Kitabı oku: «Парижский РоялистЪ», sayfa 2

Стражники заржали:

– Ты слышал, Пьер, они ищут “Веселый хамелеон”. Вы вообще в курсе, полудурки, что это за место вообще? И вообще – я сержант!

– Никак нет, мой сержант! – подобострастно заявил Паоло. – Мы бродячие актеры и впервые в Париже, вот решили немного подзаработать. К тому же мой брат-дурачок неплохо танцует, хотя вы видите, как он странно себя ведет при виде уважаемых господ стражников.

Во время разговора Евстахий стоял, отвесив челюсть, и бешено вращал глазами, тонкой струйкой пуская слюну, а также издавал звуки, которым позавидовал бы сам Шариков, в период метаморфозы из собаки в человека.

Оба стражника расхохотались еще больше:

– Молитесь своим актерским богам, что они уберегли вас от этого “выступления”.

Отсмеявшись, тот стражник, которого Паоло назвал “мой сержант” продолжил суровым голосом:

– А теперь ну, пшли вон отсюда, полудурки! Еще раз встретим – отправим к префекту для объяснений, а объяснения ему лучше слушаются в темнице, там акустика хорошая. Идите прямо и никуда не сворачивайте, примерно через 125 туазов¹⁶ квартал закончится, если встретите других стражников, скажете, что Луи Коннард¹⁷ приказал вас вышвырнуть за ворота. Все ясно? – он строго посмотрел на артистов. – Для кретинов, 125 туазов – это примерно 450 шагов, может и все 500… ваших.

На этой фразе Паоло начал кланяться, пятиться и бормоча слова благодарности “моему сержанту”, потянул за собой совершенно обалдевшего Евстахия-дурачка. Дождавшись пока, они исчезнут с поля зрения стражи, менестрель выпрямился и придал лицу обычное беззаботное выражение:

– Ты так на меня не смотри, mon amie¹⁸, как будто я тебе должен два пистоля¹⁹, – поймав на себе возмущенный взгляд Евстахия сказал Паоло, – Ситуацию надо было спасать, пришлось импровизировать, иначе нас бы точно упекли в темницу. А сейчас прими снова тот придурковатый вид, который у тебя был, и давай выбираться из этого гиблого места.

Некоторое время спустя наши герои вышли к воротам, ведущим из квартала и, на удивление, беспрепятственно их миновали – никто из стражи даже не соизволил выйти к ним навстречу. Оказавшись за воротами, оба спутника облегченно вздохнули и посмотрели друг на друга.

– Ну что, в таверну, мон ами? Вижу, что тебе нужно залить сие приключение добрым элем. – Фарфаллоне хлопнул вытянувшегося как струна Жданского по плечу. – Судя по твоему лицу, ты булками способен сейчас переломить дубовое древко гвардейской алебарды. Кстати, а деньги-то у тебя есть? – Паоло выжидающе смотрел на попутчика.

Тот тяжело вздохнул и начал шарить по карманам. Обнаружив монеты на месте, он еще раз вздохнул, пробормотал что-то про падение нравов и вяло махнул рукой – веди мол.

Менестрель бодро зашагал вперед, насвистывая песенку про тролля, а Евстахий устало, но всё более плавно поплелся за ним – его сжатые до хруста булки начали расслабляться. Когда Паоло добрался до последнего куплета, они подошли к приземистому зданию с крышей из красной черепицы, а вместо вывески болталась стальная клетка со скелетом внутри.

– Ч-что это? – застонал Евстахий. – Только не говори мне, что ты упырь или вурдалак какой.

От пережитого он соображал не очень и был поверить во что угодно, он даже был готов поклясться, что слышит вращение шестеренок в своей голове, а стуку сердца позавидовал бы любой паровой молот.

– Тебе явно требуется расслабиться! – обеспокоено сказал Паоло. – Знакомься! – он ухмыльнулся. – Таверна “L'abri des morts”.²⁰ А это скелет последнего посетителя, решившего влить в себя вина и шампанского на 3 луидора и уйти не расплатившись. Эй-эй, я пошутил! – менестрель увидел, что его спутник побледнел так, что позавидовало бы шёлковое бельё графини, начал хватать ртом воздух и медленно сползать по стенке. – Хозяин таверны выкупил этого бедолагу у палача на Монфоконе²¹, когда тот уже порядком подистлел. Особо буйным посетителям это напоминает о непостоянстве бытия и остужает горячие головы. Но нам-то это не грозит, так ведь? – с этими словами менестрель, хитро подмигнув Жданскому, толкнул дверь и вошёл.

