Kitabı oku: «Древняя Греция. От Геракла до Перикла», sayfa 3
Еще один пример поэтического устремления к справедливости – Феогнид из Мегары, который, как и Гесиод, теряет часть имущества, и так же выступает с поучениями общезначимого характера. Он ждет момента, чтобы «испить крови своих врагов» и уповает на поддержку духа diamon, который покровительствует его мести. Возможно, это один из стражей Dike, с помощью которых она карает преступников. Феогнид также молит Зевса дать ему силы на помощь друзьям и на вред врагам.
Солон и Ликург считались подобными богам и почитались в именных культах. Также и Гесиод и Феогнид мечтали о богоподобии, которое им будет положено, если они взыщут с обидчиков по справедливости. И они делают шаг, который должен привести к этому – описывают правильное ритуальное поведение, в котором только и может существовать нравственность. Гесиод конкретизирует множество советов ритуального поведения: не мочиться лицом к солнцу, на дороге, в реки и источники. И здесь – полная аналогия с индийскими «Законами Ману»: не мочиться на дорогу, на ходу или с берега реки, лицом к ветру и огню, глядя на брахмана, на солнце, воду, коров. Индийское имя Ману означает «помнящий». Он держит в уме все правила жертвоприношения. Через слово memnemenos «держащий в памяти, уме» прослеживается лингвистическая связь между индийцами и греками, а также критянами (корень men-/mneh-, созвучие menos/minos – Минос).
Считается, что форма древнегреческого брака была связана с мобильной ролью женщины, которая предполагает перемещение от очага к очагу и заключение экзогамных браков. Но в мифе – иное правило. Богиня Гестия, покровительница семейного очага, олицетворяет неподвижность и законность наследственных прав. Очаг в этом случае – символ отцовства и родовой солидарности. Огонь и очаг олицетворяют также принцип законности и законной царской власти.
Греческий полис получает Народный Очаг, который помещался в prutaneion («пританий, председательское здание»). В Афинах считалось, что власть архонтам дается Общим Очагом, и их заседания проходят в притании. Сама сущность человека – порождение очага. Этимология греческого anthropos, άνθρωπος происходит от угля – (др. – греч. ἄνθραξ «уголь; карбункул»). Первый человек – он же и первый царь, порождение очага, от которого идет первородство по мужской линии – первородство в пылающем огне, зажигающем очаги.
Поэт – сшиватель эпох
Споры о том, является ли Гомер исторической личностью или собирательным образом, не имеют существенной ценности. Выдающийся антиковед Алексей Лосев предметно доказал, что автор «Илиады» и «Одиссеи» является личностью – независимо оттого, единичная ли она или собирательная (имманентный автор). Поэтому мы можем говорить об авторе, который отразил в своих бессмертных сочинениях сразу несколько эпох – героическую, связанную с Троянской войной, предшествующую ей микенскую – во множестве простейших деталей быта, и последующую – с ее раскрепощением после «темных веков». Именно Гомер связывает две соседствующие эпохи в единую ткань истории и культуры. Его редакторы заострили внимание на том, что Гомер предчувствовал в переходную эпоху, что было веянием времени.
Исторический Гомер наверняка существовал, и наверняка принадлежал к общине, которая позднее переселилась на ионийское побережье. Которое и считают родиной Гомера, привязывая те черты, которые имела община переселенцев, к месту, куда она переселилась. Общине гомеридов не надо было заискивать перед местными владыками, чтобы возвести их генеалогию к поколению героев. Ионийская свобода была под покровительством восточных царей, которых греческая культура мало интересовала – лишь бы их покровительство приносило доходы, а полисы не досаждали своей непокорностью. Умно управляемая империя не истязает удаленную периферию.
Обычно считается, что Гомер пишет об ионийском побережье, волны на берег у Гомера гонит Нот – южный ветер, зефир (западный ветер) у него гонит тучи с моря на берег. И эти ветры у него губительны, что характерно именно для ионийского побережья, а не для Греции, где Зефир, напротив, считается ветром легким и нежным. Но тот же характер морской погоды вполне мог быть связан с западным побережьем Пелопоннеса и Средней Греции, откуда родом любимый герой Гомера – Одиссей. В «Одиссее» рыбная ловля непопулярна – как у ионийцев Смирны, где рыбой питались только бедняки. В отличие от материковой Греции. Но это может быть связано с местом описываемых событий, а не с местом жительства Гомера.
