Kitabı oku: «Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова», sayfa 2

Мы ничего не знаем о ней. Это, конечно, может показаться удивительным нам, сегодняшним, живущим уже в XXI тысячелетии, когда законодательно давно женщины и мужчины признаны обладающими равными правами. Правда, этому «всего лишь» сто лет. Мы привыкли к тому, что женщины, как и мужчины, пишут мемуары. Правда, в России этому «всего лишь» двести лет. Кстати, обычай рассказывать о своих матерях в памятных записках мужчины в России начали устанавливать лишь в конце XVIII в., то есть немногим более двухсот лет тому назад. Что же было до? Почти ничего. «Своеручные записки княжны Натальи Борисовны Долгоруковой», написанные в 1767 г., когда она уже около девяти лет как приняла постриг, были опубликованы ее внуком князем И. М. Долгоруковым лишь в 1810 г. и то частично. Кстати, это было в год кончины княгини Е. Р. Дашковой, другой известной мемуаристки. Так вот, записки Долгоруковой стоят ко времени их написания особняком. Писать о себе русские женщины станут лишь в начале XIX в., как та же Дашкова. Но обе женщины были очень образованные и по характеру, равно как и по положению в обществе, выдающиеся.

Авдотья же Федосеевна принадлежала к той самой толще русского дворянства, чья жизнь как до Петра Великого, так и после смерти его, вплоть до 80-х гг. XVIII в., протекала вполне анонимно для исследователей социокультурной среды и в своей мужской половине. Где уж тут найти следы рядовой женской дворянской судьбы. В дошедших до нас письмах великий полководец об отце-то своем упомянул от силы три раза. При этом первый раз сообщил о кончине его. О матери же своей не писал никогда. А ведь наделен был сердцем далеко не бесчувственным, что видно из писем к дочери Наташе – «Суворочке». О матери же, жизнь ему в муках даровавшей, молчит.

В чем же тут дело? В следующем: а что мы знаем о матери светлейшего князя Таврического? Или о матери адмирала Ф. Ф. Ушакова? Или же о родительнице М. И. Голенищева-Кутузова? А то же самое: имя, отчество да фамилию девичью. А ведь и они – Потемкин, Ушаков, Кутузов – все, как и Суворов, выходцы из одного и того же слоя среднего дворянства. И вкусы, и привычки с молодости, и тяга к знаниям одна и та же. И одно и то же молчание о матерях своих. Такова, видимо, сила давней культурной традиции, изменившейся постепенно лишь к концу столетия.

А ведь выходит, что первые десять лет она, Авдотья Федосеевна, в основном воспитывала своего тогда единственного сына Сашу. Отец ее если на старости лет и принял какое-то участие во внуке лично, то не ранее 1738 г., когда по старости лет стал просить отставки. Служил он к тому времени уже шестьдесят лет, а богатства не нажил:

«…а служу с одного ея Императорского величества жалования, понеже за мною недвижимого имущества нет, и в Санкт-Петербурге живу я в наемной квартире, и награждения деревень против моей братьи мне не было…»³¹

Так писал он в прошении в Правительствующий сенат. Но участвовал ли он в воспитании внука на самом деле, нам неизвестно.

Итак, о влиянии матери мы можем лишь предполагать, опираясь на логику, но положительно сказать об этом ничего не можем. Свидетельство же о том, что В. И. Суворов занимался обучением сына инженерному делу по книге, переведенной им же по повелению Петра Великого, принадлежит Е. Б. Фуксу, утверждавшему, что рассказывал ему об этом сам полководец. Но в правдивости многих утверждений этого своеобразного автора сомневались еще в первой половине XIX в. Хотя Фукс провел рядом с фельдмаршалом в 1799 г. весь итало-швейцарский поход в качестве управляющего его канцелярией и одновременно «наблюдающего» за полководцем по поручению Тайной канцелярии. Сомневается в полной правдивости Фукса и такой крупный специалист и публикатор писем А. В. Суворова, как В. С. Лопатин³².

