Kitabı oku: «Калифея», sayfa 2

– Смешно, правда смешно. А что значит, чтобы «не переиграла»?

– Это как партия в шахматах. – Приам почувствовал, что во рту у него пересохло. – Налей, пожалуйста, воды.

Йос принес стакан холодной воды и протянул другу.

– Спасибо, вкусная вода.

– Пожалуйста. Ну, так что с шахматами?

– Сначала ты играешь в поддавки, а потом не можешь отыграться. Жениться – это не просто остаться с одним треком в плеере. Это еще каждый день распутывать наушники, переводить со словарем тексты ее песен, выставлять композицию на все музыкальные площадки, а еще организовывать концерты и подыгрывать ее ежедневным модуляциям на дудке. Ладно. Слушай, мне нужно в туалет.

– Это все твоя гипер?..

– Супер-Пупер-Гипергликемия. Постоянно сушит, заливаюсь литрами воды и часто бегаю в туалет. Почему ты каждый раз спрашиваешь? Я же тебе сто раз это говорил.

– Извини, мне казалось, что тебе от этого неловко… не хочу, чтобы тебе было неудобно, вот и говорю, что это все из-за болезни.

– Нет, это уже лишнее. Ладно, сейчас вернусь.

Приам вернулся и вновь осмотрелся в комнате друга. Он прекрасно знал о капризности Йоса. Если выходила новая игра или выпускалась модель нового самолета, он не думал о пустой хлебнице, холодильнике или о просроченной аптечке: все, что его заботило, – новый экспонат в коллекцию. Теперь он решил жениться.

– Жену не получится стримить, – неосознанно сказал Приам. Теперь уже было поздно, он произнес это вслух, поэтому пришлось завершить мысль. – И в сервант ее не пихнешь, слишком уж тяжелый лайнер.

– Думаешь, я ни на что не способен? – с обидой сказал Йос. – Я зарабатываю больше, чем ты.

– Молодец какой! А я помню твоего отца. Хорошим был человеком и запомнился своими поступками. Но разве он был богатым?

– Причем тут мой отец?

– Для того, чтобы стать во главе семьи, нужны не деньги, а большая воля. Как думаешь, могильщик ждет, пока кто-то умрет, чтобы заработать? А есть люди, которые находят там, где не искали и на что не надеялись.

– Ты постоянно все усложняешь. Зашел меня поучать? Видел, как моя мама рада? Попробуй теперь ей что-то объяснить.

– Так это она тебя убедила, что тебе пора жениться? Эх, Йос-Йос!

Возвращаясь домой, Приам обещал себе на какое-то время забыть о просмотре новостных каналов. Из-за них головная боль становилась более ощутимой. Но совсем отказать себе в этом было нельзя. Раз в два дня он преподавал у студентов второго курса политологию, где помимо лекций об отмене долговых камней Солоном ему приходилось обучать молодых и чересчур либеральных людей политическому «благоразумию».

Провел всего несколько семинаров, и вот, настал этот день:

Сегодня сва-,

сегодня свадьба!

В красивом саду,

В красивом саду!

На лесенке дрожал от волнения щуплый мальчишка со скрипкой. Двое мужчин играли на гитарах, а третий хрипло и весело подпевал им, успевая тянуть в проигрышах сигарету. Кто-то из гостей, сев рядом, размахивал бубном и сиял золотыми зубами. Несколько стариков завороженно отстукивали твердыми, как деревяшки, пальцами по краю стола, а женщины упоенно хлопали в ладоши, поблескивая кольцами и браслетами. Звук рассыпался от грохота и шума.

Восемь, быть может, десять человек стыдились своего присутствия и, скрючившись, обсуждали яркое будущее собственных детей. На другой стороне целых пять женщин окружили стол, за которым горько и уродливо, как показалось Приаму, сжав сразу все мышцы лица, плакала Дана Мораитис. Она была безутешно счастлива.

