Kitabı oku: «Московит», sayfa 4

Глава 7

Я почуял погоню еще до того, как до моих ушей донесся дробный перестук копыт, изрядно приглушенный расстоянием и травой: снова сработал внутренний голос. Точнее, те навыки, которые накрепко вколотили в меня за долгие годы (и в переносном, и в самом буквальном смысле слова).

Молниеносно обернувшись, увидел небольшой отряд конников. С невыразимым облегчением убедился: явно не крымчаки. Чуть погодя пришел к выводу, что и на казаков не слишком-то похожи… Ладно, была не была! В любом случае убегать бессмысленно, догонят.

Я слегка хлопнул ладонью Анжелу по плечу:

– Поворачивай коня! И не пугайся…

– А что такое… Ой! – инстинктивно вскрикнула она, увидев приближающихся всадников.

– И не ойкай! – внушительно произнес я. – Это не татары, и не люди Хмельницкого… Это братья-поляки… чтоб я сто лет без такой родни жил! Те самые, которые доставят нас к князю.

– Т-точно д-достав-вят? – У блондиночки застучали зубы.

– А куда они денутся! – улыбнувшись, я подмигнул ей, постаравшись, чтобы ни в выражении лица, ни в тоне не было даже тени сомнения. – Главное, молчи и не вмешивайся. Запомни: ты – немая…

– Что??! Да ты рехнулся! – Анжела то ли от потрясения, то ли от обиды даже заикаться перестала.

– Не возражай! Так надо! Улыбайся, кивай, мычи…

– Да я тебя! Тоже, нашел корову!

– Тьфу ты, господи! Я хотел сказать: пытайся что-то произнести, но нечленораздельно. Тебя эти татары перепугали до полусмерти, вот и… Не бойся, это только временно! Пока я не переговорю с князем. А вообще-то, ты – боярская дочь из Москвы. Или княжеская…

– Кто?!

«Надежа-царь говорит, что я – князь Милославский!» – вспомнилась тут ни с того ни с сего фраза из «Ивана Васильевича».

– Княжна Милославская! – машинально ответил я. – А теперь – все! Молчи! Да, и не забудь: тогда крестились двумя перстами! Двумя, не тремя! Не перепутай!

Конники были уже совсем близко. Впереди, низко пригнувшись, скакал совсем еще молодой поляк с раскрасневшимся лицом и лихо закрученными тонкими усами, в светло-коричневом кунтуше, богато расшитом золотой нитью. Глаза сверкали охотничьим азартом… Командир?..

Я торопливо спрыгнул, еще раз шепотом напомнил Анжеле: «Не забудь, ты немая!» – левой рукой ухватил поводья, а правую высоко поднял верх, обратив к преследователям открытую ладонь.

«Только бы сгоряча не порубили или палить не начали…»

– Хэлло! Ду ю спик инглиш?! – закричал я во всю силу легких, глядя в глаза головному.

Он резко осадил лошадь, уставившись на меня с нескрываемым изумлением. То же самое сделали и остальные.

– Парле ву франсе?! – продолжал я надрывать горло, натянув на лицо самую искреннюю и дружелюбную улыбку. – Шпрехен зи дойч?!

В глазах командира мелькнуло что-то похожее на понимание, но тут же исчезло, сменившись раздраженной досадой и каким-то смущением.

«Так, в немецком ты тоже не силен… А если вот так?»

– Коннити ва! Ватакуси-ва Андареи-то иимасу! О генки дес-ка?⁴ – уже откровенно издеваясь, произнес я все с тем же любезным выражением лица. – Ити, ни, сан, си, го, року…⁵

Поляк вдруг выпучил глаза и издал сдавленный горловой звук, будто хотел что-то сказать, а в этот момент невидимым шнурком стянули шею. Он смотрел на что-то, находящееся сзади и чуть выше меня, будто на призрак. Точнее, на кого-то…

Все другие всадники, не сдержавшись, дружным хором ахнули.

