Вторая часть дилогии
Ab initio1
13 февраля, суббота
– Что такое любовь? – спросила круглолицая девчушка, смешно сморщив нос.
На вид это была даже не первокурсница, а школьница. Стенд с сердечками возле неё был щедро усыпан определениями любви; остальные «ораторы» явно на слова не скупились.
– Что такое любовь? – рассеянно повторил Свят, сбрасывая с волос снег.
На голове вырос целый сугроб, пока он бежал с дальней парковки.
– Мы с пространными определениями пока не готовы, – пробормотал Судья; схватив с кресла платье Интуиции, он поспешно запихнул его в шкаф. – Мы само слово еле отыскали, вспомни.
Прокурор поднял взгляд от домино, в которое его втянул Внутренний Ребёнок, и мягко буркнул:
– Да, словами пока не можем. Ощущениями можем. Запахами. Цветами. Нотами.
Знаю, кто может словами.
Но она только что хлопнула дверцей машины и рванула в соседний корпус.
Всё-таки именно сегодня вручить Вере сборник Рождественского, который он взял в библиотеке в январе, – это потрясающая идея. Пусть вечер накануне Дня влюблённых раскрасится стихами Роберта и её гипотезами о силе слов. Вечер субботы. Шикарные стихи. Узкая общажная кровать. Праздничный день наутро. Её переливчатый голос и заразительный смех.
Запах её тела, лица и губ; запах корицы под майским дождём.
Знаком показав первокурснице, что он пас, Свят обогнул стенд с определениями любви и зашагал в глубь здания, всё ещё рассеянно улыбаясь. Жизнеспособности этой улыбки сегодня не мешали даже толчки чужих рюкзаков и резкие ароматы парфюмов. На языке вертелся какой-то мотивчик, и хотелось беззаботно посвистывать в ритм шагам.
… – Не зря же сказано, что вначале было слово, – вещала Вера утром, закинув ноги на табуретку. – Если у тебя есть карандаш, ты можешь очертить границы своей реальности. А если у тебя есть слова, ты можешь эту реальность наполнить. Можно найти слово для звука, запаха, цвета. Каждого ощущения и образа. Нужно только уметь искать.
Договорив, она невозмутимо отобрала у него последний листик мяты и добавила:
– Ты меня слушал?
В её взгляде было столько нежного азарта… столько тёплого лукавства… столько деловитого подозрения, что он едва сумел сдержать смех.
Я не буду спорить, малыш. Говори. Говори, что хочешь.
«Для описания всего можно найти слово».
Наверное. Всего – кроме тебя.
И если за описание самой Веры можно было и не браться, найти неизбитые слова для выражения чувств он был бы не прочь.
Особенно в дни, когда всё вокруг заражено розовым флёром признаний.
В их случае всё осложнялось тем, что это должны быть не просто слова, а те, что смогут впечатлить мастерицу словесности. «Я люблю тебя, Вера» казалось немыслимо банальным.
Очень глупо. «Люблю».
Люблю я весенний дождь. Тишину. Ночь. Шоколадное печенье. Правоведение. Гитару. Коньяк. Ветер. Чёрные гелевые ручки. Мятный и бирюзовый цвета. Зелёный чай. Нужные прикосновения.
И всю её я просто «люблю»?
Когда он пару недель назад впервые назвал для себя чувство к Улановой этим словом, оно виделось попросту бескрайним. За две же недели с ней рядом оно успело изрядно обмелеть.
Казалось, для чувства к ней попросту нет достаточно масштабного слова.
– Жарко, Свят, – перед сном бурчала она, пытаясь поудобнее улечься в кольце его рук. – Ну отодвинься! У тебя так батареи жарят, не то что в общаге.
– Точно, при первой же возможности пойдём ночевать в общагу, – сонно бормотал он. – Там тебе некуда будет отодвигаться на полуторке.
– Ну тесно же, – спорила Уланова, толкая его колено своим.
Ну не буянь, любительница личного пространства.
– Ну потерпи. Не так уж тесно ведь, – рассеянно просил он, выныривая из полусна.
Пальцы бегали по её плечам и замирали на предплечьях. Вот так. Вот так он хотел засыпать.
Поглаживая против роста крошечные волоски на её руках.
