Kitabı oku: «Юность крейсера», sayfa 3
Каневской уже полдня томился в ожидании Леночки. На часах было уже почти три часа пополудни, а ее все не было. Не выдержав тягостного ожидания, мичман соскочил с подоконника, на ходу пристегнул кортик и, прыгая через две ступеньки, помчался на улицу. По дороге к дому Клодов его мучили мысли о том, что мужу Елены уже все известно и теперь придется драться с ним на дуэли. Так, терзаемый предчувствиями и сгорая от нетерпения увидеть Леночку, он добрался до парадной ее дома.
Горничная, открывшая дверь, позвала хозяйку. Сердце Алексея учащенно забилось, когда его губы коснулись руки женщины.
– Проходите в гостиную, Алексей Петрович. Сейчас Федора подаст кофе.
– Почему вы сегодня не пришли? – пытаясь обнять женщину, прошептал мичман.
– Сейчас же перестаньте, Алеша. Нам больше не следует встречаться. Я продумала сегодня всю ночь и решила, что все произошедшее между нами – ошибка, – отстранилась женщина от молодого человека.
Лицо мичмана, еще недавно горевшее от возбуждения, потухло. Руки отпустили талию мадам Клод.
– Но я люблю вас, Леночка!
– Перестаньте говорить глупости. Вы еще так молоды и найдете свое счастье.
– Это не глупости, Елена Васильевна, я вас люблю!
– Вы еще встретите молодую и красивую девушку. Влюбитесь в нее по-настоящему и забудете это увлечение.
Шаги за дверью прервали их разговор. Горничная внесла поднос с кофейником и собралась прислуживать за столом.
– Ты свободна, Федора, – отпустила ее хозяйка.
Елене было больно смотреть на поникшего влюбленного юношу, и ей захотелось немного его ободрить:
– Присаживайтесь, Алеша, – мичман продолжал стоять, – Давайте останемся друзьями и не более. Поймите, я замужняя дама и должна быть верной женой.
– Ну что ж, хорошо, я не буду вам мешать блюсти честь.
В этот момент Каневской, не задумываясь, застрелил бы Владимира Карловича. Если бы тот оказался поблизости.
– Наверное, нам больше не следует встречаться! Уходите и оставьте меня в покое!
Гордо подняв голову, Алексей, не прощаясь, вышел из квартиры. Обида бушевала в его душе. Он проклинал себя за то, что задержался в Петербурге и встретил ее.
Глава 5
Постукивая колесами, поезд катился на восток от Санкт-Петербурга. Каневской смотрел на мелькающие за окном вагона деревья. Взгляд у него был отсутствующий. Мысли молодого человека неслись назад в столицу. Он представлял, как вернется с войны: на плечах у него будут красоваться лейтенантские эполеты, а на груди – поблескивать Георгиевский крест. Увидев его, Леночка начнет умолять о встрече. Сначала он обойдется с ней холодно и ответит отказом, а потом, как бы делая одолжение, скажет: «Так и быть, мадам Клод, я загляну к вам, если у меня останется свободное время». И наступит ночь, полная страсти, и Леночка будет клясться в любви, умоляя простить ее.
В окне показались покосившиеся срубы изб, стоявших на окраине уездного города. Колеса стучали все реже и реже. Паровоз издал гудок и, окутавшись паром, остановился на станции. Алексей, вставая, взял в руку небольшой чемоданчик и вышел из купе.
Город детства встретил Каневского разбитыми мостовыми и грязными лужами, в которых гоготали гуси. На станции не было даже приличного извозчика, и пришлось сесть в потрепанный тарантас.
«Всего двести верст от Петербурга, а как будто попадаешь в другой мир, и начинаешь понимать, что это и есть настоящая Россия. А столица – это всего лишь разукрашенный фасад здания, войдя в которое, попадаешь в такие непроходимые дебри, что становится страшно. Это тебе, Алексей Петрович, не Голландия или Франция, где все чистенько, уютно и понятно, как в давно отрепетированной пьесе, где все декорации расставлены, а актеры хорошо знают свои роли. А у нас до сих пор рядом с развалившейся избой соседствует белокаменный монастырь, величественный храм или роскошный дворец», – размышлял отвыкший от провинции мичман по дороге к родительскому дому.