По старой семейной традиции вино разбавили с водой, но особо находчивым гостям никто не запретил принести с собой что-то крепкое. Старики хорошо знали свое дело: рюмки резво гуляли под столом через цепочку трясущихся седовласых рук и, завернутые в платок, стукались друг о друга без единого звона. Ближе к ночи четыре фонарных огня над открытым рестораном превратились в глазах гостей в десятки разноцветных гирлянд. На всю улицу звенели шальные танцевальные мотивы.

Стало ясно, что с этого дня суденышко по имени «Йос» больше не удержит на причале маленький якорек. Теперь его парус наполнен колдовским дыханием Анисии Левидис.

Глава 3

Приам чувствовал себя одиноким. Как-то раз по пути домой он зашел в книжный и, читая по старой привычке первые две страницы, хотел найти что-то близкое для себя. Все не срасталось: одна книга была донельзя красноречива, другая показалась не в меру грубой, третья – слишком простой… Он перелистывал уже седьмую книгу, когда в глаза бросились строки: «Есть люди, расставшись с которыми, уже не хочешь просить у Бога чистый лист, чтобы начать все сначала». Приам развернул обложку. Это был роман Андреа Филлини «Дом на веслах». Полистав еще несколько страниц, он приметил еще одну цитату: «…люди попадают в яму под названием «меланхолия» только потому, что ям под названием “счастье” нет». – Легко же вам в своей Италии писать о счастье и тоске, – фыркнул Приам. – Живете, не зная бед, а все скулите.

Он, будто отрекаясь, положил книгу обратно на полку и вышел из магазина. Рядом был банкомат. Походив кругами, Илиадис все же остановился и вставил карту в приемник. Огляделся по сторонам. Никого. Ввел пароль и как-то внезапно стал жалеть, что поспешил. «Больше одной зарплаты отправлять не стоит, заметят неладное. Но и меньше не надо, не дай Бог узнают, подумают, что жадность…»

Слишком долго раздумывал – время обработки истекло и сеанс автоматически завершился. Потом повторно ввел пароль и перечислил на счет отца сумму, равную месячному заработку без учета стимулирующих выплат и надбавок за помощь на кафедре. На экране блеснула галочка – это означало, что перевод успешен. Впервые за два года ему удалось выиграть сумму, которой можно было поделиться с родителями. Наивно было, но он почувствовал гордость. Тотчас выпрямил спину, зашагал мимо цветущих дворов и похожих на пещерки подъездов, обойдя знакомые хребты сутулых крыш частного сектора, стал спускаться по краю велосипедной дорожки. Там пролегал самый близкий путь в квартал, где скоро должны были заиграть пестрые огни казино.

У входа Приама встретил мужчина среднего возраста. На первый взгляд он походил на бродягу и, судя по «Лаки Страйк», тлеющей в его отекших пальцах, можно было лишь догадываться: либо он ее попросил у какого-нибудь постояльца, либо часом ранее был богат, но проиграл все деньги и до закрытия казино поселился в баре. Когда Приам подошел ближе и увидел, как тот крутит в руках часы, ему стало ясно: мужчина все проиграл.

Они молча поглядели друг на друга, потом Илиадис вошел в узкую высокую дверь казино «Калифея», известного в посвященных кругах шумной обстановкой и крепкой выпивкой.

Зазвонил телефон, но было поздно. Он должен был зазвонить прежде, чем нога игрока ступила в дом Тюхе⁶. Рука нащупала телефон и на несколько секунд зажала кнопку отключения. Секундная вибрация и – Приама словно дернуло током – в груди разлилось неповторимое ощущение: он вне зоны доступа.

Выпив сто грамм узо⁷,, он нашел за барной стойкой компанию, с которой договорился занять один из покерных столов. «Калифея» не имела тех проблем с сигаретным дымом, что были присущи другим игорным домам, но шум и азарт здешних игроков уже стал притчей во языцех. Клуб притягивал темпераментных гостей с Востока, задир и хвастунов.

