Kitabı oku: «Fide Sanctus 2», sayfa 3
Таким голосом, будто очень надеялся, что уезжаю, мать его.
Передёрнув плечами, Олег не ответил. Вера за спиной Свята с хитрым видом лепила крупный снежок, и от неё было сложно оторвать взгляд.
До того упоительным нимбом из энергии и света было окружено всё её существо.
Напористо размахнувшись, она резко подалась вперёд и отпустила бок снежного ядра. Олег успел услышать, как воздух разрезает лёгкий свист, а потом… Лицо облепил громадный снежный ком; виски и скулы свело холодной болью.
Твою мать! О чёрт. О ч…
Солнечный март выключился. Вскинув руки, он рывком сбросил бóльшую часть колючих хлопьев и снова обрёл зрение. По шее ползли и степенно скрывались за шиворотом куски снега.
Елисеенко оглушительно захохотал, согнувшись пополам и уперев руки в колени.
– ПРОСТИ, ОЛЕГ! – дрожащим голосом выкрикнула Вера, прижав ладони к щекам.
– Да, прости, Олег, – выдавил красный от смеха Свят, хлопнув рукой по его спине. – Прямо… в башню… Сука… Идеально…
Уланова спешно подбежала ближе; на её лице был написан совестливый ужас.
– Извини, – повторила она, помогая ему счищать с головы куски снежной гранаты.
Её пальцы были кошмарно холодными; им ни капли не помогло, что она так долго и усердно дышала на них. Они были тонкими, но в то же время крепкими.
Похожими на упругие пальцы пианистки.
Спасатель и Агрессор замерли в пятне солнца, что залпом залило пасмурные Бермуды. Но и бешеный шторм никак не отступал.
Казалось, из палубы вот-вот полезут грибы-дождевики размером с тент.
Ресницы Улановой хлопали в двадцати сантиметрах от его лица. И вот, снова. Её голубо-стальные глаза опять мерцали лёгким бирюзовым отливом.
Я сумасшедший, или этот оттенок замечает и кто-то ещё?
– Успел взгляд переодеться в учтивость? – забеспокоился Спасатель, с суетливым заискиванием поглядывая на Свята. – Успел? Не успел?..
– Плевать на это! – отчеканил Агрессор, улыбаясь солнцу, как завороженный чеширский кот.
До чего же феноменальные у неё глаза. Магические. Полные мыслей, образов и идей.
Наконец отодвинувшись, Уланова принялась с преувеличенным вниманием разглядывать галку, что пила из лужи.
– Да сам он отряхнулся бы, – лениво процедил Елисеенко, крепко обхватив её плечи.
Он будто хотел сказать: «А где для меня сраное “извини”? Я тоже получил – и тоже в харю»; но смолчал. Вера передёрнула плечами так, будто его руки её теснили; но смолчала тоже.
С усилием вернув на лицо учтивую усмешку, Олег беспечно произнёс:
– На пару идёшь?
– Иду, – пробурчал Свят; отпустив плечи Веры, он зашагал к их вещам, что были кое-как свалены у стенки беседки. – Похлюпаю побеждённым куском говн…
– Да хватит! – воскликнула Вера; её глаза сверкнули досадой. – Ничья! Может ведь не быть проигравших!
– Может не быть выигравших, – бросил Олег. – А проигравшие есть всегда.
Вера пристально посмотрела ему в лицо, словно забыв о неловкости.
Нет. Я не сумасшедший.
Её глаза действительно играли бирюзовыми переливами.
Особенно на таком – свежем и холодном – солнце.
Между ними с надменным лицом втиснулся Свят.
Поверх надменности было крупно написано: «Заткнись, Леопольдище».
Мимика Свята и так никогда не отличалась таинственностью – а это сейчас бежало по его лицу и вовсе невыносимо ярко.
Но если она что-то и заметила, то виду не подала.
Поднимаясь по лестнице, Уланова и Елисеенко негромко переговаривались, переплетя пальцы в плотный замок. Задержавшись на площадке, Свят нежно понюхал её волосы, повесил ей на плечо бирюзовый рюкзак и подтолкнул ко входу на второй этаж.
– В столовой? – уточнил он, прищурившись. – После этой пары.
