Kitabı oku: «Опасен для общества. Судебный психиатр о заболеваниях, которые провоцируют преступное поведение», sayfa 5

– Да, – сказал я, слегка повысив голос, чтобы перекричать ее. – Я услышал вас. Итак, как давно и долго он занимается тем, о чем вы только что сказали?

– Неделями. Целыми чертовыми неделями.

Довольно скоро я заметил, что всякий раз, как я упоминал, что ее насилуют, она сердилась на меня. «Все просто», – подумал я. Отреагируй на ее очевидное огорчение и не используй это слово.

Я был хорош.

К концу я почти закончил опрос, не употребляя больше слово «насилует». «Неплохое достижение», – подумал я про себя.

Короче говоря, я узнал, что ее сосед-мужчина приставал к ней. Это началось несколькими неделями ранее, происходило через стену, хотя она не была полностью уверена в этом. И это случалось в основном ночью, когда она спала.

– Я чувствую это, – попыталась она уточнить.

И тогда я понял, что что-то упускаю.

– А как вы узнаете, что вас насилуют, если вы спите? – спросил я, пытаясь выказать заботу и сопереживание.

К этому моменту она, похоже, была сбита с толку еще больше, чем я.

– Ну, доктор, я, черт возьми, чувствую это. И просыпаюсь.

– Но как вы можете чувствовать, что вас насилуют? – настаивал я.

Она указала на Мозеса, который носил на шее маленький крестик. Она посмотрела мне в глаза и произнесла фразу более четко, чем раньше.

– Доктор, если бы этот чертов медбрат насиловал вас всю ночь, уверяю вас, вам было бы что сказать по этому поводу.

Затем она снова издала какой-то ворчливый звук, но на этот раз для того, чтобы поставить точку в разговоре. Я покраснел, как свекла, и Мозес изо всех сил пытался не смеяться надо мной.

Я был так поглощен попытками донести свое мнение о мании преследования, что совершенно упустил из виду главную особенность ее рассказа. Возможно, она и бредила, но это было связано с ощущением, что ее насилуют по ночам, которое она ложно связывала со своим соседом. На самом деле она описывала тип соматической галлюцинации – галлюцинации, воздействующей на тело.

ГАЛЛЮЦИНАЦИЯМ МОГУТ ПОДВЕРГНУТЬСЯ ЛЮБЫЕ ИЗ ОРГАНОВ ЧУВСТВ; ЭТО КАСАЕТСЯ И ТАКТИЛЬНЫХ ОЩУЩЕНИЙ.

Ощущение, что вы подверглись сексуальному насилию, когда этого не произошло, не является чем-то необычным – это есть даже в фольклоре и мифологии: нападающий мужчина-демон – это инкуб, а если женщина, то это суккуб.

Да даже меня обвиняли в том, что я инкуб. Как-то я лечил пациента в Лейквью-Хаус в отделении средней безопасности, и он жаловался, что я насиловал его каждую ночь до бесчувствия бóльшую часть недели.

Несмотря на записи, свидетельствующие о том, что в то время меня даже не было в больнице, он также утверждал, что насилие совершалось по заказу королевы и под руководством нескольких офицеров МИ5. Но я помню очень странную встречу с моим руководителем на следующий день после того, как пациент впервые пожаловался на меня.

– Бен, я просто хочу проверить, ты не приходил на работу прошлой ночью, правда?

К счастью для меня, я не приходил в отделение, но, к несчастью для пациента, моя невиновность доказала, что у него галлюцинации, и в конечном счете подтвердила диагноз – шизофрения.

НАДО СКАЗАТЬ, ЧТО ЗА ГОДЫ МОЕЙ ПРАКТИКИ ПАЦИЕНТЫ ОБВИНЯЛИ МЕНЯ И В ИЗНАСИЛОВАНИИ, И В СГОВОРЕ С ОГРОМНЫМ КОЛИЧЕСТВОМ СЕКРЕТНЫХ ОРГАНИЗАЦИЙ – ЯКОБЫ МОЯ ЦЕЛЬ ПОДЧИНИТЬ И КОНТРОЛИРОВАТЬ ИХ.

Несколько человек обвинили меня в убийстве их родственников, а в одном случае пациент сказал, что я убил его самого. Он даже позвонил в полицию – честно, в тот момент, когда офицер принял вызов, мне было не до смеха, я бы предпочел превратиться в муху на стене.