– Тут никто в карман за словом не лезет, – предупредили его в первый же день, когда Приам только знакомился с карточными играми. – Если лезть в карман, то только за чеком. А слова игроку особо не нужны, достаточно сложить пару букв и выкрикнуть их в момент удачи или фиаско.

Среди частых гостей был один матерый старик: ловкий, смышленый и опытный в игорном деле. Владельцы казино его недолюбливали, но все до одного уважали за умение хранить клубные секреты. Один маленький человек в океане игорного бизнеса за годы падений и взлетов стал влиятельной фигурой. За ним были сотни небольших побед и десятки крупных выигрышей. Его удача означала неудачу владельца, и с каждым годом второй ощущал ее все болезненнее. При этих и всех прочих обстоятельствах ни одна уважающая себя персона этой большой игры не решалась поднять руку на удачливую пешку и положить конец городским легендам о теневом бизнесе казино.

Однажды Приам говорил с ним лично. Старик был в отличном настроении и оставил о себе приятное впечатление. Узнав, что его собеседник преподаёт в высшем учебном заведении, он с любопытством задавал вопросы, а затем делился своими собственными размышлениями. «Жизнь похожа на коробку конфет, – говорил старик по имени Михалис. – Глазом моргнуть не успеешь, как все сладкое уже съедено, и внутри – пусто». Приам с восторгом глядел в его серые глаза и жадно впитывал их мудрость. Во всяком случае он верил, что она там есть.

Беспокойство и сомнения преследовали Приама Илиадиса везде, и только ступив за порог казино, он чувствовал свое преимущество. Оно не заключалось в особых знаниях или хитрости, ему просто везло. Нередко бывало такое, что на ставках он исправлял свое финансовое положение, и даже стал замечать в этом некую стабильность.

В этот раз за столом сидели пять человек: кроме Приама еще трое мужчин и преклонного возраста женщина с острыми, как кинжал, ногтями и дорогими кольцами на руках. Каждый был уверен, что фарт на его стороне, все важно расправили плечи и всякое свое слово подкрепляли напористыми жестами свободной руки. Другая рука держала две карты, что отличало эту игру от Техасского Холодема. По мере получения новых карт игроки развертывали свои комбинации, повышали ставки и в последнюю минуту нервно раскрывали карты, надеясь на удачу.

В первых пяти партиях Приаму не везло. Все карты имели числовое значение, а старшая карта была не выше девятки. С его стороны удачно зашел блеф как раз к последней раздаче с небольшими картами, заставив напрячься игроков высокой начальной ставкой и создав впечатление, что старшие карты прямо влияют на повышение его ставок. Теперь он мог играть с ними как угодно, блефуя или повышая уже на реальных основаниях.

Игроки с каждой партией становились все серьезнее, за столом почти не звучало шуток. Азарт охватил всех участников, напряжение витало над столом тусклым облаком, а воздух словно наэлектризовался.

Приам провалил заход с двумя хорошими картами в руках – с тузом и королем. Леонт, игрок напротив, поймал тройку валетов, забрав почти две тысячи евро. Это разозлило всех, даже его товарищей, неумело скрывающих за фальшивыми улыбками острую зависть.

Так уж устроена природа человека: в условиях повторяющихся неудач мы исключаем по иллюзорным соображениям возможность дальнейших провалов и с детским простодушием предаем себя на волю счастливого случая. Ставки в этот момент повышаются, а слепая вера убаюкивает нас в своих бархатных объятиях. Приам все сильнее запутывался в липкой паутине, стараясь не думать о пауке.

Как заикался безбожный Ктезипп (уже другой старик, грубый, не в меру вульгарный), разоривший десятки игорных домов по всему миру, – Мне нечего бояться, сынок, моя душа возрождается с каждым спином, с каждым новым броском шара по кругу рулетки, вместе с ним и я верчусь, пою и ликую. Иго мое благо, и бремя мое легко⁸. – Вспомнив эти слова, Приам оцепенел. Он понимал, что только дьявол может беззаботно присвоить себе слова из Святого Писания, особенно если они взяты из уст Христа.