– Не хочу отодвигаться, – шептал Внутренний Ребёнок, касаясь золотых лучей, что лились из её сердца. – Ну пожалуйста. Не так уж тесно же.
Совсем не тесно. У тебя под кожей.
…Дёрнув вверх рукав, Свят бросил взгляд на часы, которые Рома подарил ему на начало второго семестра, прочитав лекцию о «важности правильного использования времени и ценности перспективного будущего». Подарок регулярно жёг запястье – от Ромы не хотелось принимать ровным счётом ничего – но эти часы он всё равно носил не снимая.
До того шикарным был их вид и классной – гравировка «Е.С.» на обороте.
Едва он протиснулся сквозь бодрую толпу технарей и приблизился к лестнице, по плечу хлопнула чья-то ладонь. Обернувшись, Свят увидел Олега. Вокруг его глаз залегли коричневые тени – будто он тоже регулярно и талантливо недосыпал – а на лице горела странная смесь из… вызова, обречённости и надежды.
– Здорóво, – пробормотал Олег, опустив глаза, и тут же ринулся вверх по лестнице.
Словно не желал плестись следом.
Сдвинув брови, Свят поправил рюкзак и нагнал его в три быстрых прыжка.
– Видел, что в кабинетах творится? – наклеил Олег пластырь светской беседы на уставшее лицо. – Филологи постарались. На меня в лекционном зале тонна сердечек высыпалась при входе. Начерта это надо? Выпал святой валентин на воскресенье – ну и вздохнули бы с облегчением. Нет, братцы, нанесём превентивный уд…
– «Я художник, я так вижу», – перебил Свят. – Сыпью не покрылся? От сердечек?
– Три ха-ха, – беззлобно отозвался Петренко, распахнув дверь в нужный коридор. – А ты чего на первой лекции не был?
Разве от неё оторвёшься.
– Проспал.
Ускорив шаг, Олег преградил ему путь с таким видом, словно на что-то решился.
Пластырь светской беседы сорвался с его лица и шлёпнулся на пол.
Зелёные глаза Петренко прищурились и сверкнули.
На их дне снова читались мрачный вызов и угрюмая надежда; надежда и вызов.
Со среды Олег его сторонился; упорно избегал прямых взглядов и скупо отмалчивался даже в тех контекстах, которым раньше дарил целые тирады.
Ты наконец хочешь объяснить, чего тебя лихорадит?
Свят остановился и нацепил маску вежливого интереса. Мимо хаотично сновали студенты, и пол был готов вспыхнуть от силы трения.
Давай, говори быстрее. Здесь невыносимо.
– Респект, – протянув к нему ладонь, сообщил Олег. – Поздравляю. Начал за упокой, а выплыл.
В голове закопошилось настороженное недоумение.
Нет. Он явно не собирался пояснять, чего его «лихорадит». О чём он?
– Доброе утро, страна, – немедленно вклинился Судья. – Поздравлять тебя этой зимой можно только с одним. Скорее всего, он о Вере. Такие новости путешествуют быстро.
Этот общажный кретин знает тысячу кретинов и из своей, и из её общаги.
– О чёрт! – пробормотал Адвокат, кусая губу. – Стоило лучше скрываться!
Стоило скрываться лучше, твою мать.
Ладони взмокли и зачесались; по нервам пробежал холодок.
Делать непонимающий вид уже глупо.
– Всё не совсем так, – сухо отозвался Свят. – Точнее, не полностью. Речь не только о… победе. Я…
– …с ней и по личным причинам, – договорил Олег, кивнув так буднично, будто лишний раз услышал то, что с рождения знал. – Я понял, да. Я с этим и поздравлял. Самое сложное – перестать скрывать содержимое сердца от себя самого. Не ссы, мы будем молчать.
Машинально пожав петренковскую руку, Свят прочистил горло и выдавил улыбку. Он был уверен, что провинциальный рентген заметит: улыбка именно выдавлена. Но нет.
Петренко, казалось, сильнее заботило то, чтобы скрыть… натянутость улыбки своей.
– Ты где на выходных? – поинтересовался Олег, повернув к нужному кабинету.
– Сам как думаешь? – раздражённо уронил Свят.
Чего он выпытывает?
