Kitabı oku: «Юность крейсера», sayfa 4

Она смахнула рукой набухающую слезу.

«Где же ты бродишь, мой молоденький мичман?» – с этой мыслью Елена перевернулась на бок и, прижав к лицу подушку, провалилась в неглубокий сон.

Леночке приснился корабль под белыми парусами. Она в подвенечном платье, а рядом с ней Алексей. Они одни на корабле, радуются и смеются, как дети. Мичман раздевает ее прямо на палубе, и ветер уносит подвенечное платье. И вдруг Алеша пропал, и она осталась одна абсолютно голая, а вокруг только море и небо.

Елена проснулась от собственного голоса, она все-таки прокричала его имя только не во сне, а наяву.

За окном было пасмурное утро. Мадам Клод потянулась в кровати, ей было как-то не по себе от такого сна, внизу живота заныло томительное чувство.

«Уже рассвело, и надо отправляться на вокзал провожать мужа», – вставая с постели, подумала она.

Поезд, пыхтя паром, покатился в сторону Москвы. Рука мужа, в последний раз махнув из окошка, исчезла в купе.

Возвращаться домой Елене не хотелось.

«Поеду я лучше к Анечке Паленой. Дай Бог, не выгонит в такую рань», – вспомнила о подруге Леночка, взглянув на застывшую на одиннадцати часах стрелку вокзальных часов.

Они сдружились с Анной еще в юности, когда вместе кружили головы молодым офицерам на балах в Севастополе. Подруга была чуть постарше Елены и сумела составить отличную партию с графом Паленым, который в то время командовал броненосцем на Черном море. Теперь это был заплывший жиром контр-адмирал, заведовавший инспекцией в адмиралтействе. По его протекции и Владимира Карловича перевели в главный морской штаб.

Горничная, встретившая Елену Васильевну в доме Паленых на Английской набережной, сказала, что графиня занята, но должна скоро освободиться.

«Чем она может быть занята, видно, еще не поднялась с постели? – размышляла Елена, прохаживаясь по натертому до матового блеска паркету гостиной.

Анна Николаевна действительно еще лежала в постели под навалившимся на нее заросшим телом грузинского князя Тквернадзе. Разгоряченный князь почти довел ее до полуобморочного состояния.

Из-за плотно закрытой двери будуара доносились стоны женщины и мат с кавказским акцентом:

– Е…ая сучка! – закидывая ноги женщины себе на плечи, рычал грузин. Нависнув над Анной, как горный орел над жертвой, он с дикими криками вонзал в нее свою плоть. – Ах ты, б…дь, нравится да, ну давай, давай, скули, сука!

Графиня обалдело постанывала. Длинные рыжие кудри разметались по подушке, а загнутые ноги едва не доставали коленками до подбородка.

– Я люблю тебя, Гоги! – стонала она.

Анне казалось, что лоно вот-вот лопнет, но взрыв произошел в ее голове, и волны прекрасных ощущений прокатились по всему телу.

– Ну что, п…да, получила удовольствиэ? Тэпэрь мой чэред! Женщина, еще подрагивала от наслаждения, когда раскрасневшийся фаллос грузинского князя возник перед ее глазами.

– Соси, шлюха! – прохрипел Георгий.

Взяв обеими руками за ствол этого исполина, графиня, открыв широко рот, смогла заглотить лишь его головку.

– Давай, давай, соси, б…дь, – повторял князь, пытаясь запихнуть свое достоинство поглубже в Анечкину глотку.

Графиня едва сдерживала его порыв, с наслаждением вдыхая запахи, исходящие от мужчины. Почувствовав на языке вкус спермы, она вытянула мужскую плоть из ротика. Пахучая жидкость крупными каплями оросила ее лицо и растеклась по лбу.

Георгий закричал: его долготерпение было вознаграждено. Он, не спеша, вытер детородный орган об волосы графини и, встав, принялся быстро одеваться. После полудня ему было необходимо присутствовать в манеже конногвардейского полка.

– Анна, нэ подаритэ ли вы мнэ свой пэрстэн, как залог любви? – застегивая пуговицы на мундире, спросил Тквернадзе.

– Интересно, Гоги, как ты его собираешься носить? Он же не на один твой палец не налезет.

