Kitabı oku: «Мельников», sayfa 2
2. Проблема сообщающихся сосудов
Как оказалось, Родиону предстояло провести эту неделю скорее в курортной, чем больничной атмосфере. Спустя три дня его освободили из плена проводов и разрешили вставать с кровати. Перевели в другую палату, больше похожую на гостиничный номер-люкс: со спутниковым ТВ, ванной, душевой кабиной и унитазом с подогревом – венцом науки и техники, с которым Родиону раньше встречаться не доводилось. Но что казалось ему самым невероятным в новой палате – это игровая консоль с двумя десятками игр на различную тематику и современный компьютер. Если консолью он по понятным причинам не пользовался, то компьютер использовал для того, чтобы по вечерам репостить котиков, собачек, мемы про студентов и прочую мишуру или отвечать на редкие сообщения, чтобы хоть как-то убить время.
Секретарь, та самая Алиночка (Родион был уверен, что ее выбирали посредством придирчивого кастинга с участием модельных агентств) оказалась точной копией Мэй Ширануи из файтинг-игр, разве что форма одежды у нее была куда более официальная. Она должна была следить за всеми входящими звонками на Родионов номер. Но эта обязанность не слишком утомляла ее ввиду полного отсутствия таковых. Родиону выдали восстановленную сим-карту с дорогущим смартфоном на время пребывания в клинике в придачу, насчет которого он сразу поинтересовался у принесшей его миленькой медсестрички, с чем лучше сделать селфи – с уткой или клизмой. Тем не менее, повод для фото все же нашелся. После того, как с ног Родиона сняли чудесные поножи, ему разрешили прогулки по больничным коридорам и во внутреннем дворе. Фасад клиники произвел на него сильное впечатление – резко контрастируя с тем, что скрывалось за ним, он напоминал если не замок Шенонсо, то, как минимум усадьбу какого-нибудь зажиточного французского рантье. С другой стороны, как еще выглядеть клинике с пятизначной цифрой напротив строчки «первичный прием специалиста» в прайсе? Потому и переспрашивал Родион у всех, кого только мог, во сколько это удовольствие ему обойдется несмотря на то, что каждый раз получал один ответ – «экспериментальный курс лечения и все связанные с ним дополнительные расходы – за счет клиники». Поводом для беспокойства был и тот факт, что раз в день его навещал в палате лично главврач, Конюков Артур Аркадьевич, человек небольшого роста, не выше метра семьдесят, черноволосый, чуть-чуть сутулящийся, с недремлющими, ежесекундно, казалось, сканирующими обстановку маленькими черными глазами, сразу показавшийся Родиону для своей должности уж очень молодым, – но как выяснилось, здесь это в порядке вещей, «старую школу» представлял один Баграт Александрович. Очевидных минусов было, пожалуй, два. Первый – выпадение из реальности, которая так и норовила припугнуть близкими экзаменами, а второй – за гранью этой самой реальности царила уж больно тихая скука. Но одному происшествию все же удалось Родиона взбодрить.
Он не спеша прогуливался по коридору клиники, напоминавшему подводное логово Фантомаса – на стенах множество кнопок, понятных и не очень, сестринский пост, полностью белый, с огромными мониторами напоминал цитадель храма чистоты. Фаза удивления уже подходила к концу, и каждое очередное достижение техники или ноу-хау, с которым он сталкивался, вызывало у парня скорее уважение или чувство одобрения.