– Риторический вопрос, – усмехнулся Олег; открыв дверь, он пропустил его вперёд. – Стоп, ты же у нас славянофил. И вдруг февральские четырнадцатихатки?
Сдержанно кивнув, Свят не ответил; трепаться о Вере не хотелось.
Было досадно проронить в беседе о ней даже половину лишнего слова.
– Ты параноик, – сварливо припечатал Прокурор. – Он даже имени её не назвал.
Он называл его постоянно. Только не всегда буквами и вслух.
Группа мерно гудела, обратив на прибывших один процент внимания. За толстым окном медленно шёл крупный снег. В этой аудитории можно было сидеть по трое; многие так и сделали. Варламов же занял лишь два стула, на одном из которых сидел сам. Он снова пытался кого-то откуда-то вытеснить?
Один чёрт разберёт ходы в его лото.
Было неясно, для кого именно Артур место не приберёг, но Олег решил это за него. Шагнув к четвёртому ряду, он меланхолично втиснулся между Лерой Карпюк и Сашей Андреевым. Рассеянно проследив за ним, Свят опустился на стул рядом с Варламовым, задумчиво ковырнул край парты, подхватил телефон, отвернул экран от Артура и быстро напечатал: «После пары жду в машине, моя маленькая». Если бы он ещё в холле не решил сообщить ей это, он бы отправил галиматью, которую оставил на доске чужой препод, – лишь бы сейчас написать хоть что-то.
Лишь бы поставить в конце любой галиматьи слово «моя».
Как хорошо было возле гардероба: когда в голове роились только мечты о вечере. Чёртовы дебилы.
Что один – со своим «начал за упокой», что другой – со своими двумя стульями.
Он собирался не думать о пари слиянии компаний хотя бы месяц.
Не представлять Улановой этих кретинов, а кретинам – её.
Теперь же мысли неслись сквозь голову со скоростью подбитых истребителей. У него толком не был готов ни один аргумент, а Петренко уже вынюхал правду.
В этом были и плюсы, и минусы.
С одной стороны, хотелось представить им Уланову как свою девушку. Они знатно утрутся тем, что он железобетонно победил. А с другой стороны, нужно было избавить себя от риска разоблачения.
Петренко заявил, конечно, что они «будут молчать», но поручиться-то он мог только за себя.
Над головой грянул звонок, и в кабинет тут же влетел преподаватель. Он был до того расторопен, будто всё это время нетерпеливо мялся за дверью, ожидая этой трели.
И до того лучист, будто впитал три ведра филологических сердечек.
Выудив из рюкзака конспект, Свят хмуро уставился на строчку «Основы деятельности нотариата» на обложке – и в тот же миг его осенило.
Нужно купить лояльность Варламова; купить его молчание!
С ним всегда о чём угодно можно было договориться при помощи купюр.
– Нужно показать ему, что ты победил, и позволить не отдавать деньги, – вкрадчиво проговорил Прокурор. – И ни в коем случае не в издевательско-снисходительной форме.
Надо сделать очень добродушный вид.
Мол, всё «хорошо сложилось и перестало быть игрой», а значит, «и призов не нужно».
«И призов не нужно».
Едва на повестке дня появились мысли о пари, в сердце снова не умолкая выла досада. Только что он размышлял, как лучше построить признание ей, а теперь… Кошмарно хотелось поставить себе галочку полной победы.
Услышать слово «люблю» от самой Веры.
И хоть всё уже давно и сильно изменилось… хоть пари и связанные с ним метания казались чем-то из прошлой жизни… Не до конца удовлетворённый победитель изредка саднил внутри, как недозревший прыщ. Пожалуй, надо и правда признаться ей первому – и тогда она признается в ответ.
– А если не признается? – испуганно предположил Адвокат, зачарованно разглядывая фотографию Верности Себе. – Если ответом станет тишина?..
Свят сдвинул брови, отсутствующим взглядом рассматривая пуговицы на старомодном жилете препода. А ведь тогда грянет новая эра мучительной паранойи на тему того, насколько сильны и искренни её чувства. Он ещё не реабилитировался после эры старой – и к новой такой эре нихрена не был готов. И вообще ещё утром о недоделанном победителе внутри даже не думал.
Всё из-за мудаков, что носят сплетни между общагами, и громадных петренковских ушей.