Я молниеносно обернулся. Анжела, снявшая татарскую шапку, смотрела на командира отряда чуть смущенно, но с явным интересом. Длинные золотистые волосы рассыпались по плечам и груди, щеки раскраснелись, глаза потеплели…

«Нашла время кокетничать, дуреха!» – мысленно выругал я ее, но тут же спохватился: напротив, она умничка! Лишь бы не забыла про «немоту»…

– Пан говорит по-российски? – слегка коверкая язык, спросил я поляка, решив, что он уже доведен до кондиции. Мало того, что языкам не обучен, так еще и попавшийся ему «татарин» оказался красивой женщиной!

– Так, так! – с нескрываемым облегчением откликнулся тот, не отрывая взгляда от Анжелы. – Размовляю!

– Сам Бог послал пана и его людей! – подхватил я тем же тоном. – Имею срочные и важнейшие сведения, предназначенные для пресветлого князя Иеремии Вишневецкого!

Все прошло даже легче, чем я рассчитывал. Вот только не знаю, из-за моей твердости и настойчивости или из-за того, что поляк, судя по всему, изрядно «запал» на Анжелу… И – только не смейтесь! – я даже ощутил нечто похожее на ревность.

Конечно, понимал: это смешно, нелепо! Какие у меня на нее права? Даже учитывая нашу бурную близость час тому назад в высокой траве под шумный стрекот кузнечиков и фырканье лошади… Она – взрослая, самостоятельная женщина.

И все-таки ничего не мог с собой поделать…

Командир отряда, назвавшийся ротмистром Тадеушем Подопригора-Пшекшивильским – боже мой, ну и фамилия! – буквально из кожи вон лез, выпытывая, что же это за сведения, с которыми я стремлюсь к князю. Причем это было не праздное любопытство, а служебное рвение (уж в этих-то делах я не ошибаюсь). Не хотелось ни разочаровывать, ни обижать славного парня, да и лезть на рожон не следовало, поэтому я в конце концов прибег к очень наглядному и убедительному аргументу: то, что положено знать только командиру, нельзя сообщать рядовому. Может, он все-таки обиделся в глубине души, но не подал виду.

А вот насчет Анжелы… Да, тут пришлось изрядно поломать голову!

Она играла свою роль очень даже неплохо. Конечно, любая профессиональная актриса или рассмеялась бы, или страдальчески закатила глаза, глядя на ее старания… но простодушные воины приняли все за чистую монету. Панна принадлежит к знатному московитскому роду, была похищена лихими людьми из родительского дома и продана татарам, ухитрилась сбежать, потом ее настигла погоня. Трое крымчаков, разозленные бегством, в клочья порвали ее одежду и уже хотели надругаться, но тут по счастливой случайности подоспел пан Анджей (так я представился)…

– А где это пан наловчился так драться? – с уважением, но и нескрываемым подозрением спросил грузный широколицый поляк, к которому другие почтительно обращались «пан вахмистр». Я сразу инстинктивно почуял: бывалый воин! К тому же явно умен и проницателен, хоть с виду простак простаком. Может быть опасным, с ним надо держать ухо востро.

– У меня были хорошие наставники, – вежливо ответил я, улыбнувшись.

– Оно и видно! Хотелось бы мне у них поучиться! – кивнул поляк.

– О, это была бы честь для них! – поддакнул я, решив не объяснять, что тогда пану вахмистру как минимум следовало бы скинуть и года и вес. Польский гонор – серьезная вещь, злить лишний раз не надо…

А еще он буквально сверлил глазами мою одежду. И все остальные – тоже. Я без труда догадывался, что им очень хотелось пощупать ее, и только дисциплина не позволяла… Впрочем, их можно понять: ни джинсов, ни кроссовок в XVII веке еще не было!

Дабы избежать напрасных суеверных страхов, грозящих непредсказуемыми последствиями, я сразу после встречи прочитал «Отче наш» и перекрестился. У Анжелы хватило ума повторить крестное знамение. Поляки заметно успокоились, хоть и не скрыли недовольства: «схизматики»! Но главное – не прислужники дьявола…

В конце концов, убедившись, что странный человек, встреченный им в степи, твердо намерен говорить только с самим Вишневецким, ротмистр со смешной фамилией приказал двигаться в Лубны. Я украдкой вздохнул с облегчением: пока все шло по плану! Не приведи бог, попался бы упертый служака, решивший во что бы то ни стало получить эти сведения на месте с помощью средневекового форсированного допроса… И что тогда? Лучше даже не думать. Ясное дело, я бы его сразу прикончил. Нескольких других – тоже. А остальные прикончили бы меня. И что сталось бы с Анжелой?..