Родион уверенно проковылял мимо скучающих медсестер, но голова внезапно начала трещать по швам. От неожиданности он впал в секундный ступор и опустился на кстати подвернувшийся кожаный диванчик, схватившись руками за голову. Медлить было нельзя, но едва он направился обратно, чтобы попросить у сестер обезболивающее, как открылась дверь напротив. Из нее вышел высокий мужчина лет тридцати четырех с неестественно широко раскрытыми глазами навыкате, глубокими залысинами на голове и не менее глубокими морщинами на щеках, одетый в дорогой костюм без галстука. Помимо выражения глаз, в целом солидному образу не соответствовала трехдневная черная щетина. Едва заметив Родиона, он резко преобразился – вздрогнул так, что подпрыгнул на месте и метнулся к нему, схватил за горло и вдавил в спинку дивана. Родион от удивления даже не попытался сопротивляться. Незнакомец не пытался его задушить, но держал крепко, без шансов освободиться – разница в весовых категориях была критической. Он посмотрел в глаза Родиону и заголосил каким-то исковерканным тенором, делая между словами минимальные паузы:
– Бурдло! Крендель орловский! Шишку почистил? Даааа! От кулька пароль захотел? А? – Родион все же предпринял попытку вырваться, но нападавший достал свободной рукой шариковую ручку из кармана пиджака и приставил к его лицу в нескольких сантиметрах от глаза и забормотал тихо и совершенно без пауз, – или что? Или как? А?! Эйнбиндер тебя натравил! Шакал! С ней заодно! И ты, и он! Утритесь, черти! Я щас подключусь, визжать как сучки будете! Ни денег, ни кулька, да ни…
Продолжить ему не дали – подскочили два крепких мужчины в белых халатах, один с ловкостью спецназовца лишил его ручки, отшвырнул ее в сторону и заломил обе руки, другой с не меньшим проворством всадил ему в шею шприц. По коридору быстрым шагом двигался Артур Аркадьевич. Не обращая никакого внимания на дикие вопли пациента и конвульсивные попытки освободить руки, врач подошел к нему в упор и, глядя в глаза, заговорил, по всей видимости, заранее заготовленными фразами:
– Ростислав Иосифович, успокойтесь. Вам показалось. Не запустят без вас ничего. Птичка в клетке. Биржа не работает. Вот вылечитесь – заработает. Без вас работать не будет. Понимаете? – последнее слово он произнес жестко, даже грубо, после чего небрежным жестом как бы оттряхнул пиджак собеседника и еще раз безапелляционным тоном переспросил, – вы понимаете меня?
Тот на самом деле как будто успокоился, два раза кивнул, моргая раскрасневшимися глазами, и начал на глазах мякнуть и сползать на пол.
Пока санитары уносили буйного, Артур Аркадьевич подсел на диван к побледневшему Родиону, бегло осмотрел его, собрался было поправить очки, но передумал и спрятал их в карман халата:
– Я приношу вам извинения от имени клиники. Я должен был это предвидеть. Вы действительно на него похожи. Следовало обратить на это внимание. И глаза у вас карие, и профиль у вас тоже совершенно как у Сципиона Африканского. Знаете такого полководца?
Голос главврача действительно имел на слушателей если не гипнотическое, то, как минимум располагающее воздействие: первой на выход у Родиона числилась фраза «да фигли? Че это такое было», но спокойный и уверенный тон не сразу, но освободил его из оцепенения, и верх взяло любопытство:
– Могли бы и заранее сказать, что у вас з-здесь п-психов держат. – Родион еще пребывал в легком шоке и даже начал заикаться. Главврач подбирал слова аккуратно, без спешки:
– «Психи» как вы выразились – это не наш профиль. У этого я позволю себе сказать, бедняги нервный срыв. И мы взялись за него в виде исключения. Впрочем, слово «бедняга» к нему совершенно не подходит. Если я расскажу вам о нем, это поможет загладить вину? – Артур Аркадьевич как-то странно улыбнулся. Родион промедлил с ответом: забыв о такте, он рассматривал молодое, свежее и совершенно безоблачное в этот миг лицо собеседника, на котором какую-нибудь минуту назад обнажился барельеф морщин и впадин, – на высечение подобного жизнь обычно расходует немало времени и творческого потенциала. Сообразив, что засмотрелся, он коротко и резко кивнул, – тогда я начну с самого начала. Самая большая слабость человека – это то, что он ко всему и ко всем привыкает. Именно слабость, а не преимущество. И самый посредственный пролетарий, и олигарх из списка «Форбс» будет 23 часа и 59 минут в сутки спокойно существовать в привычной среде, но оставшиеся шестьдесят секунд думать, возможно, даже не размышлять в привычном нам понимании этого слова, а ощущать где-то за горизонтом сознания, что все могло быть иначе. Олигарх не может сходить ни в театр, ни в клуб без телохранителей. Удивительно, но факт – даже выйти ночью на улицу в ветровке на голое тело, чтобы купить банку пива. Не. Может. Не важно, хочет или нет, но позволить себе не может. У пролетария все совершенно симметрично. Вы понимаете меня?
