Kitabı oku: «Колумбия – любовь моя», sayfa 5

– Она откликается на имя Мария.

– Хорошо. – Антон подошел ближе к женщине и присел перед ней на корточки. – Добрый день, Мария. Меня зовут Антонио. Я отвечаю за все события, которые здесь происходят. Мне очень жаль, что все так произошло и твой муж погиб. Так не должно было случится, но случилось. Ты понимаешь меня? У нас тяжелая мужская работа, мы все рискуем, чтобы у наших семей была еда, а дети могли расти. Мы всегда будем помнить Хайме. – Антон перекрестился по православному обычаю. – Я хочу помочь тебе. Скажи мне, как и чем?

Индианка продолжала молчать и только еще больше подобрала под себя коричневые ноги в грязных стоптанных сандалиях. Выждав минуту, Антон Бекетов повернулся к своему бригадиру и спросил:

– Почему она молчит? Она понимает по-испански?

Густаво Варгас выступил вперед и начал что-то разъяснять ей на незнакомом Антону диалекте кечуа, подкрепляя свои слова активной жестикуляцией. Наконец губы женщины разомкнулись, и она подняла голову, прикрытую смятой фетровой шляпой с узкими полями. Антон не мог оторвать взгляда от этого застывшего, усохшего от жизненных невзгод лица. Его сердце заныло и стало заполняться, казалось бы, давно забытым чувством жалости и сострадания к ближнему. Такие же точно отрешенные от жизни лица он видел давно, на почти забытой кавказской войне, когда встречал таких же убитых горем женщин, потерявших в бессмысленных сражениях своих самых дорогих людей – сыновей и мужей, – которым судьба оставило только одно – безутешно коротать свой вдовий век у развороченных снарядами родных пепелищ. Им ни до чего не было дела. Они ничего уже не просили ни у людей, ни у жизни.

Всматриваясь в маленькие слезящиеся глаза несчастной индианки и не зная, что ей еще можно сказать, Антон, не оборачиваясь к Густаво, спросил его:

– Что она ответила тебе?

– Она просит дать ей возможность увидеть тело своего мужа. Хочет проститься с ним. – Варгас натужно закашлял, отошел на несколько шагов и, достав из кармана брюк носовой платок, приложил его ко рту. Пыль. Горная пыль.

– Переведи ей следующее. Мы все делаем, чтобы раскопать Хайме, но вода все время пребывает и обваливает породу. До него теперь очень сложно добраться. Твой муж уже в лучшем мире, и ему там хорошо. Сейчас я опасаюсь, что могут погибнуть другие горняки, поэтому мы вынуждены будем зацементировать эту штольню, чтобы спасти остальную шахту. Мы не оставим тебя одну, Мария. – Помедлив, Антон спросил теперь уже у своего инженера: – Сколько у нее детей?

– Пятеро. Мы точно знаем. Старшему четырнадцать лет. Семья проживает в деревне, где живет большинство наших старателей, километрах в пяти отсюда, – ответил тот.

Пятеро несовершеннолетних детей. Полураздетых и полуголодных. Случайность изменила привычный ход событий, превратив жизнь этих людей, и так проходившую в бедности и нужде, в беспросветную трагедию. Нет теперь единственного кормильца, исчез скудный источник доходов этой семьи. Не обучены и плохо накормлены дети. Улица станет их пристанищем, а попрошайничество – привычным уделом. Антон чувствовал, что так просто стоять и никак не реагировать он не должен.

Ему хотелось побыстрее завершить тягостную сцену. Распрощаться с этой раздавленной судьбой женщиной и вернуться к привычным делам. Уехать в большой город и окунуться в его гудящую атмосферу. Там он сможет быстрее забыть это событие и не думать больше о тысячах несчастных, которые влачат такое же беспросветное существование, как эта индейская семья.