Но молодой поляк оказался здравомыслящим человеком, за что я был ему благодарен. Честно говоря, он мне понравился. Есть такие люди, к которым сразу же, инстинктивно, чувствуешь искреннюю симпатию… Жалко было бы убивать. Хоть и запал он на Анжелу, сукин сын, ох, запал… Вид – будто у кота, облизывающегося на миску со сметаной.

Ладно, еще посмотрим!

– А будет ли по пути привал? – обратился я к нему. – Желательно, чтобы на берегу речки или пруда… Бедная панна так устала… ну, вы понимаете, пан ротмистр.

– Да, да, безусловно! – чуть запинаясь, отозвался он. – Пусть пан не волнуется, по дороге будут и речки, и ставки⁶. Сожалею, что женское платье панна может получить только в Лубнах… Больше взять негде: вся округа обез-людела, обыватели убежали под защиту князя. Можно, конечно, поискать в хатах, вдруг что оставили… но на здешний люд это не похоже. Наверняка все с собой прихватили, до последней нитки… Так что придется панне пока быть в татарской одежде, увы!

Анжела с видом смиренной великомученицы промычала что-то, воздев глаза к небу: мол, что поделать, Господь терпел и нам велел… А потом уставилась на ротмистра, вложив в свой взгляд самую горячую благодарность, смешанную со смущенной скованностью неопытной девицы.

Ротмистр, покраснев, отвернулся, пробормотав что-то невразумительное.

«Ах, стерва! – с раздраженным восхищением подумал я. – Актриса, блин!»

Тогда я, разумеется, не догадывался, что Подопригора-Пшекшивильский испытывал просто адские муки, чувствуя, как его любовь к Агнешке Краливской вытесняется внезапно вспыхнувшей страстью. Молодой поляк твердил себе, что это недостойно и не подобает рыцарю, что надо бороться с искушением, что хоть золотисто-медовые волосы московитянки чудо как красивы, но локоны панны Агнешки цвета воронова крыла не только не хуже, но и лучше… Все было тщетно. Особенно когда грешное воображение рисовало ему странную московитянку в тех самых крохотных кружевных панталончиках, которые сейчас покоились в кармане его кунтуша…

Это я узнал гораздо позже, так что не буду забегать вперед.

По дороге я пытался разговорить ротмистра, чтобы между делом получить информацию о князе. Но тот, видимо, все еще смущаясь соседством Анжелы (ехали-то мы по-прежнему на одной лошади, поскольку запасной в отряде не оказалось!), отвечал коротко и неохотно. Единственное, что удалось из него выжать: князь строг, но справедлив, сурово наказывает, но и щедро награждает, требует от своих людей многого, но и сам не прячется за чужие спины.

В общем, точь-в-точь как горбатый Ричард Глостер из «Черной стрелы»!

До Лубен мы добрались на следующее утро, проведя ночь по-походному, возле небольшой речушки, берега которой густо поросли кустарником и камышом. Я украдкой смотрел и слушал, как ротмистр отдает распоряжения, как расставляет часовых, и остался доволен: молодец! Хоть и молод и горяч, а неплохой командир. Свое дело знает. И подчиненные повинуются беспрекословно, даже грузный вахмистр по имени Балмута, годящийся ему в отцы… Это хорошо, ведь дисциплина – первое дело. А как раз с ней, если история не врет, у братьев-поляков был полный швах! И в результате распалось великое государство «от можа до можа».

