«Муравечество» kitabının incelemeleri, sayfa 2

Гностик; Фиксация на боли; Худой, бледный, миоп — набор среднестатистического сноба; Не забыть мне наши разговоры! Словно сошёл со страниц атласа больной туберкулёзом; Слова, слепленные из слюны и крови. — Ночь, космос, земля, жизни зарождение; Бог стоит рядом с небесным шатром; Лупой светит; Щенки — люди, в коробке, завёрнуты в грязное полотенце; Светит не Бог, люди не звери; Дело не в том, что видится мне в моменты болезни;

Гно-о-озис

, почувствуй на языке. — Гонка — это безумная гонка; Гной, что капает с тучи чёрной; Мы муравьи, ищущие падаль под солнцем; Жмём на педаль, чтоб обогнать бактерий прожорливых; А кто-то светит ну муравечество, несмотря на протяжные стоны; Это не Бог, ведь люди Им не были созданы. — Он достал расчёску, зачесал волосы; Хороший пробор, взятый из журнала модного; У него два билета в музей истории; Мы пошли туда, позабыв про "Бигль", которому более не рассекать уж волны.

Роман известного оскароносного сценариста и режиссёра Чарли Кауфмана о кинокритике Б. Розенберге – солидный такой «кирпичик» на 700 страниц, который читается одновременно и легко, и сложно. Вся книга – это своеобразный поток сознания главного героя, того самого Б. Розенберга, который при каждой встрече старается напомнить, что он не еврей (во что окружающие мало верят, учитывая фамилию ГГ и его большой нос) и что к нему лучше обращаться микс, вместо мистер (так он подчёркивает свою гендерную неопределённость, старательно скрывая свою принадлежность к мужскому полу и вообще считая, что правильнее вместо местоимений «он» и «она» говорить – «тон», то есть «никакой»). У него есть афроамериканская подружка, о чём он тоже постоянно всем сообщает. И в начале романа он отправляется по редакционному заданию во Флориду, но там знакомится с пожилым режиссёром Инго (наоборот читаем «огни», а огонь будет играть в дальнейшем развитии сюжета определяющую роль), снявшим единственный анимационный фильм хронометражем в 3 месяца, на который потратил 90 лет. Неожиданно (хотя почему неожиданно, ведь режиссёру было уже более 100 лет) Инго умирает, и ГГ оказывается обладателем киношедевра, единственным зрителем которого теперь является собственно сам ГГ. При транспортировке многочисленные бобины с плёнками сгорают, остаётся только один кадр и единственная фигурка осла (тоже символичный образ, отсылающий нас к библейской легенде об осле, который отговаривает Валаама проклинать евреев; опять же, имя Валаам созвучно имени ГГ – Балаам). Сам же Б. Розенберг получает во время пожара многочисленные ожоги и долго находится в коме. Очнувшись, он пытается вспомнить фильм и обращается за помощью к психотерапевтам и гипнотизерам. Собственно, это только экспозиция романа, а дальше начинается настоящая психоделика, так как нам вместе с ГГ приходится путешествовать по закоулкам его разума, встречаться с его двойниками, постоянно рефлексировать, чтобы восстановить память, оказываться в прошлом и будущем, встретиться с муравьём Кальцием из будущего в миллион лет, который

«в лаборатории изобретает вечные двигатели и различные препараты в помощь человечеству – в смысле муравечеству».

В этом путешествии не всегда понимаешь, где ты сейчас находишься и что, собственно, происходит: это реальность, грандиозная фантасмагория, кадры из фильма Инго, сон ГГ, плод больного разума? Герой постоянно движется, с ним всё время что-то происходит, он выпадает из одной ситуации и тут же оказывается в другой. Можно, конечно, предположить, что автор таким способом показывает нам сумасшествие ГГ, задавшегося целью восстановить киношедевр Инго и потерявшего в процессе всё: семью, работу, друзей. Но это не точно. Вообще, этот роман надо читать, как минимум, дважды. С первого прочтения все смыслы и аллюзии не ухватить, настолько он многогранен. И говорить о нём можно тоже бесконечно, ведь роман объёмен не только в физическом, но и в символическом смысле.

