С утра я проснулась от странного звука, негромкое такое посапывание наряду с тихим жужжанием. Повернула голову в сторону источника звука. Рядом на стуле стоял небольшой прибор с электронным табло. От прибора вниз уходил чёрный электрический провод, а сам прибор соединялся с ёмкостью, торчащей из моей груди.
– Маш, проснулась? – шепчет, наклонившись, медсестра. Тёмненькая – Света, вспоминаю я имя.
Я и не заметила, как она подошла. Киваю, хотя на самом деле пребываю в неопределённом состоянии: то ли проснулась, а то ли нет.
– А что это? – указываю кивком на прибор. Шепчу так же тихо, как Света, наверное, чтобы не разбудить других пациентов.
Света внимательно смотрит на табло, что-то подкручивает регулятором.
– Плевроаспиратор, – наконец, даёт она ответ.
– А для чего он?
– Откачивает воздух из плевры.
Слово незнакомо мне и я не могу удержаться от следующего вопроса.
– Откуда?
Света переводит взгляд на меня и видит круглые глаза. Качает головой и наигранно тяжело вздыхает:
– Ой, Маша, много будешь знать, скоро состаришься, – серьёзным тоном произносит она, но по лёгкой улыбке я понимаю, что это шутка.
– А долго мне ещё с ней лежать?
– Нет, недолго.
– А раньше тоже подключали?
Света терпеливо сносит все мои вопросы, поправляя на мне одеяло.
– Угу.
– А почему я не слышала? – ещё больше удивляюсь я.
– А ты спала много. Вот и не слышала.
– А…
Но я не успеваю задать очередной вопрос; Света меня перебивает:
– Маш, вопросов слишком много. Сегодня утром, когда придёт врач, сходишь на рентген. И если всё будет хорошо, дренаж снимут.
Я киваю и закрываю глаза. Проваливаясь в сон, слышу Светино:
– Поспи ещё немного.
В следующий раз я проснулась от звона посуды. Прибора рядом со мной уже не было, а тётенька с тележкой была близко. Я села и дождавшись, когда тележка поравняется с моей кроватью, протянула тарелку, получая свою порцию геркулесовой каши с кусочком булки, украшенным маслом. Нагретой над чаем ложкой я размазала масло по булке. Булочка с маслом – это самое вкусное! Идеальное дополнение как к каше, так и к чаю; я разделила кусок на две половинки, одну отложила на чашку с чаем.
Мимо прошёл врач, тот самый, что уговаривал Гришу не перевозить бабушку. Пролетев, врач резко остановился и развернулся ко мне.
– Сироткина, после завтрака на рентген.
Доктор убежал дальше, не дожидаясь от меня ответа. Я съела свою кашу, выпила чай, взяла посуду и пошла в туалет. Под тонкой струйкой холодной воды помыла ложку, тарелку, чашку. Кое-как прополоскала рот: зубной щётки и пасты у меня при себе не было. Сполоснула лицо и руки и, взяв посуду, пошла обратно. Полотенца у меня тоже не было и лицо ещё некоторое время было мокрым. Можно было вытереть рубашкой, но тонкая ткань станет совсем прозрачной.
Когда я вернулась, медсестра Света уже ждала меня.
– Маш, идём.
Я поставила посуду на стул и пошла вслед за медсестрой. Мы прошли коридором и вышли из отделения на лестницу. Спустились на один этаж и вошли в другой коридор, как две капли воды похожий на наш. По сторонам находились широкие двери с табличками: «Операционный блок», «Реанимация». В конце коридора находились женская и мужская смотровая и рентген кабинет.
Света постучала и, дождавшись громкого: «Войдите», открыла дверь. Зашла внутрь, жестом веля мне стоять у дверей, и вернулась через несколько минут.
– Дорогу запомнила? – тихонько спросила она.
Я кивнула.
– Ну давай иди, – подтолкнула она меня в спину.
Я зашла в полутемное помещение. Из смежной двери ко мне вышла худая женщина средних лет.
– Снимай рубашку и ложись на стол, – велела она и скрылась за смежной дверью.
Снять рубашку оказалось довольно сложно. Разрез на этой сорочке был диаметром с трубку; трубка – торчала, но как раздеться? Я мучалась несколько минут безрезультатно, пока женщина не вышла ко мне.