На наш взгляд, Фукс скорее выдумщик, чем злонамеренный лжец. С одной стороны, ему хочется придать себе значимости в глазах читателя близостью к генералиссимусу, с другой – не дать забыть о своем существовании, что часто бывает с посредственными писателями. Возможно, что он кроме всего еще и был увлечен личностью Суворова. Отсюда его вымыслы и домыслы, перемешанные с реальными эпизодами и рассказами, отношение к достоверности которых страдает от выдумок автора. Исходя из всего этого, можно предположить, что обучение французскому по самолично переведенной книге могло иметь место, но не ранее 1741–1744 гг., когда В. И. Суворов стал чаще бывать в своем московском доме, результатом чего стало рождение двух младших сестер Саши Суворова – Марии и Анны. После появления на свет младшей из них, Анны, в 1744 г. Авдотья Федосеевна прожила недолго и скончалась не позднее 1745 г. Возможно, где-то в это время, когда отец уже должен был серьезно заняться семейными делами, и могли происходить эти своеобразные уроки. Хотя наверняка ничего утверждать, как и с объемом влияния матери, нельзя. Отсутствие документов заставляет нас умолкнуть.

Когда и как появилось желание у мальчика или же подростка пойти по военной стезе, нам также неизвестно. Сам полководец не оставил нам об этом никаких свидетельств. Все, что мы уже знаем о В. И. Суворове, ясно говорит, что он не мог пробудить в сыне любовь к военному делу и стремление поступить на военную службу. На войне Василий Иванович побывал лишь единожды, да и то под конец царствования Елизаветы Петровны, и на военно-административных постах, как мы увидим, а не на поле битвы. То, что он всю жизнь носил сначала офицерский, а потом генеральский мундир, было скорее данью сложившейся в петровское время традиции и желанием числиться по «военной», а не по «цивильной» службе, что теперь считается гораздо престижнее. Кроме того, «счисляться» по офицерским и генеральским чинам было выражением особого монаршего благоволения к тому или иному сановнику, начинавшему карьеру в гвардии, за его «верноусердную службу». Рождение и юношеские годы, проведенные рядом с Петром I, обеспечивали право на военный мундир, но все вкусы и интересы Суворова-отца были гражданские.

Есть еще одно обстоятельство, говорящее против возможности отцовского влияния на выбор сыном его жизненного призвания: военная служба и тем более успех в ней требуют необычайной энергии и железной силы воли. Ни один документ, вышедший из-под пера Василия Ивановича, или же свидетельство современника о нем не указывают на наличие в его характере подобных черт. Он ревностный «служивец», дельный чиновник, пекущийся о государственном интересе, неплохой администратор, короче говоря, кто угодно, но не воин, не предводитель.

Остается признать, что Александр был тем, кого в России в XIX в. называли оригиналом, а еще ранее – самородком. Сам собой посреди детских игр и влечений выделил он игру в военную службу, а потом и ощутил влечение к ней. Можно представить, как удивлен был отец, осевший наконец-то в своем московском доме, обнаружив, что сын его мечтает о стезе военной. Не к такому готовил он Александра в своих мыслях, ибо все фамильные и служебные связи Василия Ивановича были статскими. Напомним, что еще его отец Иван Григорьевич был генеральным писарем обоих лейб-гвардии полков. Но наши маститые дореволюционные историки обратили внимание на немаловажное обстоятельство: письменные свидетельства той эпохи говорят, что служил Иван Суворов действительно в Преображенском, но не в полку, а в приказе, который действительно до 1698 г. ведал потешными полками, но после Стрелецкого бунта в августе 1698 г., по приезде государя, ведал «розыском» об этом событии и вел следствие с пытками в селе Преображенском при личном участии молодого царя. И с этого времени превратился в орган политического сыска. Эту особенность деятельности Ивана Григорьевича и подтверждают документальные источники. Так, наш великий историк С. М. Соловьев приводит фрагмент из письма прибыльщика А. А. Курбатова от 1704 г.:

«Иван Суворов стужал многажды, едва не о первом воре просил и, что в том его не послушали, грозил на старого в том деле подьячего: попадется-де скоро к нам в Преображенское!»³³

Однако столь серьезные судебно-розыскные функции сочетались в работе Преображенского приказа с его прежними занятиями: обеспечение первого полка лейб-гвардии и поддержание порядка на улицах неспокойной Москвы.

Не правда ли, с такой служебной деятельностью Ивана Григорьевича хорошо сочетается участие в расследовании дела Долгоруких и прокурорская служба Василия Ивановича? Повторюсь, офицерский мундир он носил скорее как отличие за ревностную прокурорскую службу, нежели по склонности к военной.

Значит, и сына он легко мог зачислить на ту же стезю. В этом, думается, и надо искать объяснение, почему до 1742 г. Александр на службе военной не числился. Почему отец не записал его и на гражданскую службу? Хотя бы копиистом в одну из бесчисленных московских канцелярий. А ведь такое начало службы хотя бы и «сверхкомплектным» канцеляристом, скажем, с 6–8 лет от роду, что тогда уже начинало практиковаться, позволило бы потом победить «отвес списочного старшинства» соперников, на который так страстно жаловался генерал Александр Суворов:

«Наблюдение старшинства есть [важная основа], но оно истинно почти только в прусском войске. Так вижу сих случайных, со мною на одном году моего унт[ер]-оф[ицер]ства, блиставших <…> Так старее меня: сей – за привоз знамен <…> тот по выводу от отца, будучи у сиськи…»³⁴

«Они обошли г[рафа] С[уворова]-Р[ымникского] <…> К[нязь] Ю. Долгоруков]³⁵ с ним одного года в службе по списку в колыбели»³⁶.

Ведь при условии производства «по старшинству» важно было не где, а когда дворянин начал службу. Во всяком случае внятного ответа на вопрос, почему В. И. Суворов не определил сына на службу до достижения 13-летнего возраста, у нас нет.

История о влиянии встречи Александра с «арапом Петра Великого», А. П. Ганнибалом, на согласие Василия Ивановича наконец-то записать сына на военную службу вызывает сомнение, хотя и широко известна. Пустил ее в оборот все тот же Фукс. Он утверждал, что рассказал ему об этом сам генералиссимус. Утверждение Фукса, что Ганнибал и В. И. Суворов были «искреннейшие друзья»³⁷, документально ничем не подтверждено. В пользу его может быть только одно обстоятельство: с февраля 1724 г. Ганнибал – поручик бомбардирской роты лейб-гвардии Преображенского полка и обучает молодых солдат математическим наукам³⁸, а Василий Суворов в 1725 г. был выпущен в эту же роту сержантом. Теоретически они прослужили вместе два года, пока в 1727 г. Ганнибал под благовидным предлогом не был отправлен в Сибирь, фактически в ссылку³⁹. Все вроде бы сходится: два года совместной службы – приличный срок, чтобы два бывших денщика государя, да еще и служащие в одной бомбардирской роте, не только познакомились, но и подружились. Однако же А. В. Суворов ни в письмах, ни в записках ни словом не обмолвился об этом знакомстве или дружбе или о том, что «благословение» царева арапа повлияло так на судьбу его. Это очень странно.

Но если внимательно прочесть, что пишет Фукс, все странности исчезнут:

«Подобно Монтекукколи⁴⁰, познакомился он опытами с каждым чином и, научась сам повиноваться, мог сделаться добрым Начальником.

