Kitabı oku: «Зеркальные сёстры», sayfa 2

Зеркало-псише

– Девочки, а у меня сестрёнка приезжает!

– Да ну, Женька, у тебя же нет сестры. Или двоюродная?

– Нет, самая что ни на есть родная. Даже близняшка.

– Врёшь ведь?

– Честное пионерское! Нас в роддоме разлучили. Родители думали, что она умерла, очень слабенькой родилась. А она выжила. Её акушерка выходила тайно и на себя оформила, потому что у неё в то время дочка своя умерла. А маме ничего не сказали. Ну, и мне, конечно, тоже неизвестно о сестре было. Акушерка недавно сильно заболела и умирать собралась, а перед смертью решила во всём признаться. Так нас и нашли…

Девчонки плотным заинтересованным колечком столпились вокруг рыжеватой Женьки, вдохновенно рассказывающей о вновь обретённой сестре. Они качали аккуратными головками с бантами и косичками. Кто-то верил, кто-то сомневался. Слава за Женькой была своеобразная – не то, чтобы врунишка, но фантазёрка и сочинительница. Горохом посыпались девчоночьи вопросы:

– А с сестрой познакомишь?

– А она с нами будет учиться?

– А как её звать?

– А какой у неё характер?

– А вы сильно похожи?

Евгения, окольцованная вниманием, восседала королевной в девчоночьем кругу.

– Конечно, мы внешне похожи. Очень. Мы ведь близнецы. Только малоприметной родинкой отличаемся. А по характеру, – Женька задумалась, – молчаливая очень. Нелюдимая. Они же с акушеркой потом в глухой деревне жили, чтобы никто ни о чём не заподозрил, когда она её украла…

Новый виток вдохновения окутал туманом девичий кружок.

– А зовут-то как её?

Женька закатила глаза к потолку, словно ища подсказки свыше:

– Машка зовут её! Как ещё-то? У тётки этой фантазии мало было, вот Машкой и назвала. Но мы, наверно, по-другому будем называть. Марианна или Марго, например. Или хотя бы Марина.

– И она не против будет? Она же, наверно, к имени Машка привыкла?

– Отвыкнет, – во всю заливалась Женька.

– Ну, ладно, – девчонки нехотя согласились с подругой, – приводи Марию, очень хочется с ней познакомиться, посмотреть.

– Придёт обязательно!

… На следующий день девочка, очень похожая на Женьку, зашла в класс. Чем-то она всё-таки отличалась: хмурила бровки, пышную чёлку, как у Женьки, зачёсывала гладко и прятала в хвост, всех сторонилась и молчала, стянув в струнку узкие губы, около левого уха красовалась чуть заметная странная родинка…

Девочки доверчиво обступили её.

– Ты Маша? А Женя где?

– Заболела Женя. Ангиной. Я – Маша, – как-то деревянно изрекла девочка.

– Странно как. А тебя правда акушерка украла? – решилась на вопрос одна из девчушек.

– Да, – еле выдавила Машка, похожая на Женьку. Ещё сильнее сдвинула бровки и для порядка всхлипнула, бурно втянув носом…

Девочки отстали, поняв, что их расспросы неприятны новенькой девочке Машке, которая была очень похожа на Женьку.

– Нина Ивановна, а у нас новенькая! Её Машка зовут! Это Женина сестра! Она нашлась неожиданно! – затараторили девчонки, сообщая вошедшей учительнице важную новость и стараясь опередить друг друга.

– Хорошо, хорошо, – пожилая учительница мудро улыбнулась, погладила новенькую по прилизанной головке и начала урок у любимых четвероклассников.

Глава 2. Машка взрослеет. Заветное желание

За 1983 год маленький переливающийся календарик. Очень ценный, обмененный на пять обычных. На нём грустный ёжик с узелком всматривается вдаль. Если чуть-чуть наклонить старый календарик, то из тумана появляется печальная лошадка. Но им так и не удаётся встретиться…

– Где ты, лошадка? Я жду тебя!

– Где ты, ёжик? Я не найду тебя!