Смеркалось, на небе проступила пока еще чуть видная полоска Млечного Пути. От котелка, подвешенного над костром, тянуло сытным ароматом, нагонявшим слюну. Я как-то вдруг почувствовал, что уже больше суток крошки во рту не было… Чего они там варят, интересно? А главное, достанется ли хоть что-то на нашу долю? Вообще-то должны поделиться (мы ведь не пленные), тем более с женщиной «из знатного московитского рода»!.. Да уж, сболтнул первое, что в голову пришло, теперь изволь выкручиваться… «Княжна Милославская!» Ладно, лишь бы перетянуть князя на свою сторону! А там придумаем что-нибудь правдоподобное…

Тихо ступая, ко мне подошел ротмистр, сел, по-татарски скрестив ноги, на расстеленную попону.

– Страшные времена настали, пан Анджей, – произнес он, не глядя на меня. Без всякого испуга, даже без горечи, просто констатируя очень неприятный факт. – Хлопы будто обезумели. Беженцы рассказывают такое, что волосы дыбом встают и сердце ледяной коркой покрывается! И раньше были смуты, конечно, но это просто что-то чудовищное. Неужто Господь вовсе лишил их разума?! Универсалы проклятого Хмеля – как горящая ветка, брошенная в стог сухой соломы, как мед, на который слетаются мухи да осы… Все занялось, все, понимаете?! За считаные дни…

– Проше пана ротмистра, а все потому, что слишком добры были к хлопам, цацкались с ними! – проворчал вполголоса Балмута, раскурив трубку. – Надо было чаще вешать да на кол сажать. И кнутов да палок не жалеть, вот! Быдло – оно и есть быдло. Пока чует крепкую хозяйскую руку – покорно, работяще. А чуть пожалеешь, дашь слабину, обленится да начнет куролесить! Жесткость нужна, панове!

– Истинно, истинно так! – дружным, хоть и нестройным, хором откликнулись уланы, сидевшие поблизости.

Я решил пока не вступать в споры, хотя многое мог бы сказать по поводу «жесткости». Насмотрелся, знаете ли! В том числе на ее результаты, которые очень часто оказывались совсем не такими, на какие рассчитывали.

– Да, страшные времена… – подтвердил я, кивнув ротмистру. Про себя отметил, что он чересчур демонстративно отворачивается от камышей, откуда доносился плеск воды, а щеки и уши его раскраснелись, причем явно не от жара костра… Эх, парень, парень!.. Не обижайся, но Анжелу я тебе просто так не уступлю. Самому нравится! Кстати, долго она там еще будет рыбу и головастиков распугивать?..

Словно в ответ на этот безмолвный вопрос плеск прекратился, и через некоторое время Анжела – все в той же татарской одежде, но чистенькая и повеселевшая – выбралась из зарослей. Поляки тут же засуетились, вскакивая и наперебой приглашая панну к огню, отведать скромного угощения. Только и слышалось: «Як бога кохам…», «Падам до нужек…» и многое другое. Даже немолодой вахмистр распушил хвост – куда там павлину!

«Не забудь – у тебя отнялся язык!» – мысленно воззвал я к Анжеле, видя, как загорелись у нее глаза и растянулся в довольной ласковой улыбке коралловый ротик. Понятно, любой женщине лестны знаки внимания, а уж когда она ощущает себя королевой на балу – тут можно напрочь позабыть про все наставления и осторожность…

Но она – умница – по-прежнему исполняла свою роль безукоризненно, словно задавшись целью высмеять все анекдоты про блондинок. И при этом буквально купаясь в мужском восторге и поклонении.

Пан ротмистр, смущенный и напряженный, старался лишний раз на нее не смотреть. Мне было его искренне жаль.

А еда, кстати, оказалась очень даже недурной… Тем более для такого неприхотливого человека, как я! Да и Анжела с аппетитом умяла ужин, не привередничала.

Вот с ночлегом вышло похуже… Понятно, не для меня – для нее! Хоть уланы постарались устроить «панну» как можно удобнее, но сложенная в несколько слоев попона – все же не мягкая постель. Она ворочалась полночи, тщетно пытаясь найти удобную позу и вполголоса постанывая от боли в затекших боках.

Я, хоть и нашел условия ночлега вполне нормальными, тоже спал «вполглаза». Не из-за ее страданий, а потому, что не был уверен в часовых. Вот если бы подходы к лагерю охраняли мои ребята – спал бы словно убитый. А тут… Кто их знает, этих уланов!