Возможно, он хотел бы на этом остановиться, но азарт – дело упрямых. Встать из-за стола было равносильно отказу от дуэли. Дело чести он считал превыше всего, и на этот раз на кон были поставлены не только фишки, но, вместе с ними, сердце и душа.

Этим вечером он проиграл все до последнего евро, напился и в полном бреду, разговаривая с самим собой, вернулся домой ни с чем. Его мучила рвота, сопровождаемая воплями и исступленным смехом.

«Семнадцать тысяч евро. Стрит Флеш от Леонта. Зеро».

С тех пор прошел целый год. Все, что заметил Приам Илиадис, это небольшое повышение цен в магазинах на иностранные продукты и технику, сокращение зарплаты почти на одну треть и, как следствие, моральную усталость. Решив сменить обстановку, он воспользовался отпуском и на целых три дня уехал в Серру к родителям.

Сидя в самом хвосте автобуса и глядя в окно, он погрузился в согревающие душу воспоминания. Вспомнилось детство, когда родители еще были молоды и полны энергии. Они любили своего единственного сына, проводили с ним много времени, ответственно воспитывали в нем качества, которых сами боялись никогда не развить в себе.

Ему было примерно шесть лет, когда соседи купили себе пса. Щенку было всего полгода, но он уже вымахал и каждый раз прыгал на маленького Приама, виляя хвостом и показывая свое желание поиграть. Родители смеялись, вспоминая, как он кричал: «Держити ево кто-нть! Па, скажи ему! Лает на меня со всево размаху! Со всей дури лает!..»

Набравшись терпения, мать поправляла ошибки малыша, учила культуре речи и манерам. Следом за ней отец, заметив излишнюю аристократичность в общении сына, влеплял ему элегантный пинок под зад и предупреждал, чтобы тот разговаривал, как мужик.

Потом вспомнил, как разболелся зуб. Тогда ему исполнилось одиннадцать лет. Азат, так звали его отца, моментально нашел средство: прикурил сигарету, прижал ее краем рта и взял из контейнера щепотку сахара. Он крепко затянулся, стряхнул уголек и насыпал на край сигареты кристаллы сахара. «А-ну, затяни дым своей ноздрёвой пещеркой». «Чего?» – испуганно спросил Приам. «Носом, говорю, вдохни дым, пока сахар еще там». Мальчик резко вдохнул, ахнул от жжения и вытер рукавом выступившие слезы. «Не боись, сынок, – добавил отец, – сейчас пройдет». Приам улыбался, вспоминая особую заботу отца, его методы воспитания и советы, выслушанные Приамом, сидящим на его здоровенных плечах.

Автобус был полон туристов. Одновременно звучала речь на пяти или шести языках, от шума раскалывалась голова. Илиадис хорошо различал скаузерский диалект приезжих, предположительно, из Ливерпуля и «дитуля мопасси фхансу», – как подшучивал, изображая французов, мальчишка, сидящий впереди. Остальные голоса смешивались в какую-то какофонию.

Когда перед внутренним взором проносились очередные воспоминания, за окном проплыло облако бело-голубого дыма. Через несколько секунд за ним уже не было видно ничего. Автобус остановился, но Приам не отвлекся на это, не придал совсем никакого значения. Он упрямо смотрел в окно, с неясным ощущением чего-то ждал, и в тот самый миг из рассеявшегося облака возник призрак молодой красивой женщины. У нее было приятное, но измученное усталостью лицо. Она стояла с двумя тяжелыми чемоданами и толстой папкой, зажатой под мышкой, а маленький мальчик, похожий на ангела, тянул ее за руку, указывая ей путь.

Эллада⁹, не ты ли? Не ты ли идешь, невообразимо прекрасная, неведомо куда, горько глотая слезы, глядя вдаль… вещи, что ты несешь, тебе не пригодятся! оставь их! воспрянь… Приаму показалось, что от сильной жажды он стал бредить. Поводил по нёбу языком – показалось, будто коснулся пальцем.