«Итак, мистер Смит, если я правильно понял, вы мертвы, и ваш врач убил вас. Хм-м-м… похоже, это задание для сержанта».

Ну тут уж ничего не поделаешь – издержки профессии. О каждом из таких случаев сообщалось в соответствующие инстанции, все это внимательно рассматривалось и анализировалось. И, кстати, бывает и хуже. Доктор Ян Фальковски, мой коллега, был арестован и обвинен в изнасиловании до того, как выяснилось, что заявительница страдала манией преследования и все выдумала, но весьма натурально – она даже умудрилась найти в каком-то мусорном ведре использованный презерватив и испачкала спермой свои трусики. Ее отправили в тюрьму.

Но возвратимся к миссис Кэмпбелл. У нее был совсем другой тип симптомов. Я объяснил свое замешательство, извинился и начал снова. После этого она, казалось, смягчилась, и я даже оказался «милым молодым человеком», когда мы расстались.

Я зашел в кабинет с документами и достал ее карту. В ней описывалось четыре инцидента, и в каждом случае она говорила, что один из ее соседей подвергал ее сексуальному насилию. Диагноз – шизофрения.

Ее госпитализировали, лечили антипсихотическими препаратами и примерно через три недели отправили ее домой. Пациентка отрицала, что больна, но по крайней мере больше не беспокоилась о том, что ее насилует сосед.

Мое первое дело. Мой первый урок.

Нужно слушать. Люди не всегда говорят именно то, что имеют в виду, но это хорошая отправная точка.

«Луп-де-ду-у-у-у».

Бред: не верьте всему, что думаете

– Когда вы отрезали себе пенис? – спросил я.

Необычный разговор за игрой в шашки, правда? Даже для студента-медика. Мы разговаривали около часа и, казалось, достаточно хорошо ладили, возможно, потому, что Грэм выигрывал партию. Он был пациентом отделения общей психиатрии больницы Святого Иуды. Я часто оставался, чтобы посмотреть, что представляет собой отделение после того, как врачи уходят домой.

Все казалось спокойнее, пациенты были более «живыми» – большинство из них скорее совы, чем жаворонки. В общем, я стал этакой неотъемлемой частью отделения, чем-то вроде доски с расписанием работы спортзала на стене.

Все было так, как я хотел.

Я ЕЛ ВМЕСТЕ С ПАЦИЕНТАМИ, Я ДАЖЕ СПАЛ ТАМ, ЕСЛИ ИМЕЛАСЬ СВОБОДНАЯ КОЙКА.

В общем, еще чуть-чуть, и меня можно было бы назвать «почетным пациентом отделения», даже несмотря на то, что на груди у меня висел бейджик с моим именем и статусом студента.

– Около двух лет назад, – сказал Грэм в ответ на мой вопрос о пенисе. – Тогда мне было плохо. Я могу рассказать вам, если хотите. Я все еще вижу, как врачи читают об этом в моей карте, а потом смотрят на меня, но больше ничего не спрашивают.

Я кивнул и передвинул свою фишку, которую он тут же «съел».

– Мне было около двадцати, когда все началось. Я только что расстался со своей девушкой, примерно за месяц до того, как я сделал это с собой. Потом я подумал, что у меня венерическое заболевание. Я не знаю почему, но я был уверен. Поэтому я пошел в местную клинику, врачи не смогли ничего найти, но все равно дали мне немного пенициллина и сказали, чтобы я возвращался, если буду волноваться. Ну, я и волновался. Вот почему я вернулся на следующий день и сказал, что беспокоюсь, что они что-то пропустили. Они снова были очень милы со мной, но опять ничего не смогли найти.

– А о чем вы беспокоились?

– О сифилисе, – сказал Грэм. – Я не столько беспокоился, что заразился, я просто вроде как знал, что заразился. Это трудно объяснить. Мне говорили, что я брежу.

– У вас были какие-нибудь симптомы?

– Нет. Я прочитал все о сифилисе. Я думаю, что, возможно, испытывал дискомфорт при мочеиспускании, но ничего серьезного.

– И что вы сделали?

– Я опять вернулся в больницу. И продолжал возвращаться снова и снова. В конце концов мне там сказали, что я им надоел и чтобы я уходил.

– Вы обращались куда-нибудь еще?

Грэм, казалось, на мгновение замер, затем сделал еще один ход.