Глава 8

Ранним утром наш небольшой отряд двинулся дальше. Судя по тому, какое страдальческое лицо скорчила Анжела, забираясь в татарское седло, ночевка «в полевых условиях» не прошла бесследно, да и «совмещенный санузел» в виде кустов и речушки отнюдь не привел ее в восторг.

Ничего, девочка, привыкай! Семнадцатый век – это тебе не двадцать первый…

Я же, наскоро ополоснув лицо бодрящей холодной водичкой, решил попросить бритву у кого-то из поляков. Все-таки неловко являться пред княжеские очи заросшим… Но, к моему удивлению и немалой досаде, оказалось, что никто из уланов, отправляясь на разведку, не захватил с собой столь полезный предмет.

– Проше пана, мы же не на неделю собирались и не на месяц… – пояснил ротмистр. – Дня на три, на четыре, не больше! Так к чему брать с собой лишнее?

Такая «логика» мне показалась как минимум странной, но я вовремя вспомнил мудрую поговорку про свой устав и чужой монастырь и промолчал… На пару секунд мелькнула мысль: не заменить ли бритву кинжалом? Но я решительно отогнал ее. Не потому, что боялся расцарапать щеки или шею: уж таким-то пустяком меня не напугаешь. Просто черт их знает, этих средневековых поляков, может, у них это считается дурным тоном, а то и самым настоящим святотатством? Лучше не рисковать.

Как-то очень давно мне попался рассказ о наших разведчиках, засланных в глубокий тыл к немцам для проникновения на особо охраняемый объект. Подготовка была – супер, даже рядовые хорошо «шпрехали», а уж командира по говору и подавно было не отличить от коренного пруссака; эсэсовская форма сидела как родная; с виду – сплошь настоящие Гансы, Фрицы, Эрвины… И чуть не засыпались. Причем на самой что ни на есть мелочи… Кстати, по закону подлости, именно на мелочах главным образом и пролетают!

Один из разведчиков что-то не так сделал с эсэсовским кинжалом. Уж не помню точно, что именно… Кажется, консервную банку им вскрыл. На глазах у настоящего эсэсовца.

Ну откуда он мог знать, что для «юберменша» особой касты кинжал – символ его чести и долга?! И что для такой прозаической цели каждый немецкий солдат имел консервный нож?! (Наши-то ребята об этом и не мечтали…)

Немцу, догадавшемуся, что перед ним не собратья по «избранному ордену», а переодетые русские, не повезло: командир группы именно в этот миг случайно встретился с ним взглядом и увидел в его глазах потрясение, переходящее в ненависть. И тут же «завалил», не дав ни воспользоваться оружием, ни поднять тревогу…

А если бы не успел? Или если бы у немца нервы оказались покрепче?

…В общем, хоть польские уланы из XVII века – не фрицы из XX, рисковать не стоит. Пока надо вести себя осторожно, присматриваться да копить информацию.

Доставать из сумочки Анжелы ее «Ангел фингерс» тоже не хотелось. Во-первых, если бриться им на глазах у поляков – мгновенно привлечешь их внимание к невиданному в эти времена предмету. Во-вторых, если уединиться для этой процедуры в камышах – они потом тут же заинтересуются, чем это пан Анджей «навел красоту». В-третьих… Эту сумочку еще разыскать надо! Кто знает, где именно в камышах она упокоилась, не шарить же по всему дну у берега… А спрашивать Анжелу неловко – небось до сих пор втихаря дуется…

Что станок у нее есть, я выяснил еще вчера вечером, отправляясь купаться. Когда передавал ей татарскую кожаную торбу, в которой была спрятана сумочка, и, естественно, шепотом… Тут же последовал (естественно, тоже шепотом) сначала утвердительный ответ: да, есть, тот самый, который делает (если верить рекламе) женские ножки гладкими, словно шелк. А потом встречный вопрос: почему, собственно, меня это заинтересовало? Я объяснил почему – кратко и убедительно, – потом подавил слабое сопротивление, напомнив с металлом в голосе, что приказы командира не обсуждаются, а исполняются, и слегка подтолкнул вспыхнувшую и разозленную Анжелу к кустикам… Не переставая удивляться предмету, известному под названием «женская логика»: мы перенеслись черт знает куда, цена нашим жизням – медный грош (пока, во всяком случае), а она вздумала упираться: сумочку жалко, без косметички не обойтись, провела в салоне целых два часа и уплатила сто пятьдесят баксов!.. Ох, дамы, дамы…

Что же, придется светлейшему князю лицезреть мою двухдневную щетину. Ничего, не помрет!