– А я эго на шнуркэ на шэю повэшу, чтоб ближэ к сэрдцу был, – изображая влюбленного, прогортанил князь. Вчера он вдрызг проигрался в карты, и теперь ему нужно было срочно поправить финансовые дела.

– На, носи! – с трудом стянула Анна перстень с пальца. Она пресытилась сегодня любовью и поэтому исполнила просьбу горячего грузинского князя. – Но смотри, я проверю потом, не окажется ли он в ломбарде, – недоверчиво добавила графиня, когда бриллиант в два карата, в золотой оправе, перекочевал в руку Георгия, ей стало немного жаль расставаться с красивой вещицей.

– Вы нэ вэритэ, мой ангэл, что я сохраню эго до гроба? Эсли Гэоргий Тквэрнадзэ сказал слово, то скорэй Кура потэчет вспять, чэм он эго нарушит! – гордо соврал князь, довольный, что высказал просьбу в нужный момент.

Елена Васильевна уже собиралась уходить, когда по лестнице сбежал грузинский князь, кивнувший ей на ходу головой. Он окинул женщину оценивающим взглядом от макушки до пят, как барышник, покупающий кобылу.

«А она нэдурна, эта мадам Клод. Эю можно было бы и заняться как-нибудь на досугэ», – подумал Георгий, выхода из парадной.

Анна лежала в постели и смотрела в потолок. Вставать и одеваться не хотелось. Голое тело графини было прекрасно: белая, чуть золотистая кожа, плоский, не растянутый родами живот, маленькие груди сохранили упругость как у девушки. Она любила и холила это великолепие, заставляя служанок втирать в нежную кожу бальзамы и масла, отмокая часами в настоянных на травах ваннах, – графиня тратила полжизни на поддержание красоты. Зато потом, любуясь в зеркало на свои формы, она забывала, что скоро ей исполнится тридцать лет.

– Ваше сиятельство, мадам Клод просит их принять, – послышался за дверью голос служанки.

Не приводя себя долго в порядок, Анна накинула на себя только шелковое японское кимоно и, слегка причесав волосы, решила, что для подруги юности, от которой нет секретов, этого достаточно. Она позвонила в колокольчик.

– Проводи ее ко мне, – велела графиня вошедшей прислуге.

Анна Николаевна широко улыбнулась, увидев подругу.

– Как давно ты, Леночка, у меня не появлялась, – тоном обиженного ребенка произнесла она. – Так я скоро и забуду, как ты выглядишь.

Женщины расцеловали друг друга в щеки.

– У тебя новые духи, Анечка? – сказала Елена, уловив запах, исходивший от волос подруги.

– Да. Один знакомый с утра принес в подарок флакончик французских духов.

– Не этот ли грузинский князь?

– Он самый, милочка! А что, разве не пикантный аромат?!

– Ты бы, Анечка, остерегалась его. Ходят слухи, что он отчаянный сердцеед. Еще будут что-нибудь болтать в свете, если ты будешь принимать князя, когда мужа нет дома.

– Мне уже давно все равно, что обо мне скажут все эти великосветские старухи. Им и самим хочется, да никто уже не клюет на их корсеты и гнилые зубы, – красивое лицо графини на секунду исказилось в злой гримасе.

– А если Анатолию Сергеевичу это не понравится?

– Ему, Леночка, раньше надо было думать, когда в сорок лет засылал сватов к восемнадцатилетней девчонке.

– Ты такое скажешь, Аня, будто тебя кто неволил, сама ведь дала согласие.

– А разве я жалуюсь на жизнь? – как кошка, фыркнула Анна. – Мне все очень даже нравится, а кому не нравится, пусть тот и катится к черту.

Анна закурила длинную дамскую папиросу. Ей начинали надоедать нравоучения подруги.

– Так значит, у тебя все-таки было что-то с этим князем?

– Да, мы с ним пару раз целовались, – сделала графиня невинное лицо и, пристально посмотрев на Елену, подумала: «Что это она из себя монахиню строит?» – А, знаешь, Леночка, откуда взялся такой необычный аромат у моих волос? Просто я с утра делала minette, ты, наверное, понимаешь кому, и Гоги случайно заляпал мне кудри, – обворожительно улыбнулась она оторопевшей Елене. – А ты никогда не пребывала пососать хотя бы у господина Клода? – спросила Анна, смеясь над выражением лица подруги.