А Мария ничего не думала. Она даже не понимала, зачем эти белые господа говорят ей какие-то диковинные слова. Она просто знала, что ни сегодня вечером, ни завтра, никогда больше не услышит голоса своего Хайме, когда он усталый вернется с работы, сядет за стол и молча будет есть разваренную кукурузную кашу, а она, ничего не говоря, будет стоять рядом и смотреть, как на его лице под коричневой, задубевшей от пыли и горного солнца кожей перекатываются желваки. И в эти минуты она была счастлива.

Знала, что больше не услышит в своем доме, больше похожем на лачугу, веселья и смеха детей, которые выбегут навстречу своему отцу, когда он переступит родной порог и протянет им кулек дешевых шоколадных конфет, потому что в этот день горнякам как раз выдали зарплату. Великий бог Чубчакум забрал ее мужа и навеки упрятал его у себя глубоко в горе, чтобы он помогал ему оберегать эту грешную землю.

Ничего больше не говоря, Антон Бекетов достал из заднего кармана брюк портмоне и вынул из него все наличные деньги, которые у него были при себе:

– Вот, это тебе, Мария. Здесь восемьсот долларов. Бери, не бойся.

Женщина взглянула на протянутые ей сложенные вдвое банкноты. Ее маленькая худая ладонь раскрылась, и Антон почти насильно втиснул в нее деньги. Индианка сжала их пальцами и продолжала держать в нерешительности в вытянутой руке, будто была не уверена, что это неожиданно свалившееся на нее богатство принадлежит теперь ей и она имеет на него право. Или эти господа, которые распоряжались жизнью мужа и в конце концов забрали его у нее, говорят просто так, несерьезно, и через минуту передумают и отберут эти доллары так же легко, как и дали? Ни слова благодарности, ни звука не сорвалось с ее потрескавшихся сухих губ.

– Я попрошу тебя, Варгас, – Антон больше не смотрел на сидевшую перед ним согбенную женскую фигуру, – помоги ей разменять эти доллары на местные песо и скажи, что мы будем регулярно выдавать ей зарплату ее мужа. Да, ты правильно понял меня. Именно выдавать. По крайней мере еще три месяца, а там посмотрим, что делать.

Бекетов повернулся и, не попрощавшись с Марией, пошел по направлению к своему джипу. Ему расхотелось заниматься проблемами рудника и людскими судьбами. Почти физически он чувствовал, что чужое горе только тяготит его, заставляет понапрасну волноваться сердце. Впереди его ждала привычная обстановка большого города. Ему нужно опять увидеть его ночные рекламные росписи, зайти в какой-нибудь переполненный людским гомоном бар, лучше всего в «The Drunken Fox»⁹, где двадцать четыре часа кряду сидят за столиками или стоят безразличные друг другу мужчины и женщины. Шумят, галдят и бесконечно дымят сигаретами. И это хорошо. Там можно присесть за стойку, без лишних слов заполучить непочатую бутылку виски и долго, не торопясь пить его тягучими небольшими глотками, временами то поднимая стакан к свету затемненного фонаря, чтобы полюбоваться переливами янтарной жидкости, то вновь прикладывая его к своим губам. И тогда ему станет опять хорошо.

Уйдет из сердца непонятная тоска, покинут голову лишние докучливые мысли, а когда наконец алкогольный дурман успокоит душу, он наберет телефонный номер Кармен и скажет, что уже едет к ней. Скорее всего, спросонья она ему ничего не ответит, так как не сможет решить, нужен ли он ей в этот тихий полуночный час. Но это не важно, совсем не важно. Слова здесь не так нужны. Он откроет своими ключами входную дверь, пройдет по темным комнатам и войдет в полуосвещенную спальню, где увидит, как на прикроватной тумбочке теплится грустный ночничок, предусмотрительно зажженный Кармен. Обопрется коленом о край широкой постели и, наклонившись, зароется лицом в ее свежепромытые пушистые волосы, пахнущие изысканным амберным шампунем. А затем, вдосталь наглотавшись ее аромата, будет долго и нежно целовать дорогое лицо и шею, такие теплые и мягкие после первого растревоженного сна.