Нет, не стоит торопиться с признанием. Архивы Валентина пока перебьются без его взносов.
– Вне чёрной ванной я готов ко многим уязвимостям, конечно, – смущённо пробормотал Внутренний Ребёнок. – Но к этой пока не готов.
С самого начала, чёрт. У Улановой с самого начала было ещё одно имя.
Я говорил «моя Вера», а имел в воду «моя уязвимость».
Невольно покосившись вправо, Свят уставился на Олега, и внутри мигом заворчала смутная… тревога. И не думая открывать конспект, Петренко украдкой читал под партой книгу Ирвина Ялома: «Мамочка и смысл жизни».
– Точно такой экземпляр сейчас лежит на подоконнике твоей кухни, – угрюмо сказал Судья.
Именно «Мамочку и смысл жизни» сейчас читала и Уланова.
Тревога, досада и смятение завыли громче. Вот оно как. У него была ещё одна причина не вводить её в эту сраную компанию.
Они с Петренко по-прежнему брали в библиотеке одинаковые книги.
Amorem canat aetas prima2
– Когда ещё воспевать любовь, как не в юности? – воскликнула миловидная преподавательница основ иностранной риторики. – Когда ещё обращать внимание на роль любви, как не в преддверии одного из самых романтичных праздников в году? Тринадцатое февраля, друзья, – и сегодня мы поговорим именно о любви, заполнив этот ватман сочными дефинициями! Облачив силу любви в силу риторики… Чем сильна риторика?! Чем, Елена Владимировна? А, Вадим Сергеевич? Андрей Викторович? Чем риторика сильна, Анастасия Павловна?
– Она способна проникать в сердца посредством слов.
– Точно, Вера Станиславовна! – воскликнула преподаватель; её лицо приобрело одухотворённое выражение.
Улыбнувшись, Вера перевела взгляд на ватман, что перекочевал к ним с соседнего ряда. В его верху сияла красная надпись «Love is»3… В остальном лист был пуст. Одногруппники дебютировать с определениями не спешили, желая сначала посмотреть, что напишут лучшие. Вытянув изящное предплечье, Майя постучала по ватману и задержала на Вере кошачьи глаза.
– Идеи? – спросила она одними губами. – Что будем писать, взорвалась бы у неё в сраке любовь к изобразительной самодеятельности?
Вера поджала губы и нетерпеливо дёрнула плечом, на котором ещё тлел запах его футболки. Мыслей о нежной «love» в голове вертелось с излишком.
Вот только все они были страшно далеки от основ иностранной риторики.
– Давай я что-то нарисую, а ты напишешь, – предложила она, перебирая в голове контуры незатейливых вензелей в форме сердца.
Оно будет обвито мятным плющом и усыпано бордовыми лепестками.
– Вот уж нет! – свистящим шёпотом возмутилась Ковалевская. – Ты же столько знаешь из Шекспира! Давай, выуди что-нибудь! Любовь не разберёт, чем пахнет роза…
– Это Хайям, – еле сдерживая смех, перебила Вера.
Майя одарила её взглядом, в котором читалось: «Вот, ты и Хайяма знаешь! Вперёд!» Прокрутив в пальцах ручку, Вера рассеянно уставилась в окно, за которым с упоением кружился пушистый, похожий на сладкую вату снег.
Он успеет с лихвой засыпать его голову, пока мы будем идти к общаге с парковки за гаражами. И я буду ласково стряхивать эту белую вату с чёрной смоли его волос.
Сердце окунулось в прорубь и томно заныло.
…Будто осмелев перед финишной чертой, зима покрыла город густой пеленой, сквозь которую лишь изредка проглядывало солнце – словно затем, чтобы жители не забывали: скоро придётся скинуть коконы и подставить весне заспанные лица.
Итак, «Love is…»?
– Это когда хочется уступать, даже если неудобно спать в обнимку? – предположила Верность Ему, с обожанием глядя на Прокурора.
Усмехнувшись, Верность Себе погладила бывшую оппонентку по бейджу, слово «Другим» на котором было тщательно исправлено на слово «Ему».
Это имя ей шло не в пример лучше.
Было до ужаса удивительно, что больше не приходится тонуть в драме и чувстве вины, подбирать названия тому, что происходит, и пытаться подменить местоимение «мой» чем-то вежливо-безликим.