Но сего еще недостаточно; надобно, чтобы для достижения высших степеней Начальника разум обогащен был познаниями, душа воспламенялась б примерами Героизма. Младой Суворов, восчувствовав в себе сию надобность, предался изучению языков <…> Вольф, Лейбниц, Гибнер были в молодости любимые его и того времени славнейшие писатели. История древняя и новейшая была школа, в которой образовался его ум.

Там воспламенялось пылкое воображение юноши, когда он видел Александра над гробницею Ахиллеса, Кесаря над статуею сего, проливавших от соревнования слезы. И я буду побеждать, воскликнул и он конечно!!! <…> Так укрывался он, в доме родительском, в уединенную свою комнату и тайно беседовал, и жил с сими учителями в знаменитой древности! Отец его, строгий надзор за ним имевший, попросил однажды Арапа Генерала Ганнибала, редких талантов, воспитанника Петра Великого, искреннего своего друга, чтобы он зашел нечаянно к сыну и посмотрел, чем занимается шалун. Как удивился Ганнибал, когда застал молодого Суворова в сих упражнениях: но еще более удивился он обширным его сведениям. “Нет, брат Василий Иванович, сказал он по возвращении к своему другу, беседа его лучше нашей, с такими гостями, как у него, уйдет он далеко” <…> Сей анекдот из уст Суворова» ⁴¹

Последняя фраза приписана внизу страницы. Этот текст – обычное нравоучительное назидание. Он хорош для воспитания кадетов 1-го Санкт-Петербургского кадетского корпуса и просится в прописи, предназначенные для них. Но здесь нет никакого упоминания о конфликте между отцом и сыном и документального свидетельства, что в 1742 г. «арап Петра Великого» побывал в Москве. А ведь исходя из биографии полководца именно эта встреча должна была подтолкнуть отца на зачисление сына в лейб-гвардии Семеновский полк осенью 1742 г. Кстати, почему именно туда, если и В. И. Суворов, и А. П. Ганнибал, и дядя будущего военачальника А. И. Суворов, у которого он потом будет жить в Петербурге, служили в Преображенском полку? Мы хорошо знаем, что существовала традиция зачислять юношу в тот полк, в котором ранее служили старшие родственники, так, собственно, и создавалась в гвардии полковая офицерская «семья».

Понятно желание лиц, писавших о Суворове, как-то объяснить этот казус, а заодно и драматизировать рассказ. Так в повествование о герое вводится элемент борьбы с противодействием людей и судьбы его стремлениям, борьбы, проявившейся уже в самом детстве. С точки зрения романтической это вполне понятно, но, увы, историк должен опираться в первую очередь на документы.

Единственное, что во всей этой истории представляется действительно реальным, так это любовь к чтению и рано определившийся интерес к историческим сочинениям и книгам по военной истории, равно как и к биографиям полководцев древности и нового времени. Думается, что отцовская библиотека, исходя из того, что мы теперь о ней знаем, могла предоставить юному Александру подобное чтение. А оно уже было способно одним содержанием раздуть искру интереса в огонь увлеченности. Все остальное не документировано, а значит, и проверке правдивости в изложении не поддается. Есть лишь результат некоего процесса, протекавшего в стенах московского дома: прошение юного Александра о зачислении в Семеновский полк, написанное, естественно, с разрешения отца:

«Всепресветлейшая Державнейшая Великая Государыня Императрица Елисавет Петровна Самодержица Всероссийская Государыня Всемилостивейшая.

Бьет челом недоросль Александр Васильев сын Суворов, а о чем следуют пункты:

Понеже я в службу Вашего Императорского Величества еще нигде не определен.

А имею я желание служить Вашему Императорскому Величеству в лейб-гвардии Семеновском полку, и дабы высочайшим Вашего Императорского Величества указом повелено было меня именованного определить в означенный Семеновский полк солдатом.

Всемилостивейшая Государыня,

Прошу Вашего Императорского Величества о сем моем челобитье решение учинить.

К сему прошению Александр Суворов руку приложил

Октября… 1742 года»⁴².

