Kitabı oku: «Дети Балтии. Охота на Аспида», sayfa 2

– А вы, фройляйн Бок, за нерадение и пренебрежение собственными обязанностями ссылаетесь за границу. И чтобы ноги вашей не было в Петербурге! Стража! Взять эту женщину!

Два дворцовых гренадёра, немедленно откликнувшиеся на зов, увели несчастную даму, поддерживая её под руки.

– Ваше Величество, – Дотти посмотрела на неё таким отчаянным взглядом, что у той смягчилось сердце. – Но я не могу быть женой графа Аракчеева. Я… я никогда не полюблю его.

– Что ты знаешь о любви, дитя моё? – вздохнула императрица, обнимая её и усаживая на кровать. – Но, впрочем, ты права… Он человек хороший, но немного не вашего круга. К тому же русский. А Кристоф мне писал, что хочет видеть в своих зятьях “своего человека”, то есть балтийского немца… С Мари не получилось, о тебе я подумаю.

Тут её осенило.

– Кажется, я знаю, кто точно составит твоё счастье! – воскликнула она. – Да, как же я раньше не догадалась! Второй сын Лотты, он же ещё не женат! И как раз остзеец, да ещё попригожее твоего Антрепа, – и она улыбнулась лукаво. – И уже в чинах, как и Аракчеев.

Доротея не отвечала и не особо прислушивалась к её словам. Её тошнило, у неё болел низ живота – но не остро, а как-то нудно и тупо. В этом она Марии Фёдоровне не хотела признаться. Кроме того, сцена ареста её гувернантки, сожжение писем наречённого, гнев государыни весьма расстроили её. Пусть делают, что хотят. Раз уж ей надо замуж… Неплохо бы уйти в монастырь, как собиралась Анж, ныне пристроенная фрейлиной к великой княгине Елизавете. Но Дотти лютеранка, у лютеран монастырей почему-то нет, в отличие от католиков и православных. Как всё плохо.

– Да, – продолжала говорить сама с собой Мария Фёдоровна. – Кристхен – хороший сын, и у него есть все задатки, чтобы стать хорошим мужем и отцом семейства. У него всё есть – золотое сердце, красота – хотя с лица воды не пить, правда? – богатство, великолепная карьера. О лучшем тебе и мечтать не надо, девочка моя! Завтра же я тебе его представлю, и ты позабудешь о своём Антрепе навсегда.

Доротея кивнула. Ей на самом деле уже давно хотелось в уборную, и она обрадовалась, когда императрица наконец-то ушла, надавав ей массу наставлений, как завтра одеться и как держаться перед женихом, а особенно перед потенциальной свекровью – гувернанткой великих княжон, графиней Шарлоттой фон Ливен. Нужно было выглядеть опрятно, аккуратно, нарядно, но не вызывающе – фрау Шарлотта, или Лотта, как её называла Мария Фёдоровна, не слишком одобряла моды современности, пришедшие из революционной Франции; говорить не очень много, спокойно, но не зажато и не слишком громко, проявляя выдержанность; и прочая, и прочая…

В уборной Дотти заметила, что все её нижние юбки пропитались кровью. Живот по-прежнему болел. Значит, у неё что-то лопнуло внутри, наверное, от бега и волнения; теперь она истечёт кровью и умрёт. И никакой свадьбы не будет. Ни с кем. Ни с Аракчеевым, ни с Антрепом, ни с этим неизвестным “Кристхеном”. И её похоронят… И все будут плакать, когда она будет лежать в гробу…

У Альхена, уже зачисленного в свиту флигель-адъютантом, сегодня не было дежурства и он зашёл к ней.

– Ничего себе! – с порога заявил он. – Тут все говорят, как ты нахамила государыне-матушке. Не ожидал от тебя такого, сестрёнка…

– Альхен. Я умираю, – сказала она тихо, сжавшись в клубок на подушках.

– А что с тобой? – брат осмотрел её, но кроме бледности ничего не заметил.

– У меня кровь течёт, – прошептала она.

