Kitabı oku: «Апофеоз Судьбы», sayfa 3
ГЛАВА 5
Фабиан Сарто и Эдвин Нойманн долго не могли собраться в путь: то не находили возницу, то выжидали подходящего времени, слыша о том, что дороги находятся под пристальным надзором рыцарей. Озадаченные миссией, данной им Мартином Лютером, они все же отправились в дорогу, полную тайн. Путь в Финстервальде оказался очень непростым, почти всю дорогу тучи наслаивались одна на другую, как воинствующие стада буйволов. То и дело принимался дождь, который усложнял дорогу, принося неудобства путникам и мучения лошадям.
Дорога пролегала вдоль Шварц-Истер – правого ответвления Эльбы. Из-за погоды и плохой дороги в пути им пришлось делать много незапланированных остановок.
– Эдвин, ты когда-нибудь думал о том, с кем делишь свою жизнь? – спросил Фабиан, ломая хворост и поочередно складывая его обломки в костер. – Задумывался о том, почему тебя окружают именно эти люди?
– Не приходилось об этом думать, – ответил ему Эдвин, отмахиваясь от повалившего густого дыма. – Почему ты об этом спросил?
– А разве это не интересно? Ведь ты, к примеру, мог бы родиться в другой стране, или, скажем, твоими родителями были бы язычники… Конечно, не дай Бог никому такого, но что, если случилось бы именно так? Ведь некоторые вещи мы не выбираем.
– Позвольте, я скажу, господа, – наконец заговорил молчаливый извозчик.
– Интересно будет послушать, – сказал Эдвин, уступив ему слово.
– Я прекрасно понимаю, к чему идет разговор, но извольте… оставьте же в покое судьбу. Я привык верить в стечение обстоятельств. В удачу. Каждый человек сам своим выбором бросает жребий. Это и есть его путь – его прошлое, настоящее, будущее. Что же касается данностей, которые от нас не зависят, то это также простой жребий, только не наш. Он выпал на нашу долю из-за неправильно сделанного выбора наших предков, и это справедливый итог для нас, как для их наследников, – сказал Мануэл Вагнер, слегка приподняв брови.
– Хорошее предположение, – заметил Фабиан.
Костер затрещал, очаровывая путников теплом и узорами раскаленных углей, раздуваемых на тихом ветру. На нем разогревалась на ужин копченая грудка казарки.
– Полагаю, сегодня жребий не на вашей стороне, – рассмеялся Фабиан, не замечая, что слишком близко поднес к огню импровизированный вертел.
– Отнюдь! – ответил Мануэл, выхватывая из руки Фабиана палку, на которой висело наколотое мясо.
Увы, спасти ужин он не успел. Выгоревшая в середине палка надломилась и мясо упало в огонь.
– Да чтоб тебя! – закричал Эдвин, схватив суковатую палку, которой собирал в кучу разлетевшиеся угли.
Он стал суетливо выгребать утку из костра, пока она не подгорела, и так спешил, расталкивая угли, что чуть не потушил огонь.
Фабиан крепко взял Эдвина за плечо, смирив его строгим взглядом, затем посмотрел на палку, которой тот все еще пытался вытащить из огня мясо.
– Брось ее, – сказал Фабиан Сарто, и Эдвин бросил палку, аскетически отведя глаза.
– Что? – спросил Эдвин. – Что не так?
Мануэл Вагнер встал и собрался отойти от них, сославшись на необходимость покормить лошадей. На самом деле он покормил их еще до того, как приятели принялись готовить себе ужин.
– Прошу, простите нас. Останьтесь… – обратился к Мануэлу Фабиан. – И чем же мы теперь отличаемся от язычников? – строго спросил он Эдвина.
– Ешьте сами, – сказал Эдвин. – Я как раз хотел поститься.
– Всякий пост начинается там, где прекращается гордыня, – тихо произнес Фабиан.
Мануэл остановился. Не оборачиваясь, он лишь слегка повернул голову в сторону Эдвина, нервно произнеся всего два предложения:
– Я достаточно дорожу своей семьей, чтобы не наглупить… благодари за это Бога. Но в следующий раз, даю слово, я поставлю твою челюсть на место.