Родион зажмурился и замычал – спазм вернулся. Врач достал из кармана упаковку тех самых таблеток от головы и автоматическим движением извлек одну. Родион жадно проглотил ее, запив водой из пластикового стаканчика, благо, кулер стоял около дивана, и с облегчением откинулся назад, скрестив руки на груди:
– Я понял, но при чем здесь этот псих?
– Я повторюсь: нервный срыв. Выражаясь обыденным языком, конечно. – Врач закинул ногу на ногу и продолжил. – по всей видимости, в новостях вы игнорируете рубрики «бизнес», «экономика» и «финансы», когда листаете новости. Иначе сразу бы его узнали. Жилинский Ростислав Иосифович. Преинтереснейший персонаж. Школу, то есть школу-интернат для гениев, окончил с золотой медалью. Когда учился в десятом классе, его мама, то ли вдова, то ли разведенная, милейшая женщина, это сейчас шутка была насчет милейшей. – Конюков ухмыльнулся, – репатриировалась в Израиль. Это моя любимая часть его биографии. – главврач продолжал саркастически улыбаться, – репатриировалась с двумя нюансами. Первый: между делом вышла замуж за учителя математики. Да не за какого-нибудь, а по фамилии Эйнбиндер. И не из какой-нибудь, а из той самой школы для юных Лобачевских. И за того самого, который нашего неспокойного пациента почему-то гнобил: «ты бездарь, тебе место в школе для дебилов». И так далее. – я вам еще не нагнал тоску своими историями?
– Не-не. – Родиону действительно было интересно, – я только не понимаю, откуда у вас на это время. И… Разве это не врачебная тайна, там, и все такое?
Конюков странно улыбнулся.
– Я почему-то уверен, что именно вы тот человек, с кем я могу без лишних опасений поделиться этим неординарным, из ряда вон выходящим, но, все же, прошу прощения, дерьмом. А времени у меня сейчас хоть отбавляй. Не сезон. Помимо Жилинского, ну и, собственно, вас у нас тут только один состоятельный ипохондрик, любимец Саныча. То есть, Баграта Александровича, вашего старого знакомого. Вот где ему простор. Стареет наш идол… Еще разговорчивее стал. Впрочем, мы не о нем сейчас.
– Вы про нюансы говорили.
– Да, был и второй нюанс. Репатриировалась она, а сын остался. Вот такие дела. – Конюков грустно улыбнулся, – сколько врачом не работай, а всегда найдется что-то такое, даже для нас слишком грязное, склизкое. И, увы, не из области физиологии. А дальше банальная часть – стипендии, международные гранты, он физмат окончил даже не экстерном, а так, между делом. Типичный вундеркиндер, в общем. Пока учился, уже на несколько фирм пахал, причем не ООО, а LTD, LLC и, естественно, не за наши фантики от «Монополии». А вот потом часть кульминационная, нестандартная. Наш знакомый отличился в плане выбора целей и средств: стал играть на бирже. Гений есть гений. – врач развел руками, – денежки к нему не потекли. Они к нему как стадо страусов побежали. А в личных бухгалтерах у него числился Арсений Бурдло. – увидев улыбку на лице Родиона, Конюков засмеялся, – как сейчас в молодежных кругах говорят? В голосину проорал с его фамилии? – Родион не стал сдерживаться и рассмеялся, – правда, не получится задействовать клише «откуда он такой взялся?». Это не секрет. Они с Жилинским оба из Орла и сидели за одной партой. Из