И густой молочный туман, который немного пахнет тухлым яйцом. Скорее всего, это фантомный запах, но на обратной стороне календарика три чудесных летних месяца неделя за неделей, день за днём перечёркнуты аккуратными крестиками; сентябрь же обведён замысловатым облаком тумана, того, где потерялась печальная лошадка…

– Ну вот, опять ангина…

– А чего ты хотела? Наверно, опять мороженку нерастопленную ела?

– Да я устала уже этот белый кисель есть! Девчонки весело ели, кусали. Я всего разик кусила…

– Кусила она! Звоню врачу…

Десятилетняя Машка нахохлилась и поглубже зарылась в подушки. Глотать опять было больно. Ждали врача.

– Что ж вы хотели? Хронический тонзиллит – не шутки. Осложнения могут быть. Будем колоть! – буднично произнесла пожилая тётка, досконально изучив осквернённое одним кусочком мороженки Машкино горло.

Страшное слово «колоть» набатом зазвенело в ушах. Девочке вспомнилось, как у прабабушки в деревне кололи свинью. Дядька тогда с похожей интонацией приговора произнёс: «Будем колоть!»

Мама работала медицинской сестрой, и это спасало Машку от бесприютных и страшных больничных палат. Но трижды в день девочка подолгу слушала побрякивание кипятящихся на кухне шприцов (одноразовых в то далёкое время ещё не было) и ожидание неизбежного повергало её в тоску…

– Это тяжёлый уральский климат. Это вилочковая железа. Ей нужен мягкий климат, лечение, закалка. Надо отправить её к бабушке!

Машка представила маленькую вилочку, из-за которой часто болит горло. Эта вилочка колет. Колоть! Девочка всплакнула, так не хотелось ей расставаться с мамой на целое лето. Но воспоминание о дребезжащих шприцах и страшном приказе: «Колоть!» перевесило…

Небольшой городок Д. на славной реке Волге с мягким климатом средней полосы располагал к укреплению злополучной вилочковой железы.

– Где ты, лошадка?

– Где ты, ёжик?

Скупая слезинка сочувствия к потерявшимся в тумане друзьям… Перед отъездом Машка выменяла у подруги переливающийся календарик с мультфильмом «Ёжик в тумане» на пять обычных. Они копили календарики и регулярно обменивались ими, производя нехитрый торг и натуральный обмен. В городке Д., что на славной реке Волге с мягким климатом средней полосы, подруг, к сожалению, не было.

Поплакав немного, Машка зачеркнула первый день приезда к бабуле. Второй день она уныло бродила по бабкиной квартире, принюхивалась к незнакомым запахам кладовки, нафталина, улавливала лёгкую вонь тухлым яйцом, то и дело подходила к халатику, который ещё сохранял мамин запах. На третий зачёркнутый день Машка почувствовала, что вилочковая железа настигла её и в мягком климате городка Д.

– Ах, ты, дитё болезное, – причитала бабка, которая, к слову, тоже работала медицинской сестрой. (Ну, повезло Машке с родственниками!)

– Колоть? – уныло поинтересовалась чахлая девочка.

– Чего ещё? Закололи ребёнка. Сейчас мы тебя быстро на ноги поставим! – бабка с энтузиазмом засучила рукава.

Бабуля была ещё женщиной нестарой и трудилась медицинской сестрой в сероводородной лечебнице, расположенной на окраине городка Д. Там поправляли здоровье «труженики основного предприятия, выхлопотавшие путёвку через Профсоюз» (так говорила бабуля). Вот и Машке «выхлопотали» лечение, получая которое она наконец поняла, почему в квартире бабки витал запашок тухлого яичка…

В чёрном-пречёрном городе, на чёрной-пречёрной улице, в чёрном-пречёрном доме… На самом деле город был вполне позитивный, и дома в нём – обыкновенные, это в восприятии Машки, получающей лечение, так было, потому что в чёрной-пречёрной ванне лежала унылая чёрная-пречёрная девочка и лечилась вонючими сероводородными ваннами! А ещё надо было полоскать горло сероводородом и промывать нос! Процедуры неимоверно воняли тем самым тухлым яйцом…

Дни в календарике постепенно становились похожи на вышивку крестиком. Но бледная физиономия девочки постепенно розовела, щёчки округлялись… В свободное от лечебных пыток время Машка укрепляла дух и тело. Бабка с секундомером наоборот выходила на крыльцо и запускала внучку в лечебный поход: три круга размеренной ходьбы вокруг лечебницы, чтобы тренировать сердце. Дух Машка укрепляла самостоятельно, читая книги из библиотеки лечебницы или выпиливая замысловатые фигурки небольшой пилочкой из коры сосен, которые в изобилии росли вокруг. «Вот – ёжик! Вот – лошадка! И они встретились!»