… – Ну, это всё равно надо будет вытужить, – вернулся в голову голос Майи.
Моргнув, Вера нехотя стёрла с лица улыбку и повернулась к Ковалевской. В уме летели отстранённые определения, которые могли сойти за чьи-то цитаты.
И не выдать замирающее сердце с головой.
– Да, давай просто процитирую Шекспира, – пробормотала Вера.
– Только без палева! – распорядилась Ковалевская, постучав по столу ногтями цвета кислотного салата. – Чтобы сошло за твоё! Я понимаю: ты сейчас только стрёмные определения можешь дать, разойдясь со своим тревожником. Но ты уж сподобись, повспоминай конфетно-букетный!
Спрятав улыбку, Вера кивнула и вновь отвела скрывающий тайну взгляд. Отводить взгляды и скрывать тайны, впрочем, уже начинало надоедать. Сегодня Елисеенко опять поставил машину на дальней парковке универа, сбивчиво пояснив, что там «больше места».
Почему он так хочет, чтобы нас по-прежнему никто не видел?..
– Как много в этом слове – «любовь», друзья мои! – окрылённо вещала преподаватель, широко улыбаясь. – В ряду самых разносторонних понятий на свете любовь занимает одно из первых мест. И каждый носит в себе собственное понимание того, что такое любовь.
Группа обменялась взглядами, в которых было куда больше тоскливых надежд на скорый звонок, чем попыток отыскать «собственное понимание» для ватмана.
– Сколько бы нам ни было лет, – негромко продолжала риторичка, перебирая яркие браслеты, – мы беспрестанно ждём любви. Вы знаете, я верю, что мы «любим только раз, а после ищем лишь похожих». Мы ждём возвращения за столик на двоих, из-за которого когда-то шагнула та особенная любовь, что обещала нас не покидать. Шагнула – и растворилась во времени, забыв на столе лишь помятый фоторобот. И по нему мы обречены вечно искать её, хватая прохожих за рукава. Почему же мы так часто всю жизнь не можем найти, что ищем?
Последние фразы она проговорила с расстановкой и выразительным придыханием: как делала всякий раз, когда намекала, что студенчеству пора поучаствовать в беседе.
– Потому что мы помним пропавших в виде образов, но не находим слов, чтобы чётко описать себе их суть, – лениво проговорила Майя, снова постучав ногтями по столу.
– Верно! – взревела препод, хлопнув в ладоши.
Задремавший Гайдукевич вздрогнул и ошарашенно заморгал.
– Порой, правда, чёткое описание надо, чтобы таких с тех пор избегать, – краем губ прошептала Вера.
Ковалевская прыснула, опустила лицо и беззвучно затряслась.
Бьюсь об заклад, ты тоже вспомнила какого-то «тревожника».
Сосредоточиться на серьёзных доводах не получалось; в сердце плясали розовые бесенята со злободневных открыточек. Преподаватель шутливо погрозила им пальцем и лукаво поджала губы.
– Вот, мои милые, в чём сила риторики, – воздев ладонь, объявила она. – Владеющий словом владеет миром! Если вы умеете подбирать точные слова, вы можете наладить связь с каждым сердцем; направить каждый ум; заглянуть в суть каждой души!
Так, постой, владыка мира.
– А это не иллюзия всевластия? – не успев подумать, в полной тишине брякнула Вера. – Извините. Ведь в любом взаимодействии всегда участвуют двое. Человек может оказаться не способен услышать даже виртуозно подобранные слова. Уши, так скажем, моют не все. Ты можешь вообще всё делать и говорить идеально – но ничего не выйдет: просто потому, что от тебя всегда зависит только половина.
Тишину прорезал вой звонка, но на дверь не обернулся ни один взгляд.
Тишина, ты лучшее из того, что я слышал4
Остановившись у лестницы, Вера стряхнула снег с куртки и замерла. Волосы на затылке млели от горячего дыхания Свята. Обернувшись, она положила ладонь ему на грудь – будто говоря «постой» – и вкрадчиво произнесла:
– Слышишь?
Как по твоему заказу.
– Тишину? – мгновенно отозвался Свят, улыбаясь уголками губ. – Слышу.