– Горлом? – он подумал, что у неё началась скоротечная чахотка.

Она покачала головой, покраснев, потому что ей придётся доверять брату довольно интимные подробности, которые бы и фройляйн Бок не доверила.

– У меня лопнуло что-то внутри. Живот сильно болит. И кровь идёт… оттуда, – призналась она. – И вот… Слушай, когда я буду умирать, не уходи. Мне одной страшно будет.

– Надо доктора хотя бы позвать, – и он, не слушая робких возражений сестры, пошёл за лейб-медиком, который сразу же вывел его из спальни Дотти, а ей объяснил, что это кровотечение абсолютно нормально, означает, что она достигла зрелости, будет повторяться каждый месяц примерно в один и тот же день и совершенно не угрожает жизни. А потом пошёл поделиться новостью с государыней, которая перенесла знакомство Дотти с очередным претендентом на её руку и сердце на три дня.

Претендента этого, про которого в самый последний момент вспомнила императрица, звали Кристофом-Генрихом фон Ливеном, ему скоро исполнялось 25 лет, но несмотря на свой молодой возраст, он был уже генерал-майором и начальником Военно-Походной канцелярии императора Павла, исполняя обязанности первого советника и докладчика по военным делам. Многие говорили, что своей должностью и стремительным восхождением к вершине власти этот красивый, неглупый, но довольно скромный и даже временами застенчивый молодой человек обязан исключительно матери, её влиянию и положению. Те, у кого язык был погрязнее, распускали и более мерзкие слухи, памятуя о его приятной, несколько девичьей наружности и о том, что он никогда не был замечен в волокитстве за сколько-нибудь известными в свете красавицами и актрисами. Правде же верили немногие. А она заключалась в том, что судьба вознесла его высоко по необъяснимой прихоти и воле императора Павла, которому он понравился ещё и потому, что весьма спокойно реагировал на его вспышки гнева, строгие ноты в голосе, не бледнел и не краснел, не терялся и всегда сохранял хладнокровие. Такова была его судьба – прийти к власти очень рано. И, надо сказать, надолго.

Впрочем, и мать Кристофа, Шарлотта Карловна, тоже сделалась воспитанницей царских детей и практически членом императорского семейства весьма неожиданно для себя, возвысив тем самым очень древний, но значительно обедневший род своего покойного супруга. Чтобы объяснить, как это произошло, нужно вернуться в 1783 год, когда в дверь скромного небольшого особняка на Купеческой улице Риги постучался один богато одетый господин…

ГЛАВА 3

Рига, апрель 1783 года

Небо над рижскими шпилями хмурилось, обещая зябкую морось. Гражданский губернатор Лифляндии граф Георг Браун, родом из ирландских наёмников на русской службе, был совсем не рад, что решил нанести визит к Frau Generalin баронессе фон Ливен сам, а не вызвать её к себе. Предместье бедное и пользующееся дурной славой, его карета обратила на себя внимание каких-то негодников, чуть не выбивших камнями окна. В такую мерзопакостную погоду даже выезжать никуда не надо было – опять разболятся кости… Но приказ Государыни есть приказ Государыни. Его надо было выполнять. “Господин Браун, вы всегда присылаете мне из Риги лучшие апельсины, и я привыкла доверять вашему вкусу и суждению. Поэтому прошу вас подобрать из числа ваших горожанок умную и добродетельную особу, которой я могла бы поручить воспитание своих внучек”, – написала она ему.

В добродетельных особах здесь недостатка не было, но Браун первым делом вспомнил о госпоже фон Ливен, недавно приславшей ему просьбу открыть пансион для девочек из купечества. Высокая, статная, когда-то очень красивая женщина средних лет держалась перед губернатором с воистину королевским достоинством, несмотря на несколько вылинявшее платье, фасон которого устарел лет на 10, стоптанные башмаки и аккуратно чиненные перчатки, указывающие на явную стесненность в средствах. И прошение подала молча, несколько скованно – сразу видно, что делала это впервые.