Дни в календарике постепенно убывали. Десятилетнему ребёнку очень хотелось к маме… Она почему-то звонила нечасто. Скромный телефон на сестринском посту издавал длинную трель – значит межгород! Машка, заслышав эту волшебную длинную трель издалека, мчалась к посту, по глазам бабули понимала, что это мама, хватала трубку и долго не могла выговорить ни слова, а только рыдала и бессвязно подвывала в телефонный аппарат. Бабка хмурилась, отбирала телефон, преувеличенно бодро отчитывалась перед дочерью о здоровье внучки и трубку Машке не возвращала. Хотя бедная девочка в тот момент готова была на любые унижения, чтобы ещё пореветь в трубку, откуда раздавался родной, но строгий приказ: «Лечись! Освобожусь, приеду!»

Последние два слова переворачивали мир. Машка представляла, как мама без устали колет больных дядек (она трудилась медицинской сестрой в психиатрической лечебнице), а этих дядек очень много, и они всё не выздоравливают… Но девочка верила, что через какое-то время мама обязательно освободится и к ней приедет! «Ау, лошадка!»

Конечно, во дворе, где жила бабка, гуляли девочки. И Машка даже попробовала с ними подружиться… Но, видимо, от неё так несло лечением, что ничего хорошего из знакомства не получилось. Теперь, завидев её, девочки шушукались, хихикали и произносили обидное прозвище: «тухлая яичница». Лишь чумазенькая девочка по имени Настя стала играть с Машкой. Но, к сожалению, дружба длилась недолго. Бабка, завидев новую подругу, сообщила, что мать её пьяница, а бабка – воровка, и ещё у Насти глисты и другая зараза… И Машке снова пришлось таскаться в сероводородную лечебницу, а крестики в календарике тем временем уже перевалили на вторую половину лета…

Машка придумала прятать клады-секретики. Очень популярное занятие в ту пору: разрыть небольшую ямку, найти бутылочное разноцветное стёклышко, под него заложить фантик от конфеты или золотистую обёртку, можно украсить веточкой, цветочком, потом немного прикопать, затем, аккуратно водя по кругу указательным пальцем, сделать окошечко и любоваться сокровищем! Не удивительно, что все окрестности лечебницы были усеяны Машкиными секретиками. Одинокая девочка придумала составить карту-схему, где зарыты богатства. Так увлеклась, что пару дней даже забывала зачеркнуть прожитые летние дни… Однажды Машка, прикапывая очередной секретик под сосной, услышала за спиной странное шуршание. Вздрогнув, девочка обернулась и замерла: рядом с ней стояла невысокая старушка с тросточкой, она очень по-доброму улыбалась, а за её головой притаилось солнышко, что создавало нимб вокруг седой аккуратной причёски. Бабушка определённо была похожа на фею!

– Кто ты, дитя?

– Я – Машка, я здесь лечусь. А Вы – добрая фея? – не удержалась от вопроса девочка.

– А ты очень хотела увидеть фею? – улыбнулась старушка.

– Да! Очень!

– А зачем тебе фея, милое дитя? – разговаривала бабушка такими фразами, которые начитанная Машка встречала в книжках.

– Мне просто необходимо загадать желание!

– Загадай, моя милая! И я исполню его.

Машка сильно задумалась. С одной стороны, хотелось больше не лечиться, отмыться от сероводородной вони и подружиться с девочками из двора. Но Машка выдала самое заветное желание: «Хочу, чтобы мама поскорее приехала ко мне!»

Старушка начертила своей тросточкой круг на тропинке и ткнула в центр: «Твоё желание скоро исполнится».