Он ничего не скажет ей, пока она не опьянеет от его хмельного дыхания, в котором почувствует насыщенное амбре из крепкого виски и хороших сигар, и, положив ладони ему на плечи, не притянет его к себе. Тогда он сдвинет кверху, под самые полные округлые груди, короткую ночную рубашку из белого шелка и различит в полутьме ниже пупка аккуратно подстриженный треугольник, и, ни о чем больше не думая, прижмется своей пылающей щекой к его колкой шерстистой поверхности. И так и замрет, дожидаясь, пока любимая женщина медленно разведет для него свои жаркие податливые бедра. И что тогда сможет остановить его? Может быть, только еще нарождающийся где-то там, далеко, за тысячу миль в сонном океане рассвет? Или сладкая истома усталого тела, отдавшего другому человеческому существу часть самого себя?

Они вдосталь напьются медового нектара из кубка любви самого Эроса и не откажутся от него до последнего мгновения, пока сон заботливо не смежит им тяжелые веки.

Взбодрившийся от мысли об ожидающем его приятном вечере, Антон замотал головой, как бы желая стряхнуть с себя наваждение. Затем подозвал своего инженера и дал Варгасу несколько поручений, заодно повесив на него хлопоты по доставке помп для откачки грунтовых вод. После чего торопливо сел за руль верного «Бронко» и погнал его по ухабистой каменистой дороге в сторону колумбийской столицы.

Глава седьмая

Этот день в середине недели явно не задался. Так, по крайней мере, стала считать Кармен Долон после двенадцати часов. А с самого утра, казалось, все было хорошо. Яркое солнце улыбалось ей, утренний макияж равномерно лег на лицо, а губы даже не пришлось перекрашивать по второму разу. Такая непредсказуемая в своих желаниях Каролина без понуканий вовремя собралась в свой международный колледж и даже подскочила к ней на кухню, чтобы нежно чмокнуть в щеку. Нечастое и трогательное внимание со стороны строптивой дочери. В офисе также было все как всегда. Обычная рутина: щелканье компьютерных клавиш, негромкие реплики сотрудников и легкий аромат крепкого кофе. По своему обыкновению, не вовремя появилась Люсия, претендующая на роль главной подруги, и затараторила на ухо:

– Кармен, ты сегодня великолепна. Такую прическу я у тебя еще не замечала. А этот чудесный жакет и красная юбка – просто блеск. Кажется, я видела такой наборчик в салоне мадам Figueroa. Верно, из Парижа? Ты душечка, милая. Я в восторге. Но и у меня есть новости. Совершенно сногсшибательные. Это была встреча жизни. Как озарение. Для меня все стало ясно, как вспышка молнии. Из ниоткуда появился он. Представляешь? Одним словом, жди меня. В обеденный перерыв идем вместе в ресторан. Я тебе должна все-все подробно рассказать. Это безумно интересное приключение! – Прощебетав свою тираду, разодетая под канарейку Люсия вспорхнула и полетела в свою рабочую клетку. Она была рада. Теперь у нее появилась возможность выплеснуть перед кем-то истомившуюся в ожидании подходящего собеседника душу.

«Смешно. Чем еще может поразить меня эта Люсия? – подумала про себя Кармен. – У нее всегда так. Встретит кого-то, потом сама нафантазирует, напридумывает. Очередной ее романчик, которой она, несомненно, завела вчера за стойкой бара в ночном клубе. Кто он? Альфонс на день, на неделю? Эрнандо, Гильермо, или заурядный Хуан? Мало ли мужских имен? Где же она нашла то место, где встречаются одинокие сердца? Может быть, все в том же пресловутом „Jack Diamond Club“, известном тем, что в него так просто не войдешь и так просто сразу не выйдешь. Любит Люсия всяческие неожиданности и приключения на свою голову. Наговорит, поди, о том, чего нет и не было, а ты сиди слушай и соглашайся, а то непременно обидится. Сочинит сказочку из вчерашних пьяных грез. Потом через пару недель разочаруется в ночном ухажере, раскается, себя начнет ругать и быстро успокоится. Как обычно, впрочем. У нее всегда так: вспыхнет, забурлит, и ничего: тишина, до следующего раза, пока сил не наберется. Который у нее роман за год? Ну точно, четвертый. А выслушать ее все же придется. Не потому что подруга, куда уж там до дружеских чувств! А потому, что с кем-то о чем-то разговаривать нужно, ведь у самой в сердце тоже плещется мутная водица. Так что разбавить свои печали чем-то надо. Хотя бы для начала чужими ошибками».