Потом Браун навёл справки о ней. По мужу Шарлотта-Маргарита фон Ливен принадлежала к роду когда-то славному, лучшему в Курляндии, но растерявшему все принадлежавшие ему земли после присоединения Ливонии к России. Сама она родилась в семье мелкопоместных эстляндских дворян фон Гаугребенов, из “лесных жителей”, как говорят здесь, по образу жизни мало чем отличающихся от крестьян.

Отто-Генрих-Андреас фон Ливен, генерал-майор артиллерии и киевский военный губернатор, умер 2 года назад, довольно неожиданно, не оставив ни жене, ни детям, которых у него родилось шестеро, почти никаких средств. Похоронив мужа в Малороссии и потратив на его похороны половину скромных сбережений, женщина с детьми выехала на родину, в Остзейский край, где и жила поныне, едва сводя концы с концами. Такую историю баронесса поведала в своём прошении, упомянув, что пансион поможет ей заработать средства на приданое дочерям и на образование сыновьям. Тут как раз пришло письмо от императрицы Екатерины, и фон Браун подумал, что неплохо бы дать этой достойной женщине шанс устроить свою жизнь и будущее её многочисленных детей. Сейчас, стучась в довольно обшарпанную дверь, губернатор Риги был уверен, что баронесса фон Ливен немедленно уцепится за его предложение.

…Дверь открыла девушка-подросток, высокая, в одежде, какую обычно носят служанки, со светлой пушистой косой чуть ли не до пояса. Наверное, горничная, – догадался Браун.

– Милая, позови свою госпожу, – обратился он к ней. – Скажи, что я губернатор и хочу с ней поговорить по поводу её прошения.

– Вы говорите про Mutti? Проходите, располагайтесь, она в саду, сейчас я её позову, – проговорила девушка, слегка вспыхнув. Губернатор тоже засмущался – так он принял барышню за служанку? Какой конфуз!

– Простите, fraulein… – обратился он к ней. – Как ваше имя?

– Минна… То есть, Вильгельмина Мария Магдалена фон Ливен, – отвечала юная особа и даже попробовала поклониться. А потом она убежала в сад, где Mutti с помощью младших мальчиков рубила капусту. Минна впервые за всю жизнь устыдилась собственной бедности, которую мама всегда называла “честной”. Неудивительно, что этот важный господин принял её за служанку – ведь руки у Минны все в цыпках от того, что она стирает на всю семью – прачку Мартину продали 3 месяца назад, чтобы было на что запастись дровами на зиму.

Мать её копалась в огороде, обутая в деревянные крестьянские башмаки. Подол её всегдашнего чёрного платья был обвязан под коленями. Когда дочь сообщила ей о прибытии Брауна, она всполошилась – нужно хоть как-то привести себя в порядок. Неужели на её просьбу последовал положительный ответ? Но раз так, то почему её не вызвали к губернатору письмом и что он делает здесь? Она критическим взором оглядела себя, сыновей и старшую дочь. Вспомнила, что в гостиной пол сегодня еще не метён. И к кофе предложить нечего, и то, кофе у них только цикориевый, а на обед будет одна тушёная капуста с луком…

– Минна, одень воскресное. Отведи Кристхена и Ганса наверх, проследи, чтобы они умылись, и поищи им чистые рубашки. А Грете скажи, чтобы она собрала что-нибудь на стол, – не растерялась фрау Шарлотта и быстрым шагом пошла в дом, в свою тесную спальню, где наскоро умылась, быстро причесалась и переоделась в своё лучшее тёмно-серое платье с белым воротником.

