Kitabı oku: «Подорожник», sayfa 3
Флоренция
Каждый вечер во Флоренции мы ходим за пиццей. Лично я еще хожу за артишоками, салатом с моцареллой и поговорить по-итальянски. Место замечательное. Огромная открытая дровяная печь в виде головы Вулкана, а вокруг снуют пиццайоло, которые мастерски вращают тесто, жонглируют помидорами и сажают пиццу в печь. Регулируют высоту пламени, определяют температуру рукой, дают всем полюбоваться на настоящее кулинарное шоу.
Так вот каждый раз, когда мы входим, хозяин, синьор Роберто, счастливо раскидывает руки и громогласно приветствует нас:
– Петруччо! Буона сера! Иль таволо мильоре пер иль мио амико амато! Коме семпре? Пицца «Маргарита»? (Петруччо, добрый вечер! Лучший столик моему любимому другу! Тебе как всегда? Пиццу «Маргарита»?)
Это все хорошо, это самое обычное настоящее итальянское радушие и гостеприимство. Интересно в этом то, что Петруччо – это мой сын, и ему три года. Маленькая козявка в панамке на фоне добродушного осанистого великана Роберто. Но выглядит все так, будто встретились два лучших приятеля.
Они здороваются за руку, хозяин подводит Петруччо к столику, отодвигает стул, помогает усесться, дает меню, наливает воды. Потом наклоняется к нему и тихо спрашивает:
– Я прошу прощения, а вот эти, – он одними глазами показывает в нашу сторону, – они с тобой?
В корпоративном мире это называется стратегические продажи. Роберто – настоящий профессионал. Он много лет изучал свою аудиторию. Поэтому, когда в его заведение вошла компания гостей, он безошибочно вычислил, кто есть кто. Кто здесь главный decision maker (то есть принимает основные решения), а кто – сопровождающий персонал. Провел грамотный таргетинг, кастомизировал маркетинг соответственно, сосредоточил продажную деятельность вокруг председателя совета директоров, убедился в полном customer satisfaction (в том, что клиент доволен). Безупречная работа!
Удивительно, но Флоренция прекрасна с детьми. Вернее, не так. Флоренция прекрасна. Точка. И к тому же она еще и удивительно удобна, если вы с детьми. Моего сына здесь все называют Джованнино, хотя я вроде бы всем рассказываю, что он – Пьетро, Петруччо. Сначала я думала, что это про национальность. Иванушка из России. А потом догадалась. Giovane – мелкий, малыш. Смешнее всего – на детской площадке. На каруселях катаются Антонио, Чечилия, Витторио и Пьетро. Всем от двух до четырех лет, все джованнини.
Пришлось идти в палаццо Питти с джованнино на руках. Все смотрительницы палаццо сбежались посмотреть на бамбино в музее, бамбино, который интересуется живописью. Мы не стояли ни в одной очереди, нас нигде не задерживали, все нам улыбались и лезли целоваться.
Обычно, когда я хожу по музеям, это выглядит как-то так:
– Вот это Тициан, а вот это Рафаэль, а вот тут, обратите внимание, у нас Тинторетто.
В этот раз пришлось немного сменить тематику.
– А вот, смотри, киса, а вот собачка, а вот тут у нас лошадка.
Какое же это счастье, что на полотнах Высокого Итальянского Возрождения столько собак, львов и лошадей!
Во Флоренции жил сказочник Карло Коллоди, папа Пиноккио. Поэтому под Флоренцией есть парк Пиноккио, а на виа Кондотти до сих пор сохранился магазинчик деревянных игрушек Bartolucci.
Другой сказочник Ганс Христиан Андерсен написал сказку «Бронзовый кабан» про бронзового поросенка Il Porcellino Пьетро Такки на старом рынке.
«Во Флоренции неподалеку от пьяцца дель Грандукка есть переулочек под названием, если не запамятовал, Порта-Росса. Там перед овощным ларьком стоит бронзовый кабан отличной работы. Из пасти струится свежая, чистая вода. А сам он от старости позеленел дочерна, только морда блестит, как полированная».