Войдя в таверну, Евстахий, первым делом, ухватил за ворот рубахи пробегающего мимо гарсона, с подносом и стащил с него кувшинчик с пивом. Официант недобро посмотрел на столь странного посетителя, но тут же расплылся в улыбке, получив серебряную монету. Не дожидаясь, пока проныра-менестрель найдет им местечко, Евстахий в четыре глотка осушил кувшинчик:

– Повторить! – рявкнул он гарсону.

Тот посмотрел, с уважением, кивнул и засеменил прочь.

Несмотря на относительно теплую погоду, в таверне потрескивал камин, внутри которого жарили свиную ногу. На первый взгляд таверна была забита до отказа, но ушлый Паоло отыскал столик где-то в глубине зала, заливисто присвистнул и помахал оттуда своему спутнику.

Дождавшись мальчишку с новым кувшинчиком пива, они сразу же заказали еще один, а также croûtons²² и доброй похлебки с курицей, морковью и перловкой. Осушив свой стакан и долив до краев из кувшинчика, Паоло с любопытством уставился на Евстахия.

– Ну, давай рассказывай, мон ами, кто ты, откуда и что тебя занесло в наши края?

Евстахий задумчиво заглянул в глиняную кружку с пивом. После кувшинчика, влитого в себя за один присест, в него пока не лезло.

– Я один пропущу… – вяло сказал он и вращательными движениями начал лепить пену к стенкам кружки, как будто надеялся таким образом спастись от расспросов ушлого спутника, а потом спросил в ответ. – А с чего ты решил, что я не купец с Руси?

Менестрель беззлобно рассмеялся:

– Это очевидно любому. Выдаешь себя за купца, при этом одет как бастард обнищавшего маркиза и совершенно не знаешь правил приличного тона. Ни один уважающий аристократ, как бы нищ он не был, не наденет шляпу с дырой, тем более, при наличии в кармане звонкой монеты – это mauvais ton²³, мон ами. К тому же ты постоянно пялишься по сторонам, притом с такой миной, будто увидел сарацинов-безбожников, а не честной народ – видно, что тебе это все в диковинку. Отсюда я сделал вывод, что у тебя есть какая-то тайна, – заключил менестрель, – а знаешь, что я люблю больше вина и женщин? – Паоло перегнулся через стол и заговорщицки прошептал. – Тайны!

Откинувшись назад и дождавшись, пока мальчишка-разносчик заберет пустой кувшин, разложит яства и уйдет, и уже серьезно поглядел на Евстахия и добавил:

– Имей в виду, мон ами рюс²⁴, что таким наблюдательным могу быть не только я, кто-то другой может решить, что твоя тайна очень интересна и ее лучше разузнать в каком-нибудь укромном месте. Ну, не знаю, в пыточной, например – тебе какая по-душе? Та, что в подземельях Бастилии или личная тюрьма Армана-Жана дю Плесси?

– К-Кого?! – промямлил Евстахий, он стремительно пьянел.

– Ты что, совсем идиот? Ришелье! Это герцогское имя, я надеюсь, тебе о чём-то да говорит?! И поверь, там работают люди, которые УМЕЮТ спрашивать. – бросил Паоло раздраженно.

"Попадья…" – пьяно подумал осоловевший Евстахий, сразу вспомнив ладную попадью отца Алексия из Химкинского храма Святой Троицы на Сходне. – “Так, стоп! Какая попадья?! Отставить попадью! Так, надо собраться, видимо придется признаться этому ушлому менестрелю, другого пути у меня нет. Хотя далеко не факт, что он мне поверит…” – мысленно Евстахий взвесил все pro et contra,²⁵ насколько это было возможно в его состоянии, и окончательно решил, что сам он с проблемой пребывания в этом мире не справится.

– Je dois sortir²⁶, мой проницательный друг, я освежусь и поведаю тебе невероятную историю. – подмигнул Евстахий.