– Ну-ну, достаточно, – сказал ему Фабиан. – Нам всем стоит успокоиться. Это все долгая дорога. Мы устали…
– Да, я все принимаю, – согласился Эдвин, не отводя глаз от дочерна обгоревшей грудки. – Простите меня, коль можете…
Когда вдали показались крыши редких домов, Эдвин радостно похлопал Фабиана по плечу, разбудив от крепкого сна. Фабиан, как, впрочем, многие люди, вовсе не любил, когда его будили внезапно и так бесцеремонно; однако он обрадовался, увидев силуэты домов и приближающихся людей.
Поравнявшись с людьми, возница придержал коней, останавливая повозку. Но встретившиеся им люди вели себя странно. Они прибавили шагу и скрылись в дверях небольшой придорожной фермы. Озадаченный Фабиан попросил извозчика остановиться и подождать, а сам решил дойти до фермы, чтобы спросить дорогу к ближайшей церкви.
Озираясь по сторонам, он неспешно пошел в сторону дома, в котором скрылись незнакомцы. Желая быть особенно вежливым и доброжелательным, Фабиан взял с собой корзину с дикими грушами и ягоды, которые им накануне удалось собрать в придорожном лесу. Он постучал в дверь и сделал шаг назад, но никто не отвечал. Фабиан попробовал вновь, постучав громче прежнего, после чего произнес:
– Простите, мы проделали неблизкий путь. Мы прибыли сюда из Виттенберга и нам необходима помощь, – его смущала тишина, оставленная после этих слов, но он продолжал. – Не могли бы вы подсказать, как нам найти ближайшую церковь?
Тишина была так подозрительна, так недобра, что Фабиан, почти отшатнувшись, зашагал обратно в сторону своих товарищей:
– Поезжай прямо, Мануэл, – сказал он кратко, и извозчик немедля ударил хлыстом, погнав повозку на подъем, обнажающий окраины города.
Дома вокруг были ветхими. Складывалось ощущение, что скоро здесь все рухнет. И запах над городом нависал соответствующий: сырой и затхлый, похожий на грибной. Всюду отдавало стариной, сыростью и глубокой древностью. Жителей не было видно: они словно попрятались, как те странные люди, что попались навстречу при въезде. Оставалось только осторожно продвигаться вперед.
Рассматривая убогий городишко, Фабиан, благоговея и тоскуя, вспоминал о сестре, которою ему пришлось оставить на долгие дни, месяцы, а быть может, годы. Он видел ее с цветочным венком в густых волосах, опускающихся на глаза, но не способных скрыть их легкий блеск. Она была наделена особой нежностью и красой, даже несмотря на черты лица, лишенные тонкости, несмотря на загорелый нос и большие скулы, уходящие в маленький подбородок. Лицо ее было усеяно веснушками так, словно их подрисовали только там, где они необходимы. Каждый строгий штрих в ее лице был очерчен самой повседневностью со всей ее избитостью и изъянами, делающими простое прекрасным.
– Лучиана молится за нас. Уверен, ее молитвы особенно любимы нашим Господом, – произнес Фабиан, надламывая кусок высохшей ветки.
– Любая молитва особенна, – сказал Эдвин, – если веришь в ее силу.
– Речь не о том.
– Прости, что перебил.
– Сестра знала, на что я иду. Она знает даже больше твоего, но все же любит меня, как никогда прежде. И я знаю силу ее молитв. Несколько раз я был свидетелем, как на ее молитвы приходил немедленный ответ. Однажды наши соседи что-то не поделили, начался большой скандал, в ход пошли кулаки, а потом ножи. В толпе было по меньшей мере человек восемь или девять. Лучиана забежала в дом вся в слезах, на ее глазах чуть не убили одного из мужчин. Я запер ее в комнате, сказав, чтобы она молилась, а сам побежал на помощь. Что же ты думаешь? Не прошло и полминуты, как я вышел во двор, а драки как не бывало. Мужики сидели на лестнице и глядели друг на друга, растерянно хлопая глазами. Недоумение сменилось радостью, когда я рассказал им, что на самом деле остановило драку.
Улыбка Эдвина растянулась тоненькой полосой. Кончиками пальцев он вытер уголки губ и зачем-то добродушно кивнул.