Кроме него, по всей Флоренции рассажены статуи, горгульи, демоны и знаки. У них, конечно, есть собственные истории (как правило, жутковатые), но придумывать им новые тоже очень занимательно. Мой самый любимый – Маленький дьявол Джамболоньи, который сидит на углу улиц Строцци и Веккьетти.
На пьяцца делла Республика работает яркая карусель, а рядом – кафе Gilli c самым вкусным в городе бабушкиным тортом (torta della nonna).
И даже настоящее мороженое тоже изобрели во Флоренции. Флорентийский архитектор Бернардо Буонталенти придумал мороженое на основе молока, яичного желтка, меда, вина и специй. До этого мороженое было только из дробленого льда с фруктами.
Так вот. Возвращаясь в пиццерию. Петруччо очень любит пиццу, поэтому расчувствовался, нарисовал подарок Большому Роберто. На листке бумаги – странные фигуры с бидонами на головах за рулем межгалактического корабля. Хозяин аж покраснел от восторга.
– Боже, какая красота! Мне никто никогда не делал таких подарков, я так растроган. Янина, мальчики, все сюда! Папа, зачем вы там сидите, когда здесь такая красота! Вы только посмотрите, что мне подарили. Вы когда-нибудь видели что-нибудь подобное? Ты видел? А ты? Кто-нибудь видел когда-нибудь такое изящество? Лично я – нет. Повешу на стенку рядом с кассой.
И ведь повесил! В рамочке над кассой. Как будто это как минимум «Весна» Боттичелли. Мы заглядывали перекусить там в течение трех недель, и все три недели эта картина висела рядом с кассой. Я уверена, она и сейчас там висит.
Так вот это вот, коллеги, уже, конечно, никакие не стратегические продажи.
Это подлинная доброта, любовь к миру и людям, искренность, простодушие, сердечность и гордость за свое дело. Не учат такому на корпоративных тренингах. А зря.
Флоренция
Я шла из магазина по виа дель Ангиллара домой. Догнала еле живого, почти прозрачного старика. Он с трудом передвигал ноги, руками держался за стену, тяжело дышал. Иногда останавливался, чтобы носовым платком стереть пот со лба. Тяжелые морщины, страдание на лице. Библейский Мафусаил.
Очевидно, на июльском флорентийском пекле ему стало плохо. Еще бы, такой жар от этих камней. Надо сказать, что, несмотря на возраст, одет он был очень стильно – яркие хлопковые шорты, белая льняная рубашка, голубой шейный платок.
Тут он громко охнул. Я, честно говоря, испугалась. А ну как помрет на этой жаре!
– Давайте я вам помогу. Мне несложно. Помочь вам дойти до дома?
– Я где-то тут оставил свой мопед, – неожиданно сказал он.
– Мопед? Вы в своем уме? Я закажу вам такси? С кондиционером как хорошо сейчас проехаться. А?
– И на кого я здесь оставлю мопед?
Опять этот мопед. Везет мне на сумасшедших.
– Ну зачем так рисковать? Может быть, мы позвоним вашим родственникам, они приедут и заберут?
Он оглядел меня с ног до головы.
– Помоги мне дойти до стоянки. Это где-то здесь, за углом. – Он трясущейся рукой показал во все стороны сразу – где-то там.
– Конечно.
Я осторожно взяла его под руку, и мы побрели.
Как же тут любят эти скутеры! Я видела на них женщин с сумками из супермаркетов, монаха-францисканца, видела, как кто-то на мопеде перевозит огромное стекло, просто держа его в руках.
Мимо прошла неописуемой красоты юная девушка в рваных джинсах, полупрозрачной майке и в кедах. Она улыбнулась нам обворожительной улыбкой, игриво встряхнула черными кудрями и перебежала на другую сторону дороги.
Мы оба застыли на месте, провожая ее взглядом.
– Я недавно читал газету, – нарушил молчание дедушка, когда мы очнулись и двинулись дальше.
– Неужели?