А когда-то в детстве этот город казался Алексею огромным и прекрасным, особенно, когда семья Каневских возвращалась в него после лета, проведенного в деревне.
Вот и родительский дом с мансардой, добротно срубленный из посеревших бревен. Алексей застучал кулаком об оказавшуюся закрытой калитку. Но никто не спешил открывать вернувшемуся домой «Одиссею». Только громко залаяли цепные кобели. Он застучал еще сильнее.
За забором кто-то зашевелился и послышался голос старого слуги:
– Нечего стучать, барыня в имение еще вчерась уехали, а я никому открывать без ее ведома не намерен.
– Эй, Гаврилыч, старый хрыч, зазнался совсем. Господ в собственный дом не пускаешь.
Старик замялся за калиткой и, вдруг что-то вспомнив, принялся суетливо открывать засовы. Старые пальцы его не слушались, и он, словно нарочно, возился с калиткой непростительно долго.
– Простите, не узнал, Алексей Петрович. Совсем я из ума выжил: молодого барина и не признал. А барыня, как телеграмму получила на прошлой неделе, все ждала вас, ждала. Да так и не дождались, уехали в деревню, – затараторил слуга, опасаясь, что получит нагоняй от барыни, зато, что не признал барчука.
Гаврилыч был взят в услужение в господский дом мальчонкой еще при крепости и воспитан был при старых порядках, когда за провинность могли и вожжей всыпать на конюшне. Теперь времена изменились: слуги даже покрикивают на господ, требуя прибавки к жалованию. Старый слуга таких и за людей не считал, безропотно храня верность своим господам.
– Зачем маменька в имение уехала? – спросил Алексей, заходя в дом.
– Так у крестницы их, Лизоньки, барышни из соседнего имения, сегодня день рождения. Барыня непременно хотела ее поздравить. А вас, если все же изволите приехать, велела, не мешкая, везти в Ваньково.
– Не спеши, Гаврилыч! Дай, я хоть с дороги отдохну. Поставь лучше самовар.
– Как будет угодно, Алексей Петрович.
Поднявшись по скрипучей лестнице наверх, в свою комнату, Каневской будто очутился в детстве. В этой комнате ничего не изменилось за те два года, что он отсутствовал. На полках все так же стояли любимые в детстве книги, а над столом висела написанная им в годы гардемаринства акварель «Фрегат «Аврора» на рейде Петропавловска-Камчатского».
Теперь Алексею казалось, что детство и юность прошли давным-давно. Хотя, наверное, Гаврилыч сказал бы совершенно обратное, что барчонок еще вчера, не нагибаясь, пешком под стол ходил.
Алексей лег на кровать и закрыл глаза, в голове вдруг возникли детские воспоминания. Вот он маленький, в матросском костюмчике, бежит по лужайке к матери и радостно прижимается лицом к ее платью. Но фигура матери растворилась, как будто в тумане, и на ее месте возникла улыбающаяся Елена Васильевна. Мичман потер руками глаза и покачал головой, сбрасывая с себя наваждение. Поднявшись, он сел за письменный стол и попытался нарисовать карандашом набросок. Но четкий образ Леночки, только что явившийся перед ним, ускользал и не хотел ложиться на бумагу. В сердцах Алексей смял в комок неудавшийся рисунок.
– Алексей Петрович, извольте чайку выпить, – позвал его снизу слуга.
– Некогда мне чай распивать, едем в Ваньково. Старик пожал плечами, но перечить не стал.
«У господ свои причуды, сейчас скажет так, через час – эдак, а наше холопское дело слушаться».
Зачерпнув ковшом из ведра холодной колодезной воды, Каневской выпил ее залпом, по щекам потекли струйки воды, холодные капли закапали за ворот мундира. Алексею хотелось сбить щемящую тоску, поселившуюся у него в груди, бежать на край света, чтобы забыть о мадам Клод.
Две вороные лошади тянули тарантас по лесной дороге, на которой изредка попадались большие лужи. Завидев их, Гаврилыч зычно кричал и щелкал кнутом. Повозка с трудом выезжала из воды, разбрасывая колесами комья грязи. Огромные мохнатые ели, распускавшие свои лапы вдоль дороги, сменялись молодыми березняками и осинниками, сквозь которые виднелись полянки, заросшие клюквой и черникой.