Считается, что Гомер родился близ Смирны, где имелся целый культ Гомера, и значительную часть своей жизни прожил на о. Хиос, где секта гомеридов распространяла его произведения. С течением времени Гомеру приписывали все больше произведений других, менее известных авторов. Хотя само авторство не было для архаических греков чем-то особо ценным. До нашего времени сохранилось только то, что было наиболее популярным. Причем, обе гомеровские поэмы – это скорее фрагменты масштабных циклов, в создании которых участвовали многие авторы, которые продолжали в такой форме летописание. Первое известное нам упоминание о Гомере связано вовсе не с «Илиадой» и «Одиссеей», а с «Фиваидой», описывающей события до Троянской войны. До нас относительно целыми дошли только самые популярные произведения, которые поправлены множество раз – не с целью подмены, а с целью литературного совершенства текста. Из остальной древнегреческой поэзии до нас дошли и более или менее целостные фрагменты, и сущие обрывки, а порой только имена широко известных в свое время авторов.
Самая большая проблема – невозможность установления времени, когда жил Гомер. Размах гипотез в древности – от Троянской войны до VIII века до н. э. Мы можем наверняка сказать, после VIII века Гомера чтили и заучивали его поэмы по всей Греции. Вполне возможно, до «темных веков» они существовали и в писаном виде – в микенских или финикийских записях, а в период утраты общедоступной письменности существовали в виде отрывков, которые носили с собой рапсоды, освежая в памяти строки Гомера перед устными выступлениями. Что поэмы явно носят черты устного предания, ни о чем не говорит. Поэмы слушали, поэтому их запись – следствие способа представления произведений, а не формы их сохранения.
К сожалению, расшифровка микенского линейного письма Б дала нам только имена, сходные с именами гомеровских героев. И больше почти ничего. Поскольку сохранились только те записи, которые велись на глиняных табличках. Да и то на тех, которые случайным образом оказались обожжены в пожарах микенских дворцов.
Хозяйственные записи – все, что нам оставило линейное письмо Б. Считается, что это письмо не было приспособлено к гомеровскому гекзаметру – слоговая запись сложнее для передачи поэтической ритмики, чем пришедший взамен греческий алфавит, передающий звуки. Но ведь и позднейшая запись Гомера потребовала множества искажений слов и вставок целых фраз для поддержания ритмического рисунка. По «поэтическим вольностям» мы прекрасно видим, что русское стихосложение предназначалось для декламации, но также и для чтения.
Запись устной речи, как предполагается, накладывает на текст неизгладимый отпечаток, который и находят у Гомера, сравнивая его поэмы с текстами, которые наверняка создавались греками при восстановленной письменности. Но заметим, что исправления Гомера происходили вплоть до III в. до н. э., и это неизбежно наложило отпечаток в новой письменной традиции. В таком случае, если мы не замечаем, где в поэмах Гомера явно устная традиция, а где письменная вставка, значит, различия не столь существенны. Кроме того, целостность поэм и их объемность говорят о том, что их замысел рожден также целостно, а не составлен из отдельных фрагментов существующих устных преданий. Мы не можем увидеть различие в методе сохранения текста, но достаточно ясно различаем элементы микенских реалий, отделенных веками даже от греческой архаики. Сомнительно, чтобы огромные тексты в течение такого длительного времени были только лишь достоянием устной традиции.
Целесообразно заключить, что поэмы Гомера содержат как устный, так и письменный элементы, и сохранены первоначально микенской письменностью и последующей устной традицией, записанной уже греческим алфавитом. Аэды (певцы, о которых упоминает и Гомер) помнили поэмы и, возможно, пользовались отрывочными записями, которые только они и могли читать, а позднее профессия рапсода – «сшивателя песен» – позволила не утратить их основной сюжет и сохранить сочинения Гомера до момента, когда они могли быть зафиксированы новым письмом. Важнейшим средством для сохранения устного предания были состязания рапсодов – на точность и максимальную длительность воспроизведения поэм Гомера. Эта традиция поэтических агонов известна по всей Греции уже к VIII–VII вв. до н. э.