Скоро автобус тронулся и покатился вниз по грунтовому склону. Примкнув к окну, Приам простился с призраком-на-чемоданах. Он не успел запомнить ее лицо. Оно исчезло неумолимо быстро, и с этой минуты что-то чуждое и неразгаданное в его голове, сердце или душе препятствовало воссозданию этого образа. Осталось только размытое пятно.

Приам взял в дорогу книгу, которую давно хотел прочитать. Это был роман Ремарка. В пути самое то. Не уделив в свое время должного внимания этому автору, он чувствовал острую необходимость исправиться. Следовало меньше думать о прошлом и будущем, учиться жить сейчас. Он прочитал несколько глав, затем, подложив ладонь вместо закладки, уснул крепким, почти мертвецким, сном, а проснулся через час, когда автобус, подскочив на очередном камне, вышвырнул книгу из его онемевших пальцев.

Приам глубоко зевнул, потянулся и лениво подобрал книгу. Только спустя секунду к нему пришло понимание, что это не та книга, которую он брал в дорогу. Он читал Ремарка, но из его рук только что выпала другая книга: Герман Гессе «Игра в бисер». Приам оглянулся. В автобусе стоял гул дремоты вперемешку с шумом двигателя. Ничего подозрительного, никаких примет. И только теперь, взяв телефон в руки, он окончательно пришел в себя: это был сон, который вернул его к событиям шестилетней давности.

Дата в телефоне: 15.06.2015

Он хотел быстро забыть этот сон, чтобы не тратить время на погоню за собственной тенью. Жизнь, – ту, которую мы видим, можем осязать, – способен понять далеко не каждый, а уж разгадывать смысл и причины снов – это, считал Приам, удел бездельников. Ему хотелось забыть, и он совершенно точно забыл бы тот сон, но одной решительности для этого было мало. Из окутанного глубоким сумраком сна в реальность просочился тихий женский голос. Он был похож на летний ветер, который заботливо поет, убаюкивая ребенка. Голос был едва слышен, и в тишине его мог различать только Приам.

Сначала он услышал шепот и, побоявшись, сразу же позвонил домой. Подумал, что маме могло стать плохо, и через тревожное внутреннее состояние доносится ее зов, но, позвонив, убедился, что с ней все в порядке. Тогда он постарался отстраниться и не придавать значения тому, что слишком непонятно, безлико и призрачно. С тех пор голос надолго затих.

Приам вздрогнул от вопля старика: «Экономике трындец! Скоро наши земли раскупят за гроши, – он почти проткнул пальцем газетную полосу. – Европейцам плевать на наших детей, у них есть собственные».

«И то верно», – подумал Илиадис и снова впал в смятение. Губы слиплись, и теперь он не мог говорить до самого приезда, зато мог думать. Он впервые в жизни поблагодарил Создателя за то, что мог думать и слышать в собственной голове свой голос. Но тут же пришло искушение обвинить Творца в том, что все это из-за гипергликемии. Он осаждал себя за ненужные мысли и осторожно напоминал себе, что есть люди и с худшим положением дел. Ему становилось стыдно. Тогда он старался сбить себя с толку первой попавшейся мыслью, чтобы прервать слабость и раскаяние.

На прошлой неделе Приаму пришлось читать лекции о государственном устройстве, но вместо студентов он словно видел мираж: растекшиеся лица бюрократов; а когда говорил о валютном рынке, перед его глазами мелькали сбежавшие в две тысячи одиннадцатом инвесторы. Большая голодная семья эллинов, не способная прокормить самих себя, отчаянно искала способы прокормить своих детей. И теперь, в канун парламентских выборов, улицы были переполнены людьми, требующими сменить бездарную власть. Новая демократия пала под натиском долгов и недовольства. Ее сменили левые радикалы. Они обещали, что новых кредитов не будет, а жесткой экономике пора положить конец. Смена власти и министра финансов подбодрила людей. Более заразительным оставалось чувство тревожного ожидания. Раздражали любые новости: как плохие, так и хорошие. Никто не осмеливался делать прогнозы. Будущее осталось за темной завесой: ни единой щели, которая бы позволила заглянуть вперед хоть на день.