– Ну чего ты возишься? – недовольно спросила она.
– Мне рубашку не снять, – я развернулась к ней, показывая, с чем возникли затруднения.
– А чего меня не предупредил никто, что у тебя дренаж? – возмутилась она. – Так как нам быть-то? В рубашке нельзя, тень будет. Была бы ещё белая… – Расстроенно сказала она. – А знаешь что, – воодушевилась женщина, показывая на ворот рубашки. – Давай вот здесь, сверху вниз разорвём и до пояса снимем. А ты потом прикроешь халатом.
– У меня нет халата, – отрицательно качнула я головой.
– А как ты без халата? – удивилась она. Осмотрела сорочку и указала на разрез, через который проходит трубка. – Ну нам всё равно её надо снять. Тогда разрежем здесь побольше и пропихнём. Будет, конечно, порвано, но по-другому никак.
Она отпустила мою сорочку и ушла в кабинет. Тут же вернулась, неся в руках ножницы. Сделала маленькое сечение в сорочке и из него прорезала длинную линию до трубки. Получилась довольно большая и откровенная прореха прямо под грудью.
Женщина осторожными движениями помогла мне снять рубашку. Прежде чем лечь, я успела бросить взгляд на грудь. Чуть в стороне от самой груди, но не заходя подмышку, располагался квадратный, сантиметров десять в сечении, медицинский пластырь, удерживающий трубку. Всё самое «красивое» наверняка скрывалось под ним.
– Давай ложись, – напомнила женщина о том, для чего я здесь.
С её помощью я легла на металлическую поверхность, застеленную короткой одноразовой пелёнкой. Я с опаской смотрела на огромный, под потолок, аппарат. Длинная массивная опора, соединительные трубки, в которых скрыты провода, подведены к большой штуке, скорее всего, излучателю, закреплённому на подвижном штативе.
Как только женщина скрылась за смежной дверью, излучатель опустился и завис на уровне моей груди.
– Голову набок, глаза закрыть, – раздалась команда из динамиков.
Я послушно закрыла глаза, отвернув голову.
– Можешь встать, – через полминутки сказали динамики. И почти сразу женщина вышла из кабинета.
– Так. Давай, я помогу тебе одеться.
Вдвоём мы облачили меня в рубашку. Разрез некрасиво лежал под грудью, оголяя плоть. Даже здесь, в этом полутёмном кабинете, мне было неловко.
Обратно по коридору я шла, зажав разрез в кулак, чувствуя себя раздетой. Когда я проходила мимо поста, меня остановила Света:
– Тебе снимок отдали? – выкатывая из палаты капельницу, спросила она.
– Нет.
– Ладно. Иди ложись, – велела она.
Но ложиться я не хотела вовсе. Вместо этого, подошла к восьмой палате, не уверенная, удобное ли выбрала время для посещения, но испытывая острое желание увидеть Аллу Леонидовну. Вчера при прощании мы договорились, что сегодня я обязательно к ней зайду. Вот только время не уточнили.
Как и раньше, двери в её палату были распахнуты. Я тихонько заглянула, чтобы не разбудить её в случае, если она спит. Она не спала. Увидела меня и приветливо улыбнулась.
– Маша, здравствуй! А я всё гадала, спишь ты или нет.
Я застыла на пороге, не решаясь зайти. Алла Леонидовна понимающе улыбнулась.
– Заходи. И давай на будущее договоримся: я всегда рада тебя видеть. Хорошо?
Я кивнула, испытывая благодарность за её доброту и, тепло улыбнувшись в ответ, переступила через порог. Прошла в палату и села на свободный стул.
– Хорошо.
– Вот и отлично! Маша, а что случилось с твоей рубашкой? – с беспокойством спросила бабушка.
Я рефлекторно посмотрела на разрез.
– На рентген ходила. По-другому рубашку было не снять.
– Н-да печально, – покачала она светлой головой, – но ты не расстраивайся, я что-нибудь придумаю.
Мне совсем не хотелось обременять Аллу Леонидовну моими проблемами. Достаточно того, что она тепло ко мне отнеслась и не брезговала общением со мной. Хотя, скорее всего, всё дело в том, что она не знает о моём положении, мне хотелось верить, что Алла Леонидовна не изменит своего отношения, даже если узнает. Правда, проверять я не рисковала.