Словно на крыльях летала Машка, напевая: «Верю я той бабушке, верю-верю! Верю я той феюшке, верю-верю!» Даже устойчивая вонь тухлым яйцом уже не могла испортить настроение! Немного смущало, что и фея источала родственный аромат сероводорода. Но восторженная Машка не стала об этом долго размышлять, а всё напевала и напевала свой незамысловатый заговор.

Бабка подозрительно стала поглядывать на внучку, на всякий случай проверила лоб… Вилочковая железа вела себя хорошо. Разгадка наступила через пару дней, когда фея пришла принимать ванны.

– А разве феи тоже лечатся? – озадачилась Машка.

– Конечно, милая девочка, и феям надо поправлять здоровье! – откликнулась старушка и пошаркала в свою кабинку.

Бабка не замедлила строго нависнуть над Машкой: «О чём с дурочкой шепталась?»

Губы девочки задрожали: «С к-какой дурочкой? Это моя фея! Она наколдовала мне маму! Скоро приедет мама!» Глаза предательски заволоклись туманом, в котором ёжик и лошадка безуспешно искали друг друга…

«Я вот ей наколдую!» – проворчала бабка и отправилась в кабинку к фее набуровить ей чёрной вонючей целебной жижи… Машка забилась в угол под вешалкой, где её никто не заметил… Даже, когда внезапно раздалась переливчатая трель межгорода, Машка не помчалась на её зов. «Вот! Уже звонит! Сбывается ведь, что предсказала фея! Наверно, там мама сообщает бабке, что скоро приедет!» – размышляла Машка, и сердечко девочки учащённо билось. Ей хотелось и посмотреть, как принимает фея ванну, и послушать, что там по телефону говорит мама, поэтому она по-прежнему сидела под вешалкой, не решаясь выбрать направление…

– Что ты удумала?! Отпуск у неё! Личная жизнь! Девка тут извелась вся, глазыньки выплакала. Бабке полоумной верит, что приедешь скоро! А у неё личная жизнь! Здесь твоя личная жизнь! – бабулька всё больше повышала тон, разговаривая с дочерью по межгороду.

Машка прислушивалась, не решаясь поверить ужасной догадке, что заговор феи сработал с точностью наоборот: мама вообще не приедет к ней в это лето!!!

– Ну, ладно-ладно, – смягчилась бабулька у телефона. – Горящая путёвка – это чудо! Отдыхай уж, ничего. Перемелется, мука будет. Машка жива-здорова, поправилась уж килограмм на пять, щёчки розовые. Ну, поревёт – перестанет. Плыви уж пока молода в свой круиз…

Туман застилал глаза Машки, сквозь его пелену не видно было уже ничего… «Где ты, лошадка?» Нет ответа! Лишь маленькое грустное сердечко стучит короткими гудками оконченного междугороднего разговора…

Но девочка не отчаялась! Когда бабка была дома, Машка выскользнула во двор и попросила чумазую Настю помочь – показать, где находится почтовое отделение. На небольшие так и не потраченные карманные деньги, что дали ей в дорогу, Машка решила отправить телеграмму. Над её содержанием девочка думала целую ночь! «Забери меня!» Нет. «Я хочу, чтобы ты приехала!» Нет. «Не уезжай куда-то без меня!» Тоже – нет… «Надо в стихах! Так мама больше расчувствуется!» – решила Машка.

И вот они с чумазой Настей перешли дорогу и зашли в почтовое отделение, где пахло сургучом и путешествиями… Домашний адрес Машка, конечно, знала, ведь грустные письма маме она писала регулярно, правда неизвестно, отправляла ли их бабка… С телеграммами девочка ещё дела не имела. Аккуратным почерком, высунув кончик языка, она вывела на бланке: «Без меня не уезжай зпт поскорее приезжай тчк»