Кармен открыла маленький сейф, размещавшийся в подкатной тумбочке, и стала выкладывать из него документы, требующие дальнейшей доработки: блокнот с исполненными скорописью заметками о вчерашнем заседании совета директоров компании, незаконченное письмо в сервисную компанию с претензиями о недопоставке партии каких-то непонятных ей шестилепестковых бурильных головок для скважин, которые простаивают уже целую неделю, и многое другое, что она лично считала малоинтересным и малозначимым лично для нее.

Скука, однако все это надо было подправить, скорректировать, одним словом, причесать, прежде чем нести на окончательную подпись директору департамента. Не успел засветиться экран ожившего под ее рукой компьютера, как дверь в комнату, которую она по праву занимала как старший секретарь-референт, приотворилась, и в образовавшуюся щель просунулась голова самого Хосе Эстебана Корвальо, упомянутого директора и ее непосредственного шефа.

– Карменсита, доброе утро. – На лице ее босса плавала слащавая улыбка. – Найди время зайти ко мне в кабинет. Есть разговор.

«Так, начинается. – Кармен Долон почувствовала, что она окончательна раздражена и недовольна началом рабочего дня. – Не сложно догадаться, о чем речь пойдет. Заждался, поди, не успели две недели пройти с момента последней встречи. Наверняка дни считал, abuelito». Своего начальственного любовника Кармен называла про себя не иначе как этим словом, которое означало «старичок», и вкладывала в него весь сарказм, на который была способна.

Демонстративно не прихватив с собой даже блокнот для записей очередных «мудрых» указаний руководства, Кармен вышла в коридор и проследовала в кабинет босса, выстукивая высокими каблучками красных туфель нервную звонкую дробь, выдававшую ее плохое настроение.

Как только она закрыла за собой дверь, Хосе Корвальо, до этого в волнении метавшийся по своему просторному кабинету, моментально оказался рядом с ней и нервно схватил ее за обе ладони.

– Карменсита, сокровище мое, – воскликнул он, – как я ждал этого дня, этой минуты. Надеюсь, ты не забыла, что сегодня наша встреча. Я дни считал. Чуть с ума не сошел.

«Лучше бы сошел. Вот бы облегчение было для меня, – про себя усмехнулась Кармен Долон. – Сколько слов, сколько никчемной патетики. Неужели он действительно верит во все, что мне говорит, во все эти пафосные комплименты, которыми осыпает меня? Вот мой Антонио немногословен, но каждому его слову веришь и помнишь. Если бы ты знал, Хосе Эстебан Рауль Корвальо, с кем ты пытаешься соревноваться в моем сердце. Для меня было бы наслаждением увидеть твою растерянность, убедиться в твоем поражении как мужчины. Неужели тебе непонятно, что я отдаю тебе только мое тело? Какую любовь ты выпрашиваешь у меня? А может быть, потребовать от него поцеловать кончик моей туфельки? – пришла к ней мстительная мысль.

– И ведь поцелует. Не откажется. Сделает в ту же минуту. Грохнется на колени, не привыкать, распластается по полу и будет елозить по лакированной коже своими липкими тонкими губами».

Нет, не попросила, не приказала, а лишь отвернула голову в сторону, чтобы продемонстрировать восхищенному боссу свой безукоризненный профиль со слегка вздернутым носиком. Ее взгляд от нечего делать безразлично застыл на портрете президента страны, который в золоченой деревянной раме висел на стене, как раз за руководящим креслом.

