Kitabı oku: «Белая муть», sayfa 2

Вдыхая запах влажной земли, а в некоторых местах даже болотной сырости, человек прогуливался по старой мостовой. На улице было пусто, только в окнах домов жили тени людей, разыгрывая немые сцены на фоне безрадостных стен. Этот театр забавлял человека в костюме, он даже вспомнил о своем последнем походе в кино, о том, как после этого тоже прогуливался по каменной мостовой, но совсем другого города, и совсем не один. Тогда у человека была жизнь, прекрасная и удовлетворяющая всем его потребностям, а сейчас была словно копия счастья, которая вроде и удовлетворяет всем потребностям, но не так честно и четко, как прошлая.

Белая муть, казалось, слегка уплотнилась и осела, было уже не так тяжело дышать и видеть. Человек сошел с мостовой и двинулся в один из переулков, желая зачем-то сократить путь. Дома были неказистые и невыразительные, ведь город был старой застройки и к серым невзыскательным жилищам люди относились так же – серо и невзыскательно. Население Полынева привыкло существовать в своих вместилищах, никому даже не приходило в голову строить новые или хоть как-то украшать старые дома. Людей здесь было мало, и жилья хватало всем. Во дворах было то же самое: скудные детские площадки, лавочки в тени деревьев, на которых проводили время алкоголики и старушки. Дворы повторяли друг друга, как и всё вокруг, создавая тягостное ощущение некой зеркальности. До жути казалось, что "вот в этом месте я уже был", что "я хожу кругами", поэтому шаги человека в костюме замедлились и стали неуверенными, а прическа, потеряв былое очарование, сползла на лоб.

Ночь

Каждый новый поворот давался с трудом, каждый закоулок насмехался над человеком, а вереница одинаковых строений плыла перед глазами. Город уже не казался таким маленьким как тогда, в день приезда человека в костюме. Вновь поднялся плотный туман, который словно светился, несмотря на объемлющую его ночную мглу. И снова уличные фонари стали бессильны и бесполезны в борьбе с бледной заставой. Человек уже начал думать о том, что попал в ловушку умелого шутника или в дурной сон, но тут путь ему преградила фигура. Она покачивалась и была едва видна, однако запах спирта от неё распространялся быстрее скорости света. Это был Саксайский, его слабые руки сжимали очередную бутылку, а речи выражали счастье вперемешку с перегаром:

– Чего-йто вы так поздно гуляете молодой человек? – осведомился пьяница и отпил из бутылки.

– Да я заблудился, что непонятного?

– Первый раз слышу, чтобы в нашем городе кто-то заблудился. Хотя тут сейчас сам черт ногу сломит, проклятый туман, уже всем надоел, – Саксайский снова глотнул.

– Не подскажете ли, где тут Добрые порожки?

– Отчего не подсказать, подскажу. Они за третьим поворотом, если идти напрямик отсюда и до красного дома, там лет пять назад старушка жила, которая яблоки продавала, ох и вкусные были яблоки, только сейчас яблоки никто не продает, не сезон уже. Жаль, что вы так поздно приехали, откушали бы наших яблок, а вот у меня часы украли, слышали? Так вот я бы может и жизнь с этих часов новую начал, да только нет их теперь, – мужчина продолжал говорить ещё долго, а человек в костюме всё слушал и слушал, пока не стало совсем поздно, из-за чего Саксайский пригласил его переночевать у себя.

Квартира пьяницы была под стать хозяину. Старые, драные обои с зеленоватым узорчиком, деревянный крашеный пол, покосившаяся мебель и единственная лампочка, свисающая на проводе очень низко, так, что человек в костюме задел её плечом. На столе валялись мятые газеты, а прямо на них располагались кусок вяленой рыбы и десяток пустых бутылок. В одном из углов, по-видимому, кто-то жил, какое-то животное, то ли кот, то ли собака, потому как жилое местечко было обустроено чистым полотенцем, полной миской еды и блюдечком с водой. На протяжении всей ночи маленький квартирант так и не показался.

Хозяин по всем правилам приличия угощал гостя, а гость не отказывался, поэтому было принято решение откупорить бутылку помимо той, что изначально была в руке у Саксайского. Дальше человек в костюме ничего не помнил, кроме расплывчатых подъездов старых домов, но из окон уже не шел свет, из-за этого было не по себе. Помнил ещё добродушную старушку, подавшую ему бутылку, и то, как Саксайский быстро перехватил её. Вновь он брёл по каменному лабиринту, после чего дверь в квартиру снова отворилась. Затем были только гулкие звуки, разбудившие его ближе к вечеру.

Вечер

Человек лежал на диване, сначала не осознавая, где он находится и что произошло. Позже пришел Крючевский, а с ним старушка, продавшая ему бутылку, и какая-то женщина. Её человек раньше не видел, а если и видел, то вспомнить не мог. Она была стройная, высокая, темноволосая и довольно миловидная, хотя и носила огромные очки. Была одета в серую юбку и бордовый жакет, а в руках держала блокнот в дорогом кожаном переплете.

Как оказалось, женщину звали Изабелла, она работала в местном управлении, исполняя роль служителя порядка. Кроме неё ту же работу исполняли ещё три человека, но на задания чаще всего выходила Изабелла. Она сама часто вызывалась, брала на себя дела коллег и справлялась с ними, надо сказать, неплохо. Несмотря на должность, женщину называли просто Белла.