Поколебавшись так, будто у неё были другие планы, Вера с нажимом кивнула и встала на цыпочки для прощального поцелуя.
Может, он уже пришьёт тебя к себе обмёточным швом?
На миг показалось, что Уланова подумала примерно о том же; но скорее всего, он просто замечал то, что хотел бы видеть.
Чтобы не круглосуточно преть от тухлой досады под кадыком.
Вера исчезла в дверном проёме, и дальше по лестнице они пошли вдвоём.
– Тебе к Еремееву надо, – монотонно сообщил Олег. – Не принял он твой перевод.
То адское напряжение, что они теперь подавляли в присутствии Веры, висело между ними грязным пятном, стоило ей уйти. Елисеенко беспечно обернулся, усиленно не замечая этого смрадного пятна.
– Античный олень, – припечатал он, перемахнув через несколько ступенек. – Давно искал, до чего доколупаться. Я всегда у нас в группе был самым английским.
– Всё, теперь не ты самый английский «у нас в группе», – съязвил Олег, зафиксировав на лице небрежную улыбку. – Сам переводи, серьёзно. Очень заметно.
– У меня появилась соперница не только по снежкам, – заявил Свят, воздев ладонь.
Я твоей сопернице по снежкам залепил бы тоже в ухо. Чтобы подбежать, сотню раз извиниться и помочь ей смахнуть снег со щёк, губ, лба, ресниц и шеи.
* * *
Толкнув тяжёлую дверь, Марина ввалилась в главный корпус, потёрла окоченевшие руки и зашагала к дверям в коридор, в конце которого источала соблазнительные ароматы большая столовая. В кармане пальто завибрировал телефон. Нащупав Моторолу, она пробежала пальцами по клавишам, и небрежное «максим потом я занята» улетело прочь. «Мариша, позвони, бусь», – сообщил телефон.
Ровно десять секунд спустя. Ну какой же надоедливый!
Сжав зубы, «Мариша» прикрыла глаза; правый висок с утра болел так, словно в ухе развивался отит. Именно этим ухом она слушала в трубке голос этого Максима.
Притворяться заинтересованной было всё тяжелее.
Неловко подвернув ногу, Марина раздражённо охнула и ускорила шаг. Каждый обычный день теперь отнимал слишком много сил.
А приходить им было неоткуда.
Пока рядом был Свят, энергии было в разы больше. У её жизни была цель, и это наполняло силами. Казалось, он и был тем стержнем, на котором держались её ценности и смыслы.
Но разве это неправильно, если ты кого-то безумно любишь?
Он оставил на своём символическом месте безупречную пустоту. Она пыталась уговорить себя, что стоит обратить внимание на других мужчин, попробовать просто жить дальше… но никак не могла отделаться от мысли, что нужно дождаться правильного момента и попытаться всё вернуть. Это было похоже на занозу глубоко внутри мозга; на навязчивый сон, из которого никак не можешь вырваться.
«Другие мужчины» казались пресной чушью; попытки «жить дальше» разбивались о тоску.
Впорхнув в помещение, наполненное звоном приборов, Марина отыскала глазами столик, за которым сидели Настя и Лина. Всё в этом паршивом общепите напоминало о позорном круглом столе, когда её проницательность будто атрофировалась. Почему она не заметила, как её парень пожирает глазами девицу Гатауллина?!
А если заметила бы? Если бы заметила – ещё тогда? Изменило бы это хоть что-то?
Все эти вопросы давно прогорели внутри безумным костром, оставив в груди пустынный крематорий, – и теперь мелькали лишь редкими транспарантами бедолаг, которым никто не сказал, что митинг отменяется.
В груди было пусто, как в холодильнике накануне стипендии.
Едва она оказалась рядом с подругами, взгляд упал на столик, что был не виден со входа. Внутренности мгновенно переплелись в тугой узел; под ложечкой похолодело.
Проклятье. Только не это.
– Можем уйти отсюда, Мариш, – робко предложила Лина. – Поедим в другом…
– Нет, мы поедим здесь, – решительно произнесла Марина, упрямо сжав губы.
Он словно пытался залезть ей под кожу – до того порывисто он прижимал её к себе.