Удивительным фактом древнегреческой истории является государственный статус поэм Гомера, который возник в Афинах, сначала благодаря Солону, который ввел на Панафинеях исполнение только этих поэм, а потом – благодаря тирану Писистрату, составившему комиссию по сверке существующих версий. Появлению «канонического» текста поэм Гомера мы обязаны некоей религиозной реформе: скорее всего, она была связана с унификацией пантеона греческих богов, основные знания о которых должны были иметь общегреческое значение и иметь древнейшее происхождение. Поэмы Гомера и Гесиода были единственным таким источником общегреческого масштаба. К тому же они вводили в греческую современность «поколение героев», излюбленное в изобразительном искусстве. Тем самым происходила не только унификация культа, но и укрепление предания, владельцем «истинной» версии которого становились Афины. «Илиада» и «Одиссея» оказывались не только народным преданием, но и государственной эпической традицией. Странствующие поэты становились своего рода трансляторами официального культурного стандарта, зафиксированного Писистратом. Скорее всего, «канонические версии» были созданы и для других поэтических произведений, а за их произвольное изменение полагалось жестокое наказание – штраф или изгнание (как это произошло с Ономакритом и Диконом).
Вполне возможно, что в поэмы в тот период были сделаны «политические вставки». К таковым относят слова, которые служат обоснованием прав афинян на о. Саламин: «Мощный Аякс Теламоний двенадцать судов саламинских вывел с собою и стал, где стояли фаланги афинян». Мнения о существовании подобных вставок бытуют с древности, но мы не видим ни существенного присутствия у Гомера афинской темы, ни афинских героев (за исключением третьестепенных вождей Стихия и Менесфея и еще двух героев – без слов, без сюжетных линий, без подвигов). Обвинение Писистрата в политической редактуре поэм как раз, скорее всего, были политически обусловлены, поскольку исходили в основном от мегарских авторов, вспоминающих о захвате Саламина афинянами во времена Солона. Таким образом, работа комиссии Писистрата ставила себе целью восстановление изначального целостного текста, искажаемого рапсодами, а не внедрение в текст каких-то политических вставок. Афинам достаточно было обладания «самым правильным» текстом Гомера – в этом был главный политический результат. Афины стали хранителями общегреческой реликвии. Хотя «Илиада» была сложена из отдельных гомеровских песен в «Ахиллеиду», а покровителем Ахилла была богиня Афина. Получалось, что в политических целях Афин было сохранение в такой форме древнейшего предания.
При многовековом редактировании поэм Гомера в них чудесным образом остались противоречия, связанные с воздействием некоей «священной силы» – государственной цензуры, которая в более поздние времена была замещена традицией – привычкой не повреждать сюжетных событий изначального текста, а работать только над стилем. Среди самых явных противоречий: в «Илиаде» стена вокруг ахейского стана то появляется, то замещается рвом, то пропадает вовсе. Хронология распределена по песням поэмы крайне неравномерно: третий день боев оказывается на порядок насыщеннее событиями, чем два предыдущие. Менелай убивает пафлагонского вождя Пилемена, но позднее тот же Пилемен оплакивает своего убитого сына. Гектор убивает фокейского вождя Схедия дважды в разные моменты повествования. Все эти проблемы рассеиваются, если допустить перестановку песен при сохранении их содержания.
На бережное отношение к тексту гомеровского эпоса указывает сохранение разночтений с мифологической традицией. В «Илиаде» упоминается, что Эдип умер в Фивах, а по традиции считается, что это произошло в Колоне близ Афин. Гомеровский Тидей похоронен в Фивах, хотя считается, что его могила в Элевсине. У Гомера в «Одиссее» Филомела считается дочерью Пандарея, а по традиции считается, что она дочь афинского царя Пандиона. В «Илиаде» Гекуба – дочь Диаманта, по традиции – Киссея. У Гомера Минос – мудрый судья, друг Зевса, в афинской традиции – враг.