И это первый достоверный документ, связанный с именем Александра Суворова, фиксирующий личность его на пороге 13-летия. Следствием этого прошения стало зачисление нашего героя на военную службу. Приказ об этом по Семеновскому полку был отдан 22 октября 1742 г. и подписан Андреем Ушаковым, Степаном Апраксиным и Петром Чаадаевым⁴³.

Осмелюсь предположить, что именно первая подпись под приказом может пролить свет на причину зачисления Александра Суворова именно в Семеновский полк. Подпись принадлежит подполковнику этого гвардейского полка А. И. Ушакову. В годы правления императриц Анны и Елизаветы при одном его упоминании люди, несомненно отважные, как-то внутренне подбирались и слегка бледнели, а субъекты, жизнью ученые и битые, отирали холодный пот, самопроизвольно выступавший на лбу, и резко меняли тему разговора. Ибо человек сей был генерал-аншеф, кавалер ордена Св. апостола Андрея Первозванного и начальник Тайной канцелярии розыскных дел.

Сидел он в канцелярии сей со дня ее основания в 1719 г. в бозе почившим и вечнодостойным памяти императором Всероссийским, отцом Отечества государем Петром Великим. Император, как известно каждому российскому верноподданному, учредил ее для следствия по делу о государственной измене недостойного титла своего наследника престола Российского царевича Алексея. Возглавил канцелярию граф П. А. Толстой, дипломат тонкий и славный, выманивший царевича из-под крыла императора германского лукавыми обещаниями об отцовском царевом прощении, каковое на деле обернулось допросами с пристрастием и осуждением на смертную казнь. Так вот Андрей Иванович, тогда майор лейб-гвардии Преображенского полка, с самого первого дня состоял в Тайной канцелярии в должности заместителя многомудрого графа Петра Андреевича. Царевич, как всем ведомо, в ночь перед казнью отдал богу душу в камере своей от причин, нам господа, к счастью, неведомых, и был похоронен впоследствии в Петропавловском соборе, правда, как-то сбоку, подальше от родителя своего. А вот канцелярия осталась, вобрала в себя ранее поминавшийся Преображенский приказ, и отныне россиянина, крикнувшего «знаю за собою слово и дело государево», волокли уже под белые руки не в бывый сей приказ, а в Тайную канцелярию. Государь Петр Алексеевич усердием гвардии майора был доволен весьма и пожаловал его чином бригадира по армии, а в 1721 г. произвел уже в генерал-майоры с оставлением майором в лейб-гвардии Преображенском полку, где САМ состоял полковником. Такова была доверенность ему от государя за заслуги сыскные и «пытошные». Матушка государыня Екатерина I пожаловала его уже генерал-поручиком. Императрица же Анна Иоанновна, дай Бог ей спокойно почивать под плитою мраморной – и упаси, Боже, от сего нас грешных, – никогда из-под нее более не вставать, сделала сего верного слугу государева в 1730 г. генерал-аншефом, в 1731 г. главой Тайной канцелярии, в 1733 г. пожаловала в подполковники лейб-гвардии Семеновского полка, где он, по примеру дяди своего, тоже считалась полковником. И теперь при дщери Петровой, государыне Елизавете Петровне, был он, Андрей Иванович, по-прежнему и генерал-аншеф, и Тайной канцелярии начальник, и л. – гв. Семеновского полка старший штаб-офицер, то есть замещал в нем саму государыню.

С этим-то «прекрасным» человеком и свела причудница-Фортуна в 1738 г. Преображенского гвардии капитана В. И. Суворова, когда «правил» он прокурорскую должность во время следствия по делу бывших князей Долгоруких, о чем мы уже говорили. Думается, что такое служебное сотрудничество не могло быть ими забыто, а потому и явился резон Василию Ивановичу записать сына своего именно в тот гвардейский полк, где начальствовал Ушаков.

