Kitabı oku: «Кулачок», sayfa 2
По утрам Варя любила купаться одна. Лева со всей серьезностью относился к этой привычке и ждал Варю после моря на месте их первой встречи. Они вместе ехали к ней домой, бросали велосипеды где попало и плюхались в кресла, стоявшие на веранде друг напротив друга. До обеда они обычно валялись с книгой в руках, но больше отвлекались и болтали, чем читали.
Когда Варе было шесть, бабушка отвела ее в музыкальную школу. До того дня она представляла, что, как только сядет за пианино, музыка польется сама. Ей казалось, со всеми великими музыкантами это так и происходит, а себя она заранее решила относить именно к великим.
Приготовившись слушать восторженные отзывы преподавателя, она принялась стучать детской рукой по клавишам, но в ответ они издали сперва злое рычание, а потом жалобный писк. Варя в слезах убежала из кабинета и больше за пианино никогда не садилась. Лет в двенадцать она начала читать биографии пианистов и в глубине души надеялась когда-нибудь все-таки научиться играть.
– Ты знаешь, что Гленн Гульд дал свой последний концерт в тридцать два года?
– Да ладно? Он так рано умер? – Леву больше интересовали литература и история.
– Сам ты умер! Умер он в пятьдесят.
– А почему тогда?
– Потому что ему было тяжело, когда вокруг было столько людей. Он больше хотел работать в одиночестве, без публики. – Варе ужасно нравилось рассказывать Леве то, чего он не знал. Лицо у нее сразу становилось серьезным, и говорила она медленно, растягивая удовольствие.
– Мне кажется, это как-то грустно. Если подумать, я бы, наоборот, очень хотел быть с людьми, которым нравлюсь. Понятное дело, что чувства, которые проживаешь наедине с собой, очень важны, но без выступлений история как будто неполноценная. Ради чего все это тогда?
– Ну как – ради процесса и себя, наверное. Он вообще говорил, что в будущем концертов не будет, а будут только записи.
– В смысле?
– Потому что, слушая запись, можно по-настоящему прочувствовать музыку и не отвлекаться. Ему даже казалось, что на концертах люди вслушиваются, не сфальшивил ли он.
– Подожди! – Лева, лежавший с закинутыми на подлокотник кресла ногами, приподнялся. – Во-первых, будущее уже наступило, и концерты никуда не исчезли. А во-вторых, люди ходят на них совсем для другого. Вот представь: ты приезжаешь за час, если не за два, протискиваешься к сцене через толпу людей, а потом стоишь там и умираешь от счастья, что перед тобой артист, которого ты очень сильно любишь. Какое тебе вообще дело, фальшивит человек или нет, если ты этого концерта ждал всю свою жизнь?
– Но классическая музыка – это же тебе не на кого-то популярного и современного сходить. Все-таки это очень интимная вещь. – Варя не была готова сдаваться.
– Да, конечно. Но, думаю, Гульд твой юлил. Ему точно нужен был кто-то, кто бы им восхищался.
– А может, и не нужен.
Варя знала, что нужен, но все равно была на стороне Гульда. Не могло настоящее искусство желать толпы. Она перебирала кистью правой руки в воздухе, словно нажимая на клавиши, и думала – сказать или нет.
– Не хотела тебе говорить, потому что ты сразу начнешь умничать, но ладно. Он звонил своим друзьям и играл им фрагменты. И мог позвонить даже ночью.
Лева просиял.
– Я так и знал!
Варя шутя бросила в него абрикос.
– В жизни не видела большего зануды, чем ты!
Дни состояли из бесконечного валяния на веранде, фруктов из вазы и разговоров. Казалось, так будет всегда, но как-то позвонила Левина мама и сказала, что они с папой собираются делать ремонт в гостиной и не хотят оставлять рабочих в квартире одних. Лева сидел на полу, закрыв глаза ладонями.
Он прокручивал в голове только одну мысль: еще минуту назад все было хорошо. Ему хотелось вернуться в эту минуту, не брать трубку и не знать ни о каком ремонте.
– Мам, мне стоять в углу и следить, чтобы они ничего не тронули?
– Ну зачем ты ерничаешь?
– Потому что это бред. Вы бандитов что ли каких-то нашли? И что они у нас там брать будут?
– Ты в этой квартире не живешь? А если компьютер твой возьмут?
Лева был готов отдать рабочим и компьютер, и всю квартиру, лишь бы ему не нужно было уезжать. Но он знал – так, как хочется ему, не будет.
– А почему нельзя сделать это в сентябре, когда закончатся каникулы?
– Потому что в сентябре они уже заняты. Эти люди делали ремонт Тане с работы, и если мы сейчас не успеем, то потом придется заново кого-то искать.
– А у Тани что-нибудь украли? Ты ей скажи, пусть она проверит.
– Все, Лев, шутки будешь потом шутить. Это всего две недели – ничего страшного. Я тебе позвоню, как приду с работы. Попроси пока, пожалуйста, бабушку написать список, что вам купить.
– Пока.
В мир, где Лева с Варей жили будто вдвоем, вдруг открыли дверь.
* * *
«Всего две недели»… Но это мои две недели, и я не хочу никому их отдавать.
Ты меня убьешь! Как вообще про такое сказать? Ну почему они не могут красить свои стены зимой?
* * *
Сегодня было хорошее утро. Мы лежали у нас во дворе на пледе и играли в слова. Дни настолько длинные, что кажется, можно занимать их такими глупостями. На «А» всегда сложнее всего – начинаешь с апельсинов и арбузов, а заканчиваешь аллегориями и апострофами. Во рту пересохло, но не хотелось идти в дом за водой. Я встала и босиком дошла до куста смородины. Полезла рукой – грозди мягкие, как капли грибного дождя. Собрала красные просвечивающие шарики в подол и вернулась.