– Спасибо. Мне и так неплохо. В конце концов, это же больница.
– Не спорь, деточка. Я вижу, как тебе «неплохо» – от смущения глаз не поднимаешь! Мне не в тягость, а в радость позаботиться о ком-то. Гришка давно уже вырос и теперь он обо мне заботится. Правнуки когда ещё будут. Ты мне лучше скажи, когда с тебя эту штуку снимут? – Алла Леонидовна указала на трубку.
– Дренаж? – мой взгляд метнулся к системе, чтобы убедиться, что речь о ней. – Медсестра сказала, что рентген покажет: если всё будет хорошо, то скоро снимут.
– Будем надеяться, что всё хорошо, – подбодрила меня Алла Леонидовна. – А не больно?
– Сегодня уже не особо. Только вставать из положения лёжа или переворачиваться сбоку на спину больно. А ходить и сидеть – нет.
– На молодых всё быстро заживает, – порадовалась бабушка. – А мне Гришка всё названивает и названивает. Неспокойно ему, что за мной здесь плохой уход. Просила, чтоб не приходил, но всё равно придёт. Ещё и мымру свою обещал привезти, хотя на кой она мне тут.
Я слабо улыбнулась реплике. Я не знала Гриши и Веры, но подозревала, что бабушка может относиться к девушке предвзято. Всё-таки, как-никак она единственного и любимого внука из семьи забрать пытается. Наверное, в моём лице бабушка что-то заметила, потому что спросила:
– Что, Маш, несогласна ты со мной? Думаешь, зря я её так?
Вопрос был задан спокойно, без обиды и агрессии. Похоже, Аллу Леонидовну действительно интересовало моё мнение.
Я пожала плечами, не желая обидеть бабушку резким суждением.
– Да ты её ещё просто не видела. Надеюсь, и не увидишь, – поджала губы Алла Леонидовна. – Ой, Маш, поправь мне подушку, пожалуйста. Неудобно что-то, вся спина затекла.
Я с удовольствием встала и подошла к кровати. Помочь Алле Леонидовне за её доброту – меньшее, что я могу для неё сделать. Она наклонилась вперёд, позволяя мне высвободить подушку и взбить её, упирая в изголовье кровати.
– Попробуйте лечь, – я положила подушку повыше, чем было до этого.
Алла Леонидовна осторожно легла, поёрзала, прикладываясь поудобнее. Её лицо расплылось в счастливой улыбке.
– Да, так хорошо! Маша, скажи, а ты так и лежишь в коридоре? Не перевели тебя ещё в палату?
– Нет, Алла Леонидовна, пока не перевели.
– Знаешь, я тут что подумала… – задумчиво проговорила Алла Леонидовна. – А не желаешь ко мне в палату переехать?
Предложение было столь неожиданным, что я распахнула глаза.
– Подожди отказываться, – заметив мою реакцию, сказала бабушка. – Сама подумай: тут скучно, а вдвоём веселее, это раз. К тому же, если мне нужна будет помощь, не придётся ждать медсестру. Ты рядом и сумеешь помочь. А в благодарность я буду развлекать тебя разговорами. Ну, что скажешь?
Я очень хотела сказать: «да». Но пока я не признаюсь Алле Леонидовне, что я из детского дома, это будет считаться обманом. Ведь она не будет знать, кого приютила.
В то же время, признаться было страшно.
– Спасибо вам за участие. Но я как-нибудь обойдусь, – как можно мягче отказалась я. Бабушка открыла рот, собираясь возразить, но я сделала вид, что не заметила и поспешно добавила: – Я почти уверена, что какая-нибудь койка в палате да освободится. Не могут же пациенты тут вечно лежать. – Неудачно пошутила я.
– Ой, Маша, много ты понимаешь. Иные долго лежат, – не сдавалась бабушка. – А я всё же настаиваю. Пойми, нам обеим так будет лучше.
Я опустила взгляд в пол. Может, и лучше, но мне точно нечем платить за палату. Словно прочитав мои мысли, Алла Леонидовна воскликнула:
– Маш, оплату я беру на себя! Ну же, соглашайся.
– Извините, я не могу, – не могу обманом проникнуть в палату и признаться тоже не могу.
– Да почему же? – искренне недоумевала бабушка. Я отвела глаза в сторону, уже чувствуя себя обманщицей. – Маша, есть причина, о которой я не знаю? – Ловя мой взгляд, пытливо спросила она.