– Обратиться куда-нибудь еще? – повторил он так, как будто такая идея никогда не приходила ему в голову. – Нет, я никуда не ходил. – В его голосе звучало беспокойство. – Наверное, мне следовало бы это сделать. Другие врачи могли бы его найти.

– Найти сифилис?

– Да. Они так ничего и не нашли. Я писал на них жалобы, но все было бесполезно. В конце концов я решил продезинфицировать себя сам.

– Продезинфицировать?

– У меня было немного отбеливателя, я думал, он убьет инфекцию. Это безумие, конечно.

– Да, – сказал я. То, что он расценивал это как безумие, вселяло надежду.

– Но мне следовало лучше подумать. Отбеливатель не избавит от него.

– О… И что вы сделали?

– Вот тогда я и решил взять дело в свои руки.

Он сделал паузу и тревожно спросил меня:

– Бен, вы в порядке?

Я, должно быть, побледнел или позеленел в этот момент, поэтому он заволновался.

– Хотите чаю? – спросил он.

– Нет, спасибо. Ничего не надо. Что вы сделали, Грэм?

– Ну, в клинике же мне сказали, чтобы я больше не приходил туда.

– Почему?

– Они сказали, все потому, что я угрожал врачу, но на самом деле это было потому, что врачи не обращались со мной должным образом. Они что-то от меня скрывали.

– И что потом?

– Остальное вы и так знаете. Я пошел в гараж и нашел стамеску.

– Да.

– И я положил свой пенис на верстак.

– М-м-м.

– И отрезал конец своего пениса. Ту часть, в которой была инфекция. – Он пристально посмотрел на меня. – Уверены, что не хотите чаю?

– Спасибо. Хочу.

Я оглядел настенную доску, пока Грэм ходил на кухню. Черное и белое. Правила и порядок. Ясность.

Он вернулся, и я положил немного сахара в чай и тщательно его размешал.

– Почему вы сейчас здесь?

– Из-за моего врача. На прошлой неделе я был у него в клинике, и он сказал, что мне не помешало бы лечь в больницу, чтобы разобраться с моим лечением.

– Почему?

– Не знаю. Он сказал, что беспокоится обо мне.

– И что вы ему ответили?

– Я сказал, что беспокоюсь, что сифилис распространился. Вы знаете, это может произойти в любом месте тела. – Он указал на свой висок. – Он может проникнуть даже в мозг.

– Ах. У вас психическое заболевание?

– Нет, не совсем. Мой врач говорит, что да. Все началось как депрессия, но теперь это бредовое расстройство. Что-то вроде шизофрении, но без голосов в голове. По большому счету мы ведь все немного сумасшедшие, не так ли, Бен?

На некоторое время мы погрузились в молчание, сосредоточившись на очередной партии шашек. Я играл немного лучше, чем в первый раз, но Грэм все равно победил. Потом он рассказал мне про ордер от венерологической клиники, согласно которому Грэм не имел права даже приближаться к ней.

– Почему они это сделали? – спросил я.

– Я пошел туда как-то вечером, когда все уже разошлись по домам. И бросил несколько спичек в почтовый ящик.

– Зачем?

Он пожал плечами.

– Я правда не знаю… Преподать им урок, что ли?

Он выглядел усталым, и я поспешил поблагодарить его за то, что поговорил со мной. Я вернулся в дежурку и стал размышлять над нашим разговором, параллельно читая карту пациента. Оказывается, его отношения с девушкой закончились потому, что он отказывался заниматься с ней сексом. Он не хотел заразить ее сифилисом – он так и сказал об этом врачу на первом приеме. Затем он настолько внушил себе, что болен, что начал угрожать людям, пытался совершить поджог, получил судебный запрет, окунул свой пенис в отбеливатель и в итоге отрезал его. Он отрезал свой собственный пенис²¹. И теперь думал, что у него нейросифилис, хотя тому не было ни малейших доказательств.

У него был ипохондрический бред. Я убедился на его примере, что между «нормальными» ипохондриками и людьми вроде Грэма есть четкая разница. Его заблуждения были не просто гиперреалистичны, они поглощали его самого и почти поглотили окружающих.

МНЕ ИНОГДА ВСТРЕЧАЮТСЯ ЛЮДИ, КОТОРЫЕ НЕ ВЕРЯТ, ЧТО ПСИХИЧЕСКИЕ ЗАБОЛЕВАНИЯ СУЩЕСТВУЮТ НА САМОМ ДЕЛЕ.