«Наверное, в таком лесу привиделись Римскому-Корсакову берендеи, поклоняющиеся Яриле, и Снегурочка, бегущая с подружками по ягоды», – подумал Каневской, глядя по сторонам, и принялся насвистывать мелодию из оперы знаменитого земляка.
После года, проведенного в южных морях, даже эти знакомые с детства места казались мичману новыми и чарующими.
– Гаврилыч, так ты говоришь, у Лизоньки Шепелевой сегодня день рождения.
– У нее, родимой, Алексей Петрович.
– Сколько же девчонке годков исполнится?
– Да лет эдак шешнадцать или семнадцать. Я толком не ведаю. Вы у матушки спросите, она должна знать.
Уже вечерело, когда они подъезжали к имению Каневских. Так по старинке люди называли деревню Ваньково, а деревня уже почти полвека жила сама по себе. От бывшего имения остался только барский дом и несколько десятин земли.
Алексей, соскочив с тарантаса, бросился навстречу матери, стоявшей у ворот. Ему хотелось, как прежде, в детстве, прижаться к ней и почувствовать материнское тепло. Но за несколько шагов до матери его словно отдернули, и мичман, остепенившись, подошел уже мерным шагом и поцеловал подставленную щеку.
– Тебя совсем не узнать, Алеша. Загорел, как эфиоп или индус, – обрадовано заулыбалась мать.
– Доставил, Наталья Федоровна, вашего юношу в лучшем виде, – закричал глуховатый Гаврилыч, срывая по привычке с головы шапку и кланяясь.
– Ладно, старый черт, вот тебе гривенник на водку за труды, – властным тоном сказала мать Алексея и вложила в руку старика монету.
– Благодарствую! – кланяясь чуть ли не в пояс, заголосил дед.
Наталья Федоровна была высокой дородной женщиной. Ее одутловатое лицо, излучающее что-то строгое и властное, в далекой юности было ангельским. Но жизнь всегда накладывает свои отпечатки на лица людей. Когда Наталья Федоровна вышла замуж за молодого лейтенанта Петра Николаевича Каневского, ей казалось, что жизнь прекрасна. Но ее муж, такой тихий и рассудительный до свадьбы, вдруг оказался любителем пропустить рюмочку, а выпив – поскандалить, причем большей частью с собственным начальством. За скверный характер его списали сначала на берег во флотский экипаж, а затем и вовсе собирались перевести на Каспийскую флотилию. Отчего Петр Николаевич с гордостью отказался. Выйдя в отставку, он укатил в Тихвинское родовое гнездо. Там он поначалу присмирел, но спокойная жизнь была не для Петра Николаевича. Вскоре он начал проводить все вечера в дворянском собрании за вином и картами, постоянно попадая из-за скандального характера в неприятные истории: то бил морды уездным чиновникам, то оскорблял действием городового. Даже рождение сына не повлияло на него. В итоге Каневской старший был убит на дуэли заезжим армейским офицером. Оставшись вдовой с трехлетним сыном на руках, и так не избалованная мужским вниманием и заботой, Наталья Федоровна полностью взвалила на себя управление домом, имением и хозяйством.
– Ты, Алексей, попал прямо с корабля на бал. Поедем сейчас в гости к Шепелевым, у Лизоньки сегодня день рождения. Подарок ей от твоего имени я уже купила, – сунула Наталья Федоровна в руки сына небольшую коробочку. – Это серьги с жемчугом, у нашего местного ювелира заказывала.
Садясь в коляску, Каневской окончательно убедился, что мать ничуть не изменилась и опять старается решать за него все сама.
«Сейчас, видно, начнет сватать мне эту бедную Лизу. Как будто я все еще маленький мальчик», – подумал он.
И точно, сразу после рассказа о видах на урожай овса в этом году, мать перевела разговор на семейную неустроенность Алексея.
– Ты присмотрись к моей крестнице. Барышня просто золото: красива, скромна, столичной жизнью не избалована. Ну, чем тебе не пара? В Петербурге, Алеша, такую днем с огнем не сыщешь.