Мне было откровенно стыдно. Слова просились на язык и я закусила губу, чтобы смолчать.
– Извините, меня, наверное, уже ищут. Мне идти пора.
Я практически выбежала под окрик Аллы Леонидовны, призывающий меня остаться.
Сразу после обеда ко мне подошла Света.
– Маш, вставай, идём, – позвала она за собой.
Я неловко поднялась и пошла следом.
– А куда мы идём? – спросила, когда поравнялась с ней.
– Сейчас всё узнаешь.
Больше всего я не люблю неизвестность. Если со мной будут что-то делать, то хотелось бы знать. Но мне пришлось вдохнуть поглубже, призывая себя успокоиться и сжать пальцы, нервно теребящие разрез рубашки: хмурое выражение на лице Светы однозначно сообщало, что рассказывать мне что-либо она не намерена.
Мы подошли к процедурному кабинету, и Света заглянула внутрь.
– Геннадий Семёнович, вот Сироткину привела.
– Пусть заходит, – ответил мужской голос.
Света подтолкнула меня вперёд и закрыла за мной дверь. Рядом с кушеткой стоял врач, облачённый в медицинскую маску, перед ним металлический стол с инструментами, от вида которых мне тут же сделалось плохо. Ассистент врача – женщина лет тридцать, с модной стрижкой «каре» стелила на кушетку одноразовую пелёнку.
– Иди сюда, – поманила она меня к себе. – Ложись на кушетку.
От испуга, что сейчас что-то будут делать, сердце забилось быстро-быстро. На ватных ногах я подошла к кушетке и с помощью медсестры легла. Она взяла ножницы и ловким движением разделила мою сорочку на две части по уже образованному ранее разрезу. Врач в это время набирал в шприц какую-то жидкость из пузырька. Брызнул вверх, удаляя воздух и сменил медсестру.
– Тампон, – медсестра протянула кусок ваты, зажатый в щипцах, и флакон раствора. Хотя мне и было страшно, но я внимательно следила за действиями врача, из-за чего пришлось держать голову на весу. Геннадий Семёнович недовольно посмотрел на меня, но промолчал; обильно смочил вату и приложил к пластырю. Через полминуты подцепил его щипцами и осторожно снял.
Под пластырем обнаружился некрасивый шов с трубкой посередине.
– Тампон.
В этот раз кусок ваты медсестра смочила в растворе йода. Врач обильно смазал шов и часть трубки, а также область вокруг шва.
– Новокаин, – медсестра подала шприц, при виде которого я нервно сглотнула. Пока Геннадий Семёнович делал уколы, я лежала, вцепившись в пелёнку. Первый укол был больным, остальные терпимые. Последний я даже не почувствовала.
– Игла.
Врач свободными стежками прошил кожу вокруг дренажа. Натянул концы нити и передал держать подошедшей сестре. Сложил кожу вокруг дренажа в складку и, отрезав нити старого шва, быстро вынул трубку. Медсестра тут же потянула за концы нитей, стягивая кожу. Врач забрал нити из её рук, сделал крепкий узел и наклеил поверх шва свежую медицинскую наклейку.
– Всё, можешь идти.
Я села, растерянно хлопая глазами. Как быстро всё произошло! Не так уж и страшно, зато какой опыт! Наверняка пригодится в моей будущей профессии.
Я взяла остатки рубашки и прикрылась ею, неловко ёрзая. Медсестра заметила мою растерянность.
– Что?
– Мне… Мне надеть нечего, – испытывая стыд, объяснила я.
– Ну а я что могу сделать? – возмутилась она.
Чувствуя себя одновременно обузой и неудачницей, я попробовала замотаться в тряпку, недавно ещё бывшую рубашкой. Получилось так себе.
– Выдай новую рубашку, – выходя, бросил врач.
– Сиди уж, сейчас принесу.
Она ушла, а вернулась минут через пять, держа в руках точно такую же рубашку, что была до этого на мне.
Я поблагодарила и осторожно оделась. Медсестра больше не обращала на меня внимания, занятая перекладыванием инструмента. Я вышла и поспешила к себе. А когда вернулась, меня уже ждал сюрприз.
Моя кровать чудесным образом исчезла! Я оглянулась, предполагая найти её в другом месте. Но коридор был абсолютно чист!