– Как выйдешь из таверны, сверни за угол и справляй нужду – это ж таверна. Только не подумай сбежать – это будет глупо, я бы так не делал, будь я на твоем-то месте. – подмигнул Паоло, расплывшись в широкой улыбке.

– А ты-ы и ни на майом мести-и… и-ик! – огрызнулся Евстахий и, икая, вылетел вон, едва не опрокинув пиво.

Он с удивлением понял, что изрядно пьян, а мочевой пузырь уже давно сигнализирует о переполнении.

"А вроде всего чю-чуть выпили”, – отметил он про себя, – “И даже водки туда не добавляли, хотя какая тут может быть водка?! Брага, вино, шампанское, эль, пиво… а! genievre!²⁷ Нет, его мы тоже не пили…”

Пошатываясь, он обогнул соседние столы и направился к выходу. Снаружи свежий ветерок слегка его взбодрил, но зов уретры становился все резче и настойчивее.

"А у баб-то больше мышц, поэтому и терпеть могут дольше, зато нет простаты, хе-хе! Ой! Еще не хватало единственные шоссы… эээ штаны обмочить – чай не в первом классе сейчас”, – качающейся походкой он направился за угол таверны и начал по привычке искать молнию на штанах.

Вместо молнии или на худой конец пуговиц, он нашел завязки. Проклятые никак не поддавались и он, потихоньку, начал свыкаться с мыслью, что придется поступать как снайперу – мочиться в штаны:

“Так даже по началу тепло будет и, вообще – романтика беззаботной жизни…”

Но, наконец, проклятые завязки поддались и штаны опали сами, а Евстахий с наслаждением и одновременно яростью пожарного брандспойта, начал орошать струей стену таверны, от чего на той даже местами слетал мох с бревен. Затем напор ослаб и Жданский стал орошать землю, он чувствовал себя средневековым добытчиком руды и мелиоратором одновременно.

– Excuse moi si je vous dérange, monsieur²⁸, не найдется ли у вас пары су для бедного калеки? – хриплый голос раздался прямо над ухом Евстахия.

Тот, от неожиданности, оросил собственный сапог, а поворачиваясь, едва не задел “дружественным огнем” самого вопрошающего. Наконец, “родник” Жданского иссяк, от чего тот облегченно вздохнул и смог сфокусироваться. Он увидел перед собой тощего, высокого парня, внешностью похожего то ли на румына, то ли на цыгана, который торговал гашишем и краденым золотом в соседнем от Евстахиева дома дворе.

"Болгарин!” – подумал Евстахий. – “Хотя, какая разница…”

Парень ухмыльнулся, обнажив редкие зубы – всего пару денье²⁹ для калеки, мсье…

Евстахий натянул штаны, неумело завязывая их бабушкиным узлом, и нутром почуяв неприятности.

– Денег нет, но вы там держитесь! – ответил Жданский. – Я бы с радостью помог, но буквально вот только что последнее потратил на пиво, месье…

Он скорчил страдальческую гримасу, но в этот миг завязки предательски распустились и штаны опали, как озимые, только в этот раз из них выскочила пара су и пара-тройка денье.

“Vot skotstvo!”³⁰ – успел подумать Евстахий.

Цыган-попрошайка зловеще улыбнулся:

– Господь и святые отцы завещают помогать ближнему в нужде, а не соблюдающих их заветы ждет кара небесная.

Последнее, что запомнилось Евстахию – был удар под дых, а затем по затылку, после которого он провалился во тьму…

Глава IV. Возвращение

Евстахий открыл глаза и поморщился – резкая боль в затылке и одышка напомнили ему о вчерашнем коньяке. Пробудили его два весьма раздражающих звука: фамильные часы с кукушкой, доставшиеся ему по наследству от троюродного дяди из Житомира, и мерзкая трель дверного звонка, последний подарила ему тёща. И если кукушка должна была вот-вот заткнуться и исчезнуть еще на двенадцать часов в своем “механическом дупле, с шестеренками”, то неизвестный визитер за дверью явно не собирался униматься и продолжал настойчиво трезвонить в дверь.