Глава 4

Так шагали дни, и тяжело плелись за ними долгие недели. Зарплата Приама упала до четырехсот пятидесяти евро при незначительном подъеме цен в магазинах. На жизнь хватало, но только на собственную. Он в сердцах проклинал время, в которое доводится жить его поколению. Теперь оставалось играть только в слоты, и каждую монету он опускал в приемник с обжигающей жадностью в груди.

Дочь Йоса уже готовилась пойти в первый класс, а он продолжал вести свой подкаст, тайком внося донаты¹⁰ за доспехи, мечи и прочую виртуальную ерунду. Приаму все еще сводило скулы, когда маленькая Ева называла Йоса папой.

Создание семьи Илиадис считал делом великим. К нему нужно подходить со всей серьезностью, присущей полководцам. Он вздохнул, глядя в беззаботные глаза Йоса и его веселой дочки.

– Ладно, увидимся, – сказал Приам, улыбаясь и кивая головой.

Его лицо окрасили первые морщины, но не стали шире плечи, не поднялся выше подбородок, и будто не было места для разбега в открытые просторы мира.

Когда он шел домой, на горизонте среди темных облаков полыхнула молния и следом полил дождь. Через минуту он усилился и стал быстро заливать улицы.

В шуме дождя, перебирая тонкими ножками, решительно шагнула через лужу и забежала под козырек беседки девушка в сером платье. Старики сутками напролет играли там в домино или нарды, но раньше всех смекнув о непогоде, неспешно захромали по домам. Проходя мимо, Приам сбавил шаг.

В ту минуту он терзался очередными вопросами и ему казалось, что он думает больше других… за всех сразу. В конце концов он пришел к тому, что люди – это всего-навсего люди. Не больше, чем люди. Если отталкиваться от этой простой мысли, то больше не будешь ни от кого ничего ожидать и, более того, дашь человеку возможность ошибиться, а потом примешь его таким, какой он есть. Ведь и сам ошибался, и так много, что стал к себе недоверчив. Сам в ту минуту не понимал, зачем так себя замучил?..

Приам медленным, но спокойным шагом вошел в беседку.

– Не замерзли?

Девушка подернула плечами и скрестила руки.

– Я сейчас уйду, – сказала она, обернувшись к тротуару.

Илиадис хотел заглянуть в ее глаза, но она их прятала, глядя то в сторону, то вниз. И тем не менее он понял, что она и вправду собралась уйти. Из беседки ее прогоняла скромность, может, страх перед строгим отцом или старшим братом. Ей было некомфортно.

– Я не прогнать вас пришел, – сказал он мягко.

– Мне все равно пора идти, – ответила девушка, осторожно шагнув к двери, где стоял Приам.

– Такие важные дела, что и промокнуть не боитесь?

Она задумалась и снова подернула плечами, затем шагнула назад и, расставив руки, оперлась о перила.

– Вообще-то я хотела устроиться на работу, но мне отказали, – призналась девушка без всякой грусти.

– Интересно, что их не устроило?

Она легко улыбнулась, подняла глаза и снова показала безразличие.

– Наверно, нет опыта, вот и побоялись.

Нет, сказал он себе, они испугались твоих глаз. Молодых, красивых и сильных теперь боятся. Он сказал бы ей об этом, но ему хотелось другого: оставить крупицу недосказанности. Об этом восторженно твердил Александрос, пока беспомощно не влюбился и не потопил окончательно свою принципиальность. Его жена настояла на своем, и они переехали в Германию. Александрос был на верном пути, но сбился, допустив малейшую слабость.

