Kitabı oku: «Приключения Оливера Твиста», sayfa 3
– Шарлотта, – сказала миссис Соуэрберри, спустившаяся вместе с Оливером, – дайте этому мальчику холодных кусков мяса, которые были приготовлены для Трипа. Он не приходил домой с самого утра, а потому может обойтись без них. Я думаю, что мальчик не особенно изнежен и съест их. Правда, мальчик?
Оливер, глаза которого засверкали при слове «мясо», и даже дрожь пробежала по всему телу от жажды съесть его, ответил в утвердительном смысле, и ему тотчас же поставили тарелку с разными объедками.
Хотелось бы мне, чтобы какой-нибудь хорошо упитанный философ, в чьем желудке мясо и питье превращаются в желчь, у которого вместо крови лед, а вместо сердца железо – хотелось бы мне, чтобы он увидел, как Оливер Твист хватал изысканные объедки, которыми пренебрегала собака! Хотелось бы мне, чтобы он видел непомерную жадность, лютость голода, так сказать, с которым он грыз эти объедки. Одного только желал бы я при этом – чтобы мне самому удалось увидеть этого философа в том же самом положении, смакующего объедки с таким же аппетитом.
– Ну, – сказала жена гробовщика, когда Оливер кончил свой ужин, во время которого она смотрела на него с затаенным в душе ужасом, предвидя со страхом его будущий аппетит. – Кончил ты?
Так как поблизости ничего съедобного больше не было, то Оливер ответил в утвердительном смысле.
– Иди за мной. – Миссис Соуэрберри взяла тусклую и грязную лампу и повела его вверх по ступенькам. – Твоя постель под прилавком. Ты, пожалуй, не захочешь спать среди гробов? Только, видишь ли, мне не до того, чтобы разбирать, где ты хочешь или не хочешь, ты должен спать везде, где тебя положат. Иди же, я не буду ждать тебя здесь всю ночь.
Оливер не медлил больше и молча последовал за своей новой хозяйкой.
Глава 5. Оливер знакомится с новыми товарищами. Он в первый раз присутствует на похоронах, во время которых составляет неблагоприятное мнение о занятии своего хозяина
Оставшись один в лавке гробовщика, Оливер поставил лампу на рабочую скамью и робко оглянулся вокруг с чувством невыразимого страха и ужаса, которые в этом случае испытали бы и многие из нас, старше и благоразумнее, чем он. Неоконченный гроб на черном станке, который стоял посреди лавки, выглядел мрачно, подобно смерти; холодная дрожь пробежала по всему телу мальчика, когда глаза его повернулись в сторону этого предмета. Ему казалось, что он сейчас увидит очертания фигуры, медленно поднимающей свою голову, и смертельный ужас охватил его душу. У стены в правильном порядке стоял целый ряд дощатых сооружений того же рода; при тусклом свете лампы они казались привидениями с поднятыми кверху плечами и засунутыми в карманы руками. Металлические доски для гробов, стружки, гвозди с блестящими головками, куски черной материи валялись по всему полу. За прилавком на стене висела картина, изображающая двух человек в туго накрахмаленных галстуках, стоявших на дежурстве у дверей частного дома, а в некотором отдалении от них погребальную колесницу, запряженную четверкой лошадей. В лавке было душно и жарко; вся атмосфера в ней, казалось, пропитана запахом гробов. Углубление под прилавком, куда ему бросили жалкий матрасик, выглядело как могила.
Но не одна только окружающая обстановка угнетала Оливера. Он был один в этом странном месте, а все мы знаем по опыту, что самый отважный из нас ощутил бы мороз по коже и отчаяние, очутившись там вместо него. У мальчика не имелось друзей, о которых он мог бы заботиться, или которые заботились о нем. Сожаление о недавней разлуке было еще свежо в его памяти, отсутствие любимого и знакомого лица тяжелым камнем лежало на его сердце, и он, вползая в предназначенное для его сна узкое отверстие, пожелал, чтобы оно было могилой на кладбище, в которой он мог бы навсегда уснуть мирным и непробудным сном, а над ним росла и колыхалась высокая трава, и звон старого колокола убаюкивал его безмятежный сон.
Оливер проснулся на следующее утро от громкого стука с наружной стороны двери. пока он одевался, стук этот повторился еще раз двадцать пять и всякий раз с большей, по-видимому, досадой. Когда он собирался снять цепочку, стук прекратился и послышался чей-то голос.
