Kitabı oku: «– Аой!», sayfa 5

Свободен!

 
Воспоминание
 

 
Я странностей старых и новых свидетель.
Судьба меня ими без устали метит
за то, что дитятей я был не как дети
 
 
обычные. Запах свободы от воли
уже я в ту давнюю, жёсткую пору
спешил отличить и своею тропою
 
 
отправился дальше, не пробуя верить
в глухое, тупое, слепое поверье,
что будто бы землю, какая своею
 
 
зовётся, умом не понять и аршином
измерить нельзя, и о том ли тужить, мол, —
уткнись в неё верой, что – то же,
                                                 как – сгинуть,
 
 
ярмо признавая за светлую раму.
Угрюмою тенью оно постоянно
меня изнуряло. Своих расстояний
 
 
я всё же с избытком сумел одолеть.
Сиротством души и усталостью лет
душил меня тот неотвязный решпект.
 
 
Я снёс назиданья, укоры, наскоки,
бывал опорочен, разобран на слоги,
терпел наказания, чуть ли не сослан
 
 
бессудно, вины не имея; – в тот раз
удачей мне было назначено дать
весомую сдачу обидчикам. Рать
 
 
ретивых, чванливых, тупых живоглотов
впрямую на чистую вывести воду
я смог, уличив их: вердикт телефонный,
 
 
неправый был наскоро ими составлен.
Его не исполнить я счёл себя вправе
и с места не сделал ни шагу; заставить
 
 
умериться в пыле сплочённую свору
не вышло, однако. Расчётливо снова
она принялась за меня, не отстроив
 
 
иного в замену злобы́ и хулений.
Меня окатили волной подозрений.
Я в заросли брошен, где – смрадно, и тени,
 
 
и гаснут просветы; из этого мрака
не каждому выбраться. Ярой острасткой
во мне истирали желанье остаться
 
 
собою, с нетронутой страхом душою,
с любою бедой расквитаться готовой,
пусть даже меня окрестили б изгоем.
 
 
Я им и являюсь, и в этом значенье
моя независимость мне не изменит.
Мой выбор упрочен моим отторженьем!
 
 
Я в землю улягусь, и будет мне мило
моё заточенье. Так опыт незримый
с собой я возьму, и пускай на могиле
 
 
росла б лишь трава да лежали снега.
Сполна в одиночку свободу познав,
я пил её, боль за награду приняв.
 
 
                                              – Аой!
 

