Kitabı oku: «Поляки в Дагестане», sayfa 2
«Казимировская балка»
В 1898–99 годах в Аранинском укреплении близ Хунзаха стоял 6-й Кубанский пластунский батальон. У одного из офицеров данной части служил денщиком безропотный и тихий солдат Казимир. Очень часто хозяин Казимира возвращался домой пьяным, и тогда начинались издевательства. Без всякой причины офицер избивал денщика, угрожая даже убить его. Не очень он был милостив и тогда, когда оказывался трезвым.
Неизвестно, сколько терпел бы солдат, но однажды ему стало невмоготу – он выбежал из крепостных ворот, преодолел с полверсты от укрепления, чтобы броситься в пропасть, что рядом с водопадом.
Хунзахский водопад
С тех пор стометровой глубины пропасть хунзахцы в память о поляке именуют «Казимировской балкой».
Лекарь поневоле
Иван Загорский в 1842 году оказался в плену у горцев. Через горы и долины его привели к Шамилю и заключили в подземелье, где поляк попал в среду таких же несчастных, как он сам.
Прошли дни, недели, месяцы – никто не собирался их вызволять. Пленные страдали кишечными заболеваниями. Но к их счастью Иван Загорский имел медицинское образование. По просьбе товарищей он обратился к имаму, чтобы ему разрешили собрать лекарственные растения. Шамиль дал согласие. Загорский из собранных в окрестностях Ведено трав готовил настой, поил товарищей и, как он сам рассказывает: «Все мои больные выздоровели».
К тому, что написал выше, добавлю, что туземные лекари помогали Загорскому, где и как искать необходимые травы, а поляк, в свою очередь, передавал им опыт медика, окончившего специальное учебное заведение.
10 лет на чужбине
Много лет назад я получил из г. Львова письмо от некоего человека со смешной фамилией, трудно сочетающейся с его именем – Лев Заяц. Он обращался за советом. Заяц хотел побродить по Дагестану и просил, чтобы ему предложили интересный маршрут для многодневного пешего перехода.
Я откликнулся. Лев Заяц прибыл не один. С ним была его супруга Нина – рослая, плотная, со светлым лицом женщина. Они оказались людьми интеллигентными, донельзя обязательными. Мы вместе разработали маршрут, разрисовали его, а я вдобавок дал рекомендательные письма к товарищам, у которых они могли бы получить какую-либо помощь.
Через какое-то время из Львова пришло благодарственное письмо, где выражались охи и ахи от увиденного, услышанного и не менее – от гостеприимства дагестанцев.
Так и пошло. Почти каждый год чета Зайцев совершала путешествия по Дагестану, не забывая при этом каждый раз приглашать к себе – во Львов. Время от времени они радовали меня, присылая вырезки из польской печати – сведения о Кавказе, Дагестане, о Шамиле и его сподвижниках.
…Наконец, в 1980 году мы с женою решили посетить Львов. На то было несколько причин. Во-первых, Лев Федосеевич Заяц сообщал, что в этом году они по разным причинам не планируют побывать в Дагестане, во-вторых, его семья приготовила для нас сюрприз, который нас весьма обрадует.
Была и третья причина, зовущая в Закарпатье. Нас звала в гости известная дагестанка Резеда Махмудова.
…В первой половине июля 1980 года мы оказались в объятиях четы Заяц. Был вечер. Стол был богато сервирован. После сытной еды пошли разговоры о том о сем, а я все думал какой же сюрприз нас ждет? Сюрприз оказался книгой. И какой! В ней поляк Кароль Калиновский рассказывал о том, как во время Кавказской войны попал в плен к горцам и 10 лет находился на чужбине.
Но большой труд Калиновского был написан на польском языке. Отложив все дела в сторону, в тот же вечер Лев Федосеевич начал делать перевод с польского на русский. Делал это он блестяще, и я записывал без помарок. Мы работали в течение четырех дней, с перерывами на еду, небольшие прогулки по Львову и на сон.
Должен заметить, что это первый перевод книги К. Калиновского на русский язык и честь этого принадлежит Льву Федосеевичу Зайцу, которому я бесконечно благодарен, хотя бы потому, что читатель узнает много нового о Кавказской войне, о судьбе людей, оказавшихся в плену у горцев, о Шамиле, его наибах, а главное о самом Кароле Калиновском, 10 лет находившемся на чужбине.
