсь, этот случай пойдёт тебе на пользу.
– Да, – тихо произнёс я. – Однако, к сожалению, я так и не учёл этот случай и не сделал никаких выводов. Впрочем, и из многого другого в жизни. Но об этом несколько позже.
Глава 3. «Блокада»
Камчатская зима
Наступила холодная камчатская осень с дождями, грязью и жёсткими, пронизывающими насквозь ветрами, постоянно дующими с океанских просторов.
Я не очень любил эту тоскливую пору. Придя из школы, весь вечер торчал дома: на улицу совсем не хотелось идти и даже не тянуло. Отцу же это время года, наоборот, нравилось. Он и сам говорил об этом не раз, постоянно вздыхая:
– Скорей бы осень, хоть дома посидишь. А то всё бегаешь допоздна по дворам. – Я прекрасно понимал, что ему скучно сидеть одному в квартире. Но улица манила меня разнообразием, шумными весёлыми играми с приятелями, и я ничего не мог с собой поделать.
За унылой осенью приходила снежная камчатская зима, торжественная и величественная. Все жители Петропавловска, в том числе и я, всегда с нетерпением ждали её прихода. Радовались первому снегу, сверкающему ослепительной белизной. Он прикрывал, прятал под белоснежным покрывалом неприглядное осеннее месиво. Кроме того, с приближением зимних холодов на Камчатке заканчивалась навигация, и вся трудовая деятельность, связанная с ловлей и переработкой рыбы, прекращалась. Прибрежные воды сковывало льдом, и всё вокруг замирало. У рыбаков (а их на полуострове большинство) начинались «зимние каникулы» – вынужденный простой в работе. В это время они с семьями жили на деньги, заработанные за весенне-летний период.
Зима на Камчатке обычно наступала неожиданно. И внезапно, вдруг как-то сразу всё изменялось. Ещё вчера месили ногами осеннюю грязь, а сегодня – взгляни в окно: вокруг белым-бело, аж глазам больно. Зачастую снег валил, не переставая, по трое-пятеро суток.
Снежная «рулетка»
Для нас, детей, наступало весёлое время года. С началом зимних каникул мы с ребятами, раскрасневшиеся от мороза, беззаботные и довольные наступившим для нас заслуженным отдыхом, все дни и особенно вечера проводили на улице. Лыжи, коньки, салазки, снежки, штурм ледяной крепости…. Но были у нас игры и не столь безобидные, как эти.
Например: прыжки с крыши ближайшего магазина. Вечером мы забирались на крышу и сигали с неё вниз. В сугробы, которые у нас порою достигали высоты до трёх метров. Самым опасным считался первый прыжок – «снежная рулетка». Прыгающий вначале мог напороться на какой-нибудь «металлолом» – разные железяки, зачастую во множестве валявшиеся под снегом. Бывали случаи, когда ребята ломали себе ноги и руки. Но эти единичные случаи игровых увечий нас нисколько не смущали и не останавливали. Наоборот, азарт и риск подстёгивали прыгать первым. Это было геройским поступком в глазах остальных.
С началом занятий мы продолжали свои опасные игры в школе. Прыгали с третьего этажа, из окон кабинета физики. Особенным шиком было на большой перемене распахнуть окно, вскочить на подоконник и друг за дружкой, стайкой, как воробьи, «свистнуть» вниз.
Из тех подростковых лет отчётливо сохранился в памяти случай, когда я однажды на спор прыгал первым. Перед этим прошёл сильный снегопад, и снега навалило видимо-невидимо, целые горы. Я тогда провалился так глубоко, что даже и следов падения не сохранилось. Снег вслед за моим телом сразу же осыпался, перекрыв мне выход наружу и надёжно заточив в снежном склепе. От испуга я стал беспорядочно барахтаться в холодном ледяном плену, отчаянно кричать: снег залепил мне рот, глаза и уши. В паническом страхе оттого, что погибну в пещере с голубым свечением, я стал задыхаться. Из последних сил продолжал сражаться с грозной снежной стихией, всё ещё пытаясь выкарабкаться. На моё счастье, ребята не оставили меня и вскоре вытянули корчившийся «заиндевелый мешок» наружу, раскопав снег руками.