Эта картинка заискрила в груди такой острой болью, что на миг ей показалось: вот-вот грянет сердечный приступ; настоящий сердечный приступ в двадцать лет. Она и так еле перенесла, что все узнали, до чего «неидеально» было всё у «короля и звезды»; а он ещё и совсем не скрывает другую!
Нет, ещё чего. Никаких «приступов». Только отточенное до уровня премиум показное безразличие.
Парочка козырей в её рукаве осталась: неуверенное чутьё утром подсказало выбрать васильковое платье – а именно оно сидело на фигуре, как вторая кожа. Собрав всю волю, Марина плюхнулась на стул и изящно откинула за спину волосы; глаза не спешили показательно безразличничать и всё косили в ту сторону.
…Покачивая в воздухе пластиковым стаканчиком, Уланова сосредоточенно грызла ручку. Её брови были сдвинуты, а глаза бегали по строчкам ветхой книги. Прижимаясь грудью к её левому плечу, Свят буравил взглядом то же чтиво, еле заметно двигая губами: словно проговаривая текст. Справа от Улановой восседал невозмутимый Петренко.
По его лицу как всегда было ничего не понять.
Он рассеянно крутил в руке чайную ложку и читал маленькую книгу в мягкой обложке, что лежала на его правой ладони. Название книги скрывалось под его длинными пальцами; на обложке можно было разобрать только слово «Искусство», обрубок слова «…ить» и имя автора – Эрих.
Похоже, она зря вложила столько изящества в поправление волос.
Троица в избе-читальне явно не замечала совершенно никого.
Поставив стаканчик на стол, Уланова произнесла что-то в ухо Свята. Кивнув, он постучал пальцем по странице и описал в воздухе круг. Она закивала и нагнулась над тетрадью, что-то записывая. Увидев, что она пишет, Свят покачал головой и обхватил своей рукой её ладонь. Резко высвободив пальцы, Уланова буркнула нечто вроде «не управляй моей рукой» и отодвинула от него тетрадь. Дотронувшись до предплечья Олега, она задала ему какой-то вопрос. Петренко оторвался от своего «Искусства» и посмотрел в их записи; его висок коснулся её волос, но отодвигаться он не стал. Уланова тоже не отодвинулась; она вновь принялась грызть ручку, выжидательно глядя, как Олег разбирает её почерк.
По скулам Свята снизу вверх поползли бордовые пятна; он поджал губы и застыл.
Казалось, он бы вполне обошёлся без «помощи зала» в виде начитанного кореша.
…По плечу царапнули короткие ногти. Марина вынырнула из премьеры водевиля и осознала, что всё это время забывала дышать.
Боже, как мило. При мне они только перспективы алко-выходных обсуждали.
Вся вина, которая беспрестанно пожирала её за время отношений со Святом… вина за её проступки, о которой он постоянно толковал… Вся она с его уходом превратилась в скользкую злость.
Злиться было «нельзя» только на своего парня; на «парня Улановой» – можно вполне.
Но она всё равно куда сильнее злилась на саму Веру; злилась просто дьявольски. Впервые за несколько лет Марина чувствовала, что ей неподвластны действительно мощные методы. А ведь она всерьёз считала себя мастером в сфере «женской мудрости». Но на этот раз в их жизнь влезла действительно ушлая девица. Она управляла им так, что он думал, будто всё решает сам.
И держала его в отношениях ловко и хитро; куда хитрее и ловчее, чем умею я.
– Мариш, – негромко произнесла Лина, погладив то место на её плече, которое царапнула. – Давай быстро поедим и поедем на мастер-класс.
Тут свой мастер-класс – по налаживанию дружбы между факультетами.
– Такой холод, – снова попыталась снять неловкость добродушная Ангелина. – Может, Максим твой нас подвезёт?
На кой мне быть должной этому идиоту?
– Конечно, подвезёт! – искусственно хохотнув, громогласно заверила Марина. – Он как раз звонил уже несколько раз, сейчас перезвоню!
Боковое зрение сообщило, что к ним метнулись зелёные прожекторы Петренко. Свят и Уланова не шелохнулись, снова окунувшись в свою потрёпанную пародию на книгу. Увидев их троицу, Олег сложил губы в еле заметной ухмылке и вернул внимание «искусству», попутно посмотрев на старые наручные часы.
– Все уже уходят, быстрее ешь! – прошипела Настя, злобно подтолкнув к ней блюдце с творожным бисквитом. – И поехали! С Максом или без, давай!