– Да. – Он сделал вид, что не заметил моего сарказма. – Там была шокирующая статистика. Оказывается, более двух миллионов итальянцев страдают импотенцией. – Он закатил глаза: – Мамма мия!
– Да, ужасно, – согласилась я.
А он продолжал:
– И что самое главное – предлагают единственное эффективное средство – почаще слушать музыку. Каково?
– Ну так, может быть, помогает?
– Откуда мне знать?! – строго оборвал меня старичок. И посмотрел укоризненно.
– Действительно, чего это я. Простите.
Мы шли и шли дальше, сначала в одну сторону, потом вернулись, покружили вокруг одного дома, посидели на ступеньках второго. Я подождала, пока дедушка поговорит с другом, который вышел покурить из какой-то сувенирной лавки. Все это совершенно перестало мне нравиться. Домой он, судя по всему, не спешил. А у меня эти сумки еще, которые с каждой минутой становились все тяжелее и тяжелее. А еще и деда тащить на себе приходилось, нас нестерпимо жег раскаленный воздух, мы вспотели, устали. К тому же старичок так тяжело дышал, что я боялась, что он умрет у меня на руках. Зрелище, конечно, ренессансное, эпическое, трагедийное. Но связываться с полицией мне совершенно не хотелось. Да и мифический мопед куда-то делся. Старикан оглядывал улицу и обеспокоенно опускал голову.
– Нет, видимо, туда, ближе к Дуомо.
– Нам как раз нужно в церковь, – решила сострить я.
– Не рано? Я тебя первый раз вижу. Хочешь воспользоваться моей слабостью?
– В церквях сейчас прохладно, приятная тихая музыка, можно посидеть, почитать, покаяться в грехах.
– Так поэтому и очередь такая. Не пойдем, – твердо заявил он.
Мы шли дальше, сворачивали в переулки, искали нужную парковку, но дед каждый раз говорил:
– Не, все-таки не тут. Пошли дальше.
– Как он хоть выглядит?
– О! Мы его сразу узнаем. Когда я еду, вся улица расступается в восхищении.
– Неужели прям такой красавец?
– Как Моника Беллуччи в лучшие годы. Я так его и зову – Моника.
Через некоторое время старик спросил:
– Ты уже все здесь посмотрела, что хотела?
– Да, вот сегодня была в Палаццо Питти.
– Ну и как?
– Там в каждом зале больше Рафаэлей, чем во всей Северной Америке.
– Это да. Но все на один и тот же сюжет – Мадонны примерно в одинаковых позах.
– Ну это же и понятно. Такое время было, основной заказчик – церковь. Вот если бы вы жили, как Рафаэль…
– Я не хочу жить, как Рафаэль, я хочу умереть, как Рафаэль!
(Рафаэль, как известно, умер непосредственно на своей любовнице Форнарине.)
Мы старательно избегали выхода на площадь Синьории, на которой в это время особенно много туристов.
– Ты уже видела статую Персея на площади?
Я ничего не ответила. Потому что вопрос идиотский. Это самая заметная фигура на лоджии Синьории.
– С меня ваяли. В молодости. Этот, как его…
– Бенвенуто Челлини.
– Во! Скажи, похоже получилось?
– У него в руках голова Медузы, а это с кого?
– О, а вот она похожа на всех моих нечетных жен.
– Нечетных? А сколько у вас их было?
– Почему было? Она и сейчас у меня одна.
Мы ходили и ходили. Говорили в основном о Флоренции и о женщинах. Искали его скутер. Проходя мимо витрины продуктового магазина, он предложил мне купить пачку макарон в виде фаллосов. Я отказалась.
– Очень зря, – расстроился он. – Ты знаешь, что писатель Дэн Браун посчитал пенисы у всех античных статуй на площади? Их там всего двенадцать. Какой еще сувенир тебе так хорошо напомнит о площади Синьории?
Так прошло достаточно много времени.
– Послушайте, ну, может, все-таки уже сядете в такси? Мы ходим по одним и тем же переулкам уже минут сорок… Я бы и рада еще поболтать, но мне надо домой. У меня сумки с едой, которая сейчас уже совсем на жаре протухнет.