– Нет. Я, наверное, Аня, никогда в жизни не смогу взять это в рот. Это же противно! И что обо мне скажет муж?

– Вечно ты, Леночка. Кто о тебе может что-то сказать, если ты даже запаха мужского семени не узнаешь! А противно это или нет, можешь рассуждать, только когда попробуешь.

Они натянуто замолчали. Елена вспомнила, зачем собственно пришла, но после таких откровенных признаний подруги, она не могла просить за своего любовника.

– Уехал ли Владимир Карлович во Владивосток? – поинтересовалась Анна, чтобы поддержать разговор.

– Да. Сегодня утром проводила.

– Можешь считать, Леночка, что ты уже капитанша первого ранга. Анатоль мне говорил, что представление на твоего мужа недавно поступило на высочайшее имя.

– Слушай, Анечка, не могла бы ты помочь моему дальнему родственнику? – наконец, решилась мадам Клод. – Он единственный сын у тетушки, но рвется на войну. Нельзя ли устроить так, чтобы он остался в Петербурге?

– Как фамилия твоего кузена и где он служит?

– Мичман Каневской с броненосца «Ослябя».

– Что-то я раньше не слышала, что бы кто-нибудь из твоих родственников служил на этом броненосце, – графиня на несколько секунд задумалась, внимательно рассматривая слегка покрасневшее лицо подруги. – Ладно, Леночка, я соглашусь помочь тебе, но только с одним условием: скажи правду, кто он тебе? А если это секрет от меня, то пусть плывет воевать с японцами.

– Я попробую тебе объяснить: нас познакомил мой брат, – подбирая слова, сбивчиво отвечала Елена. – Ты только не подумай, у меня с ним ничего такого не было, просто мичман мне понравился, но я его прогнала и теперь не знаю, как жить.

– Все ясно, Леночка. Ты влюбилась в этого мичмана, и не надо передо мной оправдываться. Судить тебя я не собираюсь. Так и быть, поговорю сегодня с Анатолием. Надеюсь, он придумает, как оставить твоего «родственника» в Петербурге.

Растроганная Елена бросилась целовать подругу.

– Спасибо тебе, Анечка, – чуть ли не плача, проговорила она.

– Неужели у вас ничего не было, кроме платонической любви? Откройся, Леночка, я никому не расскажу.

Мадам Клод уже не могла в одиночку переживать бушевавшие в ней чувства. Захотелось откровенно признаться во всем, чтобы Анна посочувствовала и посоветовала, как поступать дальше.

– Я была с ним, но всего один раз. Может быть, я дура: зачем я прогнала его и теперь страдаю из-за этого? Сейчас, кажется, что все на свете отдала, только бы увидеться с Алешей, – по щекам Елены потекли слезы. Она быстро достала платок и вытерла влажные глаза.

Анна обняла ее за плечи и заговорила мягким, участливым голосом:

– Да не переживай ты так, Леночка, вернем мы твоего мичмана. Только, смотри, будь осторожна: муж твой сейчас за тысячи верст – не забеременей ненароком. Зачем тебе лишние проблемы? – Елена смущенно улыбнулась, а подруга продолжала говорить, будто вопрос о возвращении Каневского уже решен. – Знаешь, лучше всего пускай вытаскивает свое достоинство во время кульминации. Мужчины этого не любят, но ты сразу ему скажи, что вытравливать плод не собираешься, – поделилась графиня опытом с подругой.

Но Елене сейчас были не интересны женские секреты, и она перевела разговор на то, что ее больше всего волновало:

– А как ты упросишь мужа оставить Каневского в столице?

– Скажу ему, что мичман – твой племянник, и все.

– А Анатолий Сергеевич ничего не заподозрит?

– Если у него возникнут подозрения, то скорей всего ко мне, а я к ним давно уже отношусь равнодушно.

Графине Паленой было не совсем уж безразлична ревность мужа, но за годы совместной жизни она так научилась управлять ей, что извлекала из рогов адмирала одну только пользу. Желание помочь Елене тоже проснулось в Анне не бескорыстно: если мичман будет рядом с подругой, то та больше не будет читать нравоучения и строить из себя невинность.