Бесюки

 
Весьма сомнительно быстрое превращение
безалаберных точек зрения в угловое зрение
                                              обыкновенной точки.
Одинокому не к лицу спешное приобщение
к невнятной славе далёких и, стало быть,
                                                          не твоих
                                                               предков.
                                                             Рассрочка —
то же, что расстояние, застигнутое на шатком
                                                                        пороге
бездействия по отношению к бедным.
                                                          Говоря строго,
смолоду будь аккуратнее и разборчивее,
углубляясь в настоящее, будущее или прошлое,
приобретая правила определения
                                                 наследственности,
хорошей или дурной. Не собирайся дарить
                                                             ровесникам
и всем, кого знаешь по услышанным от них
                                                                   версиям
о всемирном потопе, уже намыленных петель
для их затрапезных шей – даже при наличии
                                                            и не где-то,
                                             а в своей окрестности,
решения суда об их безусловной казни
                                                       через повешение
за использование безграничной личной свободы
                                                        скверного слова
на классическом, то есть отечественном,
                                                           то есть —
                                                   родном для тебя
                                                                         языке.
Разную хмурость их постных лиц в расчёт
                                                                   не бери,
но на всякий случай о ком-нибудь на́скоро
                                                            позабудь,
                                  кого, чёрт их всех побери,
                                                  следует опасаться
в момент, когда ты в который уж раз
                                                  взбалтываешь муть
или роняешь шприц в своей затемнённой
                                                                 комнате,
грезя о собственной волости и забывая
                                                    о бытующей
                                                       подноготности.
Не жалей усилий на осмысление неизбежности
удорожания жизни ввиду спекуляций в ходе
                                                                 коррупции
и медленности истончения струйки дыма,
                                                                  даже
                                                       при наличии
                                                               сквозняка,
из недокуренной, оставленной тобою трубки, —
лучшей из тех, какие у тебя были, – ввиду
                                                                 твоего
                                        загадочного и резкого
                                                        исчезновения
до большого взрыва в доме у розовой будки,
заметной издалека, в час рабочего перерыва,
произошедшего в квартире какой-то фи-устрицы
или, кажется, подполковника, сущего дурака,
служащего прокуратуры, навешивавшего срока́
всякому, кто не отмазывался; ты, знаешь,
                                                               наверное,
там тогда много жильцов пропало;
                                            однако никто
                                                     не определял
                                                                         меры
ни преступления, ни наказания, и вообще,
                                   в чём состояло всё это дело,
до сих пор неизвестно. Дальше слушай.
Остановись, оглянись, подумай:
куда этот ветер дует.
Кому и зачем надо огораживать огороженное
                                                       третьей оградой.
В чём смысл твоего пустого значения,
                                         тайного увлечения,
                             возможного свежего заточения.
Что видно тебе в жизни, где дважды два
                                                          стать лишним.
Истлевай при ней, после будет совершенно
                                                                 поздно,
                                                                хотя и —
                                                               не затратно.
Многократно
лови себя на мысли
о страхе перед жужжанием комара,
                                        переносчика малярии,
хотя бы где-то в передней или не в твоей,
                                                         но тобою
                                                              халатно
                                                        зачищенной
                                                            резиденции.
В словнике прочитай рассуждения Да́нвера
                                                              о мимикрии.
Дали́сь тебе эти быстро мною утраченные
                                                            преференции!
Когда сидишь за столом, не черти пальцами
                                                           траекторий,
                                                                  не строй
                                                                   трапеций.
У крыльца укажи путь дальнейшего
                                                        продвижения
остановившемуся мерседесу, где за рулём
                                              то ли принцесса,
                                             то ли стюа́р-десса,
                                           а, скорее, всё та же —
                                                               тронутая,
                                                             занудливая
                                                                    поэтесса.
Мои наставления и пожелания лучше
                                                            просеять, —
сходи к Тутанхаму за ситом. Как всегда
                                             вонь из-под лестницы.
Правительство? Новое? Гляжу, ты уже
                                                         наслышан.
Так. Оно вот прямо в лоб самому себе
                                           вознамерилось
                                                      отказаться
                                              быть в оппозиции
к собственному народу и к своей неискренности.
Слушай – на всякий случай говорю тише.
Какой-то излишек. В действии на первых порах.
Согласен: вряд ли долго продержится. Страх?
                                                                   Плутарх?
Бояться? Чего? И при чём тут – кириллица?
Прекрасная вещь. Да нет. Лотерея.
                                   Обещанная в пользу народа,
в искоренение как хорошо спланированной,
                                                         теперешней,
                                                  так и предстоящей
                                                                   бедности.
Да. Что ещё. Ладно, достаточно. Говоришь —
                                                                    отродье?
Знать не знаю, от кого ты таким уродился! Вправду —
                    несёт, из-под лестницы.
Лучше на крыше, а ещё лучше́е – на галерее.
Помнишь, как тогда, в четверг,
                                        перед немою пятницей.
Ну, о чём ты подумал? Чего пятишься?
Понимаю – трезвеешь; не к слову.
Соберёшься к чёртовой матери или в бардак,
                                                                     помни
о мною тебе сказанном ранее, – о сути
                                                             всемирового,
а также официального, календарного,
                                           современного,
                                      текущего местного
                                                           времени
                             нашего взба́лмошного века:
оно если и хрено́веет, всё равно к нашей же,
                                                                   общей
                                                                    пользе,
                                                            поскольку —
                                                                       нове́ет.
 
 
                                                          – Аой!
 

На вершине

 
Мне не странно и не дико
в этом мире многоликом.
 
 

 
 
Я – над гребнем, у стремнины,
где, как следствию с причиной,
возникающим заботам
в направлении к субботам
не дано тащиться врозь
под расчёт скупой и мнимый,
полагаясь на авось;
здесь – всему свой бег и срок,
перемен порядок – строг,
а желанья – исполнимы.
 
 

 
 
Тут я весь; тут мой порог;
тут моя, своя граница,
мой рубеж для возвышенья
в чутких снах и продвиженьях
к яви, скрытой в заблужденьях;
край под месяцем искрится;
в нём легко преобразиться
и раздумьям, и душе,
коль в разбросе те уже.
 
 
Мной исхожены дороги —
те, что длинны иль старинны,
коротки, узки, извивны,
те, которым вышли сроки,
также те, что завсегда
всех заводят не туда,
где ещё, бывает, живы
бродят идолы картинно,
жить пытаясь под залог
тем, что я – никак не смог;
 
 

 
 
мне казалось: те пути
держат волю взаперти.
 
 
                         – Аой!
 
 

 
 
Продвигаясь на вершину,
сам себя я превозмог.
Мне судьба упёрта в спину;
предо мной простор – в облог;
знак на нём посередине
в виде шлема из былины,
что совсем забыта ныне,
как и то, что в ней —
                                  урок.
 
 

 
 
Я не скрылся и не ранен,
не потерянный в тумане,
никому не задолжал,
не окончен, не пропал,
не свечусь и не грущу,
в чуждый дом не возвращусь,
вражью блажь —
                       ему ж прощу.
 