Оформить все необходимые бумаги осенью 1742 г. для отца и сына Суворовых было незатруднительно, ибо государыня Елизавета Петровна, императорский двор, равно как и гвардия, находились тогда в Москве уже полгода после коронации. Уже через три дня после «определения полковых штапов» отрок Александр Суворов явился впервые в полковую канцелярию для заполнения опросного листа, или «сказки», из которой стало известно, что он в доме отца обучается «на своем коште» французскому и арифметике. Там же, кстати, было сказано, что «також и для обучения наук во Академиях записан не был». На следующий день, 26 октября, отец Суворов дал письменное обязательство принять на себя содержание сына и обучение его на время отпуска «указным наукам», речь о которых шла в «определении»: «арифметике, геометрии, планов геометрии, тригонометрии, фортификации, часть артиллерии и инженерства, а также иностранных языков, военной экзерции»⁴⁴. Прошло чуть больше месяца, и 8 декабря в полковую канцелярию поступила расписка:

«Подлинный пашпорт я салдат Александр Суворов взял и расписался»⁴⁵.

Юридически его детство закончилось. Теперь, в 13 лет, стал он российским солдатом, и по гроб жизни ему предстояло оставаться им.

Глава третья
Солдат гвардии и армейский офицер

Помните ли вы свое отрочество, читатель? На что тратили время, свободное от уроков в школе и обязанностей по дому? Я помню: это были книги, кино, исторические музеи и немного телевизор.

Во времена нашего героя не было ни кино, ни телевизора, ни исторических музеев, но были книги. Они – древнейшее изобретение человеческого интеллекта, одухотворенного пламенем сердца. Еще задолго до принятия ими современного нам облика прочно поселились они в доме наравне с его хозяевами. Позднее, как для члена семьи, стали отводить для них отдельную комнату.

Единственное, в чем был правдив литератор Фукс, – в доме отца были книги, и юный Александр читал их. Почему? Да потому что, как тонко заметил Ж. Бордонев о Мольере-ребенке, «как все дети, он предпочитает нарядный мир вымысла повседневной действительности, неизбежно скучноватой»⁴⁶. Француз говорит это о парижском театре, но в Москве театра не было, поэтому чтение книг заменяло его втройне. Не забывайте, мой дорогой читатель, что история и литература, то есть изящная словесность, в те времена еще не оформили своего развода, хотя и жили уже вполне раздельно. Это значит, что исторические сочинения читать было интересно не только по содержанию, но и по форме изложения. Именно книги открыли перед нашим героем целый мир и подтолкнули к выбору пути в этом мире.

Бытует мнение, что от рождения был он слабого здоровья и лишь постоянными упражнениями укрепил его. Позволю себе усомниться: скорее всего, здоровье его в детстве было обыкновенное, но выбрав военную стезю, он начал закаливать себя, ибо в книге знаменитого Раймундо Монтекукколи, взятой из отцовской библиотеки, мог прочесть он следующие строки:

«Командовать армией, от побед или поражений которой зависят короли, их королевства и короны, – славное поприще. Поэтому, чтобы соответствовать ему, необходимы: крепкое здоровье, способности вынести тяготы войны и плохой климат Венгрии, где дни очень жарки, а ночи холодны; следует приучить себя к дурной воде, ночевкам в палатках, всегда оставаться бодрым, чтобы, подобно Корбулону⁴⁷, личным примером побуждать в солдатах выносливость; лично обходить караулы и укрепления, разведывать окрестности, шагать пешком – то обок строя, чтобы придать войскам решимости, то впереди, возглавляя их; обладать живым, бойким и острым умом, который во многом зависит от темперамента и (состояния) телесных органов; а быстрота (решения) необходима, ибо на войне каждый час, момент, мгновение бесценны и невозвратны»⁴⁸.