Обнадеженная мадам Клод расцеловалась на прощание с Анной, пообещав почаще навещать ее и, воспользовавшись экипажем графини, отправилась домой. Все мысли Елены были о будущей встрече с Алексеем, в глазах светился радостный огонек. Она и не предполагала, что он может находиться всего в нескольких десятках метров от нее. И если бы судьбе заблагорассудилось, они могли столкнуться друг с другом уже сегодня. Но фатум, улыбнувшись загадочной улыбкой, повернулся к ним спиной.

В это время Каневской выходил из гостиницы на Невский проспект, по которому только что пронесся экипаж с Еленой Васильевной. Мичман мучился жуткой головной болью, но был полон решимости прервать отпуск и немедленно отправиться на броненосец.

Вчера после встречи с Леночкой Клод он в расстройстве чувств зашел в ресторан. Алексей не желал ни с кем общаться, но как назло к нему за столик подсели армейские офицеры. И изрядно выпивший мичман принялся жаловаться им на невезение в любви. Потом он рассорился с ними чуть ли не до драки, не сойдясь во мнении на стратегию ведения войны. Унимая скандал, половые под руки отвели Алексея в гостиничный номер. Каневского душила обида на весь белый свет, и он, едва двигая пером, написал прощальное письмо Елене Васильевне.

Сегодня Алексей вспоминал вчерашний день, и ему было неловко перед самим собой: «Как вчера я мог раскрывать душу и кому?! Серым армейским офицерам! И писать плаксивые письма женщине, отвергшей мою любовь. Позор! На свете есть вещи поважней любви. Да лучше умереть под японскими снарядами, чем страдать от любви как паршивый студент!»

Каневской с веселой злостью смотрел на громады броненосцев, столпившихся на рейде Кронштадта.

«Вот она – сила России, которая победит всех на свете!»

Разорванное мичманом в мелкие клочки письмо к Леночке Клод поплыло по волнам Финского залива.

Катер прижался к борту броненосца «Ослябя». Поднявшись по трапу, Каневской отдал честь вахтенному офицеру.

– Как погулял в отпуске, Алеша?

– Отлично, – не останавливаясь, ответил мичман.

В голове Алексея вертелась уже ставшая за сегодняшний день навязчивой идея: «Скорее на войну!»

Зайдя в свою каюту, он быстро написал рапорт о переводе на Дальний Восток. Поднявшись на мостик и отдав честь, Каневской протянул рапорт капитану броненосца.

– Вы уже из отпуска, Алексей Петрович, вот и славно, – как бы пробуждаясь от сна, произнес капитан первого ранга Бэр. Прочитав бумагу, поданную мичманом, он поднял на него хмурый взгляд. – Куда это вы собрались? После неудачной попытки двадцать восьмого июля прорваться во Владивосток Первая эскадра заперта в Порт-Артурской «луже». Владивостокские крейсера после боя в Корейском проливе второго августа и потери в нем крейсера «Рюрик» тоже надолго встали у пирса. Так что главный бой и прорыв блокады Порт-Артура ляжет на плечи нашей эскадры. А списываться с корабля перед походом я считаю бегством от войны.

Рапорт в руках капитана первого ранга превратился в обрывки. Стоявший на вытяжку мичман покраснел от смущения. Находясь в деревне, он читал сообщения телеграфных агентств о ходе боевых действий, но для него в то время важнее были личные переживания. Резкие слова капитана спустили молодого офицера с небес на землю.

– Не беспокойтесь, Алексей Петрович, повоевать нам придется и довольно скоро, – смягчил тон Бэр. – Через два дня броненосец уходит в Ревель, там в течение нескольких недель соберутся корабли, готовые к походу, – он немного помолчал, рассматривая крепкую фигуру мичмана. – Теперь о главном: наш броненосец избран контр-адмиралом Фелькерзамом в качестве второго флагмана. Порядок во всем должен соблюдаться пуще прежнего. И еще, Алексей Петрович, вам, как командиру батареи мелкокалиберной артиллерии, необходимо повысить подготовку по отражению минных атак. Есть данные, что во время похода на эскадру могут напасть японские миноносцы.

Круто развернувшись, Каневской покинул мостик и отправился к батарее сорокасемимиллиметровых орудий.

– Здравия желаем, ваше благородие! – хором встретили мичмана матросы.