Перед лингвистами стоит вопрос о том, изменялся ли язык гомеровских поэм за столетия их редактирования. Что прямого перевода с одного диалекта на другой не было и быть не могло, считается общепризнанной истиной. Также считается, что основным для поэм Гомера является ионийский диалект – ответвление аттического диалекта, очень сходного с ним. Вместе с тем, присутствуют также элементы эолийские и специфически аттические. Ряд терминов, безусловно, относятся к микенской архаике.
Микенские термины: аог (меч), bios (лук), dais (факел, или война), egchos (копье), entea (вооружение), ios (стрела), pelex (шлем), sacos (щит), tryphaleia (шлем), phasganon (меч). Микено-эолийскиетермины: damemi (укрощаю), phobos (страх или бегство), charme (битва, страсть к битве) и др. Эолийские термины: aichmetes (копейщик), eychos (слава), cydos (слава, термин более позднего происхождения), aspistes (щитоносец), thorectes (латник) и др. Эолийско-ионийские термины: aichme (копье), aspis (щит), dory (копье), eris (ссора), thorex (панцирь), cnemis (поножи), xiphos (меч), oistos (стрела), toxon (лук) и др. Ионийские термины: acontistes (копьеметатель), eirene (мир), neicos (вражда), hoplon (оружие), ponos (сражение), toxeyo (стреляю из лука), typto (поражаю), philotes (мир), phyxis (бегство) и др. Микенско-эолийско-ионийские термины: ballo (метать, поражать, ранить), mache (сражение), nice (победа), polemos (война), machomai (сражаюсь), nicao (побеждаю), pheygo (обращать в бегство) и др.
Некоторые исследователи считают, что в первоначальную схему поэм включались дополнения в виде ранее обособленных кратких сказаний, ставших в поэмах эпизодами. А органичность общего рисунка поэм связана с постепенностью диалектных включений, содержащихся в соответствующих эпизодах. Тем же объясняется присутствие различных концепций божественного – переход от невидимых богов к антропоморфным явлениям (в образе человека), а затем – к собственно божественным явлениям. Хотя подобные представления могли сосуществовать – противоречивость религиозных представлений древних греков общеизвестна. Не говоря уже о сосуществовании исходных форм языка до разделения на диалекты.
После Писистрата изменение текстов Гомера продолжилось. О чем свидетельствует множество цитат и ссылок древних на тексты Гомера, которые до нас не дошли или отсутствовали в известном нам тексте поэм (в том числе – многочисленные и разнородные «неправильные» цитаты у Ксенофонта, Платона и Аристотеля). Удивительно, но трагедии Эсхила, Софокла и Еврипида не имеют отсылок к Гомеру. Лишь две дошедшие до нас поэмы Еврипида (из сотен сохранившихся поэм разных авторов) продолжают сюжеты Гомера. Притом авторство Еврипида является сомнительным, а сами эти произведения малопопулярны. Кроме того, интересна закономерность: Гомер как будто нарочно исключен из трагедий, которые предпочитали развивать сюжеты других киклических поэм (около 60 случаев), но только не гомеровских.
Из этого неразумно делать вывод о непопулярности или малоизвестности Гомера при создании трагедий. Скорее, существовал некий политический запрет: неслучайно текст Гомера стремились зафиксировать так, чтобы он исполнялся единообразно. Поэтому любое посягательство на альтернативную интерпретацию Троянской войны или других элементов гомеровских поэм или же произвольное продолжение сюжета могло восприниматься как нечто сходное со святотатством. Позднейший же текст поэм, оформленный в Александрии, был поправлен в связи с падением политической власти, олицетворявшей собой незыблемость гомеровских текстов. Именно тогда исправления были сделаны, исходя из всего массива имеющихся в Александрийской библиотеке текстов. На это же указывает комедийное воспроизведение цитат и некоторых сюжетов из Гомера у Аристофана: более позднее пришествие сатирической драмы в сравнении с трагедией само по себе показывало, что цензурная мощь власти серьезным образом ослабла.