– Я, мама, не собираюсь пока ни к кому свататься, – раздраженно сказал Алексей. – В моем возрасте, не выйдя даже в лейтенанты, это глупо.
– Чего же здесь глупого? Женишься, остепенишься: на всякие гулянки времени не останется. О карьере больше думать будешь.
– Да не время сейчас: война идет!
– И война не помеха, обвенчали бы тебя с Лизой, пока в поход не ушел. Глядишь, вернулся бы домой, а тут прибавление в семействе, – не унималась Наталья Федоровна.
В усадьбе Шепелевых собралась добрая половина уездного дворянства. День рождения справляли, как в старые добрые времена, на широкую ногу. В саду, на лужайке, веселились молодые гимназистки и гимназисты, приехавшие на каникулы студенты и кадеты. В доме же собралась публика, состоящая из отцов почтенных семейств, их жен и нескольких отживших свой век стариков и старушек.
Наталья Федоровна проследовала в дом, а Алексей направился к молодежи.
Крутившаяся в кругу подруг Лизонька замерла с наивной улыбкой на губах, когда Каневской подошел к ней с поздравлениями. Молодой офицер в морской форме, с бронзовым загаром на лице, выглядел эффектно на фоне кадетов, студентов и гимназистов.
– Прошу вас, Елизавета Александровна, принять от меня небольшой подарок, купленный мной в Неаполе, – соврал Алексей, протягивая девушке коробочку с серьгами.
Лиза с восторгом приложила серьги к ушам, а подружки восхищенно заохали, умиляясь мастерством итальянских ювелиров.
Каневской уселся в плетеное кресло и закурил папиросу, посмеиваясь в душе над глупенькими гимназистками, бросающими на него заинтересованные взоры. Он был доволен, что его появление произвело фурор. Сделав непроницаемое лицо, мичман смотрел на Лизу небрежно, стряхивая пепел с тлеющей папиросы. В воспоминаниях Алексея она была худенькой девочкой с тоненькими, как спички, ручками и ножками, единственным украшением которой являлась длинная белая коса.
«Как всего за пару лет зеленый кузнечик сумел превратиться в высокую, статную девушку? Причем очень даже не дурнушку, – рассуждал про себя Алексей, придирчиво рассматривая девушку. – Красота ее, правда, чересчур нордическая: кожа белее, белого, даже видно, как кровь пульсирует по венам, губы едва розовые, глаза голубые, будто два лесных озера, и коса все такая же длинная. Ну, просто Снегурочка какая-то».
Невольно Каневской вспомнил Леночку и принялся сравнивать двух женщин. Выросшая под крымским солнцем, Елена выглядела бы рядом с Лизой настоящей смуглянкой.
Чувствуя на себе неотрывный взгляд мичмана, Лиза засуетилась и, не выдержав, убежала в дом.
Один из студентов, видно, ухаживающий за виновницей торжества, подошел к Каневскому.
– Вы бывали в Порт-Артуре? – развязно спросил студент у офицера.
– Нет, не довелось, но надеюсь, что еще побываю. Скоро отправляюсь на Тихий океан, с эскадрой адмирала Рожественского.
– Не правда ли, мы ведем эту войну бездарно? Будто не осталось в русском народе «чудо богатырей» – Суворова, Румянцева и Ушакова. Мне кажется, что никто уже не сможет возродить славу русского оружия.
– А почему бы вам самому не попробовать возродить ее? – рассердился Алексей, почувствовав, что этот разговор направлен против него. – Записались бы в армию вольноопределяющимся, может тогда слава русского оружия загремит как прежде.
Студент обиделся и сконфуженно отошел в сторону.
– Идемте к столу, господа! – позвала гостей выскочившая на крыльцо Елизавета.
Молодежь сидела за столом недолго и вскоре опять убежала в сад. Проголодавшийся за дорогу Алексей не последовал примеру ровесников и засиделся в доме. Жареный поросенок и клюквенная наливка пришлись ему по вкусу. Он поднялся из-за стола, когда его стали усиленно донимать вопросами о войне.
Особенно допытывался один дряхлый старичок:
– Ответьте мне, молодой человек, побьем мы японцев или не побьем? Вроде бы должны победить, так как они нехристи, – не дожидаясь ответа, рассуждал старик. – Я сам в крымскую кампанию воевал и скажу вам, что турок, например, бить – милое дело. Иное дело, англичане или французы – люди цивилизованные, к ним подход нужно иметь. Вот я и говорю: раз японцы – нехристи нецивилизованные, то мы должны их победить?
