барышни, декабристки и филантропки, конечно, были чудо как хороши, но тут совсем, совсем другое. Ничего женственного и вообще женского, только идея, только холодный огонь. Заговори-ка с такой Соней о любви – посмотрит, как на питекантропа. В
Мчатся бесы рой за роем В беспредельной вышине, Визгом жалобным и воем
толкает в гору свой неподъемный груз. Но Сизифа по крайней мере не хватали за руки, не тянули со всех сторон… – Милый, бедный Саша, – жалела его подруга госпожи Шилейко – резонно было предположить, что это и есть хозяйка дома. – Тебе нужно обо всем забыть… Последовал продолжительный поцелуй. – Пора дергать постельный звонок, – шепнула Варвара Ивановна со смешком и потянулась куда-то. В глубинах дома раздалось мелодичное треньканье. – Зачем вы мне это показываете? – спросил Ларцев, пытаясь сообразить, где видел генерала. На приеме у великого князя? Или в министерстве? Наконец вспомнил. – Он похож на портрет царя Александра. Шилейко звонко расхохоталась. Таиться было уже незачем, те двое ушли из комнаты. – Постойте, это и есть царь? – озарило наконец Адриана. – Какая сообразительность! – изобразила восхищение Варвара Ивановна. – А она кто? – Моя дорогая подруга Катя. Екатерина Михайловна Долгорукая. Теперь вам по
было отменное. Хоронили не прежнего
лица, именующего себя литератором Гаршиным, к его высокопревосходительству. – Хорошо-хорошо. Одевайтесь, сударь
Как и Мишель, в спорах художник не участвовал. Во-первых, он тоже был старый, лет тридцати пяти, а во-вторых, на сходках всегда работал
варяжских конунгов и поповичем Питоврановым, да и худородным Ворониным была менее
ности состоявшегося человека находятся в зените.
Десять лет назад страна поделилась не на два лагеря – «державников» и «либералов», а на три. Просто третий был не на поверхности. Своих газет не выпус
у забитого и бесправного класса страх перемен всегда сильнее стремления к лучшей жизни