“Интересно, а самца кукушки зовут Кукух, Кукушок или, может быть, Кукушкин – отец всех кукушек? Или этим тварям вообще самцов не полагается?” – с этими глубоко научными мыслями, достойными Стивена Хокинга (простите нас, аквариумные рыбки) и традиционным глубоким вздохом Жданский влез в шлепанцы, возрасту которых позавидовали бы сандалии римского легионера, времен ранней республики и поплелся к двери. Глазок в двери был, но при установке его закрутили “наоборот”, соответственно, картина в глазке была перманентна, вне зависимости от визитера – блоха на тарелке.

Евстахий, как и положено интеллигенту, разбирался в высоких материях, но был далек от реального мира и бытовой суеты, поэтому обнаружил это значительно позже и долго проклинал власть, допускающую такие бесчинства по отношению к своим гражданам, даже хотел писать письмо мэру города, но потом подумал про коррупцию в вертикали власти в целом и в ЖКХ в частности, да и плюнул на это дело.

Открывая, с обильными мысленными проклятиями, обитую дерматином дверь, он ожидал там увидеть кого угодно: предвыборных агитаторов, свидетелей Иеговы или даже Вилену Вениаминовну, старушенцию из квартиры этажом ниже, которая любила заходить к Евстахию за солью и попутно рассказывать, как хорошо управлял страной Андропов и какой бардак сейчас. От этих рассказов Евстахия морально пучило и начинал зудеть пах, причем так, что его тянуло яростно почесать оный. Но, внутренний интеллигент сдерживал низменные порывы Евстахия, а также заставлял воздержаться от прочтения лекции мерзкой старухе о прелестях проживания в современном либеральном обществе и о кровавых преступлениях коммунистического режима. Вместо всех этих людей коим он желал долгой и мучительной смерти, на лестничной площадке он обнаружил Настасью Аполлоновну, пребывающую в состоянии крайнего раздражения.

Последний раз он ее видел в таком состоянии, когда она забирала его с поэтического вечера у драматурга Леерзона. Они тогда ожесточенно спорили о музыкальных предпочтениях, затем спорили о прелестях итальянской граппы и болгарской ракии, кою они дегустировали, а потом еще бог весть о каких прелестях. Всю дорогу до дома Евстахий горланил военные марши, пытался из окна авто знакомиться с женщинами, стоявшими на светофоре, а под конец чинно срыгнув на резиновый коврик таксиста и с чувством полностью выполненного долга, уснул.

Отпихнув помятого и все еще сонного Евстахия, Настасья Аполлоновна вихрем ворвалась в квартиру, сразу же направившись на кухню, где, как подсказывала ей бабье чутье, можно было сразу же найти следы вчерашнего преступления. Обнаружив на столе глубоко початую бутыль, с остатками коньяка на донышке, полную пепельницу окурков и остатки былой роскоши – салат “Мимоза”, что был выдан Евстахию накануне, но уже изрядно обветрившемуся, Настасья Аполлоновна перешла в атаку:

– Опять нажрался, скотина? Не ври мне!!!

– В шахматы играл, да о тебе думал… – ответил Евстахий, созерцая дыру на тапке, сквозь которую проглядывал большой палец.

– А почему от тебя несет коньячным перегаром?!

– Может это шахматный, откуда ты знаешь… – понуро буркнул он, предвкушая словесную трепанацию мозга и поплелся в ванную.

В ванной он попытался привести себя в порядок и причесывая торчавшие во все стороны, как от удара током, волосы, обнаружил на затылке здоровенную шишку. Восстанавливая в голове события вчерашнего дня, он никак не мог припомнить, чтобы где-то падал и ударялся, тем более затылком. Воспоминания были четкими, как видео высокого качества: скандал на работе, заявление об увольнении, поход в магазин за коньяком, с поэтичным названием “Коньяк” и последующее его употребление перорально. Обрывались они ровно на том моменте, где он ложился спать. А дальше был этот странный сон – Париж времен Ришелье, болтун-менестрель, квартал гомосэков и таверна, где его ограбили и…

– Постой-ка! – глядя на свое отражение в зеркале воскликнул он. – Мне приснилось, что меня огрели поленом и это проявилось в реальной жизни? Или я во сне обо что-то стукнулся? Как странно…

– Эсташ!³¹, ты с кем там разговариваешь? – с кухни раздался все еще раздраженный голос Настасьи Аполлоновны. – Не успел глаза продрать, а уже бабам звонишь?