Алексей не знал, что отвечать на такие глупые вопросы.
– Обязательно победим, – пробормотал он и поспешил в сад.
– Вот и молодой офицер считает: разобьем мы японцев! – кричал старик на весь зал за его спиной.
На дворе были уже сумерки. Белый вечер сменяла короткая летняя ночь. В саду слышался смех и веселые голоса. На тропинке забелело чье-то платьице.
– Вы куда торопитесь, Лизонька? – узнал девушку Каневской.
– Никуда. Я просто гуляю.
– А почему одна? Молоденьким девушкам нельзя гулять в одиночестве. Разрешите, я буду вашим провожатым, – взяв Лизу под руку, мичман повел ее в сторону от шума голосов.
– Помните, Алексей Петрович, как три года назад вы еще гардемарином заезжали вместе с матушкой к нам? Вы мне казались тогда таким взрослым и важным.
– А теперь я что помолодел и превратился в мальчишку?
– Нет, это я, наверное, стала взрослой. Как странно: мне сегодня исполнилось семнадцать лет и в этот день приехали вы.
– Значит, вы уже не ребенок, – мичман обнял девушку и поцеловал нежные детские губы.
Лиза обмерла. Ее холодные губы не отвечали на поцелуй, но Алексею было все равно приятно ощущать их свежий мятный вкус. Он почувствовал свою власть над девушкой.
– Я хотел проверить: не растаешь ли ты от поцелуя, а то мне весь вечер казалось, что ты Снегурочка, – сказал Каневской, отрываясь от ее губ.
– А что бы вы делали, если бы я растаяла? – спросила Лиза.
Голова ее была запрокинута, а голубые-голубые глаза светились, будто две звездочки.
– Наверно, я тоже бы растаял, и мы превратились бы в две лужицы. Не выдержав взгляда ее глаз, Алексей прикоснулся к ним губами, и девушка затряслась в его объятьях.
– Лиза, тебе холодно?
– Нет, Алексей Петрович, – ответила она, но запнувшись, продолжила, – нет, Алеша, просто сердце чересчур быстро бьется.
Каневской снял китель и накинул его на плечи девушки.
– А вы, Лиза, умеете различать созвездия? – спросил мичман, желая чем-нибудь похвастаться перед ней.
– Нет, разве только Большую медведицу.
Над ними тускло светили блеклые в короткую летнюю ночь звезды севера. Указывая пальцем на небо, Алексей пустился в объяснения:
– Смотри. Видишь вон те звезды. Если их соединить линиями, получится что-то похожее на цифру три – это Кассиопея. А вот этот неправильный крест, что над нами – созвездие Лебедя, а самая яркая звезда в нем, называется Денеб. На юге звезд становится больше, и светят они поярче. Особенно, когда безлунная ночь и корабль идет в открытом море. Кажется, что броненосец летит от звезды до звезды. Алексей прижал Лизу к себе, и ему самому сейчас верилось, что он самый умный и сильный на свете.
– Лиза, ay! Ay, Лиза! – послышались вдруг где-то за спиной девичьи голоса.
– Елизавета Александровна, отзовитесь! – вторили им мужские.
– Давай убежим от них, – предложил Каневской.
– Ну что вы, Алексей Петрович, неудобно. Они будут волноваться и искать.
И Лиза отозвалась:
– Ау! Мы сейчас идем!
Девушка отстранилась от Каневского и пошла на зов голосов. Они вышли к костру, разожженному молодежью. На них смотрели во все глаза, словно они сделали за свою отлучку что-то предосудительное. Прислонившись к яблоне, Елизавета в задумчивости наблюдала, как гимназисты прыгают через костер. Но девушку больше не веселила эта забава. Она и вправду повзрослела за прошедший вечер. Ее губы все еще горели от первых в жизни поцелуев, а на плечах висел накинутый китель мичмана.
– Извините, Елизавета Александровна, но мне пора уезжать. Моя маменька устала и хочет спать, – начал раскланиваться Алексей.