Внимательный читатель заметит, что из этого текста подросток мог почерпнуть не только наставления о закаливании, необходимом для полководца. Здесь весь перечень добродетелей военного вождя, которые он постепенно выработал в себе и о которых впоследствии повествуют очевидцы его военной славы. Мне трудно утверждать наверняка, прямых свидетельств нет, кроме двукратных упоминаний имени полководца в письмах⁴⁹ Суворова, но совсем в другом контексте. Однако книга эта есть в библиотеке его отца, ее, возможно, он прочел еще подростком и наверняка перечитывал в зрелом возрасте как исторический источник по опыту войны с турками (см. письмо от 26.9.1793 г. О. И. Курису⁵⁰). Интересующий нас текст находится в ее третьей «книге». Конечно, через полвека он был интерпретирован в связи с темой письма, но это не может отрицать и предположения, что при первом чтении ребенок должен был ярко ощутить необходимость последовать совету, нами приведенному.

Мир античных героев, с которым он столкнулся при чтении Плутарха, «Истории мира» Юрбена Шевро, «Властителей мира», не мог оставить отрока равнодушным. На страницах его писем постоянно встречаются имена Македонского и Цезаря, Эпаминонда и Цинцинната, Фабриция и Кунктатора, Ганнибала и Тита Флавия Веспасиана. Лучшей компании для пробуждения желания служить, желания добиться славы и придумать нельзя. Можно смело утверждать, что полученная отсрочка от явки для обучения указным наукам использована была с успехом и по назначению.

Итак, мальчик-солдат остался в родительском доме до поры до времени. Однако эти два года были наполнены не только учебой: в 1713 г. родилась вторая младшая сестра Мария, а в 1744 г., очевидно, заболела и, вполне возможно, умерла мать. В столь непростой ситуации отец не спешил расставаться с сыном, да и время пока что терпело. А потому в конце 1744 г. В. И. Суворов получил в московской конторе лейб-гвардии Семеновского полка новую отсрочку для сына еще на два года. Реверс об этом в начале XX в. сохранялся в семеновском полковом архиве:

«Декабря 11-го дня 8-й роты солдат Александр Суворов отпущен в дом его в Москву в приходе Николая Чудотворца, что в Покровской, генваря по первое число будущего тысяща седмьсот сорок шестого году, <…> к сему реверсу вместо сына своего Александра Суворова, подписуюсь

Прокурор Василий Суворов»⁵¹.

Трудно не согласиться с А. В. Геруа, что, судя по всему, речь идет о находившейся «в конце Покровской улицы (составляющей продолжение Покровки и Басманной), на углу Никольского переулка, невдалеке от полотна Рязанской железной дороги и близ Семеновской слободы <…> церкви Николы Чудотворца, в приходе которой, должно быть, и жили Суворовы»⁵². Это кажется тем вероятнее, что в Семеновской слободе и находилась часть канцелярии вместе с небольшой воинской командой этого славного гвардейского полка, с которым теперь была связана так крепко судьба нашего героя. Нелишне отметить, что и по второму реверсу отец приложил обязательство обучать сына «указным наукам»⁵³. Судя по всему, к окончанию и этого срока Василий Иванович исхлопотал новую, но теперь уже годичную отсрочку, ибо на полях реверсов появилась пометка: «отсрочено ему генваря по первое число 1747 году»⁵⁴. Через год последовала новая годичная отсрочка, теперь уже последняя:

«Ноября 27 числа, 8-й роты солдату Александру Суворову отсрочено на год, генваря по первое число 1748 году, которой жить будет в Москве»⁵⁵.

Итак, отсрочка растянулась на пять лет. Но и тогда уже, по крайней мере для дворянских недорослей, действовала «великая» воинская мудрость: «Солдат спит, а служба идет». Не появившись пока еще ни разу в своем полку, юный Александр Суворов успел вместе со своими сверстниками слегка продвинуться по «лестнице чинов». Так, 25 апреля 1747 г. «полковые штапы» постановили оформить новые производства во всех степенях унтер-офицерских чинов, чтобы их было согласно штатному расписанию, а для этого взять «состоящих в полку за комплектом и вновь переменить чинами таких, которые б во оных прибавочных могли себя содержать на своем коште без жалованья»⁵⁶.