Бурдло светила науки не получилось, но бухгалтер вышел – мечта. Так вот, он мне еще год назад позвонил, рассказал так и так, Ростик тронулся, из-за компьютера встает только ради променада на двор. Деньги скопил сумасшедшие. Говорит, если обнародовать конкретику, то в списке «Форбс» многим придется подвинуться. А сам ходит в прожженных трико. И дело, мол, не в золотом мамоне – он свою маман и ее хахаля не забывал ни на день, где-то ее старое фото откопал, размножил, тушит об него бычки, на лице то ли ненависть, то ли отвращение, то ли все сразу. А «винов» если выражаться тем же новоязом, – все ему мало. Торганет удачно – и весь от кайфа трясется, бормочет что-нибудь вроде «ну че, кто там неудачник, а? Кто там ничего не добился?», кроет матом родительницу и математика. Сам худой как наркоман, сидит на диване, себя по плечам хлопает или поглаживает и тащится и так далее. И говорит мне Бурдло, заберите его, мол, читал про вас, нестандартный подход, на вас одних надежда. Я ему тогда не особо поверил – живет в пентхаусе с однокашником, на «дольче виту» насмотрелся, решил волшебную курочку от золотых яичек изолировать, благо и курочка дает повод. Любой бы так на моем месте подумал. Я ему и выдал стандартное про письменное согласие пациента, а это тупик. – Конюков виновато потеребил очки в нагрудном кармане, – а через два месяца звонок посреди ночи. Бурдло на своей девятке товарища пригнал. Из Питера. Забыл сказать, пентхаус у него не в Орле, конечно. – доктор сделал небольшую паузу и покачал головой, – стонет мне в уши, мол, я когда из Ростика согласие выдавил, сразу его в охапку, и сюда, спасите друга детства, чуть на колени не встал. Третий час ночи, я накануне переработал, не евший, не спавший, и этот тут своими концертами пациентов будит. Как стерпел, не знаю сам. Разместил их, сам злой как собака остался в клинике ночевать. А наутро уже Жилинский устроил концерт, мы его вот как сейчас кольнули аккуратненько, и Бурдло придержали. Тут он мне подробно и в красках и про его припадки рассказал, и про ненависть к мамаше, и про «Кетцалькоатля».
– Про кого?
– Грустная вещь на самом деле. Он тебе про «кулю» или «кулек» что-нибудь говорил? – Родион кивнул, – так вот, наш гений написал вспомогательную программу для торговли на бирже, и назвал ее вот так. Бурдло сделал ремарочку, что он сначала хотел ее вообще «Попокатепетлем» обозвать, мол, пускай будет плевок в лицо обществу простачков. У Жилинского, кстати, самооценка ничего так. А программу эту так и не раскусили. Цимес весь в том, что он ее под себя писал. Что для него молоток, для других – инопланетная технология. В общем, подключили наших работников душевного фронта – команда молодая, да, вообще, направление для нас новое, а тут сразу такой пассаж. – врач набрал воды из кулера и молча потягивал ее.
– А чем все закончилось?
– Ну как чем… – Конюков произнес это как-то уже совсем по-свойски, – для Жилинского пока ничем. Чиним его, починяем, пока, как видишь. – врач перешел на «ты», – с переменным успехом. А вот с Бурдло – случай исключительный.
– Он, что тоже поехавший? – к «поехавшим» Родион испытывал стойкую и в последнее время только усилившуюся неприязнь.