– Ос-с-сподя, да дадут мне покой сегодня в собственном доме, – Евстахий возвел очи горе, – Уймись ты уже, женщина, у меня тут из вещей – одни труселя! И те… с “вентиляцией”… – рассеянно заключил он, обнаружив оказию. – Лучше будь человеком, притащи мне из комнаты новые.

– Это если они у тебя есть, – съязвила Настасья, – Поди проерзал все, а в магазин сходить тебе некогда, все о высоком думаешь. Или не на что? Да, кстати, как там у тебя на работе?

– Да, никак… – Евстахию страшно хотелось подумать над загадкой затылочной шишки, но голос его мучительницы никак не давал сосредоточиться.

– Что значит никак? Что ты там опять учудил?! – начавший смягчаться голос вновь наполнился презрительно-ледяными нотками. – Опять выяснял кто есть змеи, а кто черепахи?!

– Да ничего и не учудил! – возмущенно ответил Жданский. – Эти мироеды хотят, чтобы я, Евстахий Никанорович Жданский, человек с высшим театральным образованием, потомственный интеллигент, гнул на них спину за жалкие гроши?! Да мне такие зубры искусства руку жали, что им и не снилось!!!

Евстахий разошелся не на шутку, вспомнив вчерашний диалог с начальником отдела, назвавшего его люмпеном косоруким и недалеким австралопитеком.

– Так ты у нас рукопожатный, значит? – Настасья Аполлоновна перешла на зловещий клекот. – А квартиру оплачивать и трусы покупать тебе твои почитатели таланта будут? Бегите, падайте ниц! – Эсташ Жданскай собственной персоной! Эка цаца!

Лицо Евстахия горело от возмущения, приближалось по цветовому оттенку к баклажану, на который он, накануне, с отвращением смотрел в “Четверочке”, когда покупал коньяк и недоумевал, как люди могут покупать “это” вместо наивкуснейшего плавленного сырка или польской колбасы из Белоруссии, за 100 рублей палка, без консервантов, надо заметить, а по акции и все 65!

Волна возмущения достигла своего апогея и на фразе “эка цаца”, Евстахий окончательно потерял над собой контроль и выкатился из ванной, представ перед Настасьей Аполлоновной в костюме Адама, держа трусы в руках, чем ввел ее в кататонический ступор³².

– Мне, голубушка, найти работу – раз плюнуть, а это все временные затруднения! – возмущенным фальцетом пропищал Евстахий. – Просто нужен тот, кто по достоинству оценит мои таланты и будет способен оплатить их. А в этой стране, похоже, таковых нет!

Вот так в домашней обстановке, трезвой, да при свете дня Настасья Аполлоновна видела голого Евстахия впервые и это потрясло ее похлеще новости о трате известным режиссером казенных средств на личные нужды и последующий арест оного. Она молча буравила взглядом своего собеседника, а тот все не унимался, потрясая зажатыми в кулаке трусами, от чего слегка напоминал Ленина на броневике:

– Если не выходит тут, то вполне может выйти там! Один мой знакомый уехал в Англию и уже через полгода смог выплатить кредит за диван со шкафом и вывезти семейство на отдых в Испанию, работая обыкновенным полотером. Это, знаешь ли, показатель!

– Портки надень, эмигрант хренов! – оправившись от пережитого культурного шока, Настасья Аполлоновна окончательно окаменела лицом и охладела голосом. – А я вот знаю историю, когда один знакомый уехал в Ирландию, в Корк, а там его поселили в дом к румынам, которые его обобрали до нитки, а потом выяснилось, что в доме они живут нелегально и ему пришлось три дня побираться на Дублинском вокзале, чтобы набрать денег на билет домой. Это тоже, знаешь ли, показатель! В общем, поступай как знаешь, но имей в виду, что если ты уедешь, то я всенепременно пойду в театр с Гульцманом! Он давно меня приглашает…

– Что-о? – возопил Евстахий. – Этот шлимазл имеет наглость звать почти замужнюю женщину, да в храм искусства? Это возмутительно!