– Здорово, черти полосатые! – приветствовал их офицер. – Что, совсем без меня распустились, орудия даже не чищены? – проведя платком внутри ствола, хмуро заметил Алексей. На платке серело лишь несколько соринок, но он накинулся на квартирмейстера. – Выгайло, почему за порядком не следишь? Чтобы через полчаса все блестело!

– Есть, ваше благородие, – вытянулся квартирмейстер.

– И еще, ежедневные тренировки по отражению минных атак, через три дня проверю, не дай Бог, не уложитесь по времени, всех сгною под винтовкой.

Сорвав зло на матросне за испытанный стыд перед капитаном, Каневской с чувством выполненного долга направился в Кают-компанию.

– И угораздило же наш броненосец опять ходить под адмиральским флагом. Офицеры снова землю носом рыть будут, выслуживаясь перед начальством, – тоскливо вымолвил наводчик Петров, драя банником ствол орудия.

– Благодари Бога, что «Ослябю» не облюбовал адмирал Рожественский. Фелькерзам по сравнению с ним – божий одуванчик. Сидит себе в каюте да винцо потягивает, а не зубы кулаком матросам считает, – ободрил наводчика квартирмейстер.

Графская чета Паленых собиралась на бал в великокняжеский дворец. У адмирала было прекрасное расположение духа. Граф предвкушал уже, что Анна Николаевна отправится танцевать, а он усядется в буфете за дальний столик с кем-нибудь из старых сослуживцев, где, хорошенько нализавшись коньяка, можно будет с упоением предаться воспоминаниям о былой службе при покойных императорах Александре Николаевиче и Александре Александровиче, ругая все нововведения нынешнего царствования.

– Послушай, кисик, – прервал голос жены благие мысли графа Анатолия, – сегодня утром к нам заходила Леночка Клод и просила за своего племянника, мичмана с броненосца «Ослябя». Он единственный сын у ее тетушки и сейчас собирается в поход на Дальний Восток. Нельзя ли его оставить при штабе или адмиралтействе в Петербурге?

Хорошее настроение адмирала начало улетучиваться.

– Милочка, вакантных мест сейчас нет, и не предвидится, тем более для мичманов.

– Так возьми и быстренько продвинь его производство в лейтенанты.

– Ты меня удивляешь, Анечка, этот мичман наверняка и ценз в плаваньях не выслужил. Давай я лучше переведу его, например, на Каспийскую флотилию, оттуда он точно на войну не попадет.

Глаза Анны хитро прищурились. Пальцы женщины осторожно погрузились в седеющую шевелюру мужа.

– Ну, кисик, я же сказала, что мичман должен остаться в Петербурге и никакого Каспия, – нежно прошептала она в ухо адмирала.

– Это невозможно устроить, дорогая, мне легче подать в отставку, чем выхлопотать место в Петербурге неизвестно для кого! Сейчас, когда даже гвардейский экипаж, в котором служат знатнейшие фамилии империи, отправляется на войну на броненосце «Александр III»!

– Ну, кисик, ты столько раз мне говорил, что для тебя нет ничего невозможного, – еще нежнее проворковала графиня, и тонкие пальцы принялись расстегивать ширинку на штанах мужа.

Анатолий Сергеевич тяжело задышал, когда на божий свет показался его сморщенный, загнувшийся книзу фаллос. Графиня крепко сжала этот маленький отросток в ладошке и начала быстро дергать его. Ее губы, прижатые к уху мужа, зашептали непристойности, какими утром грузинский князь благодарил саму графиню. Адмирал Пален скорчился от боли, чувствуя, что холеная и слабенькая на вид ручка жены вот-вот вырвет его достоинство вместе с корнем, но он все же не спешил останавливать это издевательство.