…После развала СССР связи нашей семьи с семьей Заяц оборвались. Они больше не приезжали в Дагестан, хотя мечтали ходить по его тропам, пока ноги держали их.
– Если книга выйдет в свет, – сказал я себе, – то непременно перешлю ее во Львов, как благодарность Льву Федосеевичу и Нине Никитичне, как прощальный привет из Дагестана.
«Я родился в селе Калиново Августовского воеводства 21 января 1821 года», – с таких слов начинает свое повествование Карол Калиновский о своем 10-летнем пребывании в плену на Кавказе3.
И далее продолжает: «Помню в 1830–1831 гг. воспитывался у монахов ордена Василия в Варшаве. Когда меня сослали как солдата на Кавказ, родители умерли от жалости…»
Далее К. Калиновский объясняет причину ссылки. В реальном училище он прошел курс механики, работал на заводе в г. Сольцы, а затем в Варшаве, где на железной дороге исполнял должность помощника инженера, увлекся противоправной политической деятельностью, за что его 9 месяцев держали в тюрьме, а затем, как сказано выше, сослали на Кавказ.
«Это было, – пишет Калиновский, – в воскресенье, 15 декабря 1844 года, в 10 утра под сопровождением донских казаков, нескольких дезертиров и уголовных элементов…»
Бедолагу сопровождали также родственники и знакомые. Звон колоколов долго шумел в ушах.
Путь на Кавказ оказался далеким, приходилось идти пешком. Весну он встретил на Украине, а когда прибыл в крепость Внезапную, что в Дагестане, то стояло уже лето.
«Я увидел три формеции, с башнями для отражения нападения, – делится первыми впечатлениями ссыльный солдат. – За месяц до моего прихода Шамиль напал на одну из них. Малый гарнизон удержал несколько штурмов, хотя неприятель был силен…»
Дни потекли за днями. Его перебрасывали с одного места на другое.
«В полдень я прибыл в редут у татарского аула Энгельсюрт, а под вечер… – в Таш-гечу над рекой Аксай, где мы переночевали. В ауле живут кумыки и чеченцы. На второй день утром мы двинулись из Таш-гечу до Внезапной с охраной войск. День был жаркий, а сейчас шел дождь, температура упала…
Внезапная? Ее издали не видно… При крепости – большой аул кумыков – Андреевский4. Во Внезапной кончалась моя трудная дорога на Кавказ, где я должен был жить много лет…
На следующий день я представился местным властям и адъютанту полка… В это время наместник, князь Воронцов находился в большом походе против Шамиля, для уничтожения его резиденции в Дарго, т. е. «Красного аула». Наш полк почти целиком был в походе, а один батальон оставался при штабе, чтобы запасти на зиму сена, капуста и других продуктов. О походе мы ничего не знали… ходили различные слухи, будто Шамиль со своими женами, детьми и мюридами попал в плен… Радость была великая, особенно среди солдат. Солдаты-ветераны не доверяли таким слухам, считали, что такие вести не к добру, к неудаче…».
На первых порах у Калиновского время проходило незаметно. Он слушал рассказы старых воинов о походах, о местном населении. По совету ветеранов, кроме обмундирования, новичок приготовил мешок для сухарей, сапоги с длинными голенищами, чтобы в любую погоду быть готовым к походу.
«После двух недель моего пребывания здесь, – продолжает повествование новобранец, – хорошие известия переменились в самые худшие. Татары Андрей-аула с презрением смотрели на нашу крепость. На базар Андрей-аула солдаты ходили большими группами, при оружии, притом в полдень…
Внезапно поступил приказ быть готовым к походу, притом как можно скорее…»
На следующий день начался поход – это батальон пехоты и полковая артиллерия. Солдаты не убавляли темп движения, хотя жара усиливалась. Торопились достичь Ирактау, чтобы напиться воды и освежить обожженные уста. К вечеру прибыли в Герзель-аул, где был получен приказ: после принятия чарки водки, оставив снаряжение, идти дальше.
Солдаты шли по крутой дороге и в вечерней тишине оказались в ичкеринских лесах.