– Возмутительно то, что последний раз ты дарил мне цветы и водил в кафе после тех посиделок у Леерзона. А это было, на минуточку, в марте прошлого года. И то жаловался на то, что торговцы цветами обнаглели и задирают цены. Поступай как знаешь, но я тебя предупредила!

На этой фразе, пришедшая в кататоническое возбуждение³³, Настасья Аполлоновна оттолкнула обалдевшего от такой отповеди Евстахия и, хлопнув дверью, вышла вон. Он судорожно натянул трусы и бросился было вслед, но Настасья неслась по лестнице со скоростью и ловкостью гепарда и, когда Евстахий, наконец, вывалился в коридор – уже покинула подъезд. В тот момент Жданский заприметил открывающуюся дверь квартиры Вилены Вениаминовны и пулей шмыгнул к обратно, дабы не пришлось объясняться и выслушать про прелести коммунизма.

“Чертова баба, возомнила о себе! Хрен она себе такого как я найдет, да и про Гульцмана, небось, специально сказала, чтоб меня позлить.” – успокаивал себя мысленно Жданский.

Он сел на табуретку на кухне и откинулся назад. но тут же ощутил резкую боль:

“Чертова шишка! Ну, что за день? Настасья и шишка – все против меня. Хоть лекций про коммунизм избежал”.

Заварив себе кофе в медной турке, Евстахий начал обдумывать сложившуюся ситуацию и выводы были неутешительны. Из активов он располагал двумя парами потертых труселей, продуктами на неделю и 800 рублями мелочью. Пассивы же были куда более обширны – отсутствие работы, долги ЖКХ, продавленный диван, ссора с Настасьей Аполлоновной и весьма туманные перспективы. Еще и этот странный сон.

“Интересно”, – подумалось Жданскому, – “а шишка в данном случае – это пассив или актив? Ладно, в любом случае надо что-то делать с текущей ситуацией, а перед любым важным делом – необходимо подкрепиться!”

Достав из холодильника суп, Евстахий вспомнил о том, что на днях ему попадалась реклама организации, которая обещала помощь в трудоустройстве за рубежом. Пока разогревалась борщеобразная амброзия, он извлек из-под кухонного уголка пачку рекламных газет и практически сразу наткнулся на объявление:

“Помощь в трудоустройстве за рубежом, работодатель оплачивает проживание и обеспечивает трехразовое питание. Конкурентоспособная зарплата. Выезд каждую неделю.”

“Вот он, мой билет в светлое будущее!” – просиял Жданский и, прижав заветную газету к груди, побежал за телефоном.

Номер был городской, но ожидать не пришлось и трубку взяли практически сразу:

– Добрый день, агентство Эскро³⁴, чем могу помочь? – в трубке раздался мелодичный женский голос и Жданский сразу же представил себе высокую блондинку с длинными ногами и грудью третьего размера, входящую в его скромную обитель с бутылочкой Бургундского и корзинкой с фруктами. Она одета в длинное легкое пальто, с маленькой сумо…

– Алло, говорите же! – голос посуровел и вырвал Евстахия из мира грез.

– Милая барышня, здравствуйте, моя фамилия Жданский, хочу поинтересоваться насчет работы за рубежом.

– Вас интересует какая-то конкретная вакансия? – голос невидимой дамы опять потеплел.

– А что вы можете предложить? Какие специалисты нынче востребованы за рубежом? – Жданский попытался придать голосу солидности, ловким движением застегнув последнюю пуговицу на труселях и с подозрением прислушался свободным ухом за бульканьем, всё отчетливее доносившимся из кухни.

– Ну вообще нам сейчас очень нужны сварщики и сантехники, но мы также рассматриваем работников без конкретного опыта. А что вы умеете? – чарующий женский голос опять начал уносить Евстахия в мир фантазий.

Из грёз, на сей раз, его вырвал звук Камчатского гейзера – Евстахий однажды смотрел передачу про Камчатку и был в восхищении от размаха буйства стихии и звука самого, собственно, гейзера. Однако, такого пролетарского коварства, произведенного собственной газовой плитой “Нововятка”, он явно не ожидал. Суповой гейзер, мощной, алой, пролетарской рукой, подбросив крышку кастрюли аж к вытяжке, окрасил кухню в ненавистные Евстахию революционные цвета.