Часть искажений цитат Гомера можно объяснить распадом афинской государственности и повторным появлением «апокрифических» текстов поэм – в порядке демонстрации независимости от традиции, идущей от Писистрата. Вместе с тем, Гомер для всей греческой жизни – культовая фигура. Несмотря на критику, которой он был удостоен через несколько столетий беспрерывного триумфа.
Платон писал, что Гомер изображал жизнь, но не знал ее. Но для поэта «знать» – это изображать так, чтобы сообщать другим некое знание даже помимо их желания что-то узнавать. Культ Гомера – это исполнение его поэм на Панафинеях, отражавших общегреческое знание и понимание ценности его произведений. Причем, понимание жизни Гомера – самое светлое, яркое и близкое людям. Мир Гомера – это герои и обычные люди, мир Платона – это мудрецы. Есть и другое понимание жизни – от правителей, прославленных греческой историей. Одно – у Писистрата и Кимона, другое – у Перикла и Фемистокла.
Классические греки знают резкую критику Гомера – за его, якобы, несерьезное отношение к богам и героям. Платон мифологию Гомера и Гесиода считал глупой. Еще больше скепсиса было в отношении Гомера у пифагорейцев и орфиков, противостоящих аллегорическим толкованием эпоса. А Гераклит и вовсе объявил, что Гомер «заслуживает изгнания из общественных собраний и наказания розгами». Вслед за ним ритор Зоил написал целый трактат в 9 книгах «Бич против Гомера». Все это связано с формированием философских систем, чья картина мира неизменно находила у Гомера противоречия.
Понимание жизни поэтом может показаться в каких-то элементах совсем примитивным или бессистемным. И это хорошо видно по складыванию сект почитателей, которые искали, конечно же, простоты и красоты – в отличие от философов.
Учреждением культа поэта Архилоха по поручению Аполлона занимается некто Мнесиеп (Mnesiepes – запоминающий «слово», epos). Культ связан с запоминанием слов поэта, а также с публичным исполнением его произведений рапсодами (о чем упоминают Афиней, Клеарх, Платон). Вероятно, аналогичным образом культ поддерживал и распространение поэм Гесиода и Гомера. Культовые центры могли даже конкурировать между собой за право считаться носителями неискаженной памяти (то есть, «истины»).
Начало культа может быть положено самым прозаичным сюжетом. Будущий поэт Архилох гнал в город корову на продажу и встретился лунной ночью с группой женщин, которые начали игриво торговаться с ним. Архилох готов продать корову, но отвечает женщинам колкостями и просит дать хорошую цену. Потом вдруг впадает с глубокий сон, а пробудившись, не обнаруживает ни женщин, ни коровы. Зато рядом с ним лежит лира. Тем самым он из пастуха превращается в поэта. Было ли впадение в глубокий сон обусловлено хмельным напитком, о котором в сюжете умалчивается, или увесистым ударом по затылку, не так важно. Важно, что в сюжете женщинам придается образ Муз, а украденная корова становится весомым вкладом в смену профессии. Прозаический сюжет переплавляется в мифологический и мотивирует Архилоха на творческие подвиги, высоко оцененные его современниками.
Более романтичное изложение подобного сюжета содержится в автобиографическом фрагменте Гесиода. Гесиод прямо пишет о встрече с Музами, которые наделяют его способностью к поэтическому запоминанию, то есть, знанию истины (alethea). Пастухов (аэдов по совместительству) они называют «простые желудки», а Гесиоду предлагают миссию носителя истины и служителя Муз (therapon) и посох (skeptron) как знак этой миссии. То есть, фактически выразителем их сущности, заместителем. (По аналогии эпитет воина – «служитель Ареса». Вероятно, поэтический оборот «служитель» заимствовано из хеттского tarapon-alli – «ритуальный заместитель, субститут».) Такое же достоинство имеет и Архилох в его культе.