– Может, вы останетесь до утра? Мы отвели бы вам и Наталье Федоровне комнату.
– Спасибо за приглашение, но мне хочется провести ночь в родительском доме.
Лиза сняла с плеч китель и протянула Каневскому:
– Заезжайте к нам еще по-соседски, без приглашения, в любое время.
– Дня и ночи? – вводя девушку в замешательство своей лучезарной улыбкой, сыронизировал Алексей. – Спокойной ночи, Лизонька. До свидания.
Всю обратную дорогу домой мать все пыталась узнать у Алексея, понравилась ли ему Лиза. Но сын на все ее вопросы отвечал односложно: да, нет, не знаю. Он был явно нерасположен к разговору. И Наталья Федоровна, подумав, что утро вечера мудренее, перестала приставать к сыну с вопросами.
Уже лежа на мягкой кровати, Каневской, засыпая, думал: «А может, взять, да и жениться, как советует матушка. Обаблюсь, заведу кучу детишек, служить пристроюсь в порту или береговом экипаже, – но мичман, перевернувшись на другой бок, тут же отверг эту мысль. – Нет, я не достоин такой скучной и обыденной жизни! Разве об этом я мечтал с детских лет? Разве не грезились мне на этой кровати дальние страны, неоткрытые острова и ширь океана? Разве не я еще три дня назад клялся в любви Леночке Клод?»
Глаза Алексея слипались, и в дремоте ему показалось, что его душа, выскользнув из тела, полетела над рельсами железной дороги в Петербург. Замелькали фонарные столбы, дома со светящимися окнами. Вот промелькнул Невский проспект, а вот и дом Клодов, второй этаж. Алексею кажется, что он, бесплотный, проникает через замочную скважину, беззвучно ступая, идет к спальне и садится у изголовья Елены Васильевны. Лунный свет озаряет прекрасное женское лицо, и он, нагнувшись к ее уху, шепчет:
– Мы с тобой связаны вместе канатами и якорными цепями, мы теперь – одно целое. Ты, Леночка, уже не сможешь жить без меня, ты будешь думать только обо мне. Отныне весь смысл твоей жизни заключается в том, чтобы увидеть меня.
Дух мичмана приложился устами к губам женщины и, воспарив над землей, полетел обратно к телу, лежащему на кровати в барском доме, в деревне Ваньково.
Проснулся Алексей поздно – жаркое летнее солнце уже успело нагреть воздух и высушить росу.
За завтраком Наталья Федоровна как бы невзначай снова вспомнила о крестнице:
– Признайся, Алеша, что я была права и Лизонька Шепелева – замечательная девушка.
– Да, мама, – отрешенно отозвался сын, показывая всем своим видом, что разговор о Лизе ему не интересен, и он соглашается только в угоду матери.
Но Наталья Федоровна продолжала, ей хотелось довести задуманное до конца, не откладывая на потом:
– Она тебе понравилась, слава Богу. Мы ее завтра же и засватаем, с родителями Лизы я уже это обговорила. Через недельку можно и свадьбу сыграть. А на корабль телеграмму дашь, чтобы отпуск продлили.
– Что значит, засватаем? Какую такую свадьбу? Вы у девушки спросили, хочет ли она замуж? До вас что, еще цивилизация не добралась? Оглянитесь, матушка, двадцатый век уже на дворе! – раздраженно, чуть ли не крича, сказал Алексей. – А у меня, в конце концов, вы узнали, желаю ли я жениться? То, что Лиза – замечательная девушка, не означает, что я побегу с ней под венец!
– Что ты разошелся, Алеша? Я просто хотела узнать, понравилась ли тебе моя крестница.
– Хватит! Я приехал домой отдохнуть от службы, а не свататься!
Выскочив пулей из-за стола, Каневской, взяв ружье и собаку, ушел в лес. Целый день он бродил по лесу, выслеживая зайцев. Но мысли о Леночке Клод и Лизоньке не давали ему сосредоточиться на охоте. Вечером он возвратился в усадьбу без добычи, зато с твердым намерением: завтра же прервать отпуск и вернуться на броненосец.