– Для кого-то… Да какое там «для кого-то», для большинства, пожалуй, – однозначно да. Мы гения торжественно в пациенты посвятили, с Бурдло общаемся насчет оплаты, а тот мне протягивает бумажку. Не знаю как, и когда, но Жилинский выписал ему бессрочную доверенность на право пользования всеми его активами, и Бурдло ее мне отдает, говорит, пускай оригинал у вас хранится. До меня тогда как-то сразу дошло, почему он его сюда на своей самодвижущейся повозке вез аж из Питера – тут публика далекая от столиц, а по ту сторону Зазеркалья жизнь другая, там в любой клинике бы его сразу приметили, в лучшем случае бы раструбили, что мужик с катушек слетел, а в худшем – нашлись бы благодетели, отжали бы и деньги, и пентхаусы, да вообще все до прожженных трико. Про аэропорт вообще промолчу, какой бы в Пулково случился шоу-тайм, появись они там. А так для всех наш общий друг просто временно отошел от дел и теребит пальцем в пупке, лежа на песочке то ли на Гоа, то ли еще где. Бурдло так ни копейки из приятельских денег до сих пор и не освоил. Приезжает раз в месяц на своей моторикше, одел гиганта мысли по-человечески, сигареты его любимые привозит, безделушки всякие, а Жилинский на него либо кидается, либо смотрит как больной голубь и молчит, когда мы его кольнем для профилактики. Почему он на него бросается – загадка века в психиатрии. В общем, эти двое меня научили одной важной вещи. Что человек – это не абсолют, а скорее сообщающиеся сосуды – если в одном у краев, то в другом – на донышке. Вот Жилинского возьми – по части точных наук абсолютный гений, а в остальном – очень слабая субстанция. Бурдло – патологически честен, для бухгалтера вообще нонсенс, но в то же время патологически непрактичен. И у меня, и у вас, – главврач посерьезнел и снова перешел на «вы», – есть за душой вот такая вот конструкция. Главное – не забывать про второй сосуд, а у себя постараться непременно его нащупать. В этих стенах мысли дают богатый приплод. – главврач загадочно улыбнулся, – теперь к насущному. По моей информации ты… Мы ведь перешли на ты? – Родион кивнул, – все идет по плану, и ты выписываешься послезавтра, так?
– Да.
– Тогда чего тут сидишь? Иди осваивай мини-бар, завтра еще обновить успеют, на дорожку «Джека» или «Хеннесси» прихватишь. А я пойду посмотрю, что снится нашему олигарху. Сестра! – он щелкнул одной из кнопок в стене, – через пять минут жду у Жилинского, внеплановая диагностика, не нравится мне он… – хлопнув Родиона по плечу, он не спеша удалился.
3. По-братски
Как в итоге выяснилось, «на дорожку» у Артура Аркадьевича коньяком не ограничивалось.
– Вот тебе таблетки с запасом. – главврач потряс увесистой баночкой, – не факт, что они вообще понадобятся, головные боли по идее не должны вернуться. Но, если да – пей не задумываясь. Вот тебе шампунь. В кругах, куда мы с тобой вхожи, с такой прической вращаться не принято, а если будешь им мыться утром и вечером, к ближайшему визиту в alma mater худо-бедно обрастешь. Теперь – о кругах! Вот тебе записка. – он положил на стойку листок бумаги, – покажешь декану. Если вдруг его не застанешь – ректору. Или Андрюше Соколовскому, мой приятель по… тем годам. Знаешь такого? – Родион кивнул. Трижды доктор наук Соколовский был в студенческой среде живой легендой. – ну и прекрасно. Тоже не последний человек в ВГУ. – Конюков усмехнулся, – такое с ним когда-то творили. Огонь. А собственно записка открывает двери в мир закрытой сессии. Ты как-никак только перенес операцию на мозге, а что тут, что там не садисты. Все-таки. Но только на тройки. Для оценки повыше нужно будет на экзамены хотя бы явиться. И хоть что-то внятное ответить. За стипендию у нас принято драться. В твоем случае символически.
Родион повертел листок в руках и положил обратно.
– У меня такой расклад, что явиться придется. Платит за все отец, а у него насчет меня были вообще другие планы. Портить картину мне вообще не вариант. Ну и так еще… Для самооценки.
– Я в тебе и не сомневался. – Родион хотел было поблагодарить врача и пожать ему руку, но тот ладонь отдернул, – Еще не все! Насчет экспериментального лечения, – Родион резко насторожился. – Саныч… Да чтоб меня… Баграт Александрович установил тебе экспериментальный датчик.
– Фу-ух, я уже подумал, что придется оплатить мини-бар. – врач оценил шутку и рассмеялся, – а куда?