Бывало и гораздо хуже: малыши, да и постарше дети, навсегда оставались заживо погребёнными под сугробами. Увлечённые строительством замков, крепостей, прокладывая в толще снега многочисленные тоннели, они и сами не подозревали, что готовят себе могилу, обрекая на мучительную смерть. И в пылу азарта не замечали, как внезапно оказывались в плену ледяного безмолвия. Подкопы не выдерживали большой массы снега, и порою навсегда забирали с собой несчастных детей. На большом заснеженном пространстве найти их потом не представлялось никакой возможности. Из-за огромных снежных глыб откопать и спасти бедных детишек было очень сложно, – только в том случае, если рядом находились взрослые. Но случалось и такое, что поблизости не оказывалось никого. И тогда весной с таяньем многочисленной массы снега обнаруживались страшные находки.
В памяти всплывает случай с пятилетней девочкой. Отец с матерью искали пропажу всю ночь. Наутро подключилась милиция, но всё безуспешно. День за днём родители перерыли в окрестностях все сугробы, но так и не смогли найти дочку. А когда весной растаял снег, и потекли многочисленные ручейки и ручьи, мёртвую девочку обнаружили рядом с домом. Мать сошла с ума, увидев останки своей дочери. Отец запил, и как-то в пьяном угаре слетел на машине в море.
Находясь под впечатлением несчастных случаев, отец очень боялся за меня. И каждый раз, как маленькому ребёнку, постоянно напоминал, чтобы я ни в коем случае не копался в снегу.
Но разве в чудесный зимний денёк меня можно было удержать?! Я копошился в сугробах до тех пор, пока одежда, вся насквозь промокшая, не затвердевала на морозе. В этом снежном скафандре и являлся домой. Отец, увидев меня в таком виде, поначалу сердился. Но, смотря на мою счастливую мордаху, безнадёжно махнув рукой, произносил обычно одни и те же слова:
– Ну что с тобой поделаешь, гулёна. Иди уже пить чай. – Какое это было наслаждение! Скинув с себя мокрую одежду и переодевшись в сухое, сидеть в светлой тёплой кухне и попивать маленькими глотками обжигающий чай.
Но это было только начало зимы, а дальше нас поджидали настоящие холода, морозы, ураганы… И тогда не только на улице, но и в квартирах стоял жуткий холод.
«Блокада»
Что такое зима на Камчатке, я знал не понаслышке. Но даже и предположить себе не мог, что значит зимовать в ледяной, насквозь промёрзшей квартире, где самое тёплое место – ванная комната.
В посёлке у нас была печка и большие запасы дров, и мы сами протапливали дом, когда нам хотелось. А тут в нашей квартире то ли из-за слабого давления, а может быть по какой-то другой причине батареи центрального отопления были еле тёплыми.
А однажды даже, после особенно сильной пурги, на стене комнаты проступило грязно-зелёное пятно. Появившись, оно уже не хотело исчезать, а с каждым днём увеличивалось всё больше и больше. Растекаясь, расползаясь по светлым обоям, плесень осваивала всё новые и новые участки, с радостью заражая их своими зловредными спорами, пока наконец не заняла собою почти весь угол.
Отец ходил в ЖЭК, но там его даже слушать не стали. Сказали: дом новый, прошёл проверку, мол, что вам ещё надо? Правда, пообещали придти посмотреть. Но никто, естественно, не пришёл.
Так мы и жили. А что оставалось делать? Спали под несколькими одеялами, и ещё сверху отец накидывал своё зимнее пальто или шубу.
Через месяц, в ноябре отключили электроэнергию во всех районах Петро-павловска. Началась «блокада». С Большой земли перестали приходить танкеры с мазутом – главным камчатским топливом, от которого и зависела наша «светлая жизнь» в этих суровых условиях. В начале зимы поставки были бесперебойными. Потом танкеры стали приходить к нам всё реже и реже. В итоге остался один, и его мы теперь ждали, как Бога.