Впереди находилась поляна, горели тысяча огней – это солдаты генерала Фрейгата готовили ужин».
Далее автор пересказывает о поражениях Воронцова в 1845 году в ичкеринских лесах. Это был страшный удар по царским войскам.
«Жизнь Воронцова была в опасности, – сообщает Калиновский, – он был высок и его знали татары. Своей жизнью обязан солдатам Кабардинского и Куринского полков, которые вокруг него образовали каре…»
На 28-й странице своего труда автор сообщает, что прибытие отряда Фрейтага спасло Воронцова. Возвращению в Герзель-аул радовались все. Солдаты разожгли тысячу костров, выпили положенные чарки водки и приступили к еде, отмечая таким образом выход из ловушки, приготовленной Шамилем.
А знатная молодежь, надеявшаяся на легкую победу, теперь покидала отряд, чтобы на стороне рассказать о своих «подвигах».
Интересны наблюдения К. Калиновского, касающиеся местного населения. Вот, к примеру, «одеяния женщин – шаровары до земли, чувяки из сафьяна… На пальцах серебряные кольца, неуклюжей, простой работы; смотрят враждебными глазами на войско и где возможно вредят. Имея связь с горцами, передают сведения о наших передвижениях…
Серебро очень часто помогает нам завербовать шпионов, так что движение Шамиля также было известно нам.
Народ храбрый, суждение велико, привязанность к родине, адатам бесконечны. От русских принял только то, что ему полезно…
Рукоделие горцев примитивно, но сбруя, кинжал, сабля и огнестрельное оружие превосходны. Никаких заводов у них нет. В основном занимаются земледелием.
Торговля ограничена: кожа, зерно, масло, мед, повидло из винограда…
Пригород фортеции5 – несколько десятков глинобитных саклей, где живут женатые солдаты и не очень большое общество офицеров.
…Поздней осенью, чтобы изменить монотонную жизнь, – продолжает повествование автор, – устроили любительский театр, где актерами выступали юнкера и младшие офицеры, как в мужских, так и в женских ролях…»
И далее: «Этой зимой (1845 г. – Б. Г.) мы никуда не ушли. Жили замкнувшись в фортеции. Однажды сделали вылазку в приграничные аулы.
Весной 1846 года началась новая жизнь с тревогами и беспокойством… Пришла весть, что с большим войском Шамиль готовится к акции…
Он перешел Аргун и пришел в Малую Чечню ближе к нам, а мы не успели помешать ему. Перейдя Терек имам ушел в Кабарду…
Цель Шамиля – объединение народов против нас, кабардинцы не пошли на это…»
На 40-й странице Калиновский жалуется на свое здоровье, связывая это с климатом: у него болели ноги, зубы страдали от цинги. Его даже уложили в госпиталь. Рекомендовали совершать прогулки по утренней росе.
Он так и поступал.
Утром и вечером он выходил гулять по окрестностям Андрей-аула. И вот в один из дней, когда он отдалился от крепости довольно далеко, его захватили в плен. Горцы пригрозили ему, что убьют, если будет кричать и сопротивляться.
По пути в горы Калиновский натерпелся такого, что «трудно рассказать»; идти пришлось без отдыха, делая только небольшие передышки. Шли по горам, долам, болотам, перешли речку Мичик. Она ему показалась глубокой и образующей каньон.
«…Мы вошли в чеченский аул Ордели. Было тихо. Меня ввели в саклю, где разрешили отдохнуть и поспать. Они видели, что я не простой солдат, спросили, что умею делать».
– Я писарь, – отвечал Калиновский, – и ручную работу не умею делать.
– Кто тебя может выкупить?
– Я из Польши, а покровитель у меня только Бог.
Старикам его слова понравились, однако на всякий случай предупредили: «Если русские тебя не выкупят – умрешь. А, если решишься совершить побег – обезглавим».
Ему дали кувшин, и он в сопровождении детей отправился за водой. Жители села с любопытством разглядывали его. По возвращении ему обрили голову, обливая речною водою. Его одежду заменили лохмотьями.
Хозяин объявил Калиновскому: «Я заплатил за тебя большие деньги. – А на самом деле выторговал пленного за одного барана, т. к. пленный был болен. И добавил еще: – Мне надо, чтобы за тебя стократно возместили мою потерю, иначе зарежу».