Нашарив на груди её пальцы, он потянул их к лицу и прижал к прохладным губам.
– Сегодня здесь только она, – подтвердила Вера, начав медленно шагать по лестнице. – Почти все поуезжали домой.
– Вот он, – торопливо обратилась к Хозяйке Верность Себе. – Момент для этих слов.
– Давай! – подхватила Интуиция, сверкнув глазами. – Согласна: самое время!
– Свят… – нерешительно начала Вера, глядя на высокое окно между этажами; смотреть ему в лицо было непросто. – А если бы Лина и Настя были дома? Ты бы…
– Помню, как шёл по этой лестнице впервые, – задумчиво перебил он, шагая следом. – Всё было так отвратительно, до ужаса. И думал: «Как люди могут тут жить?»
Он специально уводит тему?
– Ремонта с тех пор не было, – нетерпеливо заявила Вера. – Так что дело не в…
– А сейчас не понимаю, как сам жил раньше.
Сердце томно заныло: до того проникновенным был его голос.
Он говорит с таким упоением, будто ждал моих ушей несколько световых лет.
Обернувшись, она уставилась на его чёрные волосы, беспорядочно усыпанные снегом. Тирада о том, что ей надоело скрываться, застряла между ключицами и переносицей. Она, конечно, хотела отстоять свои интересы, но и жутко боялась задеть Свята. Ещё свежа была смущённая мысль, как горячо и беспроблемно он простил её за тот предательский отъезд.
Как легко принял обратно и окружил отношением, о котором мечтала бы любая.
– Нет, – упрямо вторглась в мысли Верность Себе. – Это нужно сказать!
– Зачем? – с раздражением одёрнула её Верность Ему. – Испортить вечер?
Это было первое серьёзное разногласие между Верностями.
И что-то на окраине души испуганно холодело.
– И тепло здесь, оказывается. И уютно, – продолжил Свят, улыбаясь глазами. – И она тоже дышит, общага. Как город.
Эта его улыбка глазами просто обезоруживала; лишала дара речи.
Когда же ты привыкнешь? Когда уже поверишь, что он здесь? Что он твой.
Даже с красным от холода носом и кругами недосыпа вокруг глаз, Свят был невероятно, умопомрачительно красив; каждая черта его лица была на своём месте.
Хочешь растерять всю решительность – просто посмотри на него подольше.
Верность Ему просияла и сложила ладони в порыве умиления. Верность Себе упрямо качнула головой и недовольно поджала губы. Вокруг её золотых волос настойчиво вилась фраза «Свят, я хочу серьёзно поговорить».
– Свят, – решительно выпалила Вера. – Я больше не хочу скрываться.
И без того кристальное безмолвие лестницы стало совсем звонким; каждая нота тишины натянулась до предела. Свят моргнул и посмотрел ей в глаза: настороженно смущённо и досадливо. Он не шевелился и дышал еле слышно.
Будто даже сейчас их прослушивали сотни ушей.
– Не отступай, – железным тоном произнесла Верность Себе. – Лично тебе, милая, скрываться незачем. Вот и подумай о «лично себе».
Верность Ему покачала головой: укоризненно и обречённо.
– Я не против публичности, – пробормотал Свят, пряча взгляд. – Просто мне нужно…
– Я не про публичность, – поспешно перебила Вера, переступив с ноги на ногу на узкой ступеньке. – Я про обычные – не тайные – отношения. Когда мы можем, например, вместе выйти из машины и зайти в университет.
Когда ты можешь прийти сюда, даже если Лина и Настя дома.
Отлично. Стоило начать – и нужные слова посыпались из неё упругим горохом.
Ещё бы; они стойко держались внутри целых две недели.
– Ты ощущаешь, что они тайные? – тихо спросил Свят, глядя в окно за её спиной.
Поколебавшись, Вера кивнула и тут же неопределённо покачала головой. Он так отчётливо поблёк и растерялся, что хотелось максимально сгладить эту просьбу и спешно извиниться за всё, что она «ощущает».
– Это обычная нежность компромисса, – буркнула Верность Ему. – Куда без неё.
– Хорошо, – наконец сказал Свят, откинув со лба волосы быстрым движением руки. – Хорошо, да. Действительно. Да. Ты права. Я и сам думал об этом. Сегодня.