…А очень скоро пустяки вроде внешнего вида вылетели у меня из головы. Потому что дорога, на которую мы выехали, была запружена беглецами, стремящимися в Лубны.

Я немало повидал в жизни, да и рассказов деда-фронтовика в свое время наслушался… Но картина человеческого горя – настоящего, непритворного – больно ударила по нервам. Совсем недавно мирно жили в своих домах, работали, растили детей. И вдруг налетел вихрь, сорвал с насиженных мест…

Густое облако рыжевато-серой пыли, поднятой бесчисленным множеством копыт и колес, клубилось до горизонта, и в нем лишь временами угадывались очертания телег и возов. Пронзительный скрип, стук и грохот, конское ржание, хриплый рев непоеной скотины, жалобный детский плач, прерываемый раздраженными окриками, истеричная ругань и жалобы, неизвестно к кому обращенные, – все это смешалось в какую-то адскую какофонию. Даже мне стало… не то чтобы не по себе, но близко к этому. А представляю, каково пришлось моей спутнице!

– Страшные времена настали, пан Анджей! – еще раз промолвил ротмистр, взглянув на мое посуровевшее лицо. И тут же, в следующую секунду, крикнул: – А ну, дать дорогу! Люди его княжеской светлости, по неотложному делу! Дорогу, живо!!!

И пришпорил коня, погнав его прямо в пылевое облако. Уланы последовали его примеру, также крича во всю мощь: «Дорогу людям его княжеской мосьци!» Волей-неволей пришлось перейти на галоп и нам с Анжелой… Впрочем, я уже говорил, что в седле она держалась уверенно.

– Не смотри по сторонам! – шепнул я ей прямо в ухо. – Не надо! Только перед собой!

Возницы разражались грубой истеричной руганью, осыпали проклятиями сразу на нескольких языках и «княжескую светлость», и бунтаря Хмельницкого, и «гололобую нечисть» (видимо, подразумевались крымчаки), и «схизматское быдло» вперемешку с «подлыми хлопами», но все же сворачивали к краям дороги. Имя грозного князя все-таки действовало.

Так мы и ехали – по образовавшемуся коридору, между двух рядов, чуть не задыхаясь от пыли. Краем глаза я замечал, как многие испуганно крестились, рассмотрев мою одежду. А какой-то белобрысый малец, отчаянно ревевший на руках у дородной хмурой женщины, вдруг застыл с раскрытым ртом и округлившимися глазами, увидев меня. Его замурзанное личико побелело от ужаса – это было видно даже сквозь клубящуюся пыль… В следующую секунду он завопил с удвоенной силой, так пронзительно и страшно, словно перед ним предстал сам Кощей Бессмертный. Или Баба-яга. Или леший. Или… Уж не знаю, про каких чудищ рассказывали сказки тогдашним детишкам в тех местах, но я в эту минуту мог смело заменить каждого из них. А то и всех скопом.

«Дети тебя раньше не пугались, Андрюха…» – укоризненно шепнул мой внутренний голос.