Переводчик успокоил Калиновского, сказав, чтобы он не обращал внимания на угрозы хозяина.
В этот день Калиновский принес дрова и загнал в хлев коров. На ночь на его шею надели цепь, конец которой находился в другой комнате.
Вскоре его продали андийцам. Выделили чурек и сыр. Вышли на дорогу, чтобы двинуться пешком. Жара стояла такая, что нечем было дышать. Новый хозяин дал ему кое-что из белья и велел вести ишака, а сам подпевал какой-то мотив. По дороге увидели останки русских солдат, погибших здесь в 1843 г.
На реке Акташ освежили свое лицо и тело, съели рассохшийся чурек. Калиновский восхищался видами, открывшимися на Дарго, – зелень лесов, рядом шумела река, а муэдзин призывал к закатной молитве… С утра другого дня вышли на дорогу. Начались горы, где простым глазом различали пещеры, в них ютились люди, они на кострах готовили завтрак.
Пленный едва успевал за хозяином. Когда дошли до водопада, устроили привал. Хозяин начал молиться. Дальше дорога еще более ухудшилась. В ужасном ущелье бежала река. Кругом пропасти. Становилось страшно, как бы не сорваться в бездну.
В конце концов, дошли до какого-то аула, где было много людей. Подвели к сакле хозяина. У него оказалось много детей. Во дворе на завалинке сидели старики, облаченные в тулупы. Они расспрашивали о пленном, а он прилег от усталости на камень. Никто его не беспокоил. Старухи дали ему кусок хлеба и молоко. Затем его ввели в просторную саклю, где около печи устроились хозяин и его гости, а женщины бесконечно сновали по комнатам и собирали пищу – остатки мужской трапезы. Калиновскому выделили уголок в соседней комнате. Он тут же заснул. Утром стоило ему подняться, как упал на пол: ноги не удержали. Хозяин убедился, что пленник на самом деле болен, дал ему бараний жир, велев натереть им ноги. Затем показали на постель, разрешив отдохнуть.
У хозяина имелись четыре жены. Он по очереди бывал у них и принимал пищу.
Жены точно выполняли очередность, если даже он надолго отлучался от них. У каждой имелось свое помещение. К первой жене хозяин больше был расположен, хотя мог любить по-настоящему младшую жену.
…Жители Анди, – продолжает свой рассказ пленник, – зарабатывают с помощью сбыта бурок и войлока, содержат много овец. В случае опасности андийцы под командованием Лабазана идут в бой.
У них поющий говор. Дети и женщины воркуют, как ласточки.
Со мною терпеливо обращались. Каждый день приходилось колоть дрова, приносить воду, обрабатывать землю или сторожить овец. Наверху, в горах имеется озеро, около него приходилось бывать с овцами. Близ озера – второе озеро Чабарлинское, находящееся недалеко от аула Чабарли, внутри трех скал в виде креста. Вода, как сапфир, тянется на несколько верст, а ширина полверсты. Форель. Татары рыбу не ловят.
Только русские солдаты. Это, когда удается. Я любил там бывать, чистый воздух, крики фазанов, перепелов, дергачей. Иногда с хозяином я ходил по аулам сбывать бурки и войлок. Ездили через снежные горы. Через пять дней мы оказывались у лезгин, где самый дикий народ.
У хозяина были кунаки – приятели. Среди женщин попадаются красавицы с римскими чертами, но очень грязные, без шаровар, одно платье. Мораль – высокая…
В одном из походов я заболел. Меня оставили в ауле Флеки с тавлином, где за меня хозяин оставил деньги. Долго не было сил, когда хозяин вернулся – был недоволен мною.
Ремесла здесь ценятся, секреты своего искусства не выдают. В горах над Кара-Койсу имеется аул Телетль. Мы пошли с хозяином туда. Дорога трудная. Иногда приходится подниматься на четвереньках. На вершине много разбросанных камней размерами с дом – каменный город.
Под некоторыми камнями жили люди. Я был удивлен. Это были выходцы из богатых цудахарских аулов, которых Шамиль огнем и мечом покорил за симпатии к России. Я назвал это место «Темноградом» (камни темные). Это название понравилось людям и название вошло в обиход. Ниже горы – Кара-Койсу. Мост 100 саженей. Строят его с двух сторон от берега, а когда концы сходятся, то связывают их при помощи деревянных столбов и лестницей-плетенкой. Через мост можно свободно, не боясь ничего, ходить.