– Отворишь ли ты, наконец, дверь? – кричал голос, принадлежавший, очевидно, лицу, стучавшему перед этим в дверь.
– Сейчас, сэр! – ответил Оливер, снимая цепочку и поворачивая ключ.
– Ты, наверное, новый ученик, да? – спросил голос через замочную скважину.
– Да, сэр! – ответил Оливер.
– Сколько тебе лет? – продолжал голос.
– Десять, – ответил Оливер.
– Ну так я отколочу тебя, когда войду, – сказал голос, – вот увидишь, если не сделаю этого, так-то, нищее ты отродье! – И, сделав такое любезное обещание, голос перешел в свист.
Оливеру не раз уже приходилось подвергаться процессу, о котором ему было возвещено выразительным монологом, а потому он ни минуты не сомневался в том, что голос, кому бы он там ни принадлежал, самым добросовестным образом исполнит свое обещание. Он дрожащими руками отодвинул болты и открыл дверь.
Секунду или две Оливер осматривал улицу в одном и другом направлении; он думал, что неизвестный, говоривший с ним через замочную скважину, ходил взад и вперед по улице, чтобы согреться, но не увидел никого, кроме толстого мальчика, который сидел на тумбе против дома и ел ломоть хлеба с маслом, отрезая от него ножом небольшие ломти, величиной с отверстие своего рта, и с жадностью поедая их.
– Прошу извинить, сэр! – сказал Оливер. – Не вы ли стучали?
– Да, я стучал, – ответил мальчик.
– Вам, вероятно, требуется гроб, сэр? – спросил Оливер.
При этих словах мальчик злобно взглянул на него и сказал, что Оливеру он потребуется несравненно раньше, если только он еще раз осмелится так шутить со старшими.
– Ты, кажется, не знаешь, кто я такой? – продолжал он, вставая с тумбы и напуская на себя необыкновенную важность.
– Нет, сэр! – ответил Оливер.
– Я мистер Ноэ Клейполь, – сказал мальчик, – и ты мой помощник. Открой ставни! Экое ты ленивое, грубое отродье!
С этими словами мистер Клейполь ударил Оливера ногой и вошел в лавку, стараясь принять достойный и благородный вид, что ему не особенно удавалось. Да и трудно было мальчишке с громадной головой, крошечными глазками, в драной одежде и с глупым лицом иметь достойный и благородный вид, особенно если прибавить к обаятельной наружности этой особы красный нос и желтый кожаный передник.
Оливер открыл ставни, причем разбил одно оконное стекло той же ставней, которую он с неимоверными усилиями старался стащить в небольшой двор, смежный с домом, куда все ставни обычно уносили на целый день. Ноэ снисходительно вызвался помочь ему, утешая его при этом, что ему наверняка попадет. Вскоре после этого вниз спустился мистер Соуэрберри, а почти сразу за ним и сама миссис Соуэрберри. Предсказание Ноэ исполнилось, и Оливеру попало, после чего он последовал за юным джентльменом к завтраку.
– Садитесь поближе к огню, Ноэ! – сказала Шарлотта. – Я оставила для вас небольшой кусочек копченой грудинки от хозяйского завтрака. Оливер, закрой дверь за мистером Ноэ и подай ему те кусочки, которые я положила на крышку от кастрюли. Вот твой чай, поставь его на ящик и пей там, да скорее, они ждут тебя в лавке. Слышишь?
– Слышишь, нищенское отродье? – спросил Ноэ Клейполь.
– Бог мой, Ноэ! – воскликнула Шарлотта. – Какое вы удивительное создание! Зачем вы не оставите мальчика в покое?
– Оставить его в покое? – сказал Ноэ. – Что касается этого, то он достаточно оставлен в покое. Ни мать, ни отец не заботятся о нем. Все родные предоставили ему полное право идти своей собственной дорогой. Как думаешь, Шарлотта? Ха-ха-ха!
– О, вы удивительная душа! – сказала Шарлотта, разражаясь громким хохотом, к которому присоединился и Ноэ. Нахохотавшись вдоволь, оба с презрением взглянули на бедного Оливера Твиста, который дрожал, сидя на ящике в самом холодном углу комнаты и поедая сухие корки, приготовленные специально для него.