«Какой у него торжественный и державный вид, но ведь и он наверняка не без греха? Уж точно держит у себя под боком такую же „коломбину“, как и я, – развлекала себя размышлениями Кармен, намеренно не обращая внимание на стенания своего любовника. – Чтобы сказал наш национальный лидер, если бы он увидел меня с моим шефом в данную минуту и его портрет мог бы говорить? Я думаю, он бы возмутился и произнес бы нечто такое:

„Меня одолевают бесконечные заботы о благополучии государства. Я ночи напролет не сплю, беспокоюсь о судьбе миллионов моих подданных, то есть, конечно, сограждан, а вам, которые там, внизу, подо мной, и дела до ничего нет. Занимаетесь любовными интрижками вместо того, чтобы трудиться на благо страны или хотя бы, для начала, своей компании. Каково! Негодники. Или что? Своим дерзким поведением вы хотите заявить мне о том, что в то время как маститые политики сражаются друг с другом в ООН и пыхтят над строчками, как им кажется, грозных, а на самом деле вполне уморительных резолюций, над всем миром, над всеми их тщетными потугами торжественно властвует лишь один суверен – Его Величество Секс?“»

– Так как же, Карменсита? – жалобным тоном промолвил Хосе Корвальо и потряс ее за руки, за которые он все еще держался, как за спасительный канат, который сбросили с борта судна несчастному утопающему. – Мы увидимся сегодня? Я прошу тебя, дорогая, бесценная моя, не отказывай мне в этой небольшой просьбе. Ты же видишь, как я страдаю. Вот, лучше возьми ключи от нашей квартиры, нашего уютного гнездышка, которое согревает нас уже два года. – Одной рукой, звякнув металлом, он вынул из кармана пиджака связку из двух длинных, с витиеватыми бородками ключей, а другой продолжал удерживать ладонь своей возлюбленной.

Кармен явно успела надоесть эта трогательная и одновременно смешная сцена, и, пошевелив рукой, она освободилась от пальцев Хосе, которые ей стали казаться такими же противными, как щупальца вытащенного из морской пучины осьминога, и взяла протянутые ей ключи. Затем наклонилась к стоявшему на коленях Хосе Корвальо. Может быть, поцеловать его лоб? Зачем обижать идиота-страдальца, который может ей еще пригодиться?

– Если хочешь, то приезжай пораньше, уйди с работы. Я все заранее приготовил. Отдохнешь, а там и я скоро буду. Только ты никому и ничего не говори, – тихо промолвил измученный собственными мольбами пожилой ловелас, беспомощно всматриваясь в спину отвернувшейся от него Кармен Долон, которая направилась к выходу из начальственного кабинета.

Кармен была не из той породы женщин, которые готовы прислушиваться, а тем более безропотно следовать просьбам потерявших свое достоинство мужчин. Пусть ее ненасытный босс знает свое место. Ей ли в ее роскошные тридцать три года пристало сомневаться в горделивом преимуществе над алчущими ее прелестей особями мужского пола?

Не она ли – победительница конкурса красоты города Боготы среди студенток в еще не таком далеком прошлом? Не ей ли знать о том, что красота – это драгоценный дар свыше, который надо беречь, и если расходовать, то делать это медленно, капля за каплей, не позволяя другим выпить себя целиком, и так, чтобы ее запаса хватило на долгую и причем безбедную жизнь?

Кто из представителей «хищного» пола не хотел бы заполучить в собственное владение драгоценный брильянт и упрятать его в своем подземелье?

Поэтому, выйдя из офиса компании, Кармен решила вначале проехаться по лучшим бутикам колумбийской столицы и присмотреться, что в них появилось новенького, и потому прежде всего направилась в экскурсию по пятизвездочным отелям – от «Виктории Регины» до «Космоса».