Мой хозяин подрался с тавлином. Их обоих поместили в яму. На следующий день наиб Лабазан забрал меня к себе. Я недолго пробыл у него. Шамиль узнал, что я писарь, и вызвал меня к себе.
С Анди до Ведено я ехал верхом в свите Лабазана в окружении мюридов. Перед вечером мы были в Ведено. Наиб и мулла ехали впереди, а остальные по четыре в ряд вошли с песней «Ля иллагьу иль Аллах» в Ведено.
Ведено построен как большой квадрат. Сакли деревянные. Дом Шамиля стоит отдельно за аулом. Высокий, окружен палисадником, с большими воротами. Дом день и ночь охраняют мюриды.
На другое утро Лабазан с хозяином пошли к Шамилю. Лабазан и хозяин отдали кинжалы, шашки и пистолеты мюриду. Я остался в первом дворе, окруженный оборванцами. Вскоре открылись внутренние ворота, и все воскликнули: «Шамиль!». Впереди шел мюрид с обнаженной шашкой. Шамиля сопровождали Юсуп и Хаджио6. Имам поздоровался:
– Ассаламу алейкум.
– Ва алейкум ссалам, – ответил я.
Хозяин вызвал меня в комнату. Шамиль сидел на оттоманке с поджатыми ногами под себя. Лицо было задумчивое, лоб высокий… Напоминает патриарха еврейского народа Авраама.
Судьи и старшины устроились по обеим сторонам на войлоке. Перед ними несколько книг. Остальные сидели на полу. Стояла тишина.
Шамиль слушал с вниманием просителей, рассматривал их лица своими голубыми глазами. Взгляд имама проникающий. Этого было достаточно, чтобы человек признался в своих отступлениях.
Когда с людьми все завершилось, принесли большую кучу бумаг. Мой хозяин вывел меня вперед, сказав мне при этом: «Поцелуй руку Шамиля», – и велел читать мою бумагу.
Переводчик переводил, а Шамиль глядел на меня и шептал что-то, наверное, молитву.
Уходя, он сказал несколько слов по-тавлински.
Меня вывели на улицу и опустили в яму. Мне не понравилось, подумал: плохо кончится.
Арестованных опускают туда по лестнице, а сверху прикрывают дверью. «Яма Шамиля» над выходом имела глубину человеческого роста, ширину 4–5 шагов в диаметре. Подстилкой на влажной земле – полугнилая солома.
В яме был еще один человек, которого в темноте сразу не заметил. Лестницу подняли вверх. Я стоял, не веря, куда я попал. Затем упал на мокрую землю и от отчаяния зарыдал. Вдруг услышал голос, который придал мне силы. Моим товарищем по несчастью был разжалованный офицер из наших полков – Давыдов, служивший у богатого брата-коммерсанта по ловле рыбы на Каспийском море. Всей командой оказался в плену.
Пленному офицеру приходится хуже, так как на него надевают цепь, кормят хуже, чтобы с помощью жалобных писем ускорить выкуп. Если родственники не помогут, то переносит много лишений…
Давыдова Шамиль взял к себе. Офицера мог выкупить брат, но тот хотел, чтобы это сделал генерал-лейтенант шамхал Тарковский, в руках которого находилась вся рыбная ловля. Спор между ними ухудшал положение Давыдова. Долгие минуты мы беседовали друг с другом.
Надзиратель ямы старый хромой мюрид Муса ежедневно приносил нам пищу из нескольких хинкалинами и кувшина воды. Иногда разрешал выглянуть наверх на несколько минут. Пожилой Давыдов жаловался на свое здоровье, его тело было покрыто темными пятнами из-за сырого воздуха. Иногда прохожие бросали нам куски сухого хлеба.
Меня интересовала маленькая загорелая ручка, дававшая свежие ломтики хлеба. Я всегда ждал ее и боялся увидеть лицо. Недолго пришлось ждать. Раз, сидя при открытых дверях, мы увидели знакомую ручку. Девчонка не более 15 лет, увидя нас, закрыла прекрасное лицо белой чадрой, подавая чурек моему товарищу. Ее взгляд выражал и удивление и сожаление тем, что для меня у нее ничего было.