В голову закралась радостная мысль, что, скорее всего, мне нашлось местечко в палате. Чуть ли не в бегом я припустила к посту, выискивая Свету. На моё счастье она оказалась на месте.
Света подняла голову от бумаг и посмотрела на меня.
– А, Маш, пойдём, покажу, куда ты переехала.
Света встала из-за стола и повела меня по коридору. Остановилась возле восьмой палаты и ступила внутрь.
– Заходи. Алла Леонидовна была столь любезна, что разрешила тебе с ней палату делить.
На меня нахлынула целая лавина чувств. Но ярче всех выделялся стыд, ведь я так и не сказала Алле Леонидовне, кто же я такая!
Алла Леонидовна возвращать мою кровать в коридор отказалась наотрез. Я же узнала, что спорить с этой милой и доброй бабушкой – занятие не только бесполезное, а в принципе невозможное.
– Это моё последнее слово и разговор окончен, – железным голосом, не терпящем возражений, заявила она.
Я всё ж таки попыталась продолжить настаивать на своём. Успела произнести:
– А м…
Бабушка заткнула меня командирским тоном:
– Не спорить со мной! – и тут же добавила более мягко, явно желая меня отвлечь. – Лучше окно открой, а то душно в палате.
На улице шёл дождь. Едва я распахнула деревянные рамы, как в палату проник аромат свежести, бывающий только во время дождя.
Я невольно задумалась, как там Денис. Меня столько дней нет, не нашёл ли он кого другого?
В дождь нам особенно везёт. Прохожие спускаются в переходы, прячась от непогоды. Иные не торопятся возвращаться на улицы, предпочитая переждать в сухости. Это удаётся не всегда – бывает, дождь зарядит на целый день; но те минут тридцать-сорок, в течение которых люди питают надежду, они становятся очень щедрыми.
Играть приходится во всю силу своих лёгких: такую плотную толпу не переиграть иначе. Ведь нужно, чтобы музыку слышали в каждом, даже самом отдалённом уголке перехода.
– Маша, о чём задумалась? – интересуется бабушка.
Ближайший час рассказываю ей про Дениса. Там особо скрывать нечего – с интернатом он никак не связан. Вспоминаю какие-нибудь забавные истории, коих не так уж много.
Как-то мужчина подарил мне цветы. Просто так, сказал, что ему очень музыка понравилась. Красивые сезонные ромашки, которые купил тут же у бабы Клавы. Цветы, правда, пришлось отдать Денису, потому что в интернат приносить нельзя: слишком много вопросов и ненужного внимания это вызовет. Бабушке я всего, конечно, не рассказываю. Денис долго сопротивлялся, ругался, говорил, что он мужик, а не баба, но всё-таки согласился.
Однажды к нам прибился щенок. Хорошенький такой, носик горошиной, маленькие ушки ещё висят. Неделю жил в переходе, каждый день встречал нас радостным тявканьем, а вечером провожал грустным взглядом. Как бы жаль мне ни было щенка, но взять его к себе я не могла. Я всю неделю пыталась его пристроить, предлагая каждому встречному, но щенок никого не заинтересовал. Подходили, смотрели, даже гладили, сочувствовали, но вот чтобы взять к себе – нет и всё тут.
Судьба щенка решилась неожиданно. За неделю Денис так к нему привязался, что забрал к себе.
– Ну Машка, не дай бог, к нам ещё кто-то прибьётся, – ворчал он, обнимая пушистый комочек и пряча под куртку.
В другой раз рядом с нами остановилась девушка. Мы с Денисом играли весёлую мелодию, чтобы поднять настроение ожидающим окончания дождя. Люди собрались в круг, слушали, и даже аплодировали.
Каково было наше удивление, когда девушка вдруг стала танцевать! Да не просто так, а исполнять красивые бальные па! Народ был в восторге. Девушка оттанцевала две мелодии подряд, а потом дождь кончился, на улице выглянуло солнце и она ушла. Но в тот час мы заработали рекордную сумму, а всё благодаря девушке, которой даже спасибо сказать не успели – так быстро она смешалась с толпой.
– Ты музыку любишь, да, Маш? – спросила бабушка, когда я закончила рассказ.
– Очень.