– Просто мы все живем в безумном мире, – рассуждают они за ужином.

Затем мне сообщают (обычно у того, кто это говорит, взгляд немного безумный и глаза остекленевшие), что любой психиатрический диагноз субъективен…

Боже, неужели уже так поздно?

…и что пациент уязвим и бесправен, а любая форма принудительного лечения – это варварство.

Такси!…

У меня были другие, противоположные выводы. Мне, молодому человеку, было совершенно очевидно, что макать собственный член в «Доместос», а потом вообще отрезать от него кусок – это не что иное, как безумный поступок. Сюда же относится и попытка сжечь клинику.

В ту ночь мои убеждения окончательно сформировались.

Психическое заболевание – это несоциальная конструкция, и нельзя говорить, что мы все немного «сумасшедшие» – что бы это ни значило. Ведь мы же не скажем, что Грэм немного болен сифилисом или кто-то с нормальным уровнем сахара в крови немного болен диабетом. А психическое заболевание, точнее, психоз – это болезнь, подобная сифилису и диабету. Так я решил.

На следующей неделе я снова навестил Грэма. Но его уже не было в палате. Медсестры сказали мне, что его перевели в недавно открытое отделение средней безопасности, где мне позже предстоит работать. Спустя день после нашей с ним встречи он угрожал медсестре, которая усомнилась в его убеждениях. Он сказал также, что студент-медик согласился с тем, что у него сифилис и от него нужно лечиться.

Для вас это заблуждение и бред.

То, во что мы верим, не всегда верно, и это, вероятно, все, что нужно знать среднестатистическому студенту-медику.

Галлюцинации: не верьте всему, что слышите

Помимо бреда, другой «важный феномен», с которым студентам-медикам нужно разобраться, – это галлюцинации. В основном речь идет о случаях, когда человек слышит голоса, но это не всегда так. Я наблюдал психотерапевта, у которого были музыкальные галлюцинации: он слышал «Марсельезу».

Позвольте мне ввести вас в курс дела. До появления в конце XIX века психиатра Эмиля Крепелина классификация психических расстройств была несколько запутанной. Его гениальность заключалась в том, что он упростил все это дело. Он сказал, что существует всего два типа психоза. Первый – маниакально-депрессивная болезнь (которая включает в себя и то, что мы сейчас считаем депрессией), а второй – нечто, называемое dementia praecox или «раннее слабоумие», то, что мы сейчас называем шизофренией. Итак, по сути, он провел важнейшее различие между шизофренией и аффективными расстройствами (другими словами, расстройствами настроения), и именно такой классификацией мы и пользуемся до сих пор.

На самом деле больше ничего и не надо. Говоря о психозе, я подразумеваю бред, галлюцинации и расстройство мышления, а в совокупности эти симптомы могут вызвать действительно странное поведение, вплоть до членовредительства в прямом смысле слова – вот как Грэм ударил сам себя долотом по пенису.

Если вы знаете про эту классификацию состояний, еще будучи студентом, то вы молодец. А если еще и слышали о статье Дэвида Розенхана в журнале Science 1973 года, то вы молодец в квадрате. Я упоминаю об этой статье просто потому, что ее очень любят и по-прежнему публикуют противники психиатрии. Признаюсь, я тоже поначалу был склонен считать, что «каждый сходит с ума по-своему» и «все мы немного того», и очень мне нравился эксперимент Розенхана, но, встретившись с Грэмом, я начал сомневаться в правоте этой теории.

Розенхан исследовал, как психиатрические службы реагировали на нормальное поведение людей в отделениях, где все ожидали увидеть ненормальное поведение. Эксперимент Розенхана заключался в том, что он заставил нормальных людей ходить на прием в места, подобные больнице Святого Иуды, на том основании, что они слышали голоса. Он хотел знать, как на них отреагируют психиатры и что будут делать с ними. Люди выдумывали симптомы, симулировали – ничего особенного, они просто говорили, что слышали такие слова, как «пусто» или «полая», когда вокруг никого не было, фактически заставляя врача, проводившего опрос, сделать вывод, что у них галлюцинации.

В настоящее время врачи в приемном покое выслушают опасения пациента и отправят его обратно к его терапевту или в общественную группу психического здоровья. Но тогда, в Америке 1970-х годов, таких пациентов сразу госпитализировали. Однажды госпитализированные люди больше никогда не жаловались на то, что слышат голоса. Они вели себя нормально, были дружелюбны и готовы к сотрудничеству.