В тот день они с чумазой подругой, качаясь на качелях, наговорились обо всём. Она слушала рассказы о маньяке, что живёт за парком и ловит по темноте зазевавшихся девчонок; о чёртике, который приходит к Настиной маме и постоянно клянчит деньги, поэтому они и живут неблагополучно. Насте было абсолютно всё равно, что Машку во дворе называют «Тухлой яичницей». Потом Настя висела вниз головой на турнике, как смуглая грязная, но ловкая обезьянка, а Машка ей завидовала. Ну, а потом пришёл миг расплаты! Из подъезда выскочила взбешённая бабка и впервые врезала Машке по откормленной попе… Это было и больно, и обидно, но больше унизительно! Этот день в календарике зачёркнут с особенным нажимом отчаяния…

Настю Машка больше не видела. С феей тоже поговорить больше не удалось. Мама так и не приехала, она отправилась в круиз по горящей путёвке налаживать свою молодую личную жизнь… Машка зачеркнула последние дни августа, собрала стопку своих рисунков, коробку фигурок из коры и небольшой в прозрачной обложке блокнотик, в который она начала записывать свои размышления, печали и маленькие радости; туда же, под обложку, она засунула и маленький переливающийся календарик, на котором грустный ёжик безуспешно искал в тумане печальную лошадку…

– Где ты, ёжик? Где ты, лошадка? Я лечу к вам!

Машка переходила в пятый класс, ей шёл одиннадцатый год… Бабка взяла отпуск, и сама отвезла порозовевшую, поправившуюся, насквозь провонявшую тухлым яйцом внучку на неблагополучный Урал, где плохо ведёт себя вилочковая железа. Зимой в пятом классе Машка впервые ни разу не заболела ангиной…

Иду в разведку, или Макулатура

Темно. Холодно. Позёмка змеится, потом вдруг вскидывается, обжигая лицо снеговыми укусами. Где-то тоскливо воет собака. Чёрные избы, нахлобучив снежные шапки, крепко спят и кажутся нежилыми. Редкие фонари светят тускло и как-то безнадёжно…

Девочка Машка, ученица 5 класса, как небольшой муравейчик, тащит в гору мешок с макулатурой: иногда на плече, иногда волоком, а порой, обнимая свою драгоценную ношу. 1985 год. Зима. Школа на окраине небольшого уральского городка вдохновляюще бодрит жёлтыми окнами, освещая путь ответственной пионерке.

Справа частный сектор, слева новый микрорайон, из которого медленно движется Машка со своей поклажей. Хочется быть лучше всех, принести больше всех, чтобы строгая классная руководительница Людмила Ивановна, тряхнув чёрными кудрями, сверкнув тёмными глазами и золотой коронкой, положила жёсткую руку на плечо Машки и величественно произнесла: «С тобой можно идти в разведку!» Это лучшая похвала! Это, как медаль! Или даже орден! А медаль – это просто слово «молодец».

«С тобой можно идти в разведку!» Машка, бредущая со своим громоздким мешком по метели январским ранним утром, представляет себя разведчицей, доставляющей бойцам что-то необходимое. Может, продовольствие или почту? Нет! Разведчики ведь обычно «языка» брали. Значит в огромном мешке вражеский «язык», то есть пленный! А зачем его тогда обнимать? И Машка бросает мешок на снег и пинает его, как подопнула бы оглушённого вражину. Потом вспоминает, что это советские газеты и журналы, только уже прочитанные, и отряхивает уже налетевший на мешок снег. Тащит дальше…

Скоро звонок. С этой стороны дороги почти никто не ходит, большинство учеников идут с остановки в две другие калитки, и Машка в это время оказывается совсем одна со своим мешком макулатуры. Часто этой дорогой ходит соседка Наташка. Но сегодня её нет. Видимо, пробежала уже налегке, принесла аккуратненькую, перевязанную шпагатом, стопку журналов «Наука и жизнь». Это толстенный журнал. Его Наташкин отчим читает, выписывает оттуда умное, а потом увязывает Наташке на макулатуру. А вот у Машки нет ни науки, ни жизни. Дома оказалось мало газет, и девочка добросовестно надоедала соседям. Какая-то бабка выдала ей картонные фигуры, бывшие когда-то пирамидками с молоком. Другая бабулька, жалостливо вздохнув, вынесла старые журналы «Сад и огород». Сама Машка пожертвовала свою подшивку журнала «Пионер», напихала старых исписанных тетрадок; подумала, и утром втихаря утащила две толстенных книги с полки. Возможно, влетит? Но пока хватятся… А веса-то те книженции хорошо прибавили! Вот угол одной из них упёрся в спину. Машка пытается нести мешок, как Дед Мороз – за плечом.