Музыка для меня нечто большее, чем набор нот. Красивая мелодия способна задеть душу, поднять настроение или, наоборот, помочь вылить всю печаль, что скопилась в сердце. Я частенько играю в комнате на гармошке – соседка не против, ей тоже музыка нравится. А другие не слышат – я стараюсь очень тихо.
В коридоре раздалось громыхание тележки. Я подхватила две тарелки, свою и бабушкину, и вышла за едой. Принесла ленивые голубцы, взяла две чашки и пошла за чаем.
Помогла Алле Леонидовне устроиться поудобнее и поставила ей на ноги тарелку, предварительно постелив на одеяло полотенце.
Голубцы оказались вкусными. Чай тоже ничего. Вот только у Аллы Леонидовны был плохой аппетит. Она съела половину своей порции и отставила тарелку, сказав, что наелась.
В течение дня я привыкала ухаживать за бабушкой. Самым сложным оказалось научиться правильно подавать утку. Вообще, Алла Леонидовна не хотела, чтобы я этим занималась, надеялась медсестру дождаться. Но той так долго не было, что пришлось бабушке согласиться на мою помощь. К счастью, совместными усилиями нам удалось положить утку правильно.
Вторая половина дня прошла в заботах и праздных разговорах. Конечно, бабушка много рассказывала о Грише и Вере. Из-за подробных описаний мне стало казаться, что я давно с ними знакома. Даже любимое блюдо Гриши и то упомянула.
В её рассказах Гриша всегда представал улыбчивым и отзывчивым человеком. Скорее всего, таким он и был – по отношению к своей бабушке. К остальным же людям молодой человек относился согласно их социальному статусу, и вовсе не по-доброму, о чём довелось познать на собственной шкуре.
Вечером дверь в палату раскрылась, внеся ароматы мужских и женских духов, а следом и их владельцев: Гришу, высокого, красивого молодого человека с короткой стрижкой светло-каштановых волос и циничным взглядом карих глаз; и Веру, высокую и стройную, как тростинка, блондинку с холодными голубыми глазами и слегка насмешливой улыбкой.
Едва зайдя в палату, Гриша застыл на пороге как вкопанный.
– Не понял, – обратил он на меня возмущённый взгляд, заставив моё сердце сжаться от предчувствия надвигающейся грозы, и повернулся к приткнувшейся к его плечу Вере. – Возьми пакет. Я пойду разберусь.
И скрылся за дверью. Бабушка только успела крикнуть: «Гриша», но он уже не слышал.
Блондинка царственной походкой прошла вглубь палаты и подойдя к кровати бабушки, наклонилась поцеловать старушку в щеку. Алла Леонидовна сделала вид, что наклона Веры не заметила. Вера выпрямилась, поставила пакет на стул и посмотрела на меня своим насмешливым взглядом.
– Кого это вы уже успели приютить?
– Вера, выбирай выражения. Познакомься, девушку зовут Маша, и теперь я делю палату с ней.
Вера усмехнулась, ещё раз бросив на меня свой холодный взгляд, отчего я почувствовала себя маленькой и никчёмной.
– Ну-ну. Похоже, Грише это не очень понравилось.
– С Гришей я и сама решу, а тебя прошу не лезть, – бабушка разговаривала с Верой жёстко.
– Да мне-то что. О вас же беспокоюсь: мало ли кого к вам подселили.
– Машенька, разбери, пожалуйста, пакет. От Веры помощи не дождёшься, – обратилась бабушка ко мне.
Ощущая, как трясутся ноги, я встала с кровати и подошла к стулу с обратной от Веры стороны – со стороны спинки. Мне совсем не хотелось быть причиной ссоры семьи, поэтому хоть я и выполнила просьбу бабушки, но старалась как можно меньше привлекать к себе внимание. Вера и не подумала отодвинуться, стояла и смотрела, как я выкладываю фрукты и печенье и отношу к бабушке в тумбочку.
– Зря вы так, – задумчиво проговорила Вера, продолжая разглядывать меня. – Я бы с удовольствием помогла, вы мне просто шанса не даёте.
Я обходила Веру, стараясь не делать сильных вдохов. В носу так и щекотало, на глазах выступали слёзы. Аллергия давала о себе знать. От полного расклеивания спасало открытое окно.
Дверь в палату снова распахнулась; Гриша вошёл и округлил глаза, увидев, что я разбираю пакет.