Ноэ воспитывался в одном из благотворительных заведений, а не в доме призрения для нищих и безродных детей. Он не был подкинутым ребенком и мог начертать всю свою родословную, включая и родителей, которые жили поблизости. Мать его работала прачкой, а отец-пьяница – солдат в отставке, с деревянной ногой и ежедневным пансионом в два с половиной пенса. Приказчики мальчишки из соседних лавок давно уже составили себе милую привычку дразнить Ноэ, когда он проходил по улице, обзывая его всевозможными прозвищами вроде «битая шкура», «богаделка» и так далее. Ноэ все выносил молча. Теперь же, когда судьба поставила на его пути безымянного сироту, на которого всякий считал вправе указывать с презрением, он очень заинтересовался им. Какую обильную пищу для наблюдений находим мы здесь! У любого человеческого существа, будь то дитя лорда или грязный мальчишка благотворительного учреждения, живо развиты самые прекрасные и благородные качества и наклонности, и наоборот.
Прошло три недели или даже месяц с тех пор, как Оливер поселился у гробовщика. Лавка была закрыта, и мистер Соуэрберри ужинал вместе с миссис Соуэрберри в маленькой задней комнатке. Бросив исподтишка несколько взглядов на свою супругу, мистер Соуэрберри сказал:
– Дорогая моя… – Он хотел продолжить, но миссис Соуэрберри взглянула на него так неблагосклонно, что он сразу замолчал.
– Ну?.. – спросила резко миссис Соуэрберри.
– Ничего, моя дорогая, ничего, – сказал мистер Соуэрберри.
– Ах ты, животное! – ответила миссис Соуэрберри.
– Совсем нет, моя дорогая, – смиренно произнес мистер Соуэрберри. – Я думал, что ты не желаешь слушать, милая! Я хотел сказать…
– О, не говори мне, что ты хотел сказать, – ответила миссис Соуэрберри. – Я ведь ничто… Пожалуйста, не советуйся со мой. Я не желаю вмешиваться насильно в твои тайны.
И сказав это, миссис Соуэрберри истерично засмеялась, что грозило более серьезными последствиями.
– Но моя дорогая, – сказал мистер Соуэрберри, – я собирался просить у тебя совета.
– Нет-нет, не спрашивай меня, – ответила миссис Соуэрберри. – Спроси кого-нибудь другого.
Тут снова послышался истеричный смех, очень испугавший мистера Соуэрберри, который поспешил прибегнуть к обычному и всеми одобренному супружескому средству лечения, которое почти всегда производит желаемое действие. Он просил как милостыни, как знака особенной благосклонности, чтобы миссис Соуэрберри дозволила ему сказать то, что она больше всего желала слышать. После короткого спора, длившегося три четверти часа, ему снисходительно и милостиво дали разрешение говорить.
– Это относительно молодого Твиста, моя дорогая, – сказал мистер Соуэрберри. – у него такой хороший вид, дорогая.
– Как не быть хорошему виду, когда он столько ест! – ответила леди.
– На лице его всегда лежит выражение грусти, моя милая, – сказал мистер Соуэрберри, – и это придает ему интересный вид. Из него выйдет восхитительный скорбящий на похоронах, моя дорогая.
Миссис Соуэрберри взглянула на него с выражением необыкновенного удивления. Мистер Соуэрберри это заметил и, чтобы не дать ей времени ответить, продолжил:
– Говоря это, моя дорогая, я не думаю, чтобы он был подходящим скорбящим для взрослых людей, но только при детских похоронах. Это было бы нечто новое, дорогая… Скорбящий-ребенок. Можешь быть уверена, что это произведет поразительный эффект.
Миссис Соуэрберри, отличавшаяся замечательным вкусом во всем, что касалось похорон, была поражена этой новой идеей. Но так как при существующих в данный момент обстоятельствах она не хотела унизить свое достоинство, сознавшись в этом, то резко спросила мужа, почему же он не подумал раньше о таком очевидном для всякого деле?
Из этого вопроса мистер Соуэрберри сразу вывел правильное заключение, что предложение его одобрено. Поэтому было решено, что Оливера необходимо посвятить во все тайны ремесла, для чего он должен будет сопровождать своего хозяина при первом ближайшем случае, где потребуются его услуги.