Уже недалеко. Наташка, наверно, уже в школе. Недавно Новый год вместе встречали. Не очень хотелось, конечно. Но живёт Наташка в такой же, как у Машки квартире, только этажом выше, поэтому и отправили к ней. А взрослые вниз пошли праздновать – в квартиру Машки. В итоге она скучала весь вечер. Там были ещё девочки – Наташкины родственницы, они пошушукались о мальчиках, потом смотрели «Голубой огонёк». Машке дома лучше, она бы книгу почитала, которую, как бы Дед Мороз под ёлку положил…

У Наташки всё как-то легко получается: учится лучше, общается легче, макулатура у неё упакована-перевязана, и вся соседка как-то «упакована», а Машка себе на её фоне представляется несуразной с вечно растрёпанными волосами, в которых ни один бант не держится. Фартучек и воротничок у Наташкиной формы гипюровые, а у Машкиной – хэбэшные, к тому же фартук всегда грязноват из-за привычки вытирать об него руки (он же передник, вот и служит утиральником). Форма на Наташке ладненькая. Колготки беленькие и мягкие. На Машке платье висит мешком, серые толстые колготы немилосердно кусают ноги, а на коленках отвисают двумя холмами. Наташка часто улыбается, отчего у неё на розовых щёчках играют ямочки. У Машки светлые бровки всегда насуплены, между ними будущая суровая морщинка; щёки бледные и круглые, потому кажется, что она навсегда недовольно надулась.

Недавно Людмила Ивановна спросила: «Кто какое время тратит на дорогу от школы до дома?» Ребята стали отвечать почти сразу, словно с секундомером ходили и готовились к вопросу. Машка тугодумно начала подсчитывать. А Наташка уже щебечет: «15 минут!» Машка подняла руку. Все знали, что они соседки, и время пути должно быть примерно одинаково, но, упрямо сдвинув бровки, Машка выдавила: «12 минут». «Ты быстрее ходишь?» – уточнила учительница. «Наверно. И я этажом ниже живу», – промямлила Машка. Осознав, что сказала глупость, почувствовала, как тонкая кожа бледных щёк заливается пунцовым румянцем. Хотела сказать, что спешит, бежит, летит на крыльях быстрее ветра и, конечно, быстрее Наташки в любимую школу, где можно узнать новое, пообщаться с друзьями, а сморозила невпопад про этаж. Как будто три минуты надо, чтобы спуститься с одного этажа на другой. И число-то какое нелепое придумала, будто сама с секундомером ходит. Хоть бы уж про 10 минут сказала, а то ни то, ни сё… Наташка смерила скептическим взглядом неказистую Машку и слегка улыбнулась одной ямочкой. Она и так умела: ничего не сказав, отреагировать по-взрослому. Машка уныло села за парту. «Хотела быть лучше, вот теперь получи», – мысленно самоедствовала Машка…

И снова хотелось быть лучше, поэтому упорно волокла она свой мешок, давно превысив назначенный ею самой лимит в 12 минут. На школьном крыльце было подозрительно тихо. На ступеньках Машка, естественно, грохнулась и неудачно уронила свою поклажу, отчего часть газет вывалилась из мешка. Девочка не плакала, хотя коленку было больно. Она же в разведке! Кусая губы, Машка стала спешно собирать газеты, пихать их в мешок вместе со снегом. Что ж так тихо? Неужели урок?