Он проговорил это так отрывисто и монотонно, что верилось в «сам» с большим трудом. Казалось, сегодня его только вынуждали об этом «думать». И она, и кто-то ещё.
Но имело ли это значение, если он так легко сказал «да»?
С облегчением вздохнув, Вера нежно коснулась губами его верхней губы, над которой росла тонкая колючесть, и еле слышно прошептала:
– Спасибо.
Спросить, почему он хотел сохранять их в тайне?
Спросить?
Весь его вид будто говорил: «Я согласился, что ещё нужно?», и она прикусила язык. До третьего этажа они дошагали в молчании.
И это отчего-то встревожило.
Выдернув из кармана ключ, Вера оглядела безлюдный коридор, который освещался лишь сумрачным светом из окна в торце.
– Жутковато, – весело прокомментировал Свят, зашагав к нужной комнате. – Музей старинного быта не для слабонервных.
Была эта весёлость его тона напускной?
Или вечер действительно продолжает быть хорошим?
– А я тебя предупреждала, – сварливо припечатала Верность Ему.
– Может, нам… – пробормотала Вера, воткнув ключ в замочную скважину, – всё же лучше было бы поехать к тебе домой?
Стоило ему проявить благосклонность и сговорчивость – и она мгновенно начала чувствовать липкий стыд за всё своё недостаточно эстетичное, что их окружало.
Нужен сейчас этот стыд?
– Нет, – твёрдо определила Интуиция, ласково переглянувшись с Судьёй. – Нет, твоя коса на его камень ничего сегодня не испортила.
Во взгляде Свята горела только досада; досада из-за его шутки. Казалось, он боялся испортить вечер так же сильно, как она. И с плеч упал целый сугроб – вроде тех гигантов, что лежали по бокам от общаги.
Всё. На сегодня определённо хватит серьёзных бесед.
Теперь только беззаботность; только бессодержательный нежный трёп.
– Я дома и здесь, – елейно сообщил Свят, шагнув в комнату и включив свет.
– Да прямо! – лукаво воскликнула Вера, захлопнув дверь; в груди пела тихая радость. – Уж я наслышана, что ты на самом деле говорил об общагах.
Лина и Настя уехали вчера вечером, а она сама не появлялась здесь с утра четверга – и комната основательно промёрзла в отсутствие людей.
Но сегодня непременно будет тепло на этой кровати.
– Это не я говорил, – с расстановкой заявил Святослав; притянув её к себе, он положил ладони ей на талию. – Я начался в феврале.
– Какая удобная позиция, – пробормотала Вера, поглаживая его плечи.
– Знаю парочку позиций поудобнее.
Запрокинув голову, она рассмеялась и тут же глухо вскрикнула: на шее легонько сомкнулись его зубы.
– Я обязана обсудить с вами то, что вы вытворяете, – беззлобно произнесла Вера.
– Кстати об обсуждениях. А почему ты на сообщение не ответила? О том, что я жду в машине.
Его глаза горели расслабленным ребячеством, которое казалось особенно уместным среди нехитрого интерьера студенческой общаги.
И совершенно не резонировало с этим вопросом.
Лицо Верности Себе приобрело настороженное выражение.
– Я увидела его уже после пары, – пожав плечами, ответила Вера, добавив в голос побольше беспечной нежности. – И решила не отвечать, а сразу пойти к машине.
– Моим сообщениям скучно парировать? – уточнил Свят, поцеловав её пальцы; его губы улыбались, но в глазах не было ни грамма юмора. – Это заявление ниже пояса. Я плохо справляюсь с ролью вашего спутника. Горю по всем кратерам.
Говорит так, будто «это заявление» – моё.
Он целовал её пальцы проникновенно и привлекательно, да.
Но губы его по-прежнему улыбались без участия глаз.
– Я же сказала, почему, – осторожно ответила Вера. – Дело не в «скучно».
Я что, обидела его этим?
– Кажется, да, – рассеянно уронила Интуиция. – Он пытается перевести обиду в шутку.
– Ладно, малыш, – протянул Свят, коснувшись губами её запястья. – Забей.
Верность Себе всё ещё хмурилась – и под сердцем свербело что-то неприятное. Но этот уголок – между его шеей и воротником рубашки – пах слишком головокружительно.
