Kitabı oku: «Седьмая печать (фрагмент 10): Вторая Печать Молчания», sayfa 2
Вспомни, о чём ты думал там, у Леса, на краю пропасти? – спросил он, мельком взглянув на Дольского. – Боящийся упасть не летает, и человек не может взлететь лишь поэтому. Идея падения присуща сомнению. Как в случае с Икаром4, когда гордыня, помноженная на сомнение, швырнула его вниз. Так и с тобой сейчас. Мгновенному, сиюминутному кажется, что оно существует, и оно сомневается в вечном. Если ты сомневаешься, то усомнись сначала в себе. Сомневайся в преходящем. Но преходящим является всё, чему есть причина. Весь окружающий мир. Усомнись и в нём. Даже пространство и время преходящи уже потому, что зависят от нашего ума. Они непостоянны и меняются вокруг нас в зависимости от нашего состояния. А ум прицеплен к желаниям.
Как бы ты высоко ни летал, ты всё равно сосредоточен на своих желаниях. Как стервятник, который летает в небе, но глазами ищет помойку. Пока человек не опьянеет от себя самого, его желания не иссякнут. А надо научиться пить сок своей собственной природы.
– Когда ты говоришь так, я чувствую, как во мне всё рушится и осыпается, – с сокрушённым видом признался Дольский. – Слова превращаются в сплошную густую массу. И я не знаю, что сказать.
– И не надо. У тебя нет ответа? – Глаза Незнакомца весело заблестели. – Но его нет и у меня. Здесь вообще нет готовых ответов. Кто учит готовым ответам, тот сумасшедший. Я лишь могу сказать, что красота мира в его цельности. А мы его постоянно разбиваем, чтобы, забыв о целом, любой ценой разобраться в частностях. И по ним пытаемся судить о целом, уподобляясь тому, кто, разбив прекрасную статую, по кускам мрамора рассчитывает разобраться в секрете её красоты.
Как ребёнок читает поэму? Он разбивает фразу на слова, а слова на буквы. Его мысль не формирует ощущения прикосновения к Вечности. И самой поэмы уже не будет. Разбей мраморную статую. Разрежь картину. Что получится? Общий вес мрамора сохранится. Все кусочки разрезанной картины будут в сумме равны целой. Но будет утрачено нечто, недоступное взвешиванию. То, чем люди восхищаются и за что платят огромные деньги. Таков и весь мир. Смотрящие на мир из своего ума видят его всегда по частям. Наука анализирует, чтобы знать. Но на большее, чем узнавать частности, сил у неё не хватает. Целое всегда больше сочетания всех его частей, если оно освящено любовью.
Душа раскрывается и познаётся не в анализе мыслей, а в опыте любви, – продолжал говорить, перейдя на короткие фразы, Незнакомец. – Нет иного пути познать истину, как только через любовь. Когда ты тонешь в любви, мыслей становится меньше. И, конечно, слов. Любовь не вмещается в слова. И тогда становится ясно, что человек – не только тело.
То, что познаётся в молчании и пустоте, течёт к нам при помощи слов, но ими не исчерпывается. В них спрятан опыт пустоты.
Незнакомец тяжело вздохнул и закончил:
– Вот почему можно сказать, что все просветлённые говорят об одном и том же. Но они меняют слова, утратившие новизну; слова, на которых отложилось слишком много пыли и грязи. Когда в слове не остаётся жизни, когда оно становится бессмысленным и уже не зовёт, когда оно превращается в термин священных писаний, объектом размышления философов и становится препятствием на пути духовного поиска, мудрецы его отбрасывают. Они понимают, что старый способ выражения истины себя исчерпал. Но речь идёт не о смене истины. Только о смене оболочки. Чтобы мудрость веков не умирала, превращаясь в простую учёность, которая ценит только интеллектуальный анализ.
– Но как я могу преодолеть то, о чём думаю непрестанно? – воскликнул в сердцах Дольский.
– Как рука? Ещё болит? – спросил, иронично улыбаясь, в ответ Незнакомец, и Дольский с удивлением понял, что боль в уколотом месте уже ушла. – Видишь, когда боль ушла, ты забыл о нём. Чувствующий тело ощущает его через боль. Думая о душе, о своей сущности, ты впускаешь в себя болезнь. Настоящее душевное здоровье, когда ты своей души не осознаешь. Как с Мухаммедом5, когда он увидел книгу и голос сказал ему: читай. Но я не умею читать, ответил Мухаммед. Не беспокойся. Просто читай. И он читал, потому что для него читать и видеть стало одно.