– Внутрь черепной коробки, конечно, ты ведь не по поводу эректильной дисфункции у нас наблюдался. – Родион сделал вид, что не заметил ответного подкола и слушал внимательно, – датчик активирован. Если что-то пойдет не так, ты сразу узнаешь об этом и позвонишь кому?.. – Родион кивнул, – Верно. Мой номер есть на новой симке. Завтра в шесть утра датчик перезагрузится и будет мониторить работу всего организма. Там даже интерактивное меню есть, но подробнее рассказать не могу, даже не представляю, как оно работает, – главврач развел руками, – но разработчики утверждают, что даже ребенок разберется, так что… – он похлопал Родиона по плечу, – Отпускаю с миром первого счастливого обладателя системы раннего предупреждения. Если все получится… Ты и не представляешь, от скольких болезней больше не нужно будет искать лекарство. Зачем вкладывать миллиарды в разработки, когда можно будет диагностировать и удалять заболевание автоматически на самой ранней стадии. Да даже антинаучный коммерческий CRISPR с его элитарными перспективами!.. – Родиону от этой пламенной речи стало слегка не по себе. Главврач заметил его волнение, – да не напрягайся ты так. Это эмоции. Лучше почувствуй момент. На прием… – он сосчитал про себя и заторопился, – через две недели. Ладно, машина ждет. Надеюсь, тебе у нас понравилось. За Корейко нашего извини. Если что, я всегда на связи.
После долгого рукопожатия Конюков, не оглядываясь, удалился куда-то вглубь здания. Родион вышел во внутренний двор. У ворот терпеливо дожидалась иномарка с эмблемой клиники. Окинув напоследок взглядом роскошный фасад, он сел в авто.
* * *
– Я здесь остановлю, хорошо? К пятьдесят второму только на вездеходе, или на вертолете там…
– Да-да, так даже лучше.
На самом деле, Родион с самого начала хотел попроситься на выход пораньше – при всей ее роскоши, в клинике СМТ не давали кофе. Точнее, давали, но либо без кофеина, либо из ячменя или еще какой-нибудь суррогатной дряни. А на Мира 50, к его удовольствию находилось некое подобие кофейни с поэтичным названием «Кафе», прожженными клеенчатыми скатертями и пропитывающим одежду насквозь запахом беляшей, но вполне сносными напитками.
Противный ветерок прошелся по нехотя обрастающей родионовой плеши. В этих местах такая «прическа» не была редкостью, но Родион все же накинул капюшон толстовки.
Впитывая вышеупомянутый запах, пока кофемашина жужжа и скрежеща выдавливала из себя по капле струйки вожделенной жидкости, Родион одновременно ассимилировался обратно в привычную среду, меняя кожу незаметно для самого себя и отдавался в лукавые объятия ностальгии: если в Восточносибирске подобное заведение выглядело вопиющим анахронизмом, то на его малой родине других попросту не было.
Перекладывая из одной руки в другую горячий стаканчик, он добрался до подъезда и привычно нащупал в левом кармане ключи, но только у входа в квартиру сообразил, что связка из трех тощих ключиков, без брелока, толстовку покидала, а после прачечной заботливая рука кого-то из работников клиники вернула ее на прежнее место.
Квартира номер 17 как будто не заметила отсутствия хозяина. Не в полном, конечно, смысле хозяина – отец Родиона, человек торговых кровей, выторговал эту жилплощадь за смешные семь тысяч в месяц, но оплатил за два, а по истечении срока – еще за три года вперед, но об этом позже. Обставлена она была в духе интерьеров какой-нибудь компьютерной игры на заре самого этого явления – без лишней детализации: справа у стены стоял неудобный и топорный компьютерный столик из мебельного магазинчика через дорогу, скрипучее кресло, кричащее голосом то ли чайки, то ли цыпленка-бройлера, если начать на нем качаться, рядом с ним – допотопный, с потрескавшимся покрытием, лакированный шкаф, запиравшийся на ключ, доставшийся от предыдущих хозяев, у другой стены рядом с дверью на балкон – диван в безвкусный пестрый цветочек все из того же магазина, у стены напротив – второй и последний предмет мебели, представлявший советскую эпоху – громоздкий раскладной столик с неимоверно тяжелой столешницей. Столик пустовал.