Шацкая по примеру Лины добродушить не торопилась; наверняка и ей не улыбалось долго обтекать под насмешливым безразличием бывшего.
Если она вообще, впрочем, может его так называть.
Столовая быстро пустела; шансы стать частью взрывоопасной шестёрки росли.
Нет. Буду сидеть хоть до апокалипсиса.
Опустошив стаканчик и небрежно отодвинув его в сторону Свята, Уланова поднялась, сгребла свои вещи, сложила их, особо не аккуратничая, в рюкзак и зашагала к выходу.
Он за тобой, сучка, убирать должен?
Не испытав такого же возмущения, Свят подхватил улановский стакан, запихнул в него обёртку от печенья и сжал утиль в кулаке. В груди заклокотало потрясение, и Марина вновь с невольной тоской замерла. Уланова не висла на его локте; не пропускала его вперёд; не заискивала и не улыбалась; не сканировала столовую на предмет заинтересованных в нём девиц.
Она даже не ждала его, чтобы идти рядом, чёрт бы её побрал!
Так вот как нужно было с ним обходиться!
Пошарив во внутреннем кармане куртки, Свят вытянул оттуда связку ключей, нагнал Уланову и… вложил ключи ей в ладонь.
А вот и апокалипсис.
Потрясение за грудиной зашлось в истерике; лицо бросило в жар.
Ключи от дома?! Как ты это сделала, чёрт? Как сумела пробить этот ледяной заслон?
– Зачем тебе ехать троллейбусом, не пойму? – недовольно сказал он. – Подожди меня в библиотеке. Постараюсь свалить с пары пораньше.
– Да в чём проблема? – с усталым раздражением воскликнула она, обернувшись. – Я просто хочу пройтись в наушниках! Побыть одна!
Ну и как тебе? Как тебе на моём месте, скот?
Прикрыв глаза, Уланова запихнула ключи в карман старомодной куртки, поморщилась и покачала головой: так, словно не хотела, чтобы эта фраза вылетела в виде крика.
Но и молчать, видно, не хотела тоже.
Заметив их компанию, Уланова ощутимо напряглась – но лишь на миг. Её глаза быстро коснулись соседок по комнате и остановились на Марине. Выпрямив спину, Марина с вызовом посмотрела в ответ.
Надеюсь, ты стыдишься своего прикида на фоне моего платья.
Прикида Уланова, похоже, не стыдилась: в её взгляде не было и намёка на зависть или ревность. Кивнув в духе сухого «привет», она секунду поколебалась, отвернулась и зашагала к выходу. Сердце захлебнулось возмущением, обидой и тоской. Возвращать кивок приветствия Марина и не подумала: это было единственным, в чём она сейчас могла победить.
Но сучка даже не заметила этого триумфа; она уже была за дверьми.
Сглотнув острый ком, Марина стиснула руки и вдохнула, пытаясь успокоиться. Лина смотрела с молчаливой жалостью, а Настя – с раздражённым «а я тебе говорила, жри и пойдём!»
Чёрт, это мой мужчина; мой! Я столько вытерпела, столько сделала ради этих отношений!
Он сказал, да, что «любит» её, но лишь потому, что она заставила его так сказать! Манипуляторша!
Она крутит им изо всех сил; ну ещё бы! Отхватила такой вариант!
– Олег! – проигнорировав выпад своей паскудной девушки, крикнул Свят. – Я провожу, займи места!
– Должник займёт, ему нужней, – меланхолично отозвался Петренко, сгребая на поднос посуду.
Свят обернулся на него со смесью досады, смущения и гнева – но снова промолчал.
Скрипнув зубами, Марина отправила в рот кусок бисквита и закашлялась; подведённые глаза вмиг заслезились. Было даже неважно, кто снова должен Святу за бухло; было важно другое.
Неплохо его там с двух боков воспитывают.
Стукнув кулаком в грудь, она подняла лицо к потолку и заморгала, загоняя слёзы назад. Перед глазами всё стоял убийственно спокойный взгляд «девицы Гатауллина». Она могла бы одарить их стол царственным кивком в тот миг, когда смотрела на соседок по комнате.
Но нет – она поприветствовала именно меня.
