Василька, состроив сестре рожицу, отбежал в сторону.
Аксинья поднялась и вместе с Машей подошла к сундуку. Откинув крышку, они начали доставать и разглядывать праздничную одежду, скатерти, рушники – приданое Маши.
– Василька-то хоть и мал, а ведь правильно говорит: хватит уже, доченька, витать в облаках да всё об узорах своих думать. Вон, грусть на лице, а ты радоваться должна, что просватали тебя, что будешь за мУжем, а не в девках век вековать. В семью тебя отдаём зажиточную, работящую, жених нравом смирный, покладистый. Чего ещё хотеть?
Аксинья украдкой поглядела на дочь. Маша выпрямилась и посмотрела матери прямо в глаза.
– А я непрочь ещё в девках походить, не тороплюсь я замуж. Помолчала и мечтательно продолжила:
– Мне б узор древний, про который бабушка рассказывала, что он счастье приносит, восстановить да вновь его на рушники, скатерти и сорочки выпустить! Вот бы всем радость была! Уж так хочется и соткать его, и вышить! Чтобы в каждом доме был!
Огорчённо вздохнула и добавила:
– А жених мне не глянулся, да и видела-то я его всего один раз.
Макар сурово посмотрел на Машу.
– Стерпится – слюбится.
Василька, примостившись возле отца, хихикнул в кулак и принялся строить сестре рожицы.
Маша потупилась.
– Подчиняюсь я воле родительской. Долю, видно, не обминёшь. Сложив скатерть в сундук, Маша молвила:
– Рушников-то в приданом моём маловато. Пойду-ка я напряду ещё ниток да сотку полотно – как раз к приезду сватов и управлюсь.
Вздохнула.
– Приданое должно быть богатое да красивое, чтобы не посрамить свою семью.
Маша прошла в свою комнатку, примостилась у окна на деревянной лавке и, тихонько напевая, начала прясть нить, ловко вытягивая её из кудели и вращая простое деревянное веретено, которое было при ней, сколько себя помнила. Вслед за нитью потянулись и думы, одна за другой: то бабушкин сказ про волшебный узор вспомнится, то придут мечты о том, чтобы стать лучшей мастерицей в округе, то чей-то далёкий образ, как сквозь дымку, проступит…
Василька вбежал в комнату с веником в руке, оторвав Машу от её грёз.
– Машу-у-у-ня,– голос брата звучал заискивающе,– велено передать, чтоб ты за водой к колодцу сходила.
Маша, не поднимая глаз на Васильку, продолжала прясть.
– Немедля, – нтонация Васильки стала строгой. – Слышала? А я тут у тебя пыль пока повымету.
Маша медленно и неохотно оборвала нитку, отложила в сторону кудель и веретено. Тем временем Василька заметил сидящего в углу над куделью большого рыжего паука и замахнулся на него веником.
– Уходи, паук-рыжук, нето посажу тебя снова в банку да запрячу подальше, и на этот раз не спасёт тебя моя сестрица!
Маша мгновенно вскочила, перехватила веник и выпроводила Васильку из комнаты. Поставив веник у двери, Маша обернулась к пауку:
– Ничего не бойся, не дам тебя в обиду. Живи тут спокойно. Привыкла я к тебе. Вон и к паутине твоей приглядываюсь, переплетения перенимаю. Да и ты все песни мои слышал, все мысли мои знаешь, все узоры мои пересмотрел.
Набросив на плечи цветастый платок и подхватив своё веретено с лавки, Маша лёгкими шагами направилась к двери.
Колодец находился в конце улицы, и приходили к нему не только за водой, но и за новостями, и не было другого места в деревне, откуда бы всё сказанное и услышанное разлеталось быстрее. Маша шла, одной рукой помахивая ведром в такт ходьбе, другой вращая веретено на нитке, будто придавая силы своим мыслям. Подхватив веретено рукой, Маша поставила ведро на низкую скамейку и открыла створку колодезного сруба.
– Вот ты где! – Раздался за спиной голос Ули, – не угнаться за тобой.
Маша, погружённая в свои мысли, от неожиданности вздрогнула и выронила веретено в колодец.