Мятным чаем и печёным яблоком; мокрым асфальтом и терпким снегом.
На плечи опустилась тишина, напитывая разум и душу доверием к моменту.
– Я правда как дома, Вера, – нарушил Свят эту тишину. – Везде дом, где мы рядом.
Будь по-твоему, Вера, хорошо. Ладно. Пусть.
Если и она об этом заговорила, то это, пожалуй, знак. С ней из-за этого скандалить ни к чему.
Стоит их всех познакомить.
Он с нетерпением ждал, пока Артур утрётся фактом его победы, и был почти уверен, что «покупка» варламовского молчания пройдёт успешно.
А за Петренко просто нужен будет глаз да глаз; досадно, но терпимо.
– Осталось выбрать среди них лауреата, – угрюмо буркнул Адвокат. – Болтливый Артур, конечно, опаснее, но зато сраный Петренко сумеет слишком хорошо оценить её рассуждения о наполнении реальности словами.
Этот кретин извлечёт метафору даже из сломанной зубочистки на дне урны.
Обхватив Веру крепче, Свят прикрыл глаза, глубоко вдохнул и в который раз – несмотря на тревогу – ощутил себя атлантом. Покоясь в его руках, она отчего-то дарила ощущение небывалого могущества. Казалось, если она она! ищет у него любви, защиты и безопасности… если он может быть оплотом для её громадной души, ему по плечу будет весь мир. И что поразительно: в её объятиях не было никакого тактильного перегруза.
Никакого перегруза. Вечный дефицит.
– Знаешь… – хрипло сказал он. – Я не сразу тогда понял, что же такого ты положила на тарелку вместе с курицей. Такая невозмутимая стояла, понимаешь ли. Такая… цельная, что ли.
Неужели ты моя?
Взгляд скользил по неказистой мебели, которая больше почему-то не резала глаз.
– Цельный, – задумчиво повторила Уланова, постучав пальцем по его груди. – Именно слово «цельный» пришло мне на ум на днях, когда я попробовала описать тебя одним словом. Поверишь?
Прищурившись, он покачал головой и негромко хмыкнул.
Она льстила? Льстила, определённо.
Смущалась, сглаживала и равняла их по росту в любой удобный момент.
Не так уж легко ей быть единственным бриллиантом на свете.
В эту секунду особенно хотелось вскрыть её мысли и увидеть ответы на все вопросы.
До чего уместной будет каждая её мысль в рамке на стене Зала Суда.
Пружина под рёбрами немного расслабилась. Хотелось подбирать слова и говорить дальше; наговорить столько, чтобы она вовек не сумела обогнать его.
Высказать ей столько восхищения, сколько не сумеет даже графоман.
В горле дёрнулась сухая досада.
– Уймись, – прошипел Прокурор. – Вы с ней ещё ни разу не появились у них на глазах, а ты уже успел накрутить себя на вертел!
– В тот день мне везде было громко и ярко, – помолчав, продолжил Свят, рассматривая мелкие морщинки в уголке её глаза. – Везде было нечем дышать. А ты стояла такая… Я не особо в правильных словах силён. Уверенная, что ли. Как финиш, которого достигаешь и валишься на траву, понимая, что наконец больше никуда не надо бежать.
Уланова замерла. Морщинки в уголках её глаз превратились в веер; она улыбалась.
– И рядом с тобой мне вдруг стало… тихо. И я думал потом, что же такого есть в тебе, что создаёт эту тишину. А потом понял. Наполненные доверху не гремят изнутри.
Адвокат застыл с открытым от восхищения ртом.
Великолепие. Просто великолепие. Как тебе это в голову пришло?
– Какое же враньё, – прошептала Вера, едва ощутимо поцеловав его в небритую щёку. – Какое враньё – заявление о том, что ты не силён в словах.
Нет, никогда не поверю. Что ты мой. Что ты здесь.
Рассмеявшись, Вера обхватила губами его нижнюю губу, и он ответил жадным рывком навстречу.
– Я не могу терпеть, – отстранившись, прошептала она. – Хочу заранее поздравить тебя с Днём Святого Валентина.
– Точно, – проговорил Свят в выемку между её ключицами. – Действительно. У меня тоже есть кое-какой… сюрприз.