* * *
Сегодня уютная тишина его квартиры походила на липкую паутину.
Вера уже час ходила из угла в угол, то и дело отодвигая шоколадную штору, чтобы посмотреть во двор. Солнце давно спряталось за тучей, ветер усилился, а небо походило на грязный пенопласт. Отчего-то казалось, что она сильно виновата перед Святом.
И это одновременно пугало и злило.
С начала февраля Свят ни разу не повысил на неё голос – но всё равно ухитрялся как-то транслировать, что часто недоволен. Недоволен и молчит. Недоволен и молчит. Когда эта дамба прорвётся, потоп затронет даже Австралию.
Наверное, я зря крикнула ему, что хочу побыть одна.
Но и делать вид, что не хочу этого, тоже уже устала.
Порой ей жутко не хватало сна на отдельной кровати и ночей без ночника; но говорить ему об этом она боялась. Казалось, стоит отвергнуть малую толику его привязанности – и она потеряет всю.
Это жутко неправильно – бояться говорить что-то тому, с кем делишь постель.
Присев на корточки, Вера коснулась струн гитары; струны ответили тугим стоном.
Точно такой уставший стон уже несколько недель бился в душé.
Чем меньше времени она проводила наедине с собой, тем лучше понимала, что ещё определённо рано говорить ему «люблю»; потому что себя она будто стала любить даже… слабее, чем раньше. Когда она думала об этом, страх обидеть его обороной своих интересов активно таял – но не уходил целиком.
Более-менее дружные в феврале, с приходом марта Верность Себе и Верность Ему всё чаще бросали друг на друга враждебные взгляды.
Между ними бегали не просто тёмные кошки, а дьявольские отродья чернее тьмы.
И помимо всего этого её ужасно угнетала мрачная неприязнь Артура и Насти.
Откуда она взялась – неприязнь Артура? Что я ему сделала?
Но неприязнь Артура – какой бы странной она ни была – хотя бы ограничивалась часом в день. Неприязнь же Насти лилась на неё бесконечным потоком: и именно в те редкие моменты, которые она выкраивала, чтобы побыть в общаге одной.
Лицо Ангелины за столом с Мариной и Настей сегодня выражало усталую, пугливую настороженность: будто она была вынуждена ежеминутно выравнивать общий микроклимат.
Когда уже эта простодушная пампушка поймёт, что этот шабаш не для неё?
От Лины явственно летела крепкая и заботливая энергия материнства. Казалось, она готова лелеять и пестовать всех и каждого, кому это необходимо.
Шацкая же летела над универом энергией козьего дерьма, которое подбили ногой.
– Зачем ты кивнула Марине? – хмуро поинтересовалась Верность Ему, скрестив на груди пухлые руки. – Ты должна была посмотреть, как сделает он, – и сделать так же.
– Ещё чего! – возмутилась Верность Себе, сдув с потного лба прядь волос. – Он просто сделал вид, что её там нет! А это очень глупо!
– Они так долго были вместе, что явно в чём-то друг другу соответствовали: нравится ему это или нет, – задумчиво протянула Интуиция, тоже гладя струны.
Пожалуй, Свят зря прикидывается, что Марины никогда не существовало.
Это его прошлое, по которому он пришёл в настоящее; часть его жизни.
Как Дима – часть жизни её. В последнее время она вспоминала Шавеля всё чаще.
Не с теплом или ностальгией, нет. С опасением. Настороженным опасением.
Как только в голове начали роиться мысли, что Свята ей порой слишком много, вместе с ними пришло и ужасное беспокойство: а что, если мать права?
Что, если я «ни с кем не могу по-людски»? Что, если я просто волк-одиночка?
– Нет, милая, – прошептала Верность Себе. – Ты не волк-одиночка. Просто кому-то уединение нужно реже, а кому-то – чаще.
Из всех, кто сейчас вился вокруг, лучше всех жажду к уединению, пожалуй, понял бы… Олег. Стоило подумать о нём – и в груди что-то медленно сжалось. Олег был отдельным сортом тревоги; громадным нарывом на теле спокойствия. Уж лучше бы она не заикалась Святу о желании перестать скрываться. От Олега исходила мощная энергетика светлого разума и сильной души. С ним хотелось… разговаривать. Не чтобы использовать возможность сказать, а чтобы получить шанс послушать.