"Сбылись проклятия Вилены Вениаминовны, слава богу, сам кровавый тиран не материализовался!” – подумал Жданский и чертыхаясь, подбежал к плите.

Спешно перекрыв газ главным рубильником, он осознал, что большая часть обеда превратилась в нелёгкий труд по уборке плиты, а нелегкий труд Евстахий – ой как не любил! Он успел подумать, что мелкие неприятности последнее время сыплются на него как из рога изобилия, но тут же вспомнил про телефон, брошенный в прихожей и, с грациозностью магелланова пингвина, ринулся к свисающей трубке.

– Алло, вы там? Что у вас там происходит?! – дама на том конце провода явно начинала терять терпение.

– Да-да, простите, у меня тут небольшое кухонное ЧП, но уже все в порядке.

– Ничего страшного, я рада, что всё обошлось, – смягчилась девица, – так что вы конкретно умеете?

На этой фразе Евстахий основательно призадумался. Хорошо умел он, по сути, три вещи: критиковать власть, искусно бренчать на ложках, а также рассуждать о бренности бытия и трансцендентальной природе мироздания, особенно если под это дело наливали. Еще иногда он занимался резьбой по дереву, но это скорее было хобби, да и хорошо у него выходили только матрёшки с членами партии КПРФ, с мерзкими карикатурными рожами, которыми он даже иногда приторговывал на Химкинском рынке.

Вторым увлечением Жданского было создание рыболовных приманок. Как выражалась Настасья Аполлоновна, он “искусно портил” столовые ложки, коим обрезал и выбрасывал за ненужностью ручки, ложкам же приделывал рыболовные крючки, полировал до блеска, которому позавидовал бы любой дворовый кот, а затем раскрашивал в чёрно-жёлто-белые цвета (он считал, что на цвета Романовых клюнет любая мало-мальски уважающая себя щука) и дарил эту благодать друзьям да знакомым на все праздники.

На праздники, правда, звали его редко, виной тому было еще одно хобби типичного гуманитария-интеллигента в виде увлечения историей. И все бы ничего, если бы не патологическая тяга Жданского после третьей рюмки втягивать всех в различные диспуты, особенно про превосходство английских лонгбоуменов перед арбалетчиками, а также привычка сравнивать присутствующих гостей с историческими персонажами, как правило одиозными правителями. Завершала все обычно лекция о пагубном влиянии большевизма на развитие России и преступная природа Советского государства, которое отбросило прогресс на века назад, по сравнению с развитыми странами запада.

Навыки же тяжёлого ручного труда, к коим относилась и уборка кухни, Жданский считал уделом бессловесного быдло-пролетариата, а также маргиналов всех мастей и относился к ним с подобающим презрением.

Осмыслив умения, Жданский решил-таки сделать ставку на профессию:

– Вы знаете, вообще у меня высшее образование в сфере искусства и огромный опыт работы в театре, а также…

– Я поняла, вам тогда надо подойти в офис и переговорить с нашим лучшим специалистом, Эрастом Ардалионовичем. Думаю, он найдет, что вам предложить, – перебила Евстахия сладкоголосая сирена, – Сегодня сможете?

– Да, конечно… – у Жданского ажно засосало под ложечкой, – А в котором часу? После трех? Эмм… да, я постараюсь, да-да, наверное, смогу. – Евстахий пытался держать марку, но внутри был готов примчаться в офис прямо сейчас и как есть – в труселях, с единственной пуговицей, да шлепанцами с дыркой.

– Отлично, записывайте адрес…

Нацарапав адрес еле-еле пишущей ручкой на Литературной газете, которую, по мнению Евстахия, должен выписывать каждый мало-мальски уважающий себя интеллигент, он потрусил на кухню.

Тяжело вздохнув, он подумал, что уберется потом, а сейчас требуется срочно подкрепиться. Желудок, в тон его мыслей, тонко заскулил, увидев расплескавшееся на полу великолепие. Схватив кастрюлю с облезшей местами эмалью, оставшуюся еще от бабки, Жданский вывалил остатки густого, тягучего варева в тарелку с вензелями и, отломив черствую краюху “бородинского”, сел трапезничать.