Впрочем, недавно серьезно усомнились в достоверности этого исследования. Угадайте почему. На выписку мнимых «пациентов» Розенхана уходило в среднем девятнадцать дней. Оскароносный фильм «Пролетая над гнездом кукушки» вышел на экраны в 1975 году, всего через два года после этого исследования. Можно было ожидать, что те самые добровольцы-экспериментаторы проведут в заключении много лет и в конечном счете подвергнутся лоботомии²². Но этого не произошло.

Также интересно отметить, что следующий фильм, получивший премию американской киноакадемии, также увековечил на экране негативный стереотип психиатрии. «Молчание ягнят» 1991 года представляет нам не только Ганнибала Лектера, психиатра и психопата-каннибала, серийного убийцу, но и доктора Фредерика Чилтона, развратного, ревнивого и мстительного психиатра, который следит за Лектером. При этом он – лицо институциональной психиатрии. Любопытно, что злобный и опасный пациент вызывает больше сочувствия, чем неадекватный врач, который его лечит.

Так что выписывать «больных» всего через девятнадцать дней, экспертно заявляя, что у них ремиссия, ведь галлюцинаций больше нет, – это не самый плохой вариант.

Критики статьи про эксперимент Розенхана отмечали тогда, что, если бы вы пошли в то время в отделение неотложной помощи и солгали хирургу, что вас только что вырвало пинтой крови, вас бы тут же госпитализировали. И в операционной вы оказались бы раньше, чем успели сосчитать до пяти. И врачи ломали бы потом головы, когда разрезали бы вас и не смогли бы найти никаких признаков кровоточащей язвы. И вы бы не стали критиковать их за это – они ведь просто повели себя как хорошие врачи.

НАС ВСЕХ УЧАТ ВЕРИТЬ ТОМУ, ЧТО ГОВОРЯТ ПАЦИЕНТЫ, И НИКОГДА НЕ ИСХОДИТЬ ИЗ ПОЗИЦИИ НЕДОВЕРИЯ.

Итак, если пациент говорит, что слышит голоса, к этому нужно отнестись серьезно. Психическое заболевание нельзя выявить с помощью анализа крови или рентгеновского снимка, и прооперировать пациента, чтобы решить проблему, мы не можем. Мы относимся к жалобам больных действительно очень серьезно, осматриваем пациента, ищем, нет ли каких-то других признаков психического заболевания, проверяем на предмет нездорового интереса к отбеливателю или зубилам и только потом выписываем из больницы. И, по моему опыту, это как раз и занимает около девятнадцати дней.

В общем, закончим с исследованием Розенхана, вернемся к больнице Святого Иуды и обратимся к пациентке по имени Рэйчел. Она сказала, что слышит голоса. Для нее это было реально и ужасно неприятно – так же как если бы вам звонила налоговая и требовала оплатить налоги. Голоса звучали у нее в голове в течение многих лет, и к моменту, когда я впервые встретил ее, они буквально стали ее частью. Рэйчел заболела, когда ей было чуть за двадцать. Это типичный возраст для начала шизофрении. Впрочем, Рэйчел уверяет, что до постановки диагноза испытывала симптомы уже около двух лет. Это обычная история, так называемый продром – время до того момента, как симптомы станут более навязчивыми или ярче выраженными.

Рэйчел тогда довольно хорошо справилась с экзаменами и поступила в университет. Постепенно ей все сложнее и сложнее было концентрировать внимание на учебе.

– Как будто мой разум работал неправильно; я не могла сосредоточиться. Мне стало все равно, что я делаю, я перестала заботиться о себе.

Она бросила изучение химии и поссорилась со своей семьей.

– Возьми себя в руки, – сказали они ей, что тоже довольно типично, но она не смогла. Болезнь сделала ее параноиком. Она стала с подозрением относиться к окружающим, ей не нравилось, как на нее смотрят на улицах.

– Все думают, что я ничтожество.

Постепенно параноидальные мысли стали преследовать ее и дома, ей казалось, что мать подслушивает ее личные разговоры.

– Я слышала щелчки в телефоне. Было очевидно, что это делает мама, но потом стало еще хуже.

Подозрения стали для Рэйчел новой реальностью. Навязчивая идея превратилась в бред.