 
Мне дерзанье – как награда.
Миражами я обкатан;
на своей земле – чужой,
на чужой же – сам не свой.
 
 

 
 
Нет на мне худых отметин;
ярких красок тоже нет.
Как я жил, я не заметил.
Ту, что ждал, ещё не встретил.
Ту, что встретил, —
                           не отверг.
 
 

 
 
Мне в низинах дела нет.
Я не злобен, не удал.
Тем доволен, что искал,
чувствами иль только глазом
суть угадывая разом.
 
 

 
 
Далеко отсель до бога;
чёрт мне
           также не в подмогу.
Я помечен под звездой
незаметной, не тоскливой,
не чудной, неприхотливой; —
луч её всегда со мной.
 
 

 
 
Ни с волхвом,
                ни с волчьим братом
мне встречаться нет охоты;
в небо вшит – без позолоты,
в прошлом ангел не крылатый,
сбережённый от заклятий,
с трезвой, ясной головой,
я теперь свою удачу
по-пустому уж не трачу,
и в итоге это значит
как прекрасно жить иначе —
над мирскою суетой
да в ладу —
            с самим собой.
 
 
                              – Аой!
 

Запятая под крышей

 
Над тобою небо голубое.
Через миг оно уже другое.
Нету одинаковости льдин.
Бесконечный космос – не один.
Устаёт от штилей океан.
Сохнут мысли на вершинах тайн.
Замирает сердце, чуя нож.
Хвост на галстук вовсе не похож.
Соловью не нужно подпевать.
Чувственное не дано отнять.
Ветер волен стихнуть перед бурей.
Зверю ни к чему вторая шкура.
Застревает в горле острый ком.
Не хоронят горе под замком.
Вьюге легче выть, не помня зла.
Отпущенье – гибель для козла.
Ста годам не равен бурный век.
Спесью, как проказой, болен человек.
О себе всевышним нет нужды молиться.
На судьбу с досье наскакивают единицы.
Замирают звуки в глубине основ.
Прибывает тупости от угрюмых снов.
Всем ли хватит места на дорогах?
В бедах нет конца сомненьям и тревогам.
Над водою мост не господин.
Время прячет суету годин.
Одному хватает крошек ото всех.
Поднимают скопом одного на смех.
Заточенье – далеко не мёд.
Перевоплощенья – всё наоборот.
Любит важностью упиться кроха.
Мало не всегда бывает плохо.
Коль не стал певцом или поэтом, не тужи.
Хилому в усладу миражи.
Где-то летом холод подойдёт.
Весь народ выходит из одних ворот.
Не упрятать горе за туманом.
Стыд на всех – коль праздновать заране.
Обойти весь белый свет – не худо.
Хитрыми слывут не только люди.
Укрепись, покуда не обманут.
Не играй судьбой: не стой под краном.
Счастью, даже лёгкому, улыбнись.
Невезенье иль удача – это жизнь.
Двор без дворника своего – сам не свой.
Не рискуй от радости головой.
Есть конец, и в нём же быть началу.
Из наличного возьмёшь не больше, чем его
                                                               осталось.
Жизнь прошла – шагов не сосчитать.
У глухой России – матерная стать.
С горя не кричи в чужой кулак.
Если властелин надолго, он – дурак.
Невозможно никуда придти из ниоткуда.
Всем мудрейшим не узнать, что надо
                                                  скверным людям.
Без любви и похоти не быть и ро́дам.
Лишь в ограничениях цветёт свобода.
Сотню раз на дню «спасибо» всякому сумей
                                                                сказать; —
это лучше ра́за – про его или другую
                                            этакую-растакую мать.
Перед похвалою будь предельно осторожен.
Помолчи, коль возразить не можешь.
Свету меньше – рай для тараканов.
Женщину, как рыбу или курицу, берут руками.
Нет лукавства без предубеждений.
Познавай существенное в недрах обобщений.
Въедливая публика – непременно сплетница.
Бог у христиан – единственный, кто
                                                          не крестится.
Вражья цепь не вражья – для врага.
Вдоль реки навстречу ей плывут берега.
Полугений – не одна вторая целого.
Пламя полыхает из недогорелого.
Кто спешит вперёд, не так уж часто виден
                                                                  впереди.
Тратят разум трезвыми, пьяным —
                                                      его б найти.
Смерть нависла – у неё всегда все в долгу.
Не отыщешь много радостей на бегу.
Душу часто даже в летний зной леденит.
Мир себя с умом извечно сам творит.
Голова и хвост у поезда – нелепица.
Зори до тех пор горят, пока светятся.
Не увидеть в собственном глазу бревна —
                                                              не резон.
Человек уже с его зачатья – обречён.
Це́нно крепостью и ароматами вино старинное.
Предпочти считать дорогу долгой,
                                                     а не длинною.
Получают по́ лбу держаком от грабель,
                                                       а не граблями.
Вкось и вкривь способно повести разлаженное.
Дважды в ту же ре́ку заходи —
                                          не философствуй.
Пересечь вселенную иначе как в уме —
                                                             не пробуй.
Вера – лучшее прибежище духовного блуда.
Помечтать не возбраняется о добром чуде.
Содержание с потерянною формою —
                                                     ничтожно.
В слове мысль укладывается вместе с ложью.
Сущее даёт себя знать, когда – я́влено.
Ошибка только та, что не исправлена.
При чужой беде не спеши казаться
                                                     растроганным.
Власть приходит при согласье большинства
                                                   быть обобранным.
Абзац – разделение ещё не уставшей мысли.
В двусмысленном часто нет никакого смысла.
Своё при жизни любой потерять может всё,
                                                               кроме тени.
Малютки ещё не униженными встают
                                                         на свои колени.
Привычка к наживе и жадности – от слепоты
                                                                           века.
Преступно попирать достойное в человеке.
Одновре́менно исповедоваться
                          в двух конфессиях – не дано.
Принимается равно́ хорошее и плохое,
                                                 когда все – заодно.
День да ночь —
сутки прочь.
Куда-то уходишь, с собой бери и себя.
Мудрено любить неизвестно кого и что
                                                  и забывать себя.
В точке с запятой вторая всегда
                         под надёжною крышею —
                                                       верхней точкой.
Смешливое к месту даже в нелепой строчке.
Вирш не плох, если в нём умещается истина.
Помни: та, что приведена тобой, —
                                                  не лишняя.
 