Танкер «Кандалакша» вмещал в себя восемь тонн мазута, и этого запаса – мизерного для потребностей города – нам с трудом хватало всего на четыре дня. А потом опять наступала тёмная и холодная ночь.
Учебные занятия продолжались, однако нас отпускали пораньше. Но по мне так лучше было находиться в школе, чем в ледяной квартире: там хоть кормили горячим.
Придя домой, я дрожал с отцом на холодной кухне. На столе стояла керосиновая лампа, и прямо из банок мы торопливо глотали какие-нибудь рыбные или мясные консервы. Подогреть еду было не на чем и приходилось всё есть холодным. Правда. у нас, как и у всех камчатских жителей того злополучного времени, была своя маленькая газовая плитка с баллончиками. Но после того, как по городу пронёсся слух, что баллоны часто взрываются, лишая людей то пальцев, то глаз, отец запретил мне пользоваться плиткой. Однако тайком от него я всё равно кипятил на ней воду для чая.
Длительными тоскливыми вечерами неуютно было сидеть в промёрзшей насквозь, ледяной и сырой квартире, и я выходил на улицу покучковаться с дворовыми ребятами. Озябшие и продрогшие с головы до ног, мы, словно взъерошенные воробушки, разлетались по улочкам родного города. Бродили до самой полуночи, стараясь хоть как-то согреться от быстрой ходьбы. Приходя домой, я сразу же нырял под груду одеял, пальто и шуб, тем самым спасая себя для завтрашнего, такого же хмурого и холодного дня.
Отец, как пожилой человек, страдал гораздо сильнее меня. Я видел, как тяжело он переносит этот проклятый холод. Он сильно мёрз, но виду никогда не показывал: всё храбрился и шутил. Но я-то прекрасно видел: с каким трудом он передвигается, как долго не может заснуть и беспокойно спит по ночам.
Как мы пережили эту зиму – я и сам сейчас, по происшествию стольких лет, не могу понять. Поговаривали, что от переохлаждения организма за зимний период умерло много одиноких пожилых людей и маленьких детей. И это было правдой.
С приходом весны, с наступлением первых теплых деньков все жители города – от мала до велика – наконец-то с облегчением вздохнули. Закончилось страшное время.
Глава 4. Как стать человеком
Как стать человеком
На почве последних событий и переживаний в моей душе, еще неокрепшей и мечущейся в поисках прочной гавани, посеялись семена не просто озлобленности. В ней, ищущей правду и стремящейся к добру, прочно укоренились злость и непонимание происходящего вокруг. Я начал остро ощущать социальную несправедливость. Вопросы одни за другим возникали в моей голове, кучей роились в мозгу, не находя выхода – правильных ответов.
Отец ничего вразумительного мне не мог объяснить. Только неустанно повторял: надо хорошо учиться, быть человеком и упорно идти к своей цели. Тогда всё будет: и хорошая профессия, и уважение, и деньги.
В будущем отец всегда хотел видеть меня в роли «великого и знаменитого человека». Допустим, если я получал «пятерку» по географии, то, по его словам, мне была уготована прямая дорога на геофак, где из меня непременно получился бы второй Магеллан или Марко Поло. Если же на родительском собрании ему говорили, что на уроке рисования у меня горшок получился лучше всех – неоспоримо, по его мнению, меня ждала слава Рафаэля или Микеланджело.
Будучи сам разносторонне образованным человеком, отец привил мне любовь к книгам, заложил основы истории, географии, астрономии. Он пытался заинтересовать меня математикой, физикой, техническими науками, но из этого ничего не получилось: мой мозг не воспринимал точные и прикладные науки. Отец старался также развить во мне чувство прекрасного: научить видеть красоту природы, ценить поэзию и погружаться в мир музыки. Ради этого он готов был даже платить деньги, хотя во многом другом – одежде, еде – частенько отказывал.
Так произошло и на сей раз.