…Словом, я испытал неподдельное облегчение, когда впереди возникли деревянные городские стены. За ними, в некотором отдалении, виднелась другая стена, более высокая – уже каменная. А в самом центре, господствуя над местностью, к небу тянулись круглые башни замка, на одной из которых виднелся красочный штандарт. Видимо, показывающий, что хозяин в данный момент на месте…

Я напрягся, стараясь оживить в памяти строки трилогии Старицкого. Так, наружная стена точь-в-точь как он описывал: из составленных вплотную бревенчатых срубов, заполненных землей. При всей кажущейся простоте и примитивности – довольно надежная защита. Опоясана рвом – не очень широким и неглубоким, без воды, но тоже преграда для наступающего неприятеля. Это ведь только первый рубеж обороны, последующие наверняка куда серьезнее…

Видимо, караульные хорошо знали пана ротмистра, поскольку наш отряд проследовал через раскрытые ворота почти без задержек. «Спешим к его княжеской мосьци, по важному делу!» – и все. Вообще-то, непорядок, хотя бы пароль спросили, что ли… Или уточнили, а по какому такому делу и обязательно ли нужен сам князь… В такое время бдительность не бывает лишней.

Ладно, это не мое дело! Точнее, пока еще не мое…

Внутри нас встретил самый настоящий человеческий муравейник. Сновали люди, звучал многоголосый гомон, кто-то кого-то истошно выкрикивал, надрывая горло. И – повсюду беженцы, беженцы, кое-как разместившиеся прямо на земле вместе со своим немудреным скарбом. Хмурые, затравленные, озираются по сторонам то исподлобья, то с растерянной, жалкой улыбкой, уже немного «отошли» от пережитого ужаса, но все еще вздрагивают от любого резкого движения, от громко сказанного слова, инстинктивно прижимая к себе детей…

И снова внутри что-то шевельнулось. Слишком много таких сцен пришлось повидать.

«Не отвлекайся, Андрюха. Всех не пожалеешь. Думай о том, что скажешь князю!» – снова не утерпел внутренний голос.

«Да пошел ты…» – мысленно огрызнулся я, скорее из принципа. Не люблю, знаете ли, когда последнее слово остается не за мной… Да и кто любит?

«Как знаешь. Мое дело – предупредить!» – не утерпел-таки противный голос, перед тем как заткнуться.

Внутренняя стена (промежуточный рубеж обороны, как я ее тут же окрестил) и впрямь оказалась куда солиднее и надежнее. Прежде всего ее окружал ров с водой, ширина которого составляла не менее пяти метров. Наметанным глазом я определил, что и глубина немалая. Каменная стена, возвышавшаяся по ту сторону рва, во многих местах прерывалась прямоугольными башнями, из амбразур которых торчали начищенные, блещущие на солнце пушечные жерла. Калибр маловат, конечно, но на ближней дистанции да картечью – мало никому не покажется…

– Кто едет и по какому делу? – раздался суровый окрик со сторожевой площадки.

– Ротмистр Тадеуш Подопригора-Пшекшивильский, по личному поручению его княжеской мосьци! – отозвался молодой поляк. И я готов был поклясться, что в его голосе прозвучало какое-то непонятное раздражение. Или просто пыли наглотался, вот в горле и першит?

– Кто-кто? Проше пана, не расслышал, извиняюсь! Повторите, не сочтите за труд!

А вот теперь мне показалось, что караульный произнес эту фразу с каким-то ехидством. Хорошо замаскированным, но все же различимым…

Скрежет зубов Подопригоры-Пшекшивильского тоже был хоть и негромок, но вполне уловим. Не то что обладатель музыкального слуха – даже обиженный каким-то особо упитанным медведем, добросовестно потоптавшимся на его ушах, человек без малейшего труда услышал бы…

– Охотно повторяю для пана Бедриховского: мое имя – Тадеуш Подопригора-Пшекшивильский, выполнял приказ его княжеской мосьци и должен предстать перед ним с докладом!

– Моя фамилия Беджиховский!!! – донесся с площадки рев стоялого быка. – Беджиховский, а не Бедриховский! Многие поколения моих славных предков носили ее! Проше пана, можно было бы и запомнить за столь долгое время! Хотя, конечно, извиняюсь великодушно, если пан ротмистр унаследовал от своего прадеда помимо первой части фамилии еще и скверную память вкупе с такими же манерами…

Растревоженный гадюшник и то не издал бы столь дружное и негодующее шипение, как верные уланы пана Тадеуша. А вахмистр Балмута уставился на пана Беджиховского таким взглядом, что лишь чудом не прожег в нем дыру.