Кухне удивить тоже было нечем – в шкафчиках с кривыми дверцами, составляющих то, что обычно называют «гарнитур экономкласса», кроме чая, сахара, пачки растворимой лапши на случай внезапного голода или лени, набора посуды на полторы персоны и пакетика с запасными саморезами и другими, менее понятными деталями, никогда ничего не хранилось. В мойке лежала пара кружек с бурыми кольцами на стенках. Неуверенно стоящий на украшенных рубцами от частых ударов табуреткой ногах обеденный стол пустовал. Его край облизывала колышущаяся занавеска – когда хозяин в последний раз покидал свое жилье, то оставил форточку открытой, и в квартире устоялся мерзкий холодок.
Форточку Родион закрыл первым делом. А больше дел собственно и не было. Разве что одно. Он немного порылся в шкафу и извлек оттуда абсолютно новый, с пленкой, телефончик – простенький, какие раньше родители давали первоклашкам, чтобы быть на связи, до тех пор, пока и эта категория потребителей не принялась отчаянно мериться дюймами диагонали и прочей, несомненно, важной атрибутикой. Крышка телефончика поддалась не без труда, и извлеченная ранее из пакетика с застежкой симка твердо заняла свое место. Пропущенных нет. СМС – тоже. Телефон они тоже, что ли, оплатили?..
Родион собрался было посмотреть, как себя занес в список контактов Артур Аркадьевич, но передумал. Отложив телефон, он включил компьютер. Поморщился – в сообществе 517-й группы, как и следовало ожидать был закреплен пост со словами поддержки. Мелочь, приятно, но внимание к своей персоне Родион не любил. Два новых сообщения – наведя было курсор, Родион передумал и развернулся в кресле вокруг своей оси. Оно нехотя вскрикнуло.
10:45, а спать не хотелось, спешить никуда не требовалось. Окончательно передумав снимать толстовку и носки, Родион поставил чайник, без особого фанатизма сполоснул одну из кружек, бухнул в нее щедрую щепотку чая, заварил. Собрался было спрятать чай обратно в шкафчик, но передумал, как попало закрыл коробочку, бросил на столе и вернулся к компьютеру.
Один из, точнее, единственный, с кем из одногруппников он в принципе общался, Виталя Котов говорил – «некуда девать время – зарубись во что-нибудь, все равно его будет мало». Родион бросил грустный взгляд на иконку «TFT» – оно бы и в самый раз, да после без малого двух недель простоя скил упал до такого уровня, что даже боты засмеют. Не вариант. Так он и застыл перед монитором с таким лицом, как будто подавился чем-то, и оставался в таком положении еще минут двадцать.
Чай как раз остыл до нужной кондиции, и Родион принялся громко прихлебывать, листая соцсети.
Первоначально это ведь так и выглядит – когда тебе двадцать, какой бы ни был на дворе год, поколение «пепси», «блейзер» или «гараж» – это всегда ты. Но у Родиона как-то не сложилось. И не потому, что он приехал из глубинки – там как раз таки часто, с привычной наивностью, молодежь вкушает любой взращенный на просторах всемирной сети мусор: он искренне не понимал, для кого в очередной раз эксгумируется не вызывающий уже никаких эмоций «аморальный контент», совершаются конвульсивные попытки шутить про «отчима», «приемных», кто постит ТНН-релейтед пикчи, отчаянно пытается гнобить «социо», романтизирует Двач и другие выгребные ямы интернета – уж насколько он сам был малообщителен, но ничего хотя бы отдаленно похожего на то чувство собственной убогости или неполноценности, которое тысячи мемов еще со времен Feels Guy и лягушонка Пепе пытаются %username%’у помочь у себя диагностировать, он в школьные годы, да и сейчас не испытывал. С Родионом как будто раз за разом, только со сменой картинки поверх зеленого полотна, повторялся случай на уроке литературе в десятом классе, когда Татьяна Яковлевна, обладательница сразу двух черных поясов: по глубине погружения в трансцендентное и диаметру оправы очков, спросила учащегося Мельникова, верит ли он в Бога, на что тот отрицательно покачал головой, и последовал незамедлительный ответ – «Значит вы, Мельников, не поняли русскую литературу!» С ценностями имиджборд и мемами произошло то же самое: периодически пощупывая непривычный «ежик», Родион скроллил один паблик за другим, но ничего более годного, чем лист фанеры, напоминающий собаку с подписью «Дратути», так и не нашел. А вечер тем временем прокрался в семнадцатую квартиру и удобно расположился в освещаемой одним только монитором комнате. Когда зачирикал звонок, Родион вздрогнул – в голове был бардак вперемешку с досадой непонятно отчего. Когда он заглянул в глазок, то улыбнулся – по крайней мере было ясно, чего ждать дальше.