Случай не заставил себя долго ждать. На следующее утро, спустя полчаса после завтрака, в лавку вошел мистер Бембль. Приставив свою палку к конторке, он вынул из кармана кожаную записную книжечку и, вырвав оттуда листок бумаги, подал его Соуэрберри.
– Ага! – сказал гробовщик, с видимым удовольствием прочитав то, что было там написано. – Заказ гроба?
– Прежде всего гроб, а затем похороны от прихода, – ответил мистер Бембль, застегивая кожаную книжечку, довольно-таки объемистую.
– Байтон? – спросил гробовщик, переводя глаза с листика бумаги на мистера Бембля. – Я никогда раньше не слыхал этого имени.
Бембль покачал головой.
– Упрямый народ, мистер Соуэрберри, ужасно упрямый! – сказал он. – И к тому же гордый, сэр!
– Гордый?! – воскликнул мистер Соуэрберри. – Ну, это уж слишком.
– Ох! Даже тошно становится! – ответил сторож. – Отвращение, и только, мистер Соуэрберри!
– Верно! – подтвердил гробовщик.
– Мы только прошлой ночью услышали об этом семействе, – продолжал сторож. – Мы ничего не знали бы о нем, если б не одна женщина, которая живет в том же доме. Она явилась в комитет с просьбою прислать приходского доктора, чтобы посетить больную женщину. Доктор уехал на обед, и его фельдшер, очень знающий малый, послал туда какое-то лекарство в баночке из-под ваксы, сделанное на скорую руку.
– Быстрота и натиск! – сказал гробовщик.
– Да, быстрота и натиск! – продолжал сторож. – Но знаете, что вышло? Знаете, что сделали эти неблагодарные, сэр? Муж приказал сказать, что лекарство это не годится для его жены, и она не будет принимать его… Не будет при-ни-мать его, сэр! Прекрасное укрепляющее благодетельное лекарство, которое так помогло двум ирландским рабочим и одному грузчику угля всего неделю назад! Послали им даром, в баночке из-под ваксы… А он прислал сказать, что она не будет принимать его, сэр!
Ужас такого поступка до того возмущал мистера Бембля, что он ударил палкой по конторке и вспыхнул от негодования.
– Вот те раз! – сказал гробовщик. – Я ни-ко-гда…
– Никогда, сэр! – подхватил сторож. – Нет, никто этого не делал! Ну а теперь она умерла, и мы должны хоронить ее, и чем скорее, тем лучше.
И, сказав это, мистер Бембль надел свою треуголку задом наперед, не заметив этого, потому что находился в лихорадочном возбуждении, и вышел из лавки.
– Ах, Оливер, он так был сердит, что забыл даже спросить о тебе, – сказал мистер Соуэрберри, следя глазами за сторожем, который шел по улице.
– Да, сэр! – ответил Оливер, который во время разговора тщательно держался в стороне и дрожал с головы до ног с того самого момента, когда услышал голос мистера Бембля. А между тем ему совсем не надо было избегать взоров мистера Бембля, ибо сей сановник, на которого предсказание джентльмена в белом жилете произвело крайне сильное впечатление, решил, что не стоит больше разговаривать об Оливере после того, как гробовщик взял его к себе, и лучше молчать до тех пор, пока не будет заключен контракт лет на семь, когда уже нечего будет бояться, что он снова попадет на иждивение прихода.
– Ну-с, – сказал мистер Соуэрберри, надевая шляпу, – чем скорее будет завершена вся эта история, тем лучше. Ноэ, оставайся в лавке, а ты, Оливер, надевай шапку и следуй за мной.
Оливер повиновался и последовал за хозяином. Некоторое время они шли по одной из очень густонаселенных частей города, а затем свернули в узенькую улицу, несравненно более грязную и жалкую, чем та, по которой только что шли. Здесь они остановились, чтобы отыскать дом, куда их послали. Дома с обеих сторон улицы стояли высокие и обширные, но очень старые и населенные представителями самого бедного класса, что было видно по их грязному и заброшенному фасаду, не говоря уже о неряшливо одетых мужчинах и женщинах, которые шныряли по улице, сгорбившись и скрестив руки на груди, или просто сложив их. В большей части этих домов когда-то имелись лавки, но все они теперь или наглухо заколочены, или почти совсем развалились; жилыми были только верхние комнаты. Некоторые дома, сделавшиеся от времени и ветхости нежилыми, удерживали от обвала огромные столбы, приставленные верхним концом к стене и глубоко врытые в землю. Но даже и эти ветхие развалины служили, по-видимому, ночлежным приютом для многих бездомных бедняков. Некоторые из досок, которыми заколотили двери и окна, были в иных местах раздвинуты так, что получалось отверстие, через которое свободно мог пролезть человек. Трущобы эти отличались грязью и невыносимой вонью. Там и сям внутри них копошились крысы, от голода превратившиеся чуть не в скелеты.