Давно, когда граф был юным лейтенантом и командовал миноноской во время Турецкой войны, он направил свой маленький корабль на большой турецкий пароход в устье Дуная. От взрыва шестовой мины в трюме парохода произошла детонация боеприпасов. Слабый корпус миноноски не выдержал мощного взрыва и дал течь. Русский корабль пошел на дно вместе с турецким пароходом. Матросы вытащили оглушенного лейтенанта из холодной воды на маленький островок. Лишь через сутки молодого графа доставили в лазарет с сильнейшей контузией и воспалением легких. Поправлялся Пален плохо, даже думал об отставке. Но молодость взяла свое, только в постели с женщинами он стал никаким. Самые лучшие проститутки Одессы не смогли поднять его достоинство. Уже зрелым мужчиной он влюбился в молоденькую смешливую Анну. От одного вида юной красавицы он, как десятилетний мальчик, испытывал томление. Промаявшись такими чувствами полгода, Анатолий Сергеевич не вытерпел и сделал предложение. На удивление юная Анечка вскоре после свадьбы нашла подход к супругу и изредка устраивала мужу праздники.

Адмирал весь потный кряхтел на стуле от желания и боли. Его член на несколько секунд распрямился и выцедил несколько капель на пальцы жены.

Анна вытерла руку о носовой платок и с наигранной строгостью спросила:

– Кисик, надеюсь, ты выполнишь мою просьбу?

– Но?

– Никаких, но!

Анатолий Сергеевич не мог в такие минуты ни в чем отказывать жене и обреченно произнес:

– Да, моя лапочка, постараюсь.

– Хватит тогда рассиживаться, мы и так опаздываем на бал. Тяжело поднявшись, граф Пален принялся одергивать мундир. Ему уже никуда не хотелось ехать.

Глава 7

Три офицера в форме лейб-гвардии Конногвардейского полка стояли в приемном зале великокняжеского дворца. Среди них на целую голову возвышался штаб-ротмистр Георгий Тквернадзе. Его рука непроизвольно тянулась подкручивать длинные усы, если мимо проходили молоденькие дамы или барышни. Два других офицера были юными корнетами, вступившими в полк прошлой осенью и еще не успевшие отрастить настоящие кавалерийские усы.

– Жэнщину, как и лошадь, нужно дэржать в уздэ, чтобы она чувствовала силу и строгость мужчины. Нельзя, Пэтя, с дамами разводить «сюси – пуси», а то они тэбэ сядут на шэю, и ужэ ты заржешь как жэрэбэц. Лучшэ сразу дать эй плеткой по мягкому мэсту, чтобы она поняла, кто сэдок и что эздить будут на нэй, – говорил князь, обращаясь к одному из корнетов.

– А как же тогда ласка, нежность, любовь?! – воскликнул от возмущения Петр Ивлев.

– Это тожэ средство управления. Можно пользоваться и им вмэсто плетки и шпор. Но это будэт ужэ нэ жэнщина – лошадь, а жэнщина – ишак, пэрэд которой на вэревкэ висит сладкая морковь в виде красивых слов и галантного обхождэния.

Не найдя, что возразить в ответ, Ивлев отвернулся от штаб-ротмистра. Ему не нравился цинизм князя, но он никак не мог порвать дружбу с ним и вырваться из-под влияния его веселого обаяния.

Увидев показавшуюся чету Паленых, Петр издали кивнул им. Тквернадзе, заметив графиню, тоже опустил голову, улыбнувшись в черные усы.

– Кто это? – спросил третий офицер.

– Это граф Пален с женой. Он – мой дядя, я тебе, Серж, про него рассказывал, – ответил Ивлев, немного соврав. Граф приходился ему двоюродным дядей по материнской линии, но корнет никогда не вдавался в эту подробность. – Не правда ли, что его жена Анна Николаевна похожа на ангела? – добавил он, когда проходившая мимо графиня одарила офицеров ослепительной улыбкой.

В черных глазах грузинского князя блеснул недобрый огонек.

– Милый Пэтэнька, сэгодня утром я имэл этого ангэлочка как послэднюю шлюшку, – как можно равнодушнее произнес князь, желая унизить корнета.

Лицо Ивлева медленно исказилось, дыхание в горле перехватило, и несколько секунд он не мог произнести ни слова.

– Я не ослышался, вы что-то сказали, князь, – вернулся дар речи к юноше. – Немедленно извинитесь за свою ложь, – процедил сквозь зубы Петр.

– Пэрэд кэм мнэ извэняться? Ты что, Пэтэнька, эе муж?

– Нет, не муж. Но я не позволю трепать имя порядочной женщины. – хватая за грудки грузинского князя, прошипел Ивлев.