«Это шедевр? Это шарлатанство? Я просвещен или одурачен?» Эта фраза как нельзя лучше характеризует мое состояния после прочтения данной книги. Как я должна себя чувствовать после завершения книги: как человек который постиг тайны, недоступные другим, или как дурак, потративший время на сумбур? Честно говоря, пока так и не поняла как относиться к «Муравечеству». Я не могу сказать, что мне не понравилось, хотя главный персонаж – тот еще м**ак, и его не жалко, даже когда автор над ним издевается по ходу всего повествования. Книга явно более близка американскому читателю, там много отсылок к современной политической и социальной ситуации в Америке ( как минимум в силу отсутствия в России рабства с участием афроамериканского населения), но по итогу это касается почти всех. Если задуматься это отличная сатира на современное общество в целом. Сейчас всем людям, особенно людям, которые вынуждены быть на виду у остальных, постоянно приходится размышлять о том, что, когда и в каком контексте сказать можно, что нельзя, за что ты можешь отхватить тонну негатива от всего мира, за что тебя могут наоборот полюбить и увеличить твою популярность в разы. Главный герой постоянно сам себя корректирует, поправляет. В книге гиперболизирована проблема сексуальных меньшинств, национализма, расизма – как и в мире в целом. Нельзя говорить ничего не подумав: обидеться, даже засудить тебя могут за каждое нечаянно оброненное слово, которое даже не имело целью обидеть кого бы то ни было. Если отбросить тему политики, Транков( читать про них было и смешно и грустно, клоунада та еще) то проблемы в книге общемировые – как не сойти с ума в стремлении быть толерантными ко всему и вся, как не перейти все границы в желании угодить каждому обиженному, независимо от того, адекватна эта обида, или выдумана на пустом месте. И главный вопрос: насколько хотя бы творчество и искусство может говорить, то что хочет, или там теперь тоже надо действовать лишь так,как положено? Один момент: в процессе чтения из-за всего бреда, что происходит в этой книге посылы автора не так уж заметны, потому что Транки нападают, Слэмми им противостоят, или они все вместе нападают на всех остальных, но боже, кто эти все остальные? Суть в том, что действительно не стоит доходить до сумасшествия в своем желании угодить вообще всем. Потому что никто пока не понял, как развиваться в этом тупом обществе вечных страхов общестевенного мнения, попыток быть для всех милыми и хорошими. Не знаю как в общем, а в искусстве необходимость запихивать представителей ЛГБТ сообществ, афроамериканцев, евреев, и прочих обижаемых ранее меньшинств в каждый момент исключительно, чтобы не прослыть «нетолерантным говнюком» не приведет ни к чему хорошему. Книга – манифест автора на тему того, что не надо перегибать. Ну наверное, мы же не в курсе, что точно хочет казать автор, но для меня это так. И действительно у нас в России книга не многим будет понятна, потому что проблемы Транков и афроамериканского населения нам не так близки, да и к тому же в России в принципе мало кто берется за обсуждение этих тем, многое спускается на тормозах, либо тоже переходит в гиперболизированную проблему. У нас и своих проблем хватает, понятное дело. Но все мы можем попасть в подобную ситуацию. В ситуацию, в которой высказать мнение отличное от толерантного сообщества, даже если мысль верна и адекватна, значит подписать себе приговор и подвергнуться общественному остракизму. Люди, к сожалению, перестали различать, где юмор, а где реальные унижения. Горькая истина, суровый реализм – комедия как жанр становится все более опасной, потому что не факт, что тебя поймут так как должны понять. Это своего рода тоталитаризм. Я ни в коем случае не говорю, что расизм и угнетение меньшиств любого рода это нормально. Ни в коем случае. Но очень огорчает, что не найдена та золотая середина, тот здоровый социум, в котором все будет хорошо. Пока нет. Муравечество, что с нас взять.

Бить в бубен, пока не сведёт скулы; Жарить мясо, чтобы от запаха текли слюни; Кричать облакам комплименты, целовать солнца руки; Подпевать чайкам, греться на песке, закопав в мириады песчинок ступни. — Хлопать в ладоши долго, собирать капли дождя; Думать о солёном море, в шахматы играть с лепестками сакуры; Всё оттого что устал, оттого что научился у людей замкнутости; Я не от них закрылся, а от подлинной радости. — Все сказки расколдовали, а смех теперь просто химия; Но это же просты жанры, разрешите им конкурировать; Если живёте просто, то и живите в своих квартирах; Все думают теперь одинаково, считая себя прозорли́выми. — Я тоже живу в этом модусе, впитывая ценизм и злобу; А потом рыскаю по полкам, пытаясь найти "Звёздные войны; Соглашусь с вами, однако, не должны мошенники дурить голову; Но религия стала наукой, утратив свой истинный голос. — В мире, где все согласны, а поэзия стала политикой; В мире том стало скучно, ведь про "чудо" все позабыли.