Фабиан минуту помолчал и продолжил:
– Иногда страшно, но есть у меня чувство, что нужно просто идти вперед. Господь все усмотрел, а нам лишь надо быть верными своему слову и делу. Бог никогда и никого не покидал. Он не противоречит закону любви и преданности. Это только людям свойственно оставлять ближнего в беде, потому, что люди злы. Иногда мы очень самолюбивы и корыстны, большую часть своей жизни тратим на ублажение собственной плоти. А она рождена к тлению.
– Все же, мы пребываем в ней, – сказал Эдвин, раскинув руки. – Что бы мы делали, не говори нам собственная плоть о бренности нашего существования?..
– И это единственное, за что нам стоит быть к ней снисходительными, – сказал Фабиан Сарто.
– Отнюдь. Это лишь одна из прикрас.
– Христос показал пример, как отречься от плоти. Тебе ли меня убеждать в обратном, Эдвин? Как ты собираешься войти в духовную обитель, если так печешься о теле? Оставь эти земные искушения и прими от Господа силу Святого Духа. Эта сила и есть начало любви и конец всякому злу. Когда думаешь об этом, легче сражаться со злом. Очень часто я вижу, как два великих воинства сталкиваются в самой обычной жизненной обстановке. Когда Бог с нами, даже львы позавидуют нашей силе.
Эдвин вновь кивнул, не найдя что сказать.
Фабиан сложил вместе две надломленные части ветки так, что получился крестик. Несколькими оборотами полоски волокнистой коры связал их, затем передал Эдвину и снова предался размышлениям, которыми по привычке уже делился с другом.
– Посмотри на этот крест. Скажи мне, почему люди готовы целовать его, поклоняться ему, будто в этом есть что-то святое? – спросил Фабиан.
– Что?! Как ты можешь… сомневаться в святости креста!
– Крест – всего-навсего орудие смерти. Ужасное и оскорбительное воплощение человеческой жестокости, направленной против самого Творца!
Эдвин Нойманн поник. Будучи послушником монашеского ордена, он поклонялся церковным реликвиям, был причастен к их продаже и не видел в этом ничего гнусного. Лишь познакомившись с Фабианом, он отпустил многие дела, гневящие, как говорил Фабиан, Господа. Сердце его сжалось, а вместе с ним и пальцы, в которых затрещали две связанные ветки. Он ударил кулаком в торец дубового сиденья. Боль на секунду исказила его лицо, но спустя время горькие воспоминания унялись.
– Мы утратили истинную веру, – продолжал Фабиан, – сильно подвели Его… – сквозь слезы пробурчал он. – Мы убили Христа, а теперь носим распятие на своей грязной шее…
– А что ты думаешь о крестоносцах? – спросил Эдвин.
– Бог никогда не вел крестоносцев в атаку, это были те же самые идолы в виде распятий, что люди несли вперед, сжигая и грабя все на своем пути под знаменем лжи. Ты ведь понимаешь, что толкало людей в поход? Обедневшие рыцари искали наживы. О Боге они думали, лишь клянча у лжеепископов благословения. Вполне возможно, когда они сходились взглядами, обе стороны видели взаимную выгоду, которую можно легко измерить серебром.
– Страшно представить участь человечества, если даже от церкви сейчас несет смрадом, – сказал Эдвин.
– Не то слово… Мы собственными руками черпали зло, упивались им, веря в собственные силы. И чего мы добились? – спросил Фабиан, отстукивая пальцами по своей ноге.
– Боюсь, как бы и мы не соблазнились.
– Только и слышу от тебя: «боюсь», да «сомневаюсь», – сказал Фабиан.
– Все это потому, что я боюсь и сомневаюсь, – просто ответил Эдвин. – Мне от тебя нечего скрывать. С тех пор, как смерть разом забрала всех моих родных, я только и делаю, что боюсь и сомневаюсь…
ГЛАВА 6
Усилившийся ветер принес с собой запах костров. Легкий голубой дымок стал затягивать сонную долину. Уже через час после рассвета повозка довольно резво катилась вперед, разгоняя перед собой потоки воздуха. Позади вздымалась пыль, степенно играющая в лучах раннего солнца.