– Я просто знала, что мать пыталась убить меня, – сказала она. – Люди следили за мной на улице, и именно тогда я начала слышать, как они говорят обо мне, что я выгляжу задумчивой. – С тех пор это никогда не прекращалось.

Во время своего рассказа она иногда отвлекалась и смотрела налево. Она заметила, что я проследил за ее взглядом.

– Это они. Сейчас они говорят о вас.

Она сказала это с такой убежденностью, что я тоже почувствовал, что ее голоса говорили обо мне.

Что именно они говорили?

Она сказала мне, что с годами эти голоса становились все более и более жестокими.

«Бесполезная сука, ты жалкая», – оскорбляли они ее. Они командовали: «Надень синюю юбку», а иногда вдруг поддерживали: «Давай! Ты сдашь экзамены на отлично!» Иногда они говорили о ней друг с другом, а временами комментировали то, что она делала: «Она читает книгу».

Это было типичное, классическое описание шизофренических галлюцинаций, какое только можно представить. Находка для студента-медика. Идеальная пациентка для заключительного медицинского экзамена.

Да, у нее слуховые галлюцинации, уничижительные по своей природе, командные галлюцинации и комментарии от третьего лица. Она употребляла марихуану, чтобы проверить, вдруг поможет, но, увы, не помогло. У нее вторичный бред относительно своей матери и разумная степень самосознания. Как правило, такая болезнь поддается лечению.

К сожалению, симптомы большинства пациентов не описаны в учебных пособиях, но симптомы Рэйчел были прямо как по учебнику, вплоть до медленного угасания творческой искры и употребления марихуаны, усугубляющей параноидальные убеждения. У нее в голове звучали два главных голоса и множество второстепенных. Она знала, что они ненастоящие, и даже использовала слово «галлюцинация», чтобы описать их мне. Но в то же время дала им имена Траляля и Труляля, которые сократила до Тра и Тру.

Она стала замыкаться в себе, избегать общения, однако продолжала помогать в благотворительном магазине, когда была в состоянии это делать. Пациентка сказала мне, что в последнее время наблюдает некоторые улучшения, и теперь, когда ей чуть за тридцать, она впервые за много лет увидела свою мать.

– Тру сказал, что время пришло.

Я поднял глаза, на мгновение сбитый с толку.

– Ах, Тру, да. А что сказал Тра?

– Он согласился, – ответила Рэйчел и посмотрела мимо меня в окно. Я наблюдал, как она улыбнулась, а затем нахмурилась, а потом снова повернулась ко мне. Она отвечала им.

– Им не нравится эта идея, доктор, но я все же думаю, что пришло время попробовать какое-нибудь новое лекарство.

– Я пока только студент-медик, но я поговорю об этом с врачом. А почему вы хотите сменить лекарство?

До сих пор она в течение нескольких лет принимала депиксол – антипсихотический препарат, который в ее случае вводили в виде инъекции каждые четыре недели. Ей начали колоть его внутримышечно, когда ей было двадцать пять лет, после третьей госпитализации – тогда выяснилось, что она не принимает таблетки. И каждый раз, когда Рэйчел прекращала прием препарата, болезнь усугублялась.

Когда ей стало плохо, она пошла в дом своей матери, оскорбила ее, а однажды взяла кухонный нож и попыталась напасть на нее.

– Я хотела ударить ее ножом в живот, – сказала она мне. – Меня достало, что она пыталась убить меня.

Я посмотрел на нее с некоторым удивлением. Она не выглядела опасной.

– Я думала, что она намеренно испортила газовую колонку и пыталась отравить меня угарным газом, пока я спала. Я слышала в новостях, что несколько детей погибло из-за неисправного бойлера. Здесь не было никакой связи, но я была уверена, что это она.

– Вы говорили с матерью об изменении лечения?

– Это ее идея, – подтвердила она.

Я уточнил это у врача-консультанта, а Рэйчел попросила привести ее мать на следующей неделе, чтобы мы могли обсудить варианты.

Они пришли, как и планировалось, и я встретился с миссис Литтлвуд. Рэйчел просидела молча большую часть встречи, и миссис Литтлвуд рассказала мне, какой потерей было то, что дочь бросила университет, и что, когда ей станет лучше, она сможет вернуться к учебе, получить степень и начать работать.