… – Чем имею честь, Excellenz? – спросила баронесса, после того, как Браун наскоро поцеловал ей руку. – Право слово, прошу меня извинить, таковы наши обстоятельства…

– Я вижу, баронесса, – сочувственно произнёс Браун, оглядывая скромную обстановку домика, изразцовую печку, простую деревянную мебель, вытертую обивку дивана, старые часы на каминной полке, чуть поёживаясь от сырого холода – когда дома никого не было, в гостиной не топили, чтобы дрова не расходовать зря. – И нисколько в этом вас не виню. Мой визит действительно стал неожиданностью. Недавно со мной связалась наша государыня Екатерина Алексеевна. Ей требуется наставница для великих княжон и она поручила мне задачу найти её среди рижских дворянок. Мой выбор пал на вас. Видя, как вы и в трудных обстоятельствах жизни не теряете своего достоинства, я подумал, что Её Величество будет от вас в восторге…

Фрау Шарлотта не изменилась в лице. Никакой радости, никакого изумления, лишь ледяное спокойствие. Она молчала, а Браун продолжал:

– Ведь это прекрасная возможность обеспечить будущность вашим детям… Насколько я знаю, у вас их шестеро?

– Да, Excellenz, четыре сына и две дочери, – отвечала женщина.

– И каково их будущее, вы об этом думали? – спросил губернатор испытующе.

Тут он увидел трёх мальчишек, входивших в комнату – одного постарше, двум другим – меньше десяти лет. Хорошенькие мальчишки, с длинными светлыми локонами, похожие на пасхальных ангелочков, только очень худенькие. В приличных, хоть и штопаных костюмчиках, но босые. Увидев его, они нестройно поклонились.

– Это ваши сыновья, Frau Generalin? – немедленно продолжал он.

– Да, Exellenz, старший Фридрих, потом Кристоф и Иоганн, – отвечала Шарлотта, опять смутившись. Её выручила Минна, которая, что-то проговорив, увела наверх всех мальчиков, кроме Фрицхена, который убежал на улицу.

– Есть ещё Карл, старший. После смерти моего мужа он остался за старшего, – продолжала женщина. – Нынче он в отъезде, в Грушене – это наше имение в Курляндии. Я поручила подготовить ему землю к продаже. Надеюсь, покупатели найдутся быстро и это поможет нам пережить следующую зиму.

– Насколько я знаю, все ваши сыновья записаны в армию в разных чинах? – продолжал фон Браун сочувственно.

– Да, Ваше Превосходительство. Но я не знаю, смогут ли они начать служить, – вздохнула баронесса. – Я боюсь, что не хватит денег на обмундирование, ведь, как мне говорили, это стоит немалых денег.

– Если вы примете моё предложение, то вполне вероятно, что все они будут устроены в Гвардию. А ваши дочки найдут хорошие партии среди петербургской знати. – он улыбнулся хитро.

– Я не могу вам дать ответ сразу, – к Шарлотте сразу же вернулась твёрдость. – Я надеялась заработать честным трудом…

– А разве воспитывать детей великого князя Павла – это нечестный труд? – возразил Браун, искренне не понимавший, почему эта дама не отвечает сразу “да”, как сделала бы на её месте любая другая, пусть даже более обеспеченная особа. – Видя, насколько воспитаны ваши собственные дети, я думаю, что вы и чужих детей сможете воспитать так же.

– Боюсь, из меня выйдет неважная гувернантка. Я же совсем не учёная. Я не знаю французского, – грустно улыбнулась женщина, и Браун заметил, что она была не так уж стара – просто жизненные испытания и невзрачный наряд её заметно состарили, и глаза у неё всё ещё красивые – серо-голубые, обрамлённые длинными, загнутыми вверх ресницами, и руки, несмотря на то, что жестки и красны от физической работы, всё ещё выдают её благородное происхождение длиной тонких пальцев и формой ногтей, и фигура у неё подтянута и стройна. Если одеть её в придворное платье, красиво убрать волосы, сняв этот дурацкий чепец – будет очень хороша… Ей ведь ещё нет и сорока.

– Ах, об этом не беспокойтесь. У них будут учителя, – усмехнулся губернатор. – Вам нужно сформировать их характеры, внушить им добродетели, которыми вы сами обладаете… И, – он перешёл на шёпот. – Не забывайте о себе и своей семье. У вас дома так холодно, а дети бегают босиком.

– Увы, – проговорила фрау Шарлотта. – Но обувь нынче стоит так дорого, а мальчики очень быстро вырастают из всего…

– Соглашайтесь, и вы очень скоро сможете купить им сколько угодно башмаков, – проговорил он.