И желание разговаривать с ним сводило сердце такой виной, по сравнению с которой вина за любовь к уединению казалась ребячеством.
…Тишину надрезал плач низкой октавы, и Вера вздрогнула.
Чёрт. Слишком сильно дёрнула за одну из струн.
Будто что-то почувствовав, она встала, шагнула к окну и отдёрнула штору; во двор медленно вкатилась и обосновалась на крайнем парковочном месте белая Ауди. Лихорадочно вернув штору на место, она закусила губу и попыталась дышать медленно и глубоко.
Спокойно. Уверенность и самообладание сейчас вполне потребуются.
– Ты что? – с подозрением прошипела Верность Ему; между её бровей залегла хмурая морщинка. – Хочешь обрушить на него очередной «серьёзный разговор»? Чего тебе не имётся? Обязательно надо испоганить восьмимартовские выходные? Немедленно прислушайся к страху! Страху виднее!
Не «серьёзный», нет. И не такой уж «разговор».
Просто попрошу, чтобы мы чаще ночевали по отдельности.
– С каких это пор «страху виднее»? – осадила коллегу Верность Себе. – А ну не лезь!
Верность Ему вспыхнула презрительной обидой, но промолчала.
– Страху не виднее, моя девочка, – тихо сказала Интуиция. – «Серьёзные разговоры» начинать нужно, нужно обязательно. Эта та уязвимость, через которую к тебе приходит сила.
В изящных пальцах Интуиции возникла круглая медаль, на одной стороне которой блестело слово «Vulnerabilis8», а на второй – «Validus9».
– Помнишь? – с ласковой улыбкой поинтересовалась Интуиция. – Ты впервые использовала связь этих слов, когда готовила доклад по античной философии – на втором курсе. Не забывай всё, что знаешь, моя милая; никогда. И не надо оправдываться за свои потребности. За потребности – не надо.
Оправдываться за саму себя: по старой привычке.
Сейчас было самое время почитать стихи Рождественского; личный сорт Евангелия, что лежал на подоконнике кухни рядом с парой книг Ялома.
Но Свят уже шёл домой.
Над входной дверью заорал звонок. Настроив твёрдую поступь, Вера прошагала бежевый ковролин маленькой прихожей и впустила в квартиру её хозяина. От него пахло свежестью морозной весны и мятным ароматизатором салона. Это были беспечные и романтичные амбре.
Но одного взгляда на его лицо хватило, чтобы понять: он скрывает напряжение.
– Прикольное ощущение, – пропыхтел Свят, опустив на пол пакет из ближайшего гипермаркета; к аромату весны и мяты добавились гастрономические шлейфы. – Чувствовал себя психом, когда нажимал на звонок. Слишком отвык, что у меня ключей нет, а тут кто-то ждёт.
– Да, представляю, – рассеянно пробормотала Вера, ощутив холод под рёбрами.
Как огорошить его тем, что я хочу поговорить? С чего начать?
Несмотря на увещевания Интуиции, начать хотелось с оправданий.
– Вера, послушай, – негромко проговорил Свят, глядя на неё одновременно с виноватой робостью и грубым вызовом. – Я хочу серьёзно поговорить с тобой.
* * *
Нет уж, хватит. Хватит.
В мелководный пруд его терпения сегодня плюхнулась последняя капля. К чёрту восьмимартовские выходные, что висели на носу межсезонной соплёй.
Будут испорчены – так пусть будут.
Лучше испортить большие выходные, чем всё ближайшее будущее.
Сегодня нужно прояснить это раз и навсегда – и наконец успокоиться.
Вера открыла дверь так быстро, а посмотрела в его глаза так доверчиво и беззащитно, что захотелось затолкать поглубже в глотку не только перспективные слова, но и мысли, что выжгли голову на последней паре и по пути сюда. Её будто тоже что-то тревожило или сердило, но она усердно наполняла взгляд податливой лаской; выглядела так, будто очень ждала его тут.
Ждала она, ну-ну. Надо было не рявкать, что хочет ехать одна!
– Давай, – приободрил его Адвокат, нервно почесав затылок. – Говори.
Говори: «Мне не нравится, как ты милуешься с Петренко».