Видя, как багровеет лицо ротмистра, как мелко трясутся его губы, я понял, что он сейчас завопит: «Сатисфакции!» Или еще что-то в этом роде. Понятно и естественно, но сейчас не время для этого… Точнее, это мне понятно, что не время, а попробуй-ка объясни самолюбивому горячему поляку! Ох, вошедший в анекдоты польский гонор, шел бы он в дупу… и в другие места тоже… Впрочем, как там было у Сенкевича в его «Огнем и мечом», когда поляки, уже собравшиеся рубиться на поединке, перехватили Богуна?.. Важное поручение на первом месте, а оскорбленная честь подождет…

– Проше пана, сведения для князя не терпят отлагательства! – торопливо прошептал я на ухо ротмистру. – Грубиян никуда не денется, а я сочту за честь быть секундантом пана… если, конечно, он доверяет мне.

И, представьте, подействовало! Подопригора-Пшекшивильский уже более-менее спокойным тоном (хотя скрежет затачиваемых ножей так и слышался!) известил обидчика, что в данный момент связан служебным долгом, велящим ему как можно скорее, без задержек, предстать перед князем Иеремией. Но как только этот долг будет исполнен, непременно и в самом скором времени будет к услугам пана, так сильно гордящегося многими поколениями прославленных предков. Видимо, пану больше гордиться нечем… Потом, с доброй улыбкой дождавшись, пока утихнет очередной бычий рев, ротмистр добавил, что он не ясновидящий и не берется предсказать, разгневается ли пресветлый князь Иеремия, узнав, что его посланца заставили попусту ждать у ворот, и насколько сильно, однако…

Подопригора-Пшекшивильский многозначительно умолк.

Почти сразу же заскрежетал ворот, залязгали цепи. Подъемный мост со скрипом начал опускаться, перекрывая проем рва.

– Надеюсь, пан не заставит себя долго ждать! – донеслось сверху.

– Надеюсь, пан не заставит себя долго разыскивать! – усмехнулся ротмистр, трогая коня.

Уланы громко расхохотались.

Оказавшись во внутреннем дворе замка (в «цитадели», или на последнем рубеже), я торопливо осмотрел все, стараясь подметить сильные и слабые стороны этой твердыни. Ну что сказать… Для своего времени очень даже надежная крепость. Может выдержать долгую осаду, был бы обученный и храбрый гарнизон и достаточные запасы продовольствия, а главное – источник воды… Кажется, тут в двух шагах речка, наверняка она же и наполняет ров. Можно смело утверждать – к ней прорыт потайной ход, соединенный с колодцем…

Тут мои размышления были прерваны, причем не самым приятным образом. Спешившийся ротмистр одной рукой передал поводья подскочившему стражнику, а другой призывно махнул, подзывая к себе какую-то женщину. Он начал что-то говорить ей вполголоса, вежливым, но явно командным тоном, из чего я сделал вывод, что это служанка. А потом указал на Анжелу.

Я понимал, конечно, что не смогу все время быть рядом с ней… но как-то не предполагал, что это произойдет так скоро. Она, видимо, тоже была сбита с толку и даже растеряна. В глазах мелькнул неприкрытый испуг.

– Молчи! – еще раз, на всякий случай, шепнул я ей. После чего обратился к Подопригоре-Пшекшивильскому: – Проше пана ротмистра… Куда поведут панну?

– О, пусть пан Анджей не беспокоится! – отозвался тот, упорно стараясь не смотреть на Анжелу, причем щеки его подозрительно порозовели, как на том привале у речки. – Панну отведут в покои, предоставят все необходимое. Думаю, сама ясновельможная княгиня захочет ее видеть, хотя в этом не могу ручаться.

Княгиня?! Жена Вишневецкого?! Впрочем, ничего удивительного, она же здесь, в замке. Как там ее звали – кажется, Гризельда?

«Будь умницей!» – мысленно возопил я, уставившись на Анжелу, которая явно была ошарашена подобной перспективой. Ох, только бы не растерялась в присутствии такой высокой особы, только бы не забыла про свою «немоту», не сболтнула лишнего…