 
                                                   – Аой!
 

Там, в лопухах

Странные бывают писатели. Пишут много, но неважно и как бы не всерьёз, а для увеселения, для куража. Передаст такой издателю написанное, и тут же сам установит за него запредельный гонорар, хорошо зная, что издатель может, конечно, продукцию прочитать, но ни за что не напечатать; а через какое-то время звонит ему: хочу, мол, взятое тобой забрать, ты меня не устраиваешь.

Именно таким был прозаик, о котором я здесь расскажу. Как и у многих, кто возомнил себя гением, но не вылезал из нищеты, у него и бытовой уклад развивался своеобразно, гротескно, безалаберно: человек пил, гулял, дебоширил.

Однажды его взяли и напечатали. Неспроста. Хотели этим обратить внимание критики: вещь-то довольно слабая, получит автор нагоняев да и утихнет. Ан-нет, просчитались. Критика вышла благополучная, похвальная. Графоман заходил героем. Как и раньше, предлагал своё творчество по многу и не по-серьёзному. Неудовольствие же в свой адрес принимал добродушно, легко, с шутками-прибаутками. Многим при этом доставалось, что называется, на орехи.

И как только ни пытались отвадить его от издательских порогов – без результата!

Добрый молодец получил, однако, своё. Как-то появилась на него эпиграмма. И пошло. Изощрялись по его поводу кто как мог. Разумеется, не называли настоящего имени.

Поучаствовал в этом шоу и я, грешный. Сложилось коряво, грубовато, тем не менее в среде моих коллег текст посчитали удачным по существу.

Мне он дорог как предмет, связанный с приятными воспоминаниями о своей творческой молодости и о своём же неумело скрываемом тогдашнем графоманстве…

 
Каждый из нас возникал
назло всем чертям и гадам.
Каждый из нас Вознюка
у самого сердца
                        прятал.
 
 
В пасти рычащей тигриной
он исчезал не на миг;
но снова под кряк утиный
из плавней озёрных возник.
 
 
Голубоглазый, нетрезвый,
охочий до мяса и баб,
он исчезал бесследно,
скатываясь в овраг.
 
 
Там, в лопухах столетних,
своего часа он ждал.
А через год победно
в издательствах возникал.
 
 
Был разговор борзистый
с издателем нелюбимым.
В ничто, словно кофе бразильский,
судьба Вознюка растворила.
 
 
Но под станком печатным
снова мелькнул его лик.
Словно босяк из грязи,
Вознюк из себя возник.
 
 
Он не нахал, не стратег.
Врагам он выдал зарплату.
Сколько бы ни было дел,
на Вознюка их не хватит.
 
 
В час вдохновенья густого
его язык – волапюк.
Ещё не бывало такого,
чтобы он был не Вознюк.
 
 
По воробьям – дробью.
Пулей – по чучелам.
Если он что и пропил,
то на здоровье нам.
 
 
Везенья баловень милый,
в потугах возникновенья
он никого не обидел
и ничего не хотел он.
 
 
Я славлю возникновенье —
всему вопреки и во всём.
Вознюк – это нам откровенье.
И быть ему – Вознюком.
 
 
От Вознюка к Вознюку
будет он лучше и лучше!
У Вознюка мы в долгу —
     всё его племя вознючье.