Не то чтобы ей было так уж необходимо прикупить себе что-то эксклюзивное, а проще говоря, прибарахлиться. Вовсе нет. Достаточно того, что выписывал ей Тони из парижских и миланских домов моды. Но обойтись без того, чтобы в очередной раз потешить свое женское самолюбие, она никак не могла. И потом, с какого перепугу она должна сломя голову мчатся в тайное трехкомнатное убежище, которое ей уже порядком опротивело и куда, наверное, устремился, чтобы затаиться в нетерпеливом ожидании, этот надоедливый «abuelito» Хосе Эстебан?

Это он ловко придумал – тешить лукавого, укрываясь от посторонних глаз, да еще за счет бюджета компании. Такого завистливые члены совета директоров ему бы не простили, и если бы узнали правду, то распорядились бы приготовить его бренные кости в качестве сладкого десерта к чашечке вечернего кофе.

Недаром ее любовник больше всего на свете боится того, что его романтические проделки могут вылезти наружу, что непременно сделает его героем передовиц самых отвязных, самых желтых бульварных изданий Боготы.

Вот будет потеха для его разномастных недоброжелателей, ждущих любой возможности, чтобы вставить ему палку в колеса или куда повыше.

«С такими конспиративными ухватками и оглядками ему было бы сподручнее податься в джунгли к партизанам „Сендеро луминосо“ и там подыскать для себя какую-нибудь новую Таню-революционерку из числа обитательниц малярийных болот», – про себя съязвила Кармен.

Занятая этими размышлениями, Кармен Долон небрежно бросила на заднее сиденье своего автомобиля маленький разлинованный частыми серебристыми полосками пакетик. Все-таки она не смогла сдержаться и приобрела совершенно ненужную, но на первый взгляд оригинальную брошку в виде ящерицы, поддавшись на уговоры угодливой продавщицы. Однако ее настроение как было дурным, так таковым и осталось.

К тому же совсем некстати ей вспомнилось восхищение Хосе Эстебана его любимым актером Кенни Даути, сумевшим «озарить» мир сценами из похотливого боевичка «Пока существуют мужчины», которые должны были доказать, что половой акт у фонтана, в автомобиле или у колоны католического монастыря решительным образом уступает по остроте ощущений сношению в зарослях травы среди кладбищенских крестов. Пошлость и безвкусица.

– Боже, как я устала от него.

Между тем Хосе Эстебан Рауль Корвальо был уже на месте с точностью вышколенного пехотинца, заканчивающего второй год службы. Долго в своем кабинете в этот день он, конечно, усидеть не мог. Поэтому, огорошив вышестоящее руководство кучей всевозможных благовидных причин, почему не сможет быть на юбилее спикера национального парламента, он выпорхнул из стеклянного куба центрального офиса компании и устремился в цветочный салон, чтобы скупить там все роскошные розы сорта «Белый шоколад».

То, что Кармен задерживалась, немного волновало его. В том, что она придет вообще, он был уверен. Однако чем раньше, тем больше у него будет времени на всякие нежности и тем легче будет объяснить дома причину позднего возвращения.

– Может, это было предопределено свыше, что я встретил эту роковую женщину. – Хосе Эстебан прекратил свое кружение по комнатам и остановился перед большим зеркалом, в котором он смог увидеть себя во весь рост. Невзрачность своего внешнего вида огорчила его. Рост не выше ста семидесяти, узкие плечи, округлое пузцо человека существенно за пятьдесят, слабый скошенный назад подбородок – все в совокупности убеждало в том, что женщины его любить не могут.

Выходит, физические недостатки надо как-то умудриться скрыть или попытаться отвлечь внимание подруги на что-нибудь другое. Ну, например, увлечь любовницу занимательным рассказом или на худой конец поразить ее интеллектуальными рассуждениями на непонятную для нее тему. Авось удастся закрепить в ее сознании образ человека редкого, осведомленного в вещах необыкновенных, скрытых в глубине истины. Не придумав ничего лучшего, он решил остаться в костюме и даже при галстуке, чтобы в таком виде встретить Кармен.