Так как известное число унтер-офицеров постоянно отсутствовало в командировках, больными в госпиталях либо в продолжительных караулах, то чтобы «при полку в правлении должностей не могло б последовать остановки, выбрав же из ундер-офицеров, из капралов и из солдат, из имеющих довольное собственное иждивение, по разсмотрению переменить чинами, которым и состоять до ваканций сверх комплекту без жалованья»⁵⁷.

Так, в 17-летнем возрасте А. В. Суворов стал капралом гвардии. В приложении к определению господ штаб-офицеров лейб-гвардии Семеновского полка значится его имя восьмым и последним в списке. И снова сверхкомплектным, и без жалованья, и в числе малолетних⁵⁸.

Но всему на свете подходит срок, вот и домовой отпуск Александра Суворова прекратился. В декабре 1747 г., не дожидаясь Рождества, снарядился он в путь из Москвы в Петербург и, получив благословение родительское, в сопровождении двух крепостных дворовых людей устремился в свое первое путешествие по занесенным снегом городам и весям России.

Никогда не пренебрегайте архивными документами. Что бы мы, историки, делали без них? А так – достаем из папки реверс солдата Александра Суворова и из одной пометки узнаем, что он уже капрал, а из другой – что к полку он «явился в срок»⁵⁹, то есть 1 января 1748 г. отметил свое прибытие в штабе лейб-гвардии Семеновского полка. Судя по всему, в тот же день прошел проверку знаний в указных науках при полковой школе. И, видимо, успешно, ибо в этот же день в приказе по полку было о нем сказано:

«…явившемуся из отпуска 8-й роты капралу Суворову быть при 3-й роте»⁶⁰.

Так началась его действительная служба. Знаменитый гвардейский полк уже семь лет как вполне вольготно квартировал целой слободой. Указом императрицы Анны Иоанновны 13 декабря 1739 г. семеновцам было отведено обширное пространство по обеим сторонам Гороховой улицы и до современного Московского проспекта, от левого берега реки Фонтанки и далее на юг до Шушарских болот. Построена слобода была по плану: разбита на перспективы и правильные улицы. Каждой роте, а было их тринадцать: одна гренадерская и двенадцать мушкетерских, был отведен для расселения определенный участок. Некоторое представление о его размерах дает планировка соседнего современного городского района: это Измайловский проспект и отходящие от него тринадцать улиц-рот, современных Красноармейских улиц, сохранившихся от первоначального квартирования лейб-гвардии Измайловского полка.

К середине 40-х гг. XVIII в. в слободе Семеновского полка насчитывалось триста солдатских и офицерских домов. Это были так называемые деревянные связи с ограниченным числом обитателей. В 1746 г. на каждую роту было отведено по десять связей, на одну полагался двор с огородом, имевший «длинняку по двадцати, поперешнику по семи сажен»⁶¹. Таким образом, ротный участок составлял сто сорок сажен. В каждой казенной связи проживали по четыре солдата на одну светлицу, семейные солдаты имели в распоряжении целую связь и подсобное хозяйство при ней. Такое квартирование никак нельзя назвать казарменным. Казенная солдатская связь разделялась на восемь светлиц, то есть в ней проживали 32 человека. Офицерские связи отличались от солдатских добротностью, их фасады были обшиты тесом, такой дом разделялся на две квартиры, в каждой жило либо два холостых офицера, либо одно офицерское семейство, сени были раздельные.

Центром Семеновской полковой слободы являлось пересечение современного Клинского проспекта и Можайской улицы, здесь находился полковой двор. В 1746 г. тут возвели и освятили деревянную полковую церковь в честь праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы, а потому и полковой праздник отмечался 9 ноября по старому стилю.