Повозка резко встала, лошади едва не покалечились, пока пытались остановить ее и не напороться на сучья упавшего поперек дороги дерева. Повозка едва не угодила колесом в яму. Из зиявшей посреди дороги ямины торчал расколовшийся сук молодого клена, не так давно испытавшего на себе силу грозы. Пришлось поднимать его, чтобы продолжить путь.
Эдвин протер подступившие капли пота с вытянутого лба. Нос, на который так же, как и на все лицо, накатили капли, стал неприлично часто чесаться.
Когда они добрались до оврага, впереди показалась прямая дорога, ведущая в очередной город. Потирая нос, Эдвин вглядывался в пустующие улицы, которые показались ему неприветливыми с самых первых минут. Несмотря на это, они с Фабианом довольно переглянулись и, после такого долгого пути, не смогли скрыть радости, хоть им и было больно улыбаться сухими, обветренными губами.
– Куда только меня ни заносило, какими только дорогами я ни следовал, Фабиан, – прервал тишину Эдвин. – Сегодня, находясь здесь, я понимаю только одно: со мной следует Сам Господь. Это странное чувство, его непросто передать. Со мной такое было лишь однажды, когда я потерял сестру и мать… если бы я не ощутил тогда присутствие Бога, вряд ли смог бы выжить.
Фабиан не успел ответить. Из-за плотных стройных деревьев пробились необычайно яркие лучи солнца, которые озарили все вокруг. Это мрачное, как показалось ему, место вдруг ожило. Даже лицо Эдвина, заросшее густой бородой, засияло, переливаясь золотистым оттенком.
Фабиан Сарто, пощуриваясь, размышлял над темой, которую предложил ему друг.
– А ведь ты прав, Эдвин, куда бы мы ни следовали, Он всегда идет рядом. Христос – тот самый незнакомец, внезапно появляющийся у нас на пути и предлагающий свою помощь, делящийся последним куском хлеба.
– Я неспроста заговорил о путях, которыми Он нас ведет. Я тут вспомнил одну историю. Давно это, конечно, было, но забыть никак не получается.
– Не томи, начинай, – сказал Фабиан, следя за тем, как ветер играет с полевыми цветами.
– Случилось это в Мюльберге. Я был тогда еще мальчиком. Тот еще разгильдяй. Отец с матерью никогда всерьез не занимались мной, я всегда был сам по себе. Даже друзей у меня, собственно, не было, чтобы хоть у них чему-то толковому научиться. Впрочем, кто станет дружить с воришкой, занимающимся скотокрадством? По сей день помню, как у собственных соседей утащил поросенка, чтобы зажарить его и угостить недавних знакомых (хотел зарекомендовать себя как щедрого человека). Только вот никто не воспринял моих стараний всерьез. Более того, я получил по шапке от старших студентов, а поросенка вернули соседям. Потом и от них отхватил. С тех пор меня невзлюбили еще больше. Каждый второй зевака, или любой другой проходимец, был готов пнуть меня, да покрепче, чтобы выбить последнюю дурь. Едва ли меня это могло остановить. Я продолжал незаметно опускать руку в карман прохожих, вынимая из него от раза к разу или горсть монет, или засаленный платок. Все это продолжалось ровно до тех пор, пока я не встретил Вита. Он был немцем польского происхождения, очень умным и непростым человеком, хоть и очень еще молодым.
Повозка трещала, скрипела и раскачивалась на неровной дороге, сквозь темно-синие тучи проскальзывали лучи солнца, янтарем отражаясь в глазах Эдвина. Он на мгновенье зажмурил их, затем крепко кашлянул и изучающее взглянул на Фабиана.
– Вы с ним очень похожи…
– Продолжай, Эдвин, надеюсь, эта история имеет продолжение, – Фабиан сделал лицо, располагающее к продолжению рассказа.
– Вит был глубоко верующим человеком с большим сердцем. С ним без страха можно было пройти через десяток испытаний. К пятнадцати годам он самостоятельно выучился латыни и без всякого труда читал Евангелие. Сам знаешь, подобные люди притягивают к себе большое внимание. И он не был обделен этим вниманием, однако, завистников тоже хватало. Возможно, ты слышал, о некоторых людях говорят, будто их коснулся Сам Господь. Думаю, он был именно из таких. В нем был совершенно особенный внутренний стержень, которым может похвастать редкий человек. Вит играл на органе. Как-то раз он даже играл для хора в Фрайбургском кафедральном соборе, заменяя заболевшего органиста. Судьба поступила с ним жестоко и несправедливо. Представь только абсурдность всей ситуации.