О чёрт. Как же по-идиотски это звучало. Зачем вообще ей это говорить?!
Она баба! Какой с неё спрос? Если кому-то и раскрашивать табло подвигов, то ему!
Судья озабоченно примерял к лицу Хозяина маску расслабленной уверенности; маска никак не подходила.
Весь поганый тремор души сегодня был напоказ.
– О чём поговорить? – глухо спросила Вера, переступив с ноги на ногу.
Глубоко вдохнув и выдохнув, Свят подхватил пакет, прошагал на кухню, швырнул его на пол у холодильника и рывком открыл форточку настежь.
Дышать. Хочу дышать.
В груди копошилась мерзкая смесь из раздражения, усталости, ревности и страха. Сзади послышались лёгкие шаги, и миг спустя он ощутил на талии маленькие ладони. Прижавшись щекой к его спине, Вера негромко спросила:
– О чём ты хочешь поговорить?
– Он слишком лезет к тебе! – выплюнул Свят. – Я не выношу, что нас вечно трое!
Не получилось; не получилось сказать: «Мне не нравится, что ты…»
И совсем промолчать не получилось тоже.
Фраза вышла бесформенной, бессодержательной и безвкусной: вроде розовых слюней, что продают в бюджетных общепитах под видом вишнёвого киселя.
Оторвав голову от его спины, Уланова устало произнесла:
– И чего конкретно ты хочешь от меня?
Вот оно как. Она тут же сняла с себя ответственность.
– Ловко, ловко! – ехидно протянул Прокурор. – Впрочем, чего ты глаза выпучиваешь? Ты и до этого знал, что она умеет побеждать, не сражаясь.
– Тебе плевать, я понял, – глухо выдавил Свят. – Тебя всё устраивает.
Вера по-прежнему молчала. И больше даже не гладила его спину.
Ей плевать. Совсем плевать. Ты сейчас доиграешься со своими заявлениями.
Пугливое желание взять все слова назад стремительно росло.
– Мне не плевать, – наконец отозвалась она. – Я спросила, чтобы знать, чего именно ты хочешь добиться от разговора.
Спокойствие её голоса поднялось в душе волной смутной паники. Так разговаривает человек, который не боится проиграть и не стремится победить.
Потому что предмет спора ему безразличен.
– Постой, – с напряжением встрял Адвокат. – Ты же не знаешь, какой ценой ей даётся это спокойствие. Может, она тоже паникует – но внутри.
Научи меня этой внутривенности, мисс Уланова.
– В этом разговоре я хочу узнать, – с нажимом произнёс Свят; подбирать слова было сложно как никогда – и именно сейчас это было как никогда нужно. – Ты хочешь, чтобы я ему… объяснил, в чём он неправ? Только скажи – и он исчезнет из наших будней.
Просто скажи, что не хочешь знать и видеть никого, кроме меня.
Скажи – и я завоюю всю планету, чёрт бы тебя побрал.
Сердце колотилось, как подвесная груша, по которой бьют без остановки.
– Я согласна с тем, что… Олегу, возможно… нужно поставить границу, – наконец вполголоса ответила Вера. – Но здесь есть один нюанс.
Она могла бы использовать местоимение «он», но выбрала назвать его по имени.
И каждая буква его сраного имени так переливчато и нежно прокатилась по её языку, что захотелось утробно завыть.
– Какой? – сжав зубы, бросил Свят. – Какой нюанс?
– Поставить ему границу должна я, а не ты, – всё так же спокойно ответила Вера.
Да что ты, твою мать?! Ну охренеть теперь!
– Серьёзно?! – рявкнул Свят, игнорируя хохот Прокурора. – Хорошо подумала?
Юркнув ему под локоть, Вера открыто посмотрела в его глаза лучистыми своими.
Казалось, и она была бы не прочь говорить на повышенных тонах – но не говорила.
В глубине её взгляда горело усталое раздражение невозмутимое тепло; золотые волосы бились под ритмичными ударами ветра из форточки.
– Да, серьёзно, – подтвердила она, не спеша отступать. – Потому что я не твоя, скажем, машина, возле которой кто-то трётся. Границу должна ставить я, потому что кто-то третий претендует на общение со мной. А если бы в наш союз лезла девушка, границу ей должен был бы поставить ты. Понимаешь?