Она вновь замолчала. Задумалась. В словах фон Брауна был свой резон. Они с Карлом продадут это имение – и что? Земля в Западной Курляндии стоит не очень много, Грушен находится в топком месте и людей там почти нет – все переселились ещё пятнадцать лет назад. Они просто проедят эти деньги, а если дети вновь заболеют заразной болезнью, как в прошлом году, и придётся платить доктору? А если с ней самой что-нибудь случится, неужели им всем одна дорога – в приют?

Уже два года фон Ливены живут одним днём. Но долго это не может продолжаться. Старшему сыну Шарлотты 16 лет, он умница, совсем уже взрослый, её главная надежда и опора, – но в его возрасте многие юноши уже начинают делать карьеру, а денег ему не хватит даже на скромную экипировку. Неужели отдать его в богословскую школу, как он уже предлагал ей? “Духовное звание – это верный кусок хлеба, а офицеры получают совсем немного жалованья”, – говорил он рассудительно, она поначалу резко возражала против этой идеи, но недавно всё чаще начала приходить к мысли, что сын прав. А прочие мальчики? Им нужно учиться, продолжить начатое в Киеве образование, но на какие деньги? С девочками ещё грустнее. Минна хороша собой, в апреле ей уже исполнится пятнадцать, но такая жизнь быстро испортит её внешность и вряд ли ей повезёт так же, как повезло в своё время её матери, нашедшей мужа, никуда не выезжая с мызы (которую было бы правильнее назвать хутором) и не имея никакого приданого, кроме того, что сшила своими руками. Катарина ещё маленькая, хрупкая девочка, вечно страдает грудью (вот и сейчас лежала больная), доктор давеча говорил, что ей не подходит здешний климат и может случиться чахотка, но нет денег вывезти её на юг. И на хорошее питание тоже нет, мясо они практически не едят, молоко стоит недёшево, так что дети её явно недоедают – вот и болеют так часто, и фрау Шарлотта, в очередной раз платя в аптеке за дорогую микстуру или толкаясь на рынке вместе с единственной своей служанкой за костями к бульону, всё чаще ловила себя на мысли, что если кто-нибудь из них умрёт, то она вместе с печалью испытает ещё и облегчение – меньше денег будет уходить, – и поражалась своей чёрствости, которая никогда ей прежде не была свойственна.

Фрау Шарлотта, конечно же, часто задумывалась, как поправить свое положение. Можно занимать деньги, но с чего отдавать? Пенсия мужа копеечная, хватает только на самую скромную провизию. Просить она не умела и не могла – так её воспитали, отец повторял ей всегда: “Никогда ни у кого ничего не проси, Лотта”. Родня мужа сама бедствовала, тоже была многодетна, и на неё рассчитывать не следовало. У самой Шарлотты родственников почти не осталось. Оставалось лишь молиться Богу. И думать, как заработать деньги самим. Катарина, её младшая дочь, оказалась талантливой вышивальщицей, и фрау Шарлотта думала продавать её работы за сдельную цену. Кроме того, недавно баронессе пришла в голову идея с пансионом для купеческих девиц. Но и для её воплощения в жизнь нужны деньги, равно как и на материалы для вышивания, которым они надеялись заработать… И тут ей предлагают, практически ни с того, ни с сего, столь высокую должность – не Божье ли это чудо? Но что-то мешало ей согласиться с лёгким сердцем на предложение губернатора. Виделся в этом какой-то подвох. И нравы при Дворе её пугали – даже в Ригу проникали определённые слухи о поведении государыни, о том, какие скандалы там случаются, сколько неприкрытой мерзости и разврата творится в Петербурге, в ближайшем окружении императрицы. Если она переедет туда, то кто может поручиться, что её дети не подвергнутся дурному влиянию в незнакомой обстановке? Однако их будущее в Риге было ещё мрачнее…

– Excellenz, – наконец проговорила баронесса. – Я думаю, что недостойна этой милости. Я прошу дать мне возможность зарабатывать своим трудом. Мои дети мне в этом помогут.