– Что с ним случилось?
– Он попал кому-то из епископов в немилость, и тот совершил ложный донос, якобы Вит несколько раз «нарочито, с непристойной дерзновенностью» сыграл интервал тритон19, который католическая церковь признала созвучием сатанинской музыки. Вита тут же передали в руки инквизиторов, и те, кому он был дорог, кто принял в нем участие, лишь с огромным трудом смогли облегчить его участь… да и тут судьба надсмеялась над бедным Витом… Без больших разбирательств он оказался под стражей, и там с ним обращались очень жестоко. Стражники не знали его, для них он ничем не отличался от убийц, грабителей и насильников, которые были по правую и левую стороны. Но чем больше ему причиняли страданий, тем светлее становилось его лицо. Стражей это очень сердило, они избивали его всякий раз, когда Вит улыбался и смотрел куда-то вверх, шепча непонятные для них молитвы. Стремясь добиться своего, они довели бедного до крайнего истощения, перестали его кормить и поить. А Вит все терпел: и побои, и унижения. Он не жаловался и не укорял мучителей, переносил все, смиренно воздавая Богу хвалу. Так, изо дня в день, он проходил через боль и ужас, а в ответ лишь благословлял своих мучителей. Даже заключенные рядом с ним убийцы, и те стали просить стражников «помиловать безумца». В ответ на это их самих подвергали пыткам, после чего те несколько дней дрожали в углу, не произнося ни слова. Время шло мучительно долго, и не только заключенные, но и стражники стали верить в духовную силу верующего. Ему поверили все, кроме начальника надзора – Арна. Он так изводил Вита, что тот стал похож на тень человека, на обреченного, доживающего свои последние часы. Несмотря на это, Вит не падал духом до самой смерти.
– Все-таки его убили…? – переспросил Фабиан, надеясь, что Эдвин оговорился.
– Да… но это не все, – ответил Эдвин. – Вит испустил дух через семнадцать дней, раз и навсегда изменив судьбу заключенных и стражи. Перед самой смертью, он радостно прокричал «Ego Dominus ad mi». Когда стражники подошли к нему, чтобы убрать тело, перед ними внезапно распахнулась дверь, а из камеры ударил поток ветра, перед которым те невольно отступили. Ветер прошел сквозь узкие ряды камер и растворился среди заключенных, хотя, откуда ему было взяться? Окно в камере было очень маленьким и располагалось так высоко, что в нем нельзя было услышать свист ветра даже зимой. Говорят, после этого сомнений не осталось ни у кого – Бог есть, Он рядом. После этого случая заключенные стали смиренно переносить все тяготы, ожидая встречи с Богом, и впредь ничего не боялись. Один из стражей, его там все называли Гомерик, спросил у начальника тюрьмы, который немного разбирался в латыни, что значит «Эго доминус атми». Начальник надзора Арн, услышав это, злобно заржал. Он называл Гомерика праведником, заливаясь смехом от собственных нелепых шуток.
«Тот человек, взывающий к Богу… Это он сказал перед смертью», – добавил Гомерик.
Начальник тюрьмы удивился и попросил повторить фразу яснее. Гомерик повторил: «Кажется, Эго доминус атми». Арн, не стесняясь присутствия начальства, пренебрежительно его исправил: «Ego Dominus ad mi». Они не сказали Гомерику, как переводится фраза, но позже тот выяснил это сам, и перевел ее заключенным. «Иду к Господу моему», – именно так это переводится, ты же знаешь…
Никто не удивился, что на следующий день Арн за дерзость и непочтение к религии был обжалован в простые надзиратели. Об этой истории мне поведал один из заключенных, – губы Эдвина дрожали, а голова качалась от хода повозки; он вцепился в сиденье.
Фабиан слушал, как застывший, но по окончании истории воспрянул духом. Его всегда вдохновляли истории, в которых люди своим подвигом прославляли Христа. Совершенство, полагал он, в полном самозабвении и пожертвовании себя во имя высшего духовного плана.