Затем мать миссис Литтлвуд стала рассказывать об успехе сына, и глаза Рэйчел тут же потухли и стали пустыми, едва она это услышала. Ее брат работал в Сити и хорошо зарабатывал. Рэйчел же много лет не могла работать, она не была такой сообразительной, какой была подростком, и у нее не осталось прежнего напора или стремлений. Она всего лишь работала в благотворительном магазине два дня в неделю.

Я отправил ее мать обратно в комнату ожидания и повернулся к Рэйчел.

– Вы точно хотите попробовать новое лекарство?

Она кивнула.

– У меня не такая уж классная жизнь, не так ли? Я все время чувствую себя такой опустошенной. Как будто внутри ничего нет.

В этот момент я вызвал консультанта, и он перевел ее на другой класс лекарств, а заодно воспользовался моментом и увеличил дозу.

– На самом деле у нас не так много доказательств того, что один препарат действует лучше другого, – сказал он мне. – Выбор часто определяется наличием и количеством побочных эффектов.

Рэйчел вернулась ко мне на консультацию через несколько недель, чтобы рассказать, как ей новое лекарство, подходит ли оно ей. И она сказала, что чувствует себя более бодрой, более живой. У меня были все основания верить ей – она даже выглядела лучше.

– Что-нибудь еще? – спросил я ее.

– Все еще немного мучит паранойя, что меня отравят, но она не стала хуже, чем раньше. Я могу с этим смириться, хотя это довольно тяжело.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, это довольно трудная работа – самой принимать решения.

Я немного помолчал. Я рассчитывал, что мое профессиональное молчание в сочетании с полунаклоном головы и дружелюбной улыбкой побудит ее открыться. Но теперь я понимаю, что как раз такой взгляд наоборот заставляет напрячься (матери при таком обычно крепче сжимают руку своего ребенка).

– С вами все в порядке, доктор?

– Да, спасибо. Я в порядке. Что вы имеете в виду, говоря, что это тяжело – самой принимать решения?

– Тру и Тра теперь почти не разговаривают со мной. Как будто я сделала что-то не так.

Я попытался показать ей ситуацию под другим углом.

– Похоже, новое лекарство заставляет галлюцинации отступать.

– Но они мои друзья. – Она с несчастным видом выглянула в окно. – Я их больше не слышу. Я скучаю по ним. – Она посмотрела на меня вся в слезах и встала, чтобы уйти.

– Я запишу вас к врачу-консультанту на следующей неделе, – крикнул я ей вслед. – Это моя последняя неделя тут. Дальше меня ждет практика в офтальмологии.

Я предполагал, что голоса, галлюцинации – это плохо и их надо убирать. Однако для Рэйчел эти голоса были вполне реальны. И пусть у нее оставалось достаточно самосознания, чтобы признать, что они – часть болезни, она привыкла к ним за эти годы и использовала их как тех, кто берет на себя ответственность. Она привязалась к Тра и Тру. Я думаю, она даже любила их: они были вместе в горе и в радости, в болезни и в здравии. Она пришла ко мне потом еще один раз. Это было три года спустя, и в тот момент я уже обучался психиатрии. Я работал в амбулаторной клинике при больнице Святого Иуды и столкнулся с ней в комнате ожидания.

– Здравствуйте, доктор, – начала она. – Вы помните меня?

Подобные приветствия вселяют в меня настоящий ужас. Так было всегда. Я бы, наверное, не узнал своего собственного брата, если бы он подошел ко мне с таким вопросом. Женщина снова обратилась ко мне:

– Вы не узнаете меня?

Моя вторая нелюбимая фраза.

– Какие симптомы у вас были?

Она рассмеялась.

– Тру и Тра.

И тут она нашлась в моей голове.

– Рэйчел! – вспомнил я. – Как ваши дела? Подействовало ли новое лекарство? Как поживает ваша мать?

– У меня все хорошо, спасибо. Я вышла замуж и теперь игнорирую своего мужа с тем же мастерством, с каким научилась игнорировать голоса в голове.

Она хихикнула. Передо мной стоял совершенно другой человек. Она была радостной и красноречивой. Она была забавной.

Я улыбнулся ей в ответ, и она сказала, что с матерью у нее хорошие отношения.

– Вы спасли мне жизнь, – произнесла она на прощание.

Я не находил слов.

Вот какими бывают галлюцинации. Дальше начинается расстройство мышления, а потом мы ставим диагноз.