– Нормально, – усмехнулся он. – А это для тебя, что ли?
Я испуганно обернулась. Меньше всего мне хотелось, чтобы меня обвинили в воровстве.
– Я просто… – попыталась я оправдаться, как вмешалась бабушка.
– Гриша, что ты устраиваешь! – сердито крикнула она. – Отстань от девушки.
– Я хочу понять, что происходит. Кто эта барышня, по какому праву она здесь и почему копается в чужом пакете, – он с подозрением уставился на меня, особое внимание уделяя моему синяку под глазом. Под его взглядом я сжалась, стараясь отвернуться, спрятать уродский синяк. Он заметил мой неловкий жест и презрительно усмехнулся, заставляя чувствовать себя ещё хуже.
В палату зашла медсестра Света. Похоже, она услышала последнее предложение Гриши, потому что прямо с порога зло крикнула:
– Сироткина! Ты что, за воровство принялась?!
От ужаса я округлила глаза. От осознания, что вот сейчас меня обвинят в воровстве и выставят с позором, сердце испуганно сжималось. Мысль, что Алла Леонидовна отвернётся от меня, причиняла боль и я с трудом сдерживала слёзы.
– Ой, нет!
– А она ещё и ворует? – так, словно нисколько в этом не сомневался, и только ждал момента поймать меня за руку, притворно удивился Гриша.
– Успокоились все немедленно! – жёстко приказала Алла Леонидовна. Окружающие перевели взгляд на бабушку, покорно замолкая. – Света, извините, что вас побеспокоили. Мой внук слишком переживает за меня, оттого побежал к вам, не разобравшись в ситуации.
– Так значит, я могу идти? – с облегчением спросила Света. Разгребать этот скандал ей совсем не улыбалось.
– Идите, милочка. Идите и занимайтесь своими делами, – отправила её бабушка.
Я испуганно стояла возле окна, теперь точно осознавая, что ничего хорошего из затеи Аллы Леонидовны не выйдет. Гриша то и дело бросал на меня убийственные взгляды, заставляя чувствовать себя никчёмной обузой. В эту минуту я жалела, что не настояла вернуть мою кровать в коридор, ведь тогда и не было бы скандала.
– Расскажи нам, кто ты такая? – обратилась ко мне Вера. Она так искренне улыбнулась, что я даже поверила в её интерес.
– Сирота из детского дома, – с насмешкой за меня ответил Гриша.
– Не может быть! – с притворным ужасом уставилась на меня Вера. Но ужас в её глазах тут же сменился презрением. – То-то смотрю, и раскраска какая-то странная, боевая. – Видимо, стараясь задеть меня побольнее, пошутила она.
От её слов я будто вижу себя со стороны: жалкая, тощая девчонка, с растрёпанными волосами, вся в синяках и в тонкой чуть ли не прозрачной ночнушке, глядя на которую любой дурак понимает – она больничная, а своего у меня ничего нет.
Мой взгляд против воли метнулся к Алле Леонидовне: как она отреагировала? Я ведь ей так и не сказала! Хотя надо было, раз уж я здесь, но я так и не решилась, о чём в эту минуту пожалела. Вполне возможно, что Алла Леонидовна обидится на моё недоверие и будет права. Человек со всей душой ко мне, а я получается обманула.
Бабушка и ухом не повела; не удивилась, не выглядела ошеломлённой. Вместо этого повернулась ко мне и мягко попросила подождать за дверью, пока она поговорит с Гришей.
Я вышла под злые взгляды Веры и Гриши. Прикрыла дверь и прислонилась к стене рядом с косяком. Только оказавшись в стороне от едких взглядов, осознала, как сильно испугалась их. Меня трясло так, что я всерьёз обеспокоилась, как бы в палате не услышали стук в стену.
Не успела я перевести дыхание, как следом за мной вышла Вера. Она смерила меня презрительным взглядом, но ничего не сказав, ушла дальше по коридору. Потом я узнала, что бабушка спровадила её в аптеку.
Так как я стояла возле дверей, то слишком хорошо слышала разговормежду Аллой Леонидовной и её внуком. Стоило мне выйти, как Гриша сменил тон и теперь общался вежливо, даже нежно.
– Бабушка, неужели ты не понимаешь, что заводить знакомства абы с кем добром не кончится?
Интонации бабушки тоже изменились с командных на покровительственные.