Ни молотка, ни звонка не оказалось у открытой двери, где остановились Оливер и его хозяин. Осторожно пробираясь по темному коридору и крепко прижимая к себе Оливера, чтобы он не испугался, гробовщик поднялся на верхушку первого пролета лестницы. Остановившись на площадке у двери, он несколько раз постучал по ней суставом своего пальца.
Дверь открыла молодая девушка лет тринадцати-четырнадцати. Гробовщик, внимательно осмотрев комнату, сразу узнал по некоторым приметам, что она именно та, куда его направили. Он вошел, а за ним и Оливер.
Комната была очевидно не топлена. у холодного очага стоял какой-то мужчина и машинально грел руки. Позади него стоял низкий стул, на котором сидела старуха. В противоположном углу толпились дети, покрытые лохмотьями, а на полу, прямо против дверей, на тоненьком матрасике лежало нечто, покрытое рваным одеялом. Оливер вздрогнул, взглянув на это место, и еще больше прижался к своему хозяину; мальчик сразу почувствовал, что это труп.
Лицо у мужчины, стоявшего подле очага, было худое и бледное, волосы и борода с проседью, глаза красные. Лицо у старухи совершенно сморщенное, из-под нижней губы у нее выглядывали два пока еще уцелевших зуба, но зато глаза ее оказались живыми и проницательными. Оливер со страхом смотрел на мужчину и на старуху. Они так походили на крыс, виденных им внизу.
– Никто не смеет подходить к ней! – крикнул мужчина, когда гробовщик подошел к телу. – Назад! Черт вас возьми, назад, если жизнь вам дорога!
– Что за безрассудство, голубчик мой, – сказал гробовщик, насмотревшийся вдоволь на горе во всех его видах у разных классов. – Какое безрассудство!
– Говорю вам, – сказал мужчина, сжимая кулаки и с бешенством топнув по полу, – говорю вам, что я не позволю закопать ее в землю! Она не будет отдыхать там. Черви будут грызть ее… но не станут есть ее… она вся высохла.
Гробовщик ничего не ответил на этот безумный бред. Он вынул из кармана тесьму и опустился на колени подле тела.
– Ах! – сказал мужчина, заливаясь слезами и падая на колени у ног своей жены. – Становитесь на колени, становитесь на колени! На колени вокруг нее, все вы, и слушайте мои слова! Говорю вам, она умерла от голода. Я не думал, что ей так худо, пока у нее не началась лихорадка, Когда кости стали видны у нее под кожей. У нас не было ни дров, ни свечей, она умерла в темноте… в темноте. Она не могла даже видеть лиц своих детей, хотя мы слышали, как она звала их по имени. Я просил для нее милостыни на улице, а они заперли меня в тюрьму. Когда я вернулся, она умирала, и вся кровь в моем теле остановилась, потому что она умерла от голода. Клянусь всевидящим Богом, они уморили ее голодом!
Он запустил руки себе в волосы, громко вскрикнул и покатился на пол; глаза его сделались неподвижными, на губах показалась пена. Испуганные дети горько заплакали. Старуха, которая все время неподвижно сидела на стуле и как будто ничего не видела и не слышала, что делалось вокруг нее, погрозила им пальцем, затем развязала галстук мужчине, продолжавшему неподвижно лежать на полу, и подошла к гробовщику.
– Это моя дочка, – сказала старуха, головой указывая на тело. – Боже мой, Боже! Как странно! Я, которая родила ее и вырастила, жива и здорова, а она лежит здесь, холодная и окоченелая! Боже мой, Боже! Подумать только! Точно комедия какая… Право, комедия!
Несчастная женщина что-то бормотала и как-то странно, неестественно хихикала. Гробовщик встал и направился к дверям.