Раздался короткий писк мобильного телефона.

"Да дайте же пожрать спокойно!” – подумал Евстахий, разглядывая свой старенький Самсунг.

Он полагал, что настоящий интеллигент и творческая личность должен обладать исключительно iPhone’ом, но проклятый банк не одобрил ему кредит.

“Трижды проклятый” Евстахием банк соизволил известить, что ему, наконец-то, вернули старый долг, а также следующая СМС’ка сообщала, о возврате переплаченных за прошлый год налогов, всего на сумму в размере аж в двадцать тысяч рублей!

"Живём!” – настроение у Жданского резко улучшилось и даже следы супового гейзера, внесшего немного фуксии³⁵ в дизайн кухни, не так уже терзали душу театрала. – “А жизнь-то налаживается, на ближайшее время я спасен!”

Доев суп, Евстахий посмотрел на часы и понял, что пора потихоньку собираться. Он подошел к шкафу и решил, что стоит произвести впечатление на потенциального работодателя, а никто так не внушает доверия, как человек в костюме. Костюм у Евстахия был, но один, и тот достался еще от дедушки, благо серая полоска снова вошла в моду. Осмотрев фамильный сюртук на предмет повреждений, Евстахий обнаружил поеденную молью дыру в области правой подмышки.

"Ну, главное-не размахивать руками, тогда никто не заметит” – успокоил он сам себя.

Ситуация с брюками была лучше, видимо проклятое насекомое попробовав пиджак решило, что подобный антиквариат может привести к несварению, а возможно даже издохло самой мучительной смертью – зловещая ухмылка тронула лицо Жданского.

Надев свое парадно-выходное облачение, он подошел к зеркалу – оттуда на него глядел натурально “Мистер Кханделвал” из фильма “Танцор Диско”, а шлепанцы на ногах лишь усиливали сходство с героями Болливуда.

– Хорошо хоть не сам Митхун Чакраборти³⁶. – буркнул Жданский себе под нос, вздохнул и, кряхтя, полез за туфлями.

В офис бюро по трудоустройству Евстахий добрался практически без приключений, не считая того, что в автобусе ему оттоптали начищенные туфли и он, привычно вздыхая и чертыхаясь, был вынужден купить в киоске упаковку мокрых салфеток и с их помощью придать обуви хотя бы видимость чистоты. Подойдя к зданию, Жданский сверился с адресом, предусмотрительно нацарапанным на клочке газеты и, решительно толкнув дверь, вошел навстречу своей судьбе.

Лифта в здании не было. Нет, точнее он был, но, судя по табличке свидетельствующей о его временной нетрудоспособности, обильно покрытой пылью, сей механизм последний раз использовался ещё при царском режиме. Коряво написанные цифры “525” на бумажке тонко намекали, что Евстахию придется хорошенько поработать ногами, возносясь до пятого этажа, к столь желанной трудовой деятельности за рубежом.

– Проклятый режим! До сих пор не могут лифт в доме починить, облегчить людям жизнь. – пробормотал тяжело дышащий Жданский. – Наверняка коммуняки поломали, а председатель домкома, выделенные на лифт деньги, потратил на свою дачу в Мытищах.

Так, в тягучих размышлениях о несправедливом устройстве Вселенной, он добрался до нужного этажа и завертел головой в поисках нужного номера. Это оказалась массивная дверь, украшенная табличкой с надписью “Кадровое Агентство “Escroc”. Под надписью почему-то был французский триколор и строки из Марсельезы.

"При чем тут Марсельеза?” – подумал Евстахий и, мысленно пожав плечами, потянул дверь на себя.

Несмотря на массивный вид, дверь поддалась на удивление легко и без малейшего скрипа, он оказался в небольшой приемной. Прямо перед ним стоял огромный стол, заваленный всевозможными бумагами, папками и прочей офисной дребеденью. Евстахий был готов поклясться, что заметил факс посреди всего этого бедлама, но поискав глазами сей антикварный прибор снова, так и не смог его найти – тот растворился подобно офисному хамелеону. На, казалось, бескрайних океанских просторах этого офисного хаоса, с величественностью Фаросского маяка³⁷, из-за нагроможденных папок одиноко выглядывал древний, как говно мамонта, ламповый монитор.