Мой товарищ рассказывал, что девчонка давно носит ему пищу. Она с детства перенесла много горя, которое не может забыть.
Давыдов узнал ее историю от надзирателя. У здешних горцев, как и у евреев, обычай обучать с детства. Так было и с этой девочкой. Ее отец Осман, богатый чеченец из аула Малое Ведено, в одном походе против русских был тяжело ранен в голову и ногу. Упал с коня. Из-за сильного огня с русской стороны, его не могли выручить. Когда русские солдаты стали приближаться к нему, то Осман вверился пророку и попрощался с этим миром.
У горцев не оказать помощь раненому, не спасти считается несмываемым позором.
Его спас сосед из Малого Ведено Али, пренебрегший опасностью. Спас богатого соседа. В благодарность Осман решил породниться с бедным соседом.
Однако у обоих были сыновья. Сделали уговор: у кого первого появится дочь, выдать замуж за сына другого. Таким образом Эзенда, так звали нашу покровительницу, еще до своего рождения оказалась засватанной за сына Али – Махмуда. Вскоре его родители умерли. Махмуда воспитали родственники Османа. С детства Махмуд рос угрюмым, держался в стороне от товарищей. Он не сумел расположить сердце Эзенды к себе. И мужеством Махмуд не обладал. Девочка со страхом думала о будущем, к тому же она его не любила. Старый Осман также переживал за будущее дочери. Переживал, что единственная дочь из-за его клятвы должна погибнуть. И сын Османа Мустафа также понимал положение Эзенды…
Эту историю я узнал от Давыдова. С той минуты я думал о Эзенде. Время в яме текло медленно. Единственное утешение – короткие минуты свежего воздуха наверху и возможность увидеть Эзенду, подававшую теперь не один, а два чурека. Она скрывалась под чадрою.
Однажды меня повели к Шамилю. Подали письмо. Там говорилось, что за освобождение Давыдова могут дать выкуп в размере 2700 рублей, а пять тысяч никак не смогли собрать. Меня спросили, кто я и не собираются ли меня выкупить.
Я рассказал правду о назначении меня в армию, а выкуп за меня никто не сумеет дать. Меня слушали внимательно. В их глазах я читал жалость. Но меня снова вернули в яму. Я передал содержание письма Давыдову. Бедный страдалец обрадовался, что Шамиль примет предложенный выкуп, но Давыдов ужасно ошибся. Несколько дней спустя пришел хромой мюрид, выпустил на улицу Давыдова. Раздался выстрел. Я услышал крик Эзенды. Тогда-то я увидел ужасную картину: в нескольких шагах от безжизненного тела Давыдова стояла Эзенда, ее руки были подняты к небу… Затем она побежала в аул.
Кавказский пленник
Первой мыслью было, что и меня прикончат. За мной закрыли крышу. Я остался один. Собрал всю волю. Будто увидел родные места, товарищей, школу… От этих размышлений меня оторвал стук в крышу. Я увидел несколько горцев – старых и молодых. Они делали знаки, чтобы я вышел, а я шага не мог сделать.
Старший из них с добродушной улыбкой взял меня за руку и вывел из ямы. При этом сказал, что я с этой минуты принадлежу ему, что ничего плохого с ним не будет. Я решил, что лучше погибнуть в бою, чем быть зарезанным как цыпленок. С этой мыслью я у ближайшего мюрида схватил кинжал, побежал к яме и стал в позу оборонявшегося.
Мой поступок удивил горцев, затем вызвал смех и хлопки в ладоши. Старик, подойдя ко мне, произнес: «Шамиль отдал тебя мне. Ничего плохого не будет». После этого он велел вернуть кинжал хозяину, а мне самому идти за ним. Все разошлись. Я понял, что все сказанное стариком правда. Я отдал кинжал и смело двинулся в мюридский аул. Дети еще издали пугали меня кинжалами, направляли на меня винтовки и пистолеты. Шутили. Мы вошли в бедную саклю, мне отвели угол. Дали чурек и соленый сыр и миску молока. Подкрепился. Лег на пол и уснул.