– Люди так или иначе умирают, – сказал Фабиан. – Если с момента рождения запускается механизм дряхления, а стало быть, и процесс умирания, то как нам не искать всему смысл? Неужто нам уготовано рождаться и умирать, как растениям? Безумно так полагать.
– Мой брат, – улыбнулся Эдвин. – Даже Иисуса приняли за безумца.
– Род лукавый, – пробурчал Фабиан и устремил свой взгляд на просторные луга.
Эдвин тоже провел взглядом по молчаливому полю.
– Эдвин, а мы взяли деньги? – вновь обернувшись, спросил Фабиан.
– Нет, – сказал тот, – что-то я совсем и не подумал об этом… Вот все, что у меня есть. – Он указал на остатки припасов в небольшой сумке.
– Вот и я ничего с собой не взял, – рассмеялся Фабиан. – Либо мы легкомысленны, либо чересчур мудры. – Заключил он, похлопав себе по пустым карманам.
– Зато мы точно знаем, что нас не ограбят. Разве что, лошадь угонят.
– Не этого нам надо бояться, – ответил Фабиан.
– Ну, это и так ясно…
За очередным подъемом последовал глубокий, но плавный спуск по извилистому хвосту дороги. Там, где рос сухой кустарник, Эдвин заметил маленькое русло ручья, на поверхности которого легко таял только что запорошивший большими хлопьями, снег. Повозка катилась вдоль медленно белеющих полей, за которыми уже замелькали дымки, замаячили темные крыши домов.
Фабиан было уснул, но внимание его привлек зверь, стоящий на небольшой возвышенности. Это была волчица. Из ее пасти поднимался густой пар, растворяющийся на фоне темного подлеска, тянущегося по правую руку путников. Эдвин застыл, когда Фабиан показал ему это огромное существо. Эдвин был впечатлен не столько размерами, сколько тем, что ему уже встречалась эта волчица, когда они огибали отдаленные земли Торгау.
– Наблюдает за нами, – сказал Фабиан, опустив голову и сузив глаза.
Эдвин ничего не ответил. Он съежился, скрестил руки и стал разгонять с предплечий мурашки. Останавливаться не стали. Повозка стучала колесами, прыгая на маленьких камнях. Мануэл ускорил ее ход, насколько это было возможно.
За спиной осталось бесконечное число безжизненных взгорков, потом снова начались и закончились поля, появились редкие домишки городской окраины. От одного из них навстречу к путникам спешил очень высокий, тощий человек с тяжелой, что редко бывает при худобе, челюстью и большими скулами. Он был облачен в чужестранные лохмотья, таких Эдвину и Фабиану доселе не приходилось видеть. И все же самое большое впечатление производил его большой рост. Спина мужчины была слегка сгорблена, отчего создавалось впечатление, будто он уже стар.
– Я Фридеман, диакон. Вы от брата Мартина?
Фабиан поднял голову и улыбнулся небесам, и только потом радостно кивнул ему в ответ.
Перед ним замелькали фрагменты из детства, юности, а теперь, он, видимо, там, где ему больше всего необходимо быть. Жизнь совсем не странная штука. Это мы, люди, не хотим понять, что все неспроста.
– Да, – отозвался Эдвин. – Мы рады, очень рады вас видеть. А где Ганц Кайзер?
– О, простите… наверно, Мартин так и не получил это известие… мне жаль, очень жаль… Ганца не стало прошлой зимой.
– Как?! Что с ним случилось?..
– Прошу, не останавливайтесь, у нас нет времени. Следуйте за мной, – пригласил диакон и зашагал за угол одного из домов, за которым перед гостями открылся вид на тихий город.
Финстервальде показался мрачным и неприветливым местом. Обстановка вокруг была настораживающая, даже несмотря на то, что город, в отличие от прочих, не беспокоил шумом торгашей и чужеземных песен. Весь город был расположен на ровной, будто бы очерченной слева направо по горизонту, равниной. Благодаря этому он был как на ладони. Вид преграждали только окружившие местность леса.
– Здесь много разбойников, советую быть аккуратнее. Без меня никуда не ходите, пока не привыкнете и не обживетесь. На это уйдет немало времени, – сказал Фридеман, смотря по сторонам, будто он и сам здесь чужак.