– Гриш, я понимаю, что ты заботишься обо мне, но я человек взрослый и сама могу решать, с кем мне общаться, а с кем нет.
– Я не понимаю. Ты не знаешь, что интернатовские дети ловко добиваются доверия, а потом враз обчищают карманы. Не знаешь разве?
– И вовсе не всё. Такие же дети, как другие, только со сложной судьбой.
– Ты её хорошо разглядела? Это ж какие такие дети устраивают подобные драки?! – повысил голос Гриша.
– Хм… С чего ты решил, что была драка? – заинтересовалась бабушка.
– У медсестры спросил, почему девушка такая разукрашенная, – раздражённо ответил внук.
– Девочка сказала, что упала с лестницы, – задумчиво проговорила Алла Леонидовна.
– Девочка, – насмешливо бросил Гриша. – Видишь, эта двуличная особа уже обманула тебя. Пока не поздно, верни её туда, откуда взяла.
– Гриша, подожди горячиться, – осадила Алла Леонидовна внука. – Ты не подумал, что двуличной особе, как ты изволил выразиться, просто стыдно сообщать о драке? Да и что это за драка, в которой можно так пострадать. Это избиение какое-то!
– Бабушка, – с нажимом сказал Гриша. – Повторяю: она из детского дома. Это значит, что ей не привили какие-то моральные принципы, и уж тем более, хорошие манеры. Отброс общества, понимаешь? – Горячился внук.
Я слушала, желая уйти и не могла. Было горько осознавать, что люди склонны оценивать по сложившемуся стереотипу. Но как бы сильно в эту минуту я ненавидела Гришу, следовало признать, что кое в чём он прав: сироты в самом деле отбросы общества. Не нужны даже собственным родителям, что уж говорить про других людей.
Ежедневно вынужденные конкурировать друг с другом за еду и толику внимания со стороны взрослых, мы волей-неволей учимся жестокости.
И всё же, далеко не все оказываются беспринципными личностями. Нередко среди нас попадаются и хорошие дети, вынужденные прикидываться волками, чтобы выжать.
– Гриша, сейчас мне кажется, что это у тебя отсутствуют моральные принципы и воспитание, – устало сказала Алла Леонидовна. – Я начинаю уставать от этого разговора, тем более что результат нулевой. Я взрослая и я решаю, общаться мне с девочкой или нет.
– Ещё один вопрос. Она сама оплачивает половину палаты? – с издёвкой спросил Гриша.
– Нет, Гриша. За палату заплатишь ты из тех денег, что я оставила тебе в наследство, – категорично заявила Алла Леонидовна.
– Про наследство ничего и слышать не хочу. Ты пока нестарая, жить и жить, и наследство мне не нужно, – скрывая за грубостью беспокойство, возмутился Гриша.
– И тем не менее, – настаивала бабушка.
– Черт-те что! – ругнулся внук капитулируя.
– Да, Гриша, и ещё. Извинись перед девочкой.
– Прости, бабушка, но этого я делать не буду.
– Подслушиваем? – приподняла брови в лёгком удивлении Вера. Я и не заметила, как она подошла.
Отвечать я не стала. Оправдываться – дело бесполезное, только дать ей лишний повод высмеять меня. А больше мне и сказать нечего: она права.
Хлопнула дверь совсем рядом с ухом и из палаты вылетел взбешённый внук. Из-за Веры я не услышала последнюю реплику бабушки, которая, по всей видимости, и рассердила Гришу.
Он посмотрел на меня сквозь прищур злых глаз. Осторожно прикрыл за собой дверь и тут же прижал меня к стене своим мощным телом, сжав руку у меня на горле. В нос ударил мужской парфюм, щекоча ноздри. Голова моментально закружилась, из глаз потекли слёзы, от аллергии и от боли.
– Послушай сюда, овца, – с ошеломляющей ненавистью выдохнул он слова мне в лицо. Стараясь, чтобы Гриша не задушил меня, я привстала на цыпочки, надеясь тем самым ослабить хватку на горле. Лёгким не хватало воздуха, а сломанные рёбра под его весом снова заболели, как и несколько дней назад. – Бабушку ты одурачила. Но не меня. Не дай бог, бабушка хоть чуть-чуть разочаруется – тебе несдобровать. Поняла? – Угрожающе произнёс он.