– Стойте! Стойте! – сказала старуха громким шепотом. – Когда ее похоронят? Завтра утром, на следующий день или сегодня вечером? Я убрала ее тело и должна проводить ее. Пришлите мне широкий плащ… Только очень теплый, потому что холод страшный. Недурно было бы съесть кексов и выпить вина, прежде чем идти. Ну да что делать! Пришлите хоть сколько-нибудь хлеба… Только один хлебец и чашку воды. Будет у нас хлеб, голубчик? – сказала она, хватая за сюртук гробовщика, который снова направился к дверям.
– Да-да, – ответил гробовщик, – разумеется. Все, что вам угодно.
Он выдернул полу сюртука из хватки старухи и, схватив Оливера за руку, бросился вон из комнаты.
На следующий день (семье еще раньше доставили хлеб и кусок сыра, который принес сам мистер Бембль) Оливер вместе с хозяином отправился в убогое жилище, куда уже прибыл мистер Бембль в сопровождении четырех человек из дома призрения, которые должны исполнять обязанности носильщиков. Лохмотья старухи и мужчины были уже прикрыты черными плащами. Когда крышку гроба привинтили, носильщики взяли его на плечи и вынесли на улицу.
– Ну, теперь не жалейте ног, бабушка! – шепнул Соуэрберри старухе на ухо. – Можем опоздать, а мы не имеем права заставлять ждать священника. Вперед, ребята… И как можно скорее!
Выслушав это распоряжение, носильщики быстро зашагали со своей легкой ношей; провожатые покойницы старались изо всех сил держаться вблизи них. Мистер Бембль и Соуэрберри шли на довольно значительном расстоянии впереди, Оливер, ноги которого были далеко не так длинны, как у его хозяина, бежал сбоку.
На самом же деле оказалось, что вовсе не имелось такой необходимости спешить, как уверял Соуэрберри. Когда процессия прибыла к темному, поросшему крапивой углу кладбища, где хоронили бедняков, священника еще не было, и причетник, сидевший у огня в ризнице, сказал, что вряд ли пройдет меньше часа до его прихода. Носильщики поставили гроб подле могилы, провожатые остановились тут же, несмотря на туман и моросящий дождь, и терпеливо ждали. Несколько мальчишек в лохмотьях, которые явились на кладбище из любопытства, затеяли шумную игру, то прячась между могилами, то перепрыгивая взад и вперед через гроб. Мистер Соуэрберри и Бембль, давнишние приятели причетника, сидели с ним у огня и читали газету.
После того как прошло больше часа, мистер Бембль, Соуэрберри и причетник спешно пошли к могиле, а вскоре появился и священник, на ходу надевавший свой стихарь. Мистер Бембль, чтобы сохранить хоть какое-то приличие, шлепнул одного или двух мальчишек, священник на скорую руку прочитал молитву, что заняло не более четырех минут, затем передал свой стихарь причетнику и ушел.
– Ну, Билль, – сказал Соуэрберри могильщику, – зарывай!
Работа эта оказалась нетрудная, поскольку могила была до того наполнена, что самый верхний гроб находился всего на расстоянии нескольких футов от поверхности земли. Могильщик сгреб всю землю в могилу, притоптал ее ногами, перекинул лопату через плечо и ушел, преследуемый мальчишками, которые выражали ему свое неудовольствие за то, что все так скоро кончилось.
– Идем, любезный! – сказал Бембль мужу покойницы, хлопнув его по спине. – Сейчас запрут ворота.
Мужчина, который еще ни разу не двинулся с места, занятого им подле могилы, поднял голову, с удивлением взглянул на говорившего с ним, сделал несколько шагов вперед и упал в обморок. Старуха была так занята отсутствием своего плаща, который снял с нее гробовщик, что решительно не обратила на это никакого внимания. Несчастного облили холодной водой, и он пришел в себя. Когда он вышел на улицу, за ним заперли ворота кладбища, и все разошлись в разные стороны.
– Ну, Оливер, – сказал Соуэрберри на обратном пути домой, – как это тебе понравилось?
– Очень хорошо, благодарю вас, сэр! – нерешительно ответил Оливер. – Не очень, сэр!
– Привыкнешь со временем, Оливер! – сказал Соуэрберри. – Будешь спокойнее, когда привыкнешь, мой мальчик!
Оливер мысленно спрашивал себя, сколько приблизительно времени потребовалось на то, чтобы привык сам мистер Соуэрберри. Но он решил, что лучше будет не спрашивать об этом, и шел домой молча, думая обо всем, что видел и слышал.