Старик ушел молиться. На следующий день сквозь щели в дверях я увидел моего хозяина, его звали Пахрутдин. Я, оказывается, во сне стонал, и он всю ночь провел около меня, чтобы при надобности придти на помощь. Когда я исполнял «Отче наш», он не шевельнулся, что было приятно мне… После еды мы вышли со стариком из сакли и шли к лесу, прилегающему к аулу. Затем, идя по тропе, оказались в ущелье. Он показал мне на источник, откуда все брали воду. Вблизи источника старик показал мне сухие ветки, которые надо было заготовить на зиму.
По ущелью мы вышли к речке, где имелись владения Шамиля. Я поднялся на возвышенность, где находилось кладбище, там виднелись разноцветные флажки, а за ними небольшой аул – Малое Ведено. Еще один аул за другою рекою – Большое Ведено и гора Арсенская.
Я любовался, а старик отдыхал в тени чинары. Слушая веселые голоса женщин, я думал об Эзенде.
Старик поднял меня, улыбнулся. Крикнул:
– Эзенда, иди сюда!
Милая девочка стрелою побежала со скалы. Она остановилась с раскрытым ртом. Навсегда запомнил эту сцену. Они говорили по-чеченски. Я не понимал. На ее лице была жалость и слезы на глазах. Она ушла.
По дороге старик говорил: «Ты ее знаешь. Ел ее хлеб. Она видела гибель твоего товарища… Она так же несчастна. Потеряла мать. Имеет брата и отца, любящих ее. Изменить они ее не могут, не в силах. А жених смотрит на нее, как на свою собственность, ждет ее совершеннолетия».
Я каждый день делал одно и то же: вода, дрова, приготовление пищи. Варил хинкал из кукурузной муки, пек хлеб также из кукурузы. Чувствовал себя свободным, а старик был мною доволен. Уважали и соседи. Я им рассказывал о других краях через переводчика – Пахрутдина. Он был из казанских татар, служил в русских войсках до А. П. Ермолова. Позже ушел в горы и до Кази-Муллы жил в Салатавии…
У Пахрутдина я чувствовал себя хорошо. Он был благодарен мне за слушание его рассказов.
Тоска по Родине, все-таки, влияла на мое здоровье. Он стал уговаривать, чтобы я принял ислам, чтобы освободить меня из плена. Я подумал и согласился посещать мечеть и молиться. Стал изучать обряды и первые молитвы. Довольно сносно читал Коран. Все это удивило Пахрутдина. Быстрее побежало время. На одной прогулке в лес я спросил у него насчет Эзенды. Он пригласил меня посетить Малое Ведено, чтобы увидеть Османа. Через 7 верст мы стояли у его дома, а сам Осман сидел на крыльце с Кораном. Осман обрадовался нашему приходу. На порог вышла Эзенда и за руку ввела Пахрутдина в саклю.
Меня посадили около брата девушки, который занимался серебром. Эзенда готовила пищу. Что-то сказала брату, а тот на ломаном языке заговорил со мной, показал свои изделия.
Перед нами появились яичница, сыр, горячий чурек. Я сказал: «Бисмиллахи рахмани рахим». Все воскликнули от удивления. Осман похвалил. Я повторил все молитвы, что знал. Эзенда помогала, когда я ошибался. Я выдержал экзамен, старики пожали мне руки… Прощались по-приятельски. Меня приглашали еще. У них я забывал о Родине и моих родных.
В одну из пятниц я с Пахрутдином находились в мечети. Я стоял в последнем ряду. Надо мною смеялись сыновья Шамиля, надевая на глаза папаху.
Когда же начали молиться, все прекратилось. После этого Пахрутдин повел меня к Шамилю, хвалил мои успехи и просил имама освободить меня от рабства, как принявшего ислам. Шамиль подал мне руку. Он распорядился, и меня отдали в его стражу, а Пахрутдину взамен меня отдали солдата, попавшего в плен.
«Шамилевская команда» состояла из русских солдат и других наций, перебежавших к нему или взятых в плен. Их оказалось более 300. Это ремесленники и артиллеристы. Одеты по-горски, живут отдельно от мюридов в солдатской слободе по несколько человек, или отдельно. От Шамиля получают одежду и питание. Денег нет. Каждый делает свое дело…