Фон Браун уже потерял терпение. Какая строптивая дама! Эти остзейцы все поголовно упрямы как ослы, но эта женщина – особый экземпляр. Даже очевидные факты её не останавливают.

– Фрау баронесса, – начал он. – Вспомните, что вы дворянка. Вспомните, кем был ваш супруг и каков его род. Я предлагаю вам послужить русскому Двору, поэтому и отказываюсь давать вам разрешение на открытие этого пансиона или что вы хотели открыть? Я даю возможность вашим детям сделать карьеру и вести тот образ жизни, который предполагает их происхождение. Ваши сыновья должны служить России в рядах её армии. Вашим дочерям следует выйти замуж за благородных и состоятельных людей. Последний раз спрашиваю – вы поедете в Петербург или нет?

Призыв к дворянской чести возымел на фрау Шарлотту действие. Она кивнула головой. На этом разговор был окончен. Дети его услышали и долго ещё обсуждали, что и как они будут делать в Петербурге. Минна долго вертелась перед выщербленным старым зеркалом, растопыривая полы своего скромного ситцевого платьишка, пытаясь взбить волосы в высокую причёску, как видела где-то на картинке.

– Кого ты из себя изображаешь? – окликнул её старший брат, вернувшийся уже поздно, когда Mutti пошла спать, а Минхен не без труда уложила в постель младших мальчишек, весьма взбудораженных как визитом губернатора, так и перспективой поездки в столицу.

– Знатную фройляйн, вот кого. Ты что, не слышал, что мы поедем в Петербург? Приезжал губернатор Браун. Правда, мама не хочет… Она думает, – и Минхен пересказала то, что подслушала из разговора Mutti с Гретой. – Что вы начнёте играть в карты и пьянствовать, особенно Фрицхен, потому что он озорник, а нас с Катхен соблазнят местные гвардейцы, увезут и лишат чести. Потому что русские развратны, а их царица развратна больше их всех.

– Если кто-нибудь попробует тебя там пальцем тронуть, я ему этот палец отрежу, – и брат посмотрел на неё жестко, и Минна поняла – он не шутит.

…Через два дня Шарлотта фон Ливен уже ехала в Петербург со своей верной служанкой Гретой. В приёмной императрицы её поразила сказочная роскошь, множество слуг – такого баронесса фон Ливен никогда в жизни не видела, но глаза у неё не загорелись ни при виде лакеев в пудрёных париках, ни когда её проводили в комнату с бархатными портьерами и шёлковыми экранами, сказав, что ей нужно здесь подождать. Грета выступала в роли её компаньонки, её тоже одели в “господское” – по какой-то случайности, наверное.

– Вот красота-то такая! – воскликнула наивная латышка, которая вообще даже представить не могла себе, что хоть раз в жизни окажется в окружении такого великолепия. – Представьте, как мы теперь заживём!

– Не обольщайся, Маргарита, – оборвала её госпожа. – При первой же возможности я откажусь. И даже буду рада, если Её Величеству я окажусь неугодна и она возьмёт другую гувернантку.

– Как же, фрау Шарлотта… – заговорила женщина.

– Маргарита. Ты не знаешь, какие здесь нравы. Здесь же сплошные интриги и зависть. Я не говорю о разврате. И императрица подаёт своим образом жизни, распущенностью, ненасытностью и вседозволенностью самый печальный пример. Мне нужно будет воспитывать великих княжон добродетельными, порядочными, честными особами, но боюсь, что пример их бабки в конце концов сведёт все мои усилия на “нет”.

– Спасибо вам за откровенность, – проговорил женский голос по-немецки. Из-за ширмы вышла дама, лицо которой обе женщины смутно знали по портретам. У женщины были дьявольски-умные светло-серые глаза, она была уже совсем немолода, довольно тучна, но черты её лица не расплылись и сохраняли свою правильность.