Но Наталья Федоровна повела себя по-умному и не стала больше давить на сына нахрапом. Сказав, чтобы Алексей не обижал ее скорым отъездом, она начала действовать исподволь, говоря, что так хочется понянчиться с внуками на старости лет, а единственный сын уезжает и опять оставляет ее одну, а как бы было замечательно, если рядом с ней была хоть невестка.
Злясь на упрямый материнский характер, Алексей пропускал эти слова мимо ушей.
Короткий отпуск близился к концу, когда Лиза Шепелева напомнила о себе, прислав крестьянскую девочку с запиской, в которой просила Алексея встретиться с ней в шесть часов вечера, у большого межевого камня, лежащего на дороге между их поместьями.
Каневскому польстило, что девушка сама назначает ему встречу, и он, оседлав коня, помчался на свидание. Подъезжая к камню, он увидел, что девушка уже ждет его.
Увидев мичмана, Лиза улыбнулась. Ветерок колыхал ее нарядное платье, казавшееся таким неуместным среди неубранных полей.
– Как я рада, что вы приехали, Алексей Петрович! – начала разговор девушка, нервно теребя белую перчатку. – Вы, наверно, скоро уедете на войну, и я не хотела, чтобы между нами осталась какая–нибудь неясность.
– Бог с вами, Лизонька, – перебил ее Алексей. – Какая же тут неясность? Ты еще маленькая Снегурочка, которую нельзя целовать летом, а можно только зимой, в лютую стужу.
От злой шутки мичмана на белом лице девушки выступили красные пятна. Она еле–еле сдерживала слезы, и ее голос от этого сделался тонким и писклявым.
– Значит, это была шутка – ваш поцелуй и рассказ о звездах.
– Милая Лизонька, – мягко произнес Каневской, растроганный ее детским голоском. – Давайте останемся с вами хорошими друзьями. Я не хочу вас обманывать, милое дитя, мое сердце занято другой, – Алексею было жаль девушку, и он не замечал, что говорит слова, сказанные ему недавно Леночкой Клод.
– Кто она? – спросила Лиза, и слезы потекли по ее щекам.
Еще двенадцатилетней девочкой, Елизавета влюбилась в Алексея. Тогда ее бросало в дрожь от одного вида бравого гардемарина. С годами ее чувства лишь окрепли. Несмотря на то, что рядом вертелось множество гимназистов, девушка продолжала мечтать о молодом флотском офицере. Она приходила в гости к крестной, и та рассказывала о сыне, читала его письма и показывала фотографии, часто приговаривая: «Вот бы моему Алеше такую жену, как ты». Недавно Лиза не утерпела и поведала Наталье Федоровне о своей любви. Мать Алексея от ее слов пришла в восторг и пообещала устроить их свадьбу, во что бы то ни стало. Теперь, стоя перед Каневским, Лиза чувствовала себя раздавленной. Его слова, как острый нож, ранили сердце девушки.
– Так случилось, Лиза, что я встретил в Петербурге замужнюю даму и влюбился в нее, сейчас я думаю только о ней. А ты еще встретишь в жизни юношу лучше меня.
Мичман протянул руку с платком, чтобы стереть слезы со щек Лизоньки. Но девушка отбросила его руку, закричав:
– Не прикасайтесь ко мне! Я ненавижу вас!
Не выдержав мучений находиться рядом с Алексеем, после того, как он разрушил все ее надежды, девушка побежала к стоявшей вдалеке коляске.
Каневской не удерживал Лизу, на душе у него было мерзко и пусто.
«Ну вот, обидел такое невинное создание из-за женщины, которая даже не желает меня видеть».
От этой мысли у мичмана возникло нестерпимое желание взглянуть на Елену Васильевну.
Вскочив на коня, Алексей поскакал в Ваньково. За пять верст он чуть не загнал бедное животное. Конь был весь в мыле, когда Каневской спешился у ворот. Вбежав в дом, он крикнул Гаврилычу, чтобы тот, не мешкая, запрягал коляску.
– Ты куда собрался, Алексей? – строго спросила мать.
– Мне необходимо возвращаться на броненосец, – ответил сын, укладывая вещи в чемодан.
– Но ты говорил, что еще неделю можешь не уезжать?
– Я забыл, мама, что должны состояться учебные стрельбы и мне обязательно нужно на них присутствовать.