Я зачем-то высыпала их все на плед, а надо было оставить на юбке. Ты бы тогда тянулся за ними и каждый раз касался моей коленки, а я бы делала вид, что ничего особенного не происходит. Но оно происходило бы. До чего я медленно соображаю!
И все-таки эта косточка. Не могу перестать думать о ней.
Смородина, которую принесла Варя, оказалась кислой. Лева начал морщиться и строить смешные рожи. Они хохотали вместе, и тут Варя заметила косточку, застрявшую у него между передними зубами. Она хотела сказать об этом, но вдруг застыла и не смогла. Такое уже случалось с ней в школе.
С одноклассницами у нее не ладилось – она хотела дружить с ними больше, чем они с ней. Но иногда, после какой-нибудь групповой лабораторной работы, они вместе ходили в столовую. Если у девочек в зубах оказывалась зелень или еще что, Варя в смятении отводила взгляд. Ей казалось, сказать об этом – будто указать на несовершенство человека и тем самым его задеть. С Левой ей очень не хотелось этой неловкости. Она понимала: чем ближе тебе человек, тем меньше ты стесняешься. Но пока Варя пыталась пересилить себя, Лева сам нашел косточку языком и достал ее.
Варя ужасно злилась на себя – Лева точно знал, что она увидела косточку и промолчала. Они только закончили обедать, и бабушка заварила чай из яркой коробки, которую Варя с родителями привезли из Парижа.
– А вы знали, что люди, создавшие эту чайную компанию, родились в Питере, а не во Франции? – спросил Лева, разрезая лимон на дольки.
– Нет, не знала. А как же они потом там оказались? – спросила бабушка.
– Вообще, этот человек, который ее основал, Павел Кузьмичев, поставлял чай императору. Но получилось так, что в семнадцатом году они с семьей бежали в Париж из-за революции и в итоге там остались. И теперь русские привозят этот чай, когда ездят во Францию, хотя могло бы быть наоборот.
– Да, кто у нас только не бежал. Даже некоторые мои друзья уехали. Всем хочется жить, – бабушка вздохнула и сделала глоток. – Чай, кстати, вкусный. Варь, ты знала про этого Кузьмичева?
Варя сидела в своих мыслях и слышала только обрывки разговора.
– Про какого? Соседа нашего Виталика?
– Какого Виталика?
– Ну, который обещал папе мопед починить. Он вроде взял деньги на какую-то железку и пропал.
– Золото мое, ты где витаешь? Мы про чай, который вы привезли.
– Прости, я что-то задумалась, – Варя улыбнулась и протянула руку за своей кружкой.
Ночью она не могла уснуть. В комнате стояла духота, и надоедливая муха постоянно жужжала над ухом. Но дело было не в этом – Варя испытывала стыд перед Левой. Она мысленно подбирала слова для завтрашнего признания, а потом не выдержала и позвонила. Лева взял телефон после двух гудков и испуганно спросил:
– Что случилось?
– Ничего, все в порядке. Я просто не могу перестать думать об этой косточке. Прости, что не сказала сразу, я сильно растерялась.
– Какой косточке, тебе что-то приснилось?
– Да нет же. У тебя днем в зубах застряла косточка, а я промолчала. Прости, пожалуйста.
– Ты с ума сошла? Какая еще косточка?
– Блин. – Варя сделала паузу. На другом конце было слышно, как Лева шуршал одеялом. – Собственно, это и неважно – какая косточка. Давай будем говорить друг другу все сразу, хорошо?
– Давай, конечно. Ну ты и дуреха, три часа ночи. Иди спи!
– Слово «дуреха» такое, словно ты потрепал меня по макушке, а потом обнял.
– Так и сделал! Все, отключаюсь.
* * *
Вчера мы впервые поцеловались. Это было совсем не страшно, просто так должно было случиться – я это почувствовал, когда проснулся. Мне не терпелось скорее увидеться, и я даже хотел подгадать время и приехать к морю, когда ты будешь вылезать из воды, но потом подумал, что это может тебе не понравиться.
Ждать было сложно. Я схватил со стола кусок пирога вместо завтрака и съел его, пока ехал до нашего места. Нужно было как-то занять себя, и я полез в поле нарвать букет.
Пришлось забраться в самую глубь, потому что ромашки решили спрятаться ото всех, и даже от меня. Я искал самые красивые и так увлекся, что не заметил, как ты подъехала, слезла с велосипеда и подкралась ко мне.
«Это тебе букет. Я сейчас тебя поцелую, и мы никогда не расстанемся».
Я прикоснулся к твоим губам и почувствовал вкус конфет – ты постоянно ешь их по дороге с моря, разгрызая на маленькие хрусталики. Теперь мятные леденцы – это ты.
Целоваться очень приятно.
К вечеру лезут в голову всякие мысли. Честно ли, что я тебя поцеловал? Я ведь до сих пор ничего не сказал про ремонт. Каждый раз проговариваю про себя, вроде бы решаюсь, даю словам потихоньку подняться по невидимым ступенькам, но на самом верху эти ступеньки будто ломаются, и все, что я готовился произнести, падает вниз. Сегодня пятница, а послезавтра уже уезжать. Представляю, как ты разозлишься, будешь долго смотреть в одну точку, а потом встанешь и уйдешь в свою комнату. Нельзя было так тянуть, но мне и самому от этой мысли жутко тяжело, а что будет с тобой…