– Да это здесь, вот мой славный дружище! – Старик любовно оглядел ближайший мопед, одновременно надевая шлем и садясь за руль. – Столько всего прожито вместе.
– Так нечестно! Мы были здесь уже два раза, вы сказали, это не ваш.
Он хулигански улыбнулся.
– Когда бы я еще прогулялся с красивой девушкой по центру города? Ciao, bella! (Пока, красавица!)
Вот ведь каналья! Резко встряхнул гривой, сел на Монику Белуччи, сбросил с себя триста тонн лишнего груза, расправил крылья и полетел.
Модена
В Модену я приехала глубокой ночью, а с утра прямо на рассвете пошла в церковь, в главный кафедральный собор города на католическую службу. Модена славится тем, что тут производят автомобили «Феррари» и бальзамический уксус, но мне было важно в первую очередь прийти именно сюда. Этот совершенно обычный деревенский собор на главной площади, образец романской архитектуры, посвященный покровителю города святому Геминианусу. Высокий неф, барельефы, колонны с античными львами, круглое резное окно-роза, крипты, фигуры мрачных евангелистов.
Все как обычно. Все как я люблю. Но еще храм известен тем, что когда-то здесь маленьким мальчиком пел в хоре Лучано Паваротти.
Большинству моих друзей известно, что его я считаю одним из самых главных мужчин своей жизни. Маэстро об этом никогда не знал, но мы с ним прожили долгую и счастливую совместную жизнь. В самые трудные минуты он поддерживал меня арией Каварадосси из «Тоски»; очень редкая моя депрессия способна пережить двукратное прослушивание неаполитанской тарантеллы «Funiculi-funicula». Невероятных усилий мне стоит усидеть на месте сейчас, когда я думаю об этой песенке.
У меня огромная коллекция его записей, полноценные спектакли, старые интервью, биографии, множество фотографий, постеры. Я даже как-то мечтала написать сценарий фильма о нем, но подлый Рон Ховард, голливудский режиссер блокбастеров, успел раньше меня.
Кроме всего прочего, мне невероятно симпатична эта легкость, с которой он жил, работал, женился, разводился, имел феноменальный успех на сцене, оглушительно проваливался на сцене (сама удивилась, когда узнала), ел, готовил, любил женщин, снимался в низкопробном кино, ругался с критиками, травил байки. Это чисто итальянская широта души, размах, открытость, брызги шампанского, воздушность, простота, беззаботность, грация, мальчишество. Эта аллегрия льется на меня через экран, подхватывает, несет… cметая на своем пути время, расстояние, даже смерть.
Ах!
Нет, ну невозможно же… все-таки немедленно послушайте сейчас «Funiculi-funicula».
Один критик как-то написал про него: «В Паваротти я нахожу замечательное сочетание того, что ему хочется сделать для собственного удовольствия, с тем, что мы хотели бы, чтобы он сделал для нашего».
Один раз у него брала интервью очень красивая журналистка «New York Times» и привела цитату Гарольда Шенберга, по мнению которого голосовые связки Паваротти поцеловал Господь Бог. На что синьор Паваротти, ни минуты не задумываясь, ответил: «Зато вас Господь Бог обцеловал с головы до ног». Olala!
Но однажды маэстро удалось дать мне один самый главный урок в жизни, который, вообще говоря, не имеет никакого отношения к музыке.
Я смотрела запись старого итальянского рождественского шоу. На ней Лучано Паваротти в студии поет дуэтом со своим папой Фернандо католический гимн «Panis Angelicus» на музыку Сезара Франка.
Двое уже очень старых и очень больных мужчин торжественно стоят на сцене. Они одеты во фраки, у них серьезные сосредоточенные лица, иногда в глазах у обоих мелькают едва заметные искры семейной доброй насмешки.
Как только свою фразу начинает петь Лучано, на грешную землю с небес щедро проливается Божья благодать, всем людям в мире прощается по одному греху. Взгляни, Создатель, шум бытия покорился сыну твоему.