– Постой, Алексей! Неужто ты уедешь вот так, с бухты-барахты? Можно было бы устроить ужин и позвать, например, Шепелевых. Все-таки на войну идешь, – заплакала Наталья Федоровна, обычно скупая на слезу.
– Прости меня, мама, – обнял мать Алексей. – Просто так надо. Я не хочу никаких проводов, от них расставание будет еще тяжелей. Не расстраивайся, я обязательно вернусь.
– Давай хоть присядем на дорожку, – попыталась задержать Наталья Федоровна сына.
– Карета подана, Алексей Петрович, – крикнул вошедший Гаврилыч.
– Все, мне пора, мама, – произнес Алексей, чувствуя, что если он сейчас не уедет, то прощание растянется как минимум, на неделю.
Каневской поднялся и пошел во двор. Мать последовала за ним, уговаривая остаться еще на денек. Но на лице сына уже застыла маска решимости, и она, перестав уговаривать, перекрестила его три раза и сказала:
– Да храни тебя господь, Алёша!
Помахав рукой, мичман приказал Гаврилычу трогать, а мать еще долго смотрела вслед удаляющейся коляске.
Глава 6
Поезд прибыл в Санкт-Петербург около полудня. Каневской, постояв на перроне Николаевского вокзала, выкурил несколько папирос, глубоко затягиваясь ароматным дымом, пытаясь заглушить желание немедленно увидеть Елену Васильевну. Бросив недокуренный окурок, он решился идти к ней и поставить все точки над «и».
Взбежав по ступенькам знакомой лестницы, мичман на секунду остановился у двери. В груди его бушевал щенячий восторг пса перед хозяйкой. Немного отдышавшись, он потянулся к звонку.
У Елены екнуло сердце от раздавшегося звонка, и она сама бросилась открывать дверь, будто кто-то шепнул: это он. И он ворвался без церемоний, обнял и поцеловал ее.
– Сейчас же отпустите меня, негодный мальчишка! Мой муж дома! – возмущенно прошептала мадам Клод на ухо мичмана.
От такого ледяного душа руки Алексея опустились сами собой. Он взглянул на строгое лидо Елены Васильевны и увидел тонкую морщинку между нахмуренных бровей. Мичману захотелось поцеловать ее изумрудные глаза, чтобы морщинка разгладилась и никогда больше не появлялась.
– Алексей Петрович, я же вас просила не искать больше встреч со мной!
– Я просто зашел узнать, не у вас ли Александр?
– Его здесь нет.
– Тогда извините и прощайте.
Елена не успела ничего даже сказать, как дверь за мичманом захлопнулась, и послышались удаляющиеся шаги.
«Ну вот, налетел как ураган, разбередил не успевшую затянуться рану и умчался. А мне опять мучиться, вспоминая его», – подумала она.
– Леночка, кто это к нам приходил, – окликнул Владимир Карлович застывшую перед дверью жену.
– Помнишь молодого мичмана, что приезжал к нам на дачу? Это он заходил узнать, не у нас ли мой брат.
– Надо было принять его. Мы бы с ним выпили по маленькой за мой отъезд во Владивосток.
Елена повернулась к мужу, ее глаза горели злостью:
– Вам бы только вино лакать, а со мной даже в день отъезда вам поговорить не о чем!
– Что с тобой случилось, мой ангел?
– У меня болит голова! – рассержено ответила она на нежность мужа.
– Не волнуйся, я сейчас вызову доктора.
– Причем здесь доктор: это вы во всем виноваты!
Оставив мужа в недоумении, Елена ушла в свою спальню, где, упав на кровать, зарыдала.
– Я поехал в клуб, – услышала она через дверь недовольный голос Владимира Карловича.
Елена лежала с открытыми глазами и смотрела в темноту. Наревевшись, она думала: «Зачем я так грубо прогнала Алексея? Во всем виновата моя гордость и боязнь перешептывания за спиной. Но с другой стороны, все правильно: пройдет немного времени, и муж все узнает, как потом смотреть ему в глаза и делать вид, что ничего не произошло? Я не смогу врать мужу, а, впрочем, я уже сейчас вру и даже кричу на него ни за что, ни про что, – за стеной глухо бухнула входная дверь. – Приперся из своего клуба, пьяная скотина. Ненавижу его противную рожу!»
