«Мы живые» kitabından alıntılar, sayfa 2

Она звала его, того Лео, который мог бы существовать и существовал бы, живи он там, куда она так стремится — за границей. Он ждет ее там, и она должна идти дальше. Она должна идти. Там, в том мире, по ту сторону границы, ее ждет жизнь, которой она была верна каждый час своей жизни, которая является ее единственным гордо реющим знаменем, жизнь, которую она не предала раньше и не предаст сейчас, отказываясь идти, пока в ней есть еще силы, жизнь, которой она может еще служить, двигаясь вперед, шаг за шагом, еще чуть-чуть.

Это - война. Это - война. Ты ведь не сдашься, Кира, а? Война не опасна до тех пор, пока ты не сдашься. Ты - солдат, Кира, и ты не сдашься. И чем труднее, тем счастливее ты должна быть от того, что ты можешь все это выдержать. Вот так. Чем трудней - тем счастливей. Это - война. Ты - хороший солдат, Кира Аргунова.

Товарищи грабители, пожалуйста, не беспокойтесь. Внутри - пусто.

Это был гимн, обладающий силой марша, и марш, обладающий волшебством гимна. Это была песня солдат, несущих священные знамена, и священников, несущих мечи. Это был гимн во славу силы. Все должны были вставать, когда звучал «Интернационал».

Кира стояла, улыбаясь музыке.

— Это первая красивая вещь, которую я обнаружила в революции, — сказала она своей соседке.

— Осторожней, — прошептала веснушчатая девушка, пугливо оборачиваясь вокруг, — кто-нибудь может услышать тебя.

— Когда все это закончится, — сказала Кира, — когда даже последняя память об их республике будет вытравлена из истории

— какой из этого выйдет величественный похоронный марш!

Я ненавижу приходить домой и видеть, что тебя еще нет.

Если бы наши души, которых у нас нет, встретились, — твоя и моя, — они разорвали бы друг друга на кусочки, а потом увидели бы, что корни у них — одни и те же.

Все мы когда-нибудь в жизни совершаем две ошибки: хороним живые отношения и удерживаем мертвые.

Его теплые губы слились с ее губами, покрытыми каплями холодного, весеннего дождя.

В 1923 году, как и в любом другом, была весна.

Возможна такая жизнь, когда живешь только ради собственного счастья — и тогда все, все остальное кажется совсем другим.

Мы все должны считаться с тем, что у нас есть свои обязанности перед обществом.

— Кому конкретно ты обязан, Виктор, и чем?

— Обществу.

— Что такое общество?

— Если позволишь так выразиться, Кира, — это детский вопрос.

— Но, — проговорила Кира; ее глаза были широко раскрыты, а взгляд — устрашающе мягок, — я не понимаю. Кому это я обязана? Вашему соседу за смежной дверью? Или милиционеру на углу? Или служащему в кооперативе? Или старику, которого я видела в очереди, третьим от входа, в женской шляпе, со старой корзинкой?

— Общество, Кира, это огромное целое.

— Если ты напишешь целую вереницу нулей, они так нулями и останутся!

— Дитя, — сказал Василий Иванович, — что ты делаешь в Советской России?

— И сама не пойму!