– Ваш-ше Величество… – фрау Шарлотта заговорила по-русски с ужасным остзейским выговором, заметно волнуясь. – Простите, Ваше Величество.

– Госпожа фон Ливен, вы именно та женщина, которая мне нужна, – невозмутимо продолжала повелительница четвёртой части суши. – Того разврата, о котором вы говорили, ни вы, ни ваши дети никогда не увидите. Что касается моих внучек, то я уверена, что вы вырастите их по своему образу и подобию.

Фрау Шарлотте-Маргарите-Катарине фон Ливен ничего не оставалось, кроме как поклониться низко и принять царскую милость. Так решилась её судьба на оставшиеся 40 лет её жизни. А вместе с ней – судьба её шестерых детей, сыновей Карла, Фридриха, Кристофа и Иоганна и дочерей Вильгельмины и Катарины.

С её детей сняли мерки, одели их с ног до головы, надарили девочкам кучу кукол, а мальчикам – целые гарнизоны солдатиков и целый арсенал игрушечного оружия (хоть каждый из них давно уже умел управляться с настоящим), до отвала закормили никогда не виданными ими конфетами, фруктами и сладостями и повезли в столицу Российской империи.

Так фон Ливены стали важны, богаты и знатны и быстро забыли о своей бедности, особенно младшие дети, которые вспоминали из этих двух лет только жизнь в деревне, охоту и рыбалку, но не лишения и унижения, связанные с безденежьем.

Карл поступил в полк поручиком, был назначен адъютантом к светлейшему князю Потёмкину, отправлен на юг страны и оказался очень талантливым офицером. Особенно он отличился во время взятия Варшавы в 1794 году, получив за решительную атаку против мятежников золотое оружие. Братья его делали успехи несколько поскромнее, но тоже честно воевали в горячих точках того времени. Что касается девочек, то Минна вышла замуж за своего кузена по линии матери, барона Георга фон Поссе и отправилась жить в Курляндию. Катарина же сделала великолепную партию, став женой младшего сына известного рижского богача, барона Фитингофа, которого Екатерина Вторая звала “королём Лифляндии”, ибо выросла в настоящую красавицу, а положение её матери сделало “вторую ливеновскую девочку” завидной невестой.

А их мать искренне полюбила своих воспитанниц. Девочки были совсем разные – покладистая красавица Александра, мечтательная и нежная Елена, капризная Мария, получившая от бабушки прозвище “маленький драгун”, шустрая проказница Екатерина и тихая малышка Анна. К Шарлотте Карловне тянулись и великие княгини, жёны Александра и Константина Павловичей, оторванные в очень юном возрасте от своей родины и привычной среды. Судьбы воспитанниц стали для скромной рижской дворянки не менее близки, чем судьбы собственных детей, которые естественным образом отдалялись от неё по мере взросления, особенно мальчики. Екатерина Алексеевна её очень уважала, так же, как и Мария Фёдоровна, которая сделала её своей близкой подругой, называла на “ты” и “Лоттой”. Павел Первый прислушивался к её мнению. Вознаграждался труд императорской гувернантки весьма щедро – все обещания Брауна были исполнены в точности и даже умножены сторицей. Так, баронесса фон Ливен с нисходящим потомством была сделана графиней; ей дали Екатерининскую ленту, звание статс-дамы, несколько имений в Остзейском крае, а также в Ярославской и Саратовской губернии, богатую ренту в Малороссии, и это не считая бриллиантовых перстней, драгоценных браслетов и медальонов, денежных подарков. Но она всегда помнила, кем была до 1783 года, когда перебивалась с хлеба на воду вместе с детьми; и кем была до 1766 года, когда её взял в жёны один проезжий полковник, какой-то знакомый её отца, и увёз в Киев, по месту своей службы. Поэтому по мере сил эта почтенная дама помогала бедным и незнатным своим соотечественникам “выйти в люди”.

Такова была история возвышения семьи, в которую суждено было войти Доротее фон Бенкендорф, 14-летней протеже императрицы Марии Фёдоровны, сочетавшись браком с третьим сыном фрау Шарлотты.