– Давайте выйдем на свежий воздух, а то на нас все смотрят, – сказал Серж, оттаскивая Петра от штаб-ротмистра.

Офицеры шли от дворца вдоль набережной Мойки, и когда голоса оставшихся позади людей слились в непонятный ропот, шедший впереди Ивлев, резко обернувшись, крикнул в лицо князя:

– Немедленно признайтесь, что солгали или я вызову вас на дуэль!

– Я нэ собираюсь стрэляться с тобой, мальчик, эще скажут, что я убиваю младэнцэв. Давай лучшэ посмотрим, кто из нас врет. Эсли я пэрэсплю с графинэй на ваших глазах, то ты, Пэтя, застрэлишься, а эсли нэт, то я пущу сэбэ пулю в лоб. Сэрж будэт нашим сэкундантом и проконтролируэт выполнэниэ пари.

Молодой офицер молчал в нерешительности, ему очень хотелось самому всадить пулю в наглую грузинскую рожу.

«Но Серж может усомниться в моей правоте», – подумал Петр.

– Ладно, штаб-ротмистр, но, если к завтрашнему вечеру обещанное не будет выполнено, я пристрелю вас как брехливого кобеля. Я не намерен откладывать это дело в долгий ящик. И не вздумайте отказываться потом стреляться, не то все узнают, что князь Тквернадзе трус.

Ивлев развернулся на каблуках и, не оборачиваясь, пошел прочь от сверкающего дворца.

Сергей догнал его и принялся успокаивать:

– Может, не надо было ссориться с князем. Ты же знаешь, как штаб-ротмистр относится к дамам: все что угодно наболтает с пьяных глаз. Я, конечно, понимаю, что графиня твоя родственница…

– Ничего ты не понимаешь, – оборвал друга Петр, – Анна Николаевна такая неземная. Она не может, не может любить эту ничтожную сволочь!

Петя Ивлев почти бежал вдоль набережной. Что-то доказывающий Сергей пытался поспеть за ним. Сейчас Ивлев находился вне времени и пространства, только ноги в отчаянии передвигали тело по мостовой. Как будто наяву в сознании корнета всплыли воспоминания о первой встрече с графиней Паленой.

Мама привезла Петю в Петербург мальчишкой для поступления в кадетский корпус. Проведя все детство в родовом имении под Брянском, он смотрел на мир расширенными глазами, впитывая в себя влажный столичный воздух. В этом городе все было каким-то особенным: дома, улицы, каналы, мосты и тетя Аня, которой было тогда всего двадцать лет.

Тетя легкой рукой погладила на прощание Петю по белобрысой голове и нежным голосом сказала:

– Надеюсь, ты будешь заходить к нам в увольнения и по праздникам.

Жизнь в корпусе оказалась для Пети нелегкой. Попав из тихого родительского дома в бурлящий водоворот кадетских будней, он часто получал взбучку от более рослых и наглых товарищей. Замкнувшись в себе, он смотрел на них волчонком, у которого не было сил справиться с обидчиками. В редкие праздники Петю забирал из корпуса дядя, и эти дни, проведенные у Паленых, остались самыми яркими воспоминаниями о детстве: чай с вареньем, молоденькая тетя Аня, садившаяся рядом с ним и расспрашивающая об учебе. Ивлеву никуда не хотелось уходить, он согласился бы хоть вечность сидеть рядом с тетей. Но праздники заканчивались, и приходилось возвращаться в корпус, где маленький кадет ждал, когда снова попадет в графский дом. По ночам во сне к нему являлась не мама, а графиня, которая садилась на краешек кровати и гладила по головке.

За несколько лет, проведенных в корпусе, Петя превратился из маменькиного сыночка в стройного юношу, он научился бить первым, лишь только затрагивалась его честь. Ивлев уже реже заходил к Паленым, но на тетушку смотрел с все тем же обожанием.

Однажды после новогодних праздников, когда Ивлеву было уже семнадцать лет, и он готовился стать юнкером, дядя усадил его за столом рядом с собой как взрослого.

Граф снисходительно говорил Пете, чтобы тот переводился в Морской корпус:

– Ты пойми, что флот всегда будет элитой, даже по сравнению с гвардией.

Кадет отмалчивался, у него были нелады с математикой, а в Морском корпусе нужно знать ее на отлично.