* * *
Санек всегда спешил появиться там, где его ждали. По крайней мере, он сам так считал. Впрочем, он думал не так часто, чаще плыл по течению, не делая крутых поворотов, а если и решался на смену курса, то только на уровне слепого инстинкта или во власти эмоций.
Он был в числе тех, кто вместе с Родионом оставил родной Нижнереченск и, как «Жигули», решившие непременно стать «Феррари», не глядя на сигнал светофора, рванул навстречу огням большого города. Внутреннее чутье без сна и отдыха шептало, что все связанное с таким сладким и манящим словом «перспектива», лежит где-то там за пределами родного пятнадцатитысячника; отец, состарившийся раньше времени на местном опасном производстве и после каждодневных, повторяющихся в малейших деталях манипуляций в цеху не чувствующий в себе сил на что-то более энергозатратное, чем блуждание по Интернету, часто повторял где-то схваченное – «скоро в России сформируется стабильная правовая среда по американскому образцу», не стеснялся намекать сыну, что у госпожи Наваловской, местной судьи с коллекцией лишних подбородков есть не менее впечатляющая коллекция машин, квартир и других важных атрибутов успешной жизни, а вот спустя десяточек, а то и пяточек лет обернуться шоколадом подобным образом, как киндер-сюрприз, сможет любой мало-мальски подкованный юрист. Санек хоть и относился стопроцентно к тем немудреным индивидам, в чьем речевом потоке искушенное ухо упрямо слышит звуки «ы» и «у» даже там, где их совсем нет, а потому по прошествии двадцати-тридцати секунд общения с кем-либо не из себе подобных на автомате попадал в категорию «быдло» или «колхозник», на самом деле не страдал от совсем уж низкого качества серого вещества. Он на тоненького, но поступил на платное отделение юридического института, правда, не смог там задержаться – городские соблазны манили, и то время пока его знания топтались на старте, деньги, заботливо высылаемые отцом на карточку, пришли к финишу, впрочем, как и время для подготовки к зимней сессии, где Санька ждал полный провал – вопреки живучим мемам о том, как студенты сдают экзамены на пьяную голову и без подготовки. Надо отдать ему должное – в нужный момент он снова приналег на весла и круто повернул лодку своей судьбы, избежав падения в печальный андерграунд, на уровень маргиналов и неудачников, которых даже в утренний час пик можно встретить сидящими на ступеньках возле магазина, блуждающими без дела в людных местах, в автобусе с бутылкой пива, в общем, где угодно, только не занятых делом. Он не стал дожидаться, пока придут выселять из общежития, и устроился сначала раздавать листовки, потом курьером, затем пришел на стройплощадку по объявлению, да так и остался кочевать от стройки до стройки. Безрыбье сменилось деньгами, которыми грезят и курьеры, и промоутеры, и младшие, средние, старшие и прочие менеджеры смены в бесчисленных макбургерах и бургермаках. Впрочем, средства у Санька рассасывались быстрее, чем комариные укусы, уступая место либо выпивке, либо следующим за ней проституткам всех мастей, которых, он, доходя до нужной кондиции, вызывал на свою съемную квартирку, повторяя в телефон слегка спотыкающимся языком – «чтоб сиськи побольше были».