– Хорошо, мы так и сделаем, – ответил Эдвин.
– Мне пришлось пойти на обман, братья… Все письма проверяются и уничтожаются, поэтому я подговорил Мэлвина (он считается здесь главным), что я заманю вас сюда специально. Он принес в жертву много христиан, но вы не должны поддаться страху. Только под таким предлогом здесь могли вновь появиться христиане. И только так я мог отправить весточку. Нам нужно спасти этот город…
– Пресвятая Мария… а что еще вы… – начал Эдвин, но Фабиан его прервал.
– Я полагаю, вы и не задумывались над тем, каково наше мнение на этот счет? Вы понимаете, что мы можем умереть? – вопрос прозвучал наотрез.
– Мы… я… не мог больше ничего сделать, – сказал Фридеман. Всякий раз ему приходилось наклоняться, чтобы они слышали его шепот, но в этот раз он побоялся приблизиться к Фабиану, произнеся слова на расстоянии. – Вы очень… очень нужны.
– Мартин об этом знает? – продолжал Фабиан. – Он знал о вашем сговоре с этим… как его?..
– Нет. Брат Мартин ничего не знает. Он бы не согласился пойти на это.
– В том-то и дело. И мы на такое не соглашались. Дадим лошадям отдохнуть, отдохнем сами и в дорогу. Нет слов… нет слов! Это немыслимо! – Фабиан встал на месте и возмущенно ахнул на Фридемана, походил кругами и произнес сквозь зубы. – Что надо делать? У вас хотя бы есть какой-то план?
Фридеман виновато опустил голову, но не смог скрыть улыбки.
– Разве не в Божьих руках весь план?
– Да-да, тут вы правы… – остыв, сказал ему Фабиан.
– Я… не уверен, Фабиан, стоит ли нам остаться? – вмешался Эдвин.
– Я и сам сейчас не могу ничего сказать. Мы подумаем. Хорошо подумаем. – Он повернулся к Фридеману. – А вы писали что-то еще? Я про письма. Неужели их все уничтожают?
– Да, писем я отправил достаточно, сколько из них ушло, а сколько сгорело в печи Мэлвина, я не знаю. Повторюсь, давно это было. Я и не вспомню даже. Не сохранилось ли у вас мое письмо? На нем должна быть дата.
– Нет, – ответил Эдвин. – К сожалению, письма мы не видели, его содержание нам передал лично брат Мартин.
– И надолго вы приехали? – спросил Фридеман, будто по одной только необходимости.
– Теперь, как оказалось, может и навсегда, – не сумев скрыть злости, ответил Фабиан Сарто. – Останемся ровно столько, сколько необходимо, чтобы восстановить здесь духовный порядок. Сперва вы смутили меня, но теперь я сам хочу все довести до ума.
– До ума? – спросил его Эдвин.
– Ты хорошо знаешь, о чем я говорю.
– Знаю, – улыбнулся тот в ответ и почесал затылок.
– Да уж, порядка здесь не хватает. А вот суеверий невпроворот. – Фридеман Хофер покачал головой, привычным жестом завел руки за спину, ухватив правой кистью левую, и зашагал почти вдвое быстрее.
– Ты нам расскажи, братец, а то мы не знаем толком ничего, – сказал Фабиан. – С Мартином разговор был недолгий, он спешил покинуть город и сказал нам всего пару слов. Спросить, что да как, было совсем не у кого. Теперь на Одного Господа надеемся, да на вашу помощь, – последние два слова он произнес с кашлем.
– Я расскажу вам, когда мы будем на месте. Впрочем, совсем скоро вы и сами все увидите.
– Пугаешь ты меня… – ответил Фабиан. – Но мы с Эдвином не оставим страху места. Все Господь усмотрел, куда ни пойди, во всем Его след.
Местные с первых минут нагнали страху на непрошенных гостей. Они искоса смотрели на медленно движущуюся по вытоптанной колее повозку и сидящих в ней путников. Пока было неизвестно, стоит бояться жителей города или нет, но что-то определенно давило на миссионеров. Эдвин предложил Фабиану найти безопасный ночлег, пока не станет ясно хоть что-то о местных жителях. Фабиан, соглашаясь, кивнул головой. Извозчик последовал за Фридеманом, двигаясь в сторону одиноко стоящего ветхого дома.