Эту девушку Приам Илиадис видел впервые, но уже не мог смириться с тем, что есть вероятность больше никогда ее не повстречать.

– Не хочется сидеть без дела, – сказала девушка, прервав его мысли.

– Все так говорят, а на самом деле нас заставляет трудиться пустой холодильник.

– Да нет, меня это не пугает, – так же уверенно сказала она.

– Я забыл спросить ваше имя.

– Ну узнаете, и что вам это даст? – улыбнулась она.

Приам удивлялся, как у нее получается совместить в себе кротость, уверенность, легкую манеру общения. И она так убедительно задала этот вопрос, что он замешкался: и правда, зачем вообще людям имена?..

«Совсем неважно, что она говорит, – возникнув из закоулков памяти, сказал ему тот, старый, Александрос, – ты должен настоять на своем». Нельзя не согласиться.

– Вот есть дождь, – сказал Приам. – Он начался ни с того ни с сего, просто так. Мы можем назвать некоторые признаки. На улице слякоть, лужи, поднимается приятный запах. Мы с вами немного промокли, укрылись под навесом. И, все же, я знаю, его имя – дождь. И вы его знаете. Понимаете, о чем я? У всего в этом мире есть имена и названия. Но меня – вы не знаете. И я вашего имени – не знаю.

– Ну, простите, это уже ваши проблемы. Вот я про вас знаю, вы преподаете в институте.

– Так-так, – костяшками пальцев Приам выдал по брусу глухую дробь. – Значит, мне не нужно представляться?

– Ни к чему, – с озорством сказала она, испытывая его терпение.

– Не знаю, что вам про меня рассказали, но в жизни я намного хуже, – отшутился Илиадис.

– По будням, скорее всего во время большой перемены, вы пьете ужасно невкусный кофе напротив моего дома, – рассмеявшись, сказала она. – Иногда, кстати, тоже частенько, я вижу вас с бутылкой воды. И пьете вы воду как-то жадно, не как все. Пока это все, что я о вас знаю.

Приаму стало неловко. Он представил, как по-дурацки мог выглядеть, стоя на улице среди толпы студентов, затерянный в самом себе, одинокий в своих раздумьях. Да, ему придется рассказать ей про гипергликемию, иначе как объяснить, почему он везде носит с собой бутылку воды и так часто бегает в туалет.

«Тем не менее, она смотрела», – сказал он себе, теперь уже видя себя более опрятным и стройным. – «Смотрела, и смотрела не раз, а каждый день. Я ее за язык не тянул…».

– Ладно, теперь я знаю, где вы примерно живете. Только не заставляйте меня заниматься жалкими делами и выслеживать вас. Назовите свое имя.

– Вам правда так важно знать, как меня зовут? – ее голос прозвучал, как знакомая мелодия.

Он помедлил с ответом, улыбаясь, вновь простучал пальцами по краю перил.

– Дождь перестал.

– О, правда? – она растерянно улыбнулась и медленно привстала.

Приам отступил от выхода.

– Пока, – произнесла она так тихо, что это больше прозвучало как: «пока? а может… ах, жаль…».

– Десятого числа в беседке будет спокойно. Я бы поговорил с тобой еще… – приходи.

Он перешел на «ты», в ту же секунду почувствовав, как между ними что-то обвалилось.

– Десятого? И что вы собрались сделать со стариками, чтобы они не пришли сюда играть в домино? – она вновь показалась радостной.

– Обычно в этот день они с утра стоят в очередях за пенсией, а потом занимают очереди, чтобы оплатить коммунальные услуги. Мой старик называл это днем благословений и проклятий.

Она чуть заметно кивнула.

– Ну, я пойду?

Приам молча улыбался.

Она по-детски подернула плечами и, обойдя мокрую траву, осторожно пошла по узкому мощеному тротуару. Он приказал себе не смотреть ей вслед, а потом, когда она уже ушла, еще долго глядел на пустой тротуар и ее исчезающие следы.