Мокрая, заляпанная снегом и грязью, с дырой на толстой штанине зимних колгот (вот так приложилась об ступеньку!) Машка втащилась со своим мешком в холл школы. Баба Шура, гардеробщица и уборщица в одном лице начала сострадать: «И-их, родимая, что ж долго так шагала, урок уж во всю идёт, ругать ить будут поди? Дыра-то какова! Убилась что ли по дороге?» Машка молчала, как партизанка в разведке. Она не любила лишнего сочувствия, боясь от него разреветься. Сейчас она никак не может себе этого позволить, она – пионерка! Но в носу уже щекотали предательские слёзы, подбираясь всё выше и готовясь выплеснуться на бабу Шуру. Ах, как хотелось тепла, доброго слова и, чтобы подули на ссадину, начавшую вдруг нестерпимо болеть… «Немного упала», – буркнула Машка, на ходу засовывая шапку в рукав. Мешок со снежной макулатурой стоял в углу, его обязательно надо было взвесить. Баба Шура, не видя ожидаемых девичьих слёз, отошла от неприветливой Машки, жуя губами и что-то бормоча под нос, видимо, неодобрительное для чёрствой пятиклассницы.

Переодев сменку, Машка ухватилась было за мешок, но баба Шура сурово её остановила: «Куды потащ-щыла грязину эту? Подпиши и оставь там в общей куче. Никуды не денется кулатура из твово мешка».

Машка дошла до класса. Был как раз урок у Людмилы Ивановны. Бант по дороге девочка сдёрнула со слипшихся волос, штанину свернула немного набок, но предательская дырка зияла, как пропасть, в которую хотелось провалиться от недоброго предчувствия, грязноватый школьный передник измялся окончательно… Тихонько постучав, Машка начала робко приоткрывать дверь кабинета, постепенно увеличивая щель. Сердце бешено колотилось, готовое выскочить через уши. Петли двери предательски громко заскрипели. Головы всех одноклассников дружно повернулись в сторону вошедшей. Речь учительницы замерла на полуслове, она критически оглядывала девочку, мечтающую в этот момент стать маленьким жучком, пылинкой, а ещё лучше сразу раствориться в воздухе…

Большие тёмно-карие глаза Людмилы Ивановны совсем округлились – она их слегка удивлённо выпучила на Машку, рот в алой помаде замер в полуулыбке на правую сторону, что не предвещало ничего хорошего; чёрные крутые кудри тихонько заколыхались, увеличивая темп, потому что голова учительницы покачивалась всё сильнее и сокрушённее… Одноклассники сидели притихшие, предчувствуя бурю. Людмила Ивановна очень не любила нарушение дисциплины и особенно опоздания. Но она никогда не начинала сразу орать или выговаривать провинившемуся, а выдерживала долгую паузу, укоризненно потряхивая кудрями и вылупив внимательные огромные тёмные глаза на бедолагу. Это тягостное липкое молчание, оказывается, было страшнее любого крика.

Машка опоздала на 20 минут – это почти пол урока! Это почти преступление! Девочка сама это понимала и оправдываться падением и макулатурой не собиралась, понимая, что нет ей оправдания. «Но ведь можно попросить сразу прощение! – лихорадочно размышляла Машка. – Как это прекрасно умеет делать Наташка: опустив головку, сложив умильно бровки домиком, а губки бантиком».

Машка насупилась, надулась и не могла вымолвить ни слова. Такая тишина стояла в классе, что слышно было гул ламп и завывание ветра за окном. Когда Людмила Ивановна начала говорить, казалось, что голос её разносится гулким эхом на всю школу, на весь город, на весь мир… «На что ты похожа?» – с нажимом на слове «что» произнесла она! И далее отчеканила: «С тобой в разведку не пойдёшь!»

…Мир рухнул и разлетелся на сотни маленьких осколков! Вокруг не было ничего: ни строгой учительницы, ни пришибленных одноклассников, ни тяжкого зимнего рассвета за окном. Был только мир, звенящий своими разрывающимися ледяными колючими осколками. Они были до того холодны, что обжигали. Эти ожоги кусали где-то в середине груди, где, наверное, гнездилась несчастная Машкина душа, а ещё покусывали под коленками, делая ноги беспомощно-ватными. Мир взрывался и в кудлатой голове со слипшимися кудрями, в которых всё равно не держался бант. Уши от этого взрыва наполнились чем-то горячим, в глазах стало сначала темно, а потом неожиданно посветлело и странно замедлилось, как в учебном фильме про роботов… «Со мной в разведку не пойдёшь!»

Мир невозможно было склеить заново, но в нём всё равно предстояло жить. Долго жить…