Архилох
В «Одиссее» фигурируют «странствующие ремесленники», среди которых перечисляются певец, пророк, врач, плотник. В других случаях ремесленником именуется глашатай. Сам Одиссей в роли поэта-попрошайки имеет характеристику «желудок» (gaster): своими россказнями он пытается добыть пропитание. Одиссей, прикинувшись странствующим поэтом, выпрашивает пищу на пиру женихов. И в то же время он становится носителем справедливости (dike).
У Гесиода певец попадает в один ряд с плотником и гончаром. Что подчеркивает, что demiourgoi (ремесленники из дема) – особый слой с высокой мобильностью, выходящей за границы греческого ареала. Роль «демиургов» – обустройство общества, которому пророк и певец дают обычай и закон, а плотник и гончар – искусство ремесла. Все эти «ремесленники» привносят в древнегреческую общину на порядок более высокую культуру и методы хозяйствования. И это также вклад в образование общегреческой мифологии.
Поэт, пророк и глашатай – функции, признаваемые по достоинству таланта. Не случайно Гесиод получает от Муз не только скипетр как знак своего служения, но и особый голос – aude, которым он может рассказать о прошлом и будущем. Аналогом земного поэта является Гермес, который находится под покровительством Мнемозины и, исполняя теогонию, тем самым «утверждает» богов. Боги, как и герои и цари, утверждаются в поэтическом слове.
В «Теогонии» (theon genos – рождение богов) Гесиода сама способность к справедливой власти царя (basileus) связывается с вдохновленностью музами. Царь в собрании (agora) должен высказывать справедливые суждения (dike), которые являются даром Муз, диктующих божественный закон (themis).
Посох, полученный Гесиодом от Муз, в некоторой степени уравнивает его с царями и геронтами. Сочинительству придается божественная миссия. Гомер в гимне Аполлону называет его сочинителем. Более того, поэт оказывается выше царя и даже богов, потому что только через него в стихах фиксируется и распространяется их слава (kleos). Музы, местные божества горы Геликон усилиями Гесиода включаются в олимпийский пантеон. Тем самым культ поэта утверждает даже культы богов!
Посох властителя и лира поэта – взаимодополни-тельные символы. Гермес с Аполлоном вступают в соглашение путем обмена: лира переходит к Аполлону, посох – к Гермесу. Аполлон приобретает функцию дельфийского прорицателя, Гермес получает право «утверждать» волю самого Зевса. Позднее у Гермеса остается лишь пастушья дудка, которая олицетворяет простонародный статус его творчества, а также роль посланника богов. Также за Гермесом остаются местные пророчества, относящиеся к «пчелиным девам» Фриям, которые глаголют истину только под влиянием перебродившего медового напитка, а в обычном состоянии лгут. Тем самым Аполлон и олимпийские Музы – новое явление теогонии с новыми функциями. Они перераспределяют обязанности и полномочия между богами и выделяют поэзию в обособленный вид деятельности, отличный от пророчеств. И эта трансформация происходит при посредничестве Гесиода, который фактически выполняет божественную функцию.
После победы над мессенцами спартанцы учредили обычай в честь поэта Тиртея. В совместных трапезах они по очереди исполняли стихи Тиртея, а победитель получал награду в виде куска мяса. В данном случае социальное равенство сочеталось с поощрением лучшего, выделением его из всех. Это касается и лучшего исполнителя стихов, и самого Тиртея, которому отдавались почести. Таким образом, культ Тиртея в Спарте имел общегосударственный статус.
Афинское происхождение поэта Тиртея отмечено еще античными историками. Мы имеем совокупное действие двух традиций. С одной стороны, афиняне были склонны приписывать своему городу происхождение всего позитивного в Элладе, с другой – спартанцы исключали возможность занятия чем-либо, кроме военной службы, а это значит, что все их поэты должны были быть чужестранного происхождения. При этом Спарта становилась прибежищем достойных изгнанников, не признанных на собственной родине, и подобный подход использовал афинскую гордыню на пользу Спарте.
Такая ситуация способствовала складыванию общеэллинского культурного пространства: изгнанникам было где найти приют – их принимали соплеменники других полисов, обрадованные возможностью утереть нос конкурентам и восславить собственный полис вместе с талантом изгнанника.