– Плохо, что нет у тебя, Петр, флотской жилки, – продолжал басить адмирал. – Это все твоя матушка виновата: боялась воды как курица наседка и не дала мне сразу тебя в Морской определить.

От выпитого шампанского Ивлеву было тепло и уютно, даже упреки дяди нисколько не задевали его. Чем хуже служить в кавалерии: шашки наголо и марш аллюр – все просто и понятно? Не нужно вычислять ни курс корабля, ни траекторию снарядов, ни болтаться месяцами в море на корабле, словно в консервной банке. Конечно, всего этого он адмиралу не сказал: зачем обижать старика,

– Я в твои годы в Атлантику на корвете «Витязь» ходил. Помню: надвигается шторм, а мы, гардемарины, марсовыми по реям паруса поднимаем. Мачты гнутся, того и гляди, сорвешься, хорошо, если в море, может, спасут, а если на палубу, тогда все – амба! Вот дух захватывало! А ты в кавалергарды хочешь – лошадям хвосты крутить, – поучал раскрасневшийся от коньяка Анатолий Сергеевич.

– Хватит, Анатоль, ребенка стращать, – остановила мужа Анна Николаевна. – Иди лучше спать, опять ты лишнего перебрал.

Адмирал, приложившись напоследок к рюмке, отправился на боковую. А графиня, не вызывая прислугу, отправилась сама провожать кадета.

– Ты стал таким большим, Петенька, меня уже перерос. Интересно, насколько? – смеясь, прижалась Анна Николаевна грудью к юноше, пытаясь пальцами замерить расстояние между макушками.

Петю бросило в жар. Через одежду он ощутил все выпуклости женского тела.

– Ого, на целых два вершка!

Анна Николаевна отстранилась от кадета, на ее лице продолжала сиять улыбка. Она посмотрела на Петю, как будто впервые его увидела. Ее тонкий пальчик прикоснулся ко лбу юноши, заскользил вниз по прямому тонкому носу, по слегка покрывшимся пушком губам, подбородку, шее и уперся в грудь юноше.

– Только, чур, это будет нашим секретом, – прошептала графиня и хмельными губами прикоснулась сначала к одной Петиной щеке, затем к другой. Юноша стоял ни живой – ни мертвый, его губы почувствовали влажные прикосновения женского рта. – Ну, все, можешь идти, мой хороший мальчик, – сказала Анна Николаевна, вдоволь нацеловавшись.

– Да, я по-по-пойду, мне уже по-пора, – заикаясь, заговорил Ивлев, хватаясь за дверь.

– Петенька, куда ты раздетый собрался? Шинель хоть накинь! – засмеялась графиня.

Юноша схватил в охапку шинель и папаху и выскочил на улицу. Был крепкий мороз, снег трещал под сапогами, но он не чувствовал холода. Ему хотелось стремглав бежать куда-нибудь. Ивлев был счастлив и несказанно горд: его всего несколько минут назад целовала взрослая женщина. Целовала не как мать, а именно, как женщина целует мужчину. Только через несколько кварталов мороз пробрал холодными иголками Петино тело, и он, накинув шинель, осознал, что идет совсем в другую сторону от кадетского корпуса.

После этого случая Ивлев постоянно думал об Анне Николаевне. Он писал ей письма в стихах, но не решался их отправлять. Приходя в дом Паленых, он смотрел на тетушку влюбленными глазами, а та лишь расспрашивала его о жизни и справлялась, о чем пишет маменька. Она никогда не вспоминала того случая, оставаясь милой, доброй и любящей родственницей. Петя же молча страдал, изнывая от платонической любви.

Так прошло еще два года и наступило производство. Затем по протекции дядюшки – вступление в один из лучших гвардейских полков. Непосредственным командиром Пети стал штаб-ротмистр Тквернадзе, который ко всему в жизни относился цинично. Ивлев старался во всем походить на него, посещая злачные места, кутя и прожигая жизнь. Но цинизм в исполнении корнета получался плохо: в душе он продолжал оставаться неисправимым романтиком. Узнав о высоком положении Петиных родственников, штаб-ротмистр сам напросился в гости к Паленым. Ивлев сильно удивился тогда, увидев, что князь Георгий, именовавший в мужской компании женщин не иначе как сучками, может быть таким галантным кавалером.