А, вот оно как. «Я не твоя машина».
Она не хотела снять с себя ответственность, нет.
Она хотела надеть её – и побольше, побольше.
Помедлив, Свят кивнул, ощущая странную заторможенность. Она говорила связно и толково – и вроде бы всё было правильно. Но он всё равно не ощущал, что она готова его… послушаться.
У неё на всё была своя версия; на всё – своя альтернатива.
И что было с этим делать? Привычные методы борьбы с непослушанием Марины – избежать разговора, презрительно поморщиться или грозно хлопнуть дверью – в отношениях с Верой казались отважным слабоумием.
А ну как дверью хлопнет она?
– Сильно смелая? – не удержавшись, брякнул он; нервы зашлись дрожью. – Хочешь сказать, что…
– Я хочу сказать только то, что сказала, – равнодушно перебила Уланова; её губы дрогнули так, будто она хотела заплакать. – Олег – это зона моей ответственности.
Казалось, его раздражение играло ей на руку. Чем больше глупостей позволял себе он, тем солиднее вела себя она.
– Тебе нравится с ним общаться? – выпалил Свят; внутри этот вопрос звучал как всхлип – а наружу вырвался, как рычание. – Просто нравится, да?!
Уланова не ответила – но и не отвела глаза.
Десять секунд… Двадцать… Тридцать…
Волосы на её макушке медленно колыхались от ветра: теперь ленивого.
– Я обещаю, что осажу его, если он перейдёт грань, – закусив нижнюю губу, негромко сказала она. – Обещаю. Мы будем просто общаться – и только.
Внутри что-то завыло и загремело. Она не ответила на вопрос, нравится ли ей с ним общаться, но её тон уже говорил: «Разговор окончен». Окончен на самом пике!
Она не боится меня потерять. Не боится, дьявол её забери! Ей всё равно!
– Порой и правда кажется, что ей всё равно, – проговорил Судья, сжавшись под укоризненным взглядом Интуиции. – Что ей абсолютно не важно его одобрение.
– А почему ей должно быть важно его одобрение? – поинтересовался Прокурор, полируя безупречные ногти. – Ей важнее своё. Ещё скажите, что не это его подкупило.
Марина бы уже губы в кровь стёрла потоком оправданий. А ей и правда всё равно.
– Колупаешь ей мозг, а Петренко уже снежки лепит, – едко напомнил Прокурор, оценивая ноготь среднего пальца. – Забыл, почему она ушла от своего кретина?
Когда они все уже исчезнут с лица земли. Чёртовы уроды.
Ревность медленно перетекала в ядовитую мстительность и обратно. Он мог бы, конечно, завести себе тёлку, с которой тоже можно «просто общаться – и только»…
Вот только что-то подсказывало, что игрой в куклы чёртову Уланову не напугать.
– Ты доверяешь мне? – в упор спросила Вера, вскинув левую бровь.
Нет, вроде ей не совсем всё равно.
– Доверяю, – хмуро отозвался он, прицельно выждав паузу.
А что ещё мне остаётся?
Словно теперь действительно поставив точку, она удовлетворённо кивнула, обхватила его ногами за талию, погладила по груди – хлопок свежей рубашки еле слышно зашелестел – и прошептала:
– Ты очень важен для меня.
– Правда? – сипло переспросил Свят; язык летел впереди мозга неоперившейся стрелой.
Запустив пальцы в её волосы, он коснулся щекой золотых прядей и вдохнул их запах.
– Правда, – тихо подтвердила она.
Под ложечкой оборвалась какая-то сухая струна, и он… поверил.
Жадно и безоглядно.
Она уже в который раз заставляла его идти по перилам моста без страховки. Вынуждала ослабить гиперконтроль… учила доверять чужим выборам… правильно распределять ответственность… беззаветно полагаться на благородство других душ…
В который раз показывала, до чего могучей может быть женская душа.
Не находя слов, он молчал, прижимаясь щекой к её волосам; молчала и она.
Обрывки сухой струны в груди превращались в обессиленную пустоту.
Минуты пятничного вечера текли мимо и улетали в форточку. Он потратил столько этих минут на злобную битву за мир.
И только сейчас понял: за мир не воюют.
– Ты тоже это чувствуешь? – наконец еле слышно пробормотала Вера.