– Мартин не советовал бы нам приехать в Финстервальде, если бы он не был убежден в верности человека, который нас здесь примет, – прошептал Эдвин.
Фабиан снова покачал головой и, положив руку на плечо Эдвина, стал говорить спокойно и выдержано:
– Да, только вот Ганца убили, а Фридемана мы видим впервые, – тихо ответил Фабиан. – И все-таки ты знаешь, что мы оставили за спиной. Там, брат мой, так же крепчает страх перед неизвестностью. Стоит ли мне напоминать о судьбах близких тебе людей? Ты все прекрасно понимаешь сам.
– Очень хочется довести дело до конца, – сказал ему Эдвин, думая о возвращении домой. – Я так тороплюсь, а ведь мы еще ничего не сделали.
– Мы проделали большой путь. Верно, самое ответственное впереди, но то, что мы здесь, уже о чем-то говорит. Господь с нами, не стоит никуда спешить. – ответил Фабиан Сарто, скрывая волнение.
– Хочется теплой каши, согреться и отдохнуть, а после этого можно и за дело взяться.
– Так и сделаем. Думаю, брат Фридеман о нас позаботится. Я тоже устал от дороги. Ноги ноют с самого утра, будто за дорогу лет на десять постарел.
– Об этом не переживайте, – сказал Фридеман. – Я устрою вас, как полагается. У меня в доме достаточно тепло. Дров заготовил на зиму еще за месяц до того, как пришли холода. А насчет еды не переживайте, как-нибудь проживем!
– Благодарим, брат, – сказал Эдвин. – Надеюсь, мы не создадим вам больших неудобств… Вам должно быть знакомо, как живут в монастырях братья христиане. В тесноте, но в любви и благодарении. В доме Божьем всем найдется местечко, так и здесь. Впрочем, нас всего трое.
– Это дело времени, – сказал Фабиан, на что Фридеман улыбнулся одним краешком губ.
– Очень на это надеюсь, – отозвался Эдвин. – Иногда одолевают такие сомнения, что я места себе не нахожу. Бывает, уйду в глубь леса, потом с собаками меня не сыщешь. Совесть мучает, а может, бегу сам от себя, и нигде покоя нет.
– Нам всем это чувство знакомо, – сказал Фридеман. – Очевидно, что никому в этой жизни не легко. Одни притворяются счастливыми, другие несчастными. И тех, и других связывает ложь.
– И как ты справляешься? – спросил Эдвин.
– Как-нибудь, – ответил Фридеман.
Фабиан Сарто, глядя на Эдвина, добавил:
– А ты хоть раз наблюдал за тем, как муха бьется в паутине? Вот, с тем же рвением мы пытаемся спастись от собственных похотей. Мечешься, а чем больше движений, тем хуже себе делаешь. Запутаешься и в подвешенном состоянии ждешь, когда паук избавит тебя от мучений. А его все нет и нет. Понимаешь, о чем я?
– Не знаю… Можно хоть сотню раз объяснить, а от чувства этого мне жизни нет. Порой кажется, что мы, христиане, больше страдаем, чем живем. Упускаем сквозь пальцы то, за что нужно любить жизнь.
Фабиан вновь заглянул в глаза Эдвина.
– Ты что-то пытаешься с этим делать? Не ждешь ли паука?
– Эх… я и не знаю, что тебе ответить, – Эдвин притих, устало мотая головой.
– Как есть, так и отвечай.
– Я… боюсь исповедоваться. Не помню, когда в последний раз это делал.
– Ох, братец, а что же ты об этом молчал? Делись со мной, не нужно все держать в себе. Мы ведь друзья. Мы больше, чем друзья – мы настоящие братья.
Эдвин, закрыв глаза, потер затылок.
– Как мы друг другу поможем, – сказал Фабиан, – если будем зарываться в себе? Я знаю сотню людей с такой проблемой, а в мире их тысячи… Они страдают от каждого прожитого дня, вместо того, чтобы сбросить накопленную тяжесть с души. И отчего ты боишься исповедоваться?