Когда вступает Фернандо, хочется немедленно выключить звук. Слушать это невыносимо. Он не попадает ни в одну ноту, не справляется с дыханием, интонацией, он совсем старик, у него просто не хватает силы голоса, – видно, насколько ему тяжело. Сейчас мы уже знаем, что через полгода он умрет.
Вступает опять Лучано, задает отцу тон, чтобы тому было легче. Но добивается обратного эффекта. Ну кому под силу работать на таком фоне? Контраст убивает весь дуэт. Камера подъезжает ближе, видны их лица. Фернандо устал, со лба льется пот, но он старается. Лучано поддерживает отца самым теплым взглядом. Последние звуки. Зал взрывается. «Bravo, bravissimo!» В Италии нет ничего более святого, чем семья. А семья Паваротти родная для всех, поэтому, естественно, ее поддержат все. Это очень трогательный момент.
Фернандо грациозно кланяется с видом победителя. Раскидывает руки навстречу залу.
– Grazie, molto gentile, – благодарит он с довольной улыбкой. – Спасибо, друзья.
Рядом в сторонке стоит Лучано Паваротти. Он говорит:
– Babo, bravo. Bravo signor tenore! Папа, браво. Браво, синьор тенор! – А потом, обращаясь к публике: – Не дал Бог мне его таланта. Даже в молодости я не мог петь, как он.
Я сначала ужаснулась: надо же, какой злой сарказм. Но потом, глядя на светящееся искренней гордостью лицо младшего Паваротти, поняла, что это вовсе не сарказм, не насмешка. И конечно, ни в коем случае не заблуждение. Мне сложно поверить, что у Лучано Паваротти не хватило музыкального слуха понять, насколько плохо спел его отец.
Нет, это была настоящая кристально чистая ложь. Лучано, светясь гордостью за своего «babo», аплодирует и рассказывает, насколько тот превосходит его в мастерстве.
И вот это тот самый момент, когда маленькая местечковая ложь становится большой жизненной правдой. Есть искренность, есть объективная оценка способностей, а есть любовь. И, по большому счету, я – за любовь. Если не для выражения поддержки, любви и семейной преданности, то зачем нам вообще нужны слова?
И вот я в Модене, в этом самом месте, куда семья пекаря Фернандо Паваротти приходила каждое воскресенье. Где молилась об окончании войны, где крестили детей синьора Лучано и отпевали его самого.
На скамеечке сидела женщина с лицом, совершенно обезображенным какой-то болезнью, неровным, покрытым отталкивающими яркими синюшными пятнами. Женщина истово молилась. Мне показалось, что с такой фанатичной одержимостью она может молить Бога только об одном – чтобы тот вернул ей былое здоровье и красоту. Мне стало ее так жалко! По-хорошему, надо было не мешать и сразу уйти, но мне хотелось как-то «зафиксировать» свое там пребывание, поэтому я села на пять минут на соседнюю лавочку послушать певчих. Женщина, видимо, закончила и вышла из своего религиозного экстаза, и так получилось, что мы с ней одновременно поднялись уходить. Проходя мимо плаката с надписью «Сто лет со дня смерти святого Пия X», она указала мне на него пальцем и сказала:
– Это святой праздник, я уверена, что теперь у меня все получится. Я молилась, чтобы у моего сына прошли неприятности на работе.
Я удивилась и, видимо, от большого ума осторожно задала самый нетактичный в такой ситуации вопрос:
– И вы ничего не просите для себя?
Она удивилась и ответила:
– Это и есть для меня.
Все-таки это удивительное свойство материнской души – у нее никогда нет выбора, о чем просить Бога в первую очередь. Но каково совпадение! Два настоящих моденца в разное время совершенно по-разному поведали мне об одном и том же – о том, что важнее семьи нет ничего.
Я так расчувствовалась, что, когда женщина, прощаясь, пожелала мне хорошего дня, отчаянно выпалила:
– Вы тоже, пожалуйста, будьте счастливы. Любым счастьем, которого хотите.
А она улыбнулась, развернулась и вышла.