«Сколько предварительных усилий. Пусть будет так. Пусть мне приходиться унижаться перед ней и выпрашивать у нее любовь, но у меня в руках есть власть, и эта женщина подчинена мне по законам службы. В этом мое преимущество. Всем известно, что любая женщина интуитивно покоряется силе. Самой природой в ней заложена потребность чувствовать над собой авторитарного мужчину. К чему тогда все мои сомнения? Долой комплекс неполноценности, привитый мне с детства.

Ласка матери была для меня редкостью. Это так. Она была недоступна для меня, так как мать всегда была занята собой и своими нарядами, а я все ждал и ждал, когда наконец она положит на мою голову свою мягкую пахнущую диковинным ароматом ладонь и разворошит мои волосы. Материнская забота выпадала мне лишь от доброй пожилой мулатки, прислуживавшей в родительском доме.

А потом, когда вырос, для меня подобрали такую же самовлюбленную супругу, во многом похожую на мою мать. Сказали: гордись. Она же из рода Сепеда, ведущего начало от одного из капитанов командора Хименеса де Кесады, завоевателя Новой Гренады, то есть Колумбии. С тех пор называл супругу не иначе как донна Юлиана и обращался к ней исключительно на вы. По-другому не получалось. Шаловливые слова застревали где-то в глотке. Так и живу с ней рядом, как с иконой. Ну а секс только по распорядку, который она сама же и установила. Мне нужна простая отзывчивая женщина, а не святая».

Хосе Эстебан осекся, словно испугался своих мыслей, которые произнести вслух вряд ли бы решился. Он был слабым и эгоистичным человеком и знал об этом, но в Бога и чудеса верил и потому слыл среди своего окружения добропорядочным католиком, каковым хотел считать себя всю жизнь.

Так и жил по чужой указке.

– Однако где же она? – уже в голос нетерпеливо произнес Хосе Эстебан, уставший от самоанализа, и подошел к отсервированному журнальному столику, заставленному вазами с цветами и тарелками с экзотическими фруктами, среди которых возвышались бутылки с чилийским белым и красным вином и красовались открытые коробки с шоколадными и пралиновыми конфетами. В холодильнике до поры до времени был припрятан поднос с изысканной мясной закуской и нарезанной ломтиками янтарно-желтой папайей. Все было заранее приготовлено для тихой задушевной беседы на двоих, но заскучавшему директору департамента вдруг захотелось, не раздумывая, откупорить первую попавшуюся бутылку и залпом опрокинуть в себя целый бокал вина. Ожидание явно затягивалось:

«Несносная девчонка. Так манкировать мною, пренебрегать моим чувством. Пусть только войдет. Я выскажу ей все, что думаю о ней и ее поведении. До чего довела меня? Я уподобился герою бесконечных сентиментальных монологов, изобретенных гуру испанской литературы Кармен Мартин Гайте. Безобразие. Тоже Кармен, заметьте», – сеньор Корвальо был на взводе и наливался черной желчью уязвленного самолюбца.

Входную дверь в подъезд Кармен открыла пожилая и, по обыкновению, участливая консьержка Паула:

– Buenos días, señorita. Que placer de verle de nuevo¹⁰, – промолвила она, услужливо сопровождая молодую красивую женщину, и, оказавшись у двери лифта, растягивая губы, заговорщицки прошептала: – Él ésta aquí¹¹.

«Господи, что за мир? Все знают обо всех всё», – про себя усмехнулась Кармен и нажала на кнопку подъема кабины. А Паула ни о чем не подумала. Ее бесхитростный ум был преимущественно занят решением лишь одной задачи – как бы сэкономить для пропитания многочисленной семьи лишний песо.

Что толку пытаться представить себе жизнь этих недосягаемых людей, окруженных слугами, роскошными особняками и автомобилями. Всегда одетых в дорогие платья и костюмы. Пахнущих дорогим парфюмом, стоимость одного флакона которого превышала весь ее месячный заработок?

Она могла только улыбаться этим не знавшим тяжких забот небожителям, будто сошедшим с экранов гламурных кинофильмов, придуманных в Голливуде, и смущенно приветствовать их, рассчитывая увидеть в ответ поощрительную улыбку, а может быть, и услышать ободряющие слова. Иногда, в минуту хорошего настроения, эти люди протягивали ей банкноты с высоким номиналом, и тогда она была рада проявленному милосердию и низко кланялась, обещая молиться за их доброту.