– Вас зовут Михаил? Михаил Рудчев? – осведомилась Белла у лежащего. Для него это было чем-то странным, по имени, а тем более по фамилии его называли редко, и это немного смущало.

– Да, меня так зовут, – ответил Михаил, запинаясь и немного растягивая слова. Ночь ещё напоминала о себе частыми уколами в висках.

После женщина представилась и началась размеренная, но оттого не менее напряженная беседа: оказалось, что прошлой ночью к Саксайскому вернулись его часы, но он был слишком пьян, чтобы разглядеть предполагаемого вора. Преступник отдал часы со словами: "Настолько жалкой скотины я ещё никогда не видел, забирай свое барахло, мне надоело то, что ты о них постоянно щебечешь". Очень странно то, что пьяница запомнил эти слова, как он сам заверяет, с предельной точностью. Когда он произносил их вслух, его глаза стекленели, а лицо бледнело; говорили, что он даже плакал, когда повторял их. А Михаил в свою очередь попадает под следствие, ведь вчера он остался у жертвы ограбления на ночь, и старушка, снабдившая их алкоголем, это подтвердила.

– Отныне вы, Михаил, будете находиться под временным арестом. Следить за вами будет господин Крючевский, – в этот момент хозяин забегаловки выпрямился и немного продвинулся вперед. Его рубашка поднялась, и под ней обозначился пистолет. Для Полынева огнестрельное оружие было большой редкостью и признаком богатства или благородства. Не многим лицам в городе доверял народ, и если у несостоятельных или просто мутных личностей замечалось такое оружие, то, скорее всего оно просто изымалось. Насильно или нет – было делом случая. Война мало затронула Полынев, и ни о каком серьезном вооружении не могло идти речи, поэтому у Крючевского был старенький револьвер, доставшийся ему от покойного брата, у которого это оружие обычно висело на стене как украшение.

Как только пистолет стал заметен, Михаил слегка оробел, поняв всю серьезность ситуации. После беседы Изабелла и старушка, от которой сильно пахло хозяйственным мылом, вышли из комнаты, владелец "Добрых порожков" сказал:

– Вы будете находиться в этом помещении ближайшие пару суток, питание я предоставлю три раза в день, – затем Крючевский подвинул ногой железное ведро, доселе скрывавшееся за диваном, развернулся и ушел, закрыв дверь на ключ. Комната была небольшой, в ней с трудом помещались старенький диван, большой шкаф со стеклянными дверцами, маленькое окошко и возле него письменный стол с шатающимся табуретом рядом. Деревянные, покрашенные в бордовый цвет полы и картина с изображением маяка в пустыне. Михаил Рудчев плохо разбирался в живописи. Этот маяк был ярко-красным, и цвет никак не вязался с бледной пустыней. "Ему бы сейчас к берегу океана, в прохладу, а он тут в жаре стоит", – подумал человек. Его костюм был аккуратно сложен в шкафу, а рядом висел халат и рваненькие тапочки зеленого цвета. На столе лежала стопка довоенных книг, среди них была парочка сборников рассказов каких-то смутно знакомых авторов и заляпанный растаявшим шоколадом сонник.

Тем временем Крючевский проводил старушку и Беллу к выходу, а сам направился на кухню. Сегодня он надел голубоватую рубашку и коричневые брюки с подтяжками. Обычно хозяин забегаловки одевался так на праздники, но сегодня заведение посетила Белла, виновница его прекрасных чувств. Он был вне себя от радости, упорно уложил волосы набок, к посетителям обращался исключительно вежливо, с улыбкой, которая, к слову, возникала на лице Крючевского нечасто. Целый день этот человек не ворчал, что не могло не радовать постояльцев. Люди давно подметили, будто владелец заведения иногда, словно по волшебству, вдруг становился совершенно другим человеком, и многие догадывались почему, однако никто не знал, кому именно принадлежало сердце мужчины. Пожалуй, влечение к Белле и было единственным счастьем в его жизни; нет, он, конечно, очень любил свою забегаловку, любил посетителей, любил свою работу в принципе, но всё это периодически надоедало. И с каждым годом хозяин становился всё более угрюмым и ворчливым. В такие моменты Крючевский обычно срывался, всё бросал и уезжал куда-нибудь, чаще всего в загородный дом, где он разводил кур, вспахивал грядки, а иногда даже собирал урожай. Потом проходил месяц или два, и хозяин заведения вновь возвращался в город. Только чувства к Белле не могли ему надоесть, потому, что она была единственной женщиной, занявшей его сердце на целых три года. Три тяжелых года этот несчастный человек мучился по ночам, но днем не делал ничего для достижения такой, как ему казалось, недостижимой вершины – Беллы. Обычно дальше простого разговора о погоде или ещё о чем-либо, у них не заходило. Но Крючевскому и этого было достаточно, даже сейчас, когда белая муть заволакивала окна, и чтобы читать книгу приходилось зажигать керосиновую лампу – для хозяина забегаловки светило солнце и пели птички, а на глаза опускалась розовая пелена. Всё в его душе сияло, и промозглая осень превращалась в цветущую весну.