Поднявшись под крышу элитного дома, Кармен своими ключами отомкнула дверь и перешагнула порог квартиры своих тайных свиданий, за которым увидела опостылевшего ей любовника, которого поприветствовала, произнеся что-то наподобие «Hey».

К этому моменту Хосе Эстебан утратил весь свой пыл и вместо слов негодования, которые он намеривался обрушить на голову своенравной красавицы, лишь пролепетал:

– Estoy muy alegre de verte. Te estaba esperando tanto tiempo¹².

Не удостоив его ответом, молодая женщина прошлась по квартире, на ходу отмечая, что она хорошо прибрана и декорирована цветами, расставленными повсюду в высоких вазах. Значит, ее очень ждали, готовились, беспокоились. Увиденное ей понравилось.

«Она владеет моим разумом. Я ничего не могу ей противопоставить. Даже упрекнуть ее, как она того заслуживает своим поведением, не могу», – с огорчением признался себе Хосе Эстебан. Решив, что промолчать лучше, чем сказать торопливое слово, о чем он мог бы в дальнейшем пожалеть, сеньор Корвальо подвел женщину своей мечты и мучительных переживаний к столу с закусками, выбрал бутылку белого вина эксклюзивной марки «Pulenta Estate», наполнил до половины два высоких бокала и протянул один из них своей капризной любовнице.

– За нашу любовь на долгие годы, – с пафосом произнес он и потянулся к губам Кармен, которая слегка отстранилась, предпочитая вначале отпить пару глотков вина. После чего подцепила на десертную вилочку маленький кусочек мякоти ананаса и отправила его в рот, и только после этого позволила своему нетерпеливому любовнику прикоснуться к ее губам. Но лишь на мгновение. Причем губы вытянула в трубочку так, будто целовалась с инфекционным больным.

У нее не было желания лишний раз демонстрировать свое презрение к жаждущему плотских утех мужчине. Совсем нет. Такой мысли в голове у нее не возникло. Просто сделала это больше инстинктивно, подчиняясь требованиям общего правила, которое гласит, что вначале должна состоятся лирическая прелюдия перед тем, как отдать свое тело в чужие руки.

После короткого поцелуя Кармен отошла от стола и, ничего не говоря, направилась в спальню. Хосе Эстебан поплелся за ней следом. Ее больше не забавляло ни угодничество перед ней ее начальника, ни повторяющиеся раз за разом стандартные знаки внимания, к которым она притерпелась за два года. С нее довольно. Единственное, чего она хотела в данный момент, – это сократить время свидания и отделаться от назойливого ухажера.

Кармен Долон принялась медленно расхаживать вокруг раскидистой овальной кровати, подходя то к туалетному столику с выставленным над ним большим зеркалом в резной раме, то к широкому креслу, и везде разбрасывала свою одежду. Расстегивала одну за другой пуговицы и последовательно снимала: вначале жакет, потом блузку, юбку, пока не осталась в кружевном пеньюаре черного цвета, нейлоновых чулках с резинками и лакированных красных туфельках. На своего любовника она не обращала никакого внимания. Нравится ему смотреть, как она раздевается, – пусть смотрит. Пытается одновременно судорожными движениями стянуть с себя брюки? Пусть стягивает. Ей, право, все равно. То, что должно случиться, – пусть случится, а потом она забудет обо всем, что было, до следующего раза, как об очередном досадном эпизоде в своей жизни.

«Она обворожительна», – не мог оторвать от нее своего восхищенного взгляда Хосе Эстебан, стараясь унять возникшую в теле нервную дрожь. И так происходит каждый раз, когда он видит рядом с собой эту удивительную женщину. В своем костюме, затянутом под самый подбородок галстуке и расстегнутых брюках он выглядел явно нелепо и прекрасно отдавал себе в этом отчет: