Kitabı oku: «Дети Балтии. Охота на Аспида», sayfa 6
ГЛАВА 8
Сакнт-Петербург, 11 марта 1801 года.
Часы в гостиной пробили восемь вечера. Граф Кристоф, принимавший у себя в библиотеке старшего брата вместе со старшим же товарищем, графом фон дер Паленом, старался не смотреть на своих гостей. Он прекрасно знал, что от него ждут ответа. И ответа положительного. Но графу Ливену было нечем порадовать главу заговорщиков. Он выбрал нейтральную позицию и намеревался держаться её до конца.
– Ну как, Кристхен, ты решился? Ты с кем? – наконец спросил фон дер Пален.
– А можно, я буду сам по себе? – проговорил Кристоф, пытаясь обратить разговор в шутку.
Карл, очень красиво одетый, в черном камзоле с серебряным шитьем, на каждом пальце – по по перстню, прервал его :
– Нет, Кристхен, нельзя.
– Начнём с того, что я давал присягу… – Кристоф помрачнел, поняв, что уйти от ответа не удастся. Особенно в присутствии старшего брата – человека гневного и жестокого.
– Мы все давали присягу. Но если на престоле безумец… Или ты находишь его действия разумными? – подмигнул ему Пален.
– Нет, но что будет, если он разоблачит всех? – этим вопросом граф Ливен в очередной раз продемонстрировал свою хвалёную предусмотрительность. Карл даже поморщился, услышав его слова.
– Слишком многих придётся хватать и сажать по тюрьмам, – покачал головой граф Петер.
– С него станется, – парировал Кристоф.
– Именно поэтому мы его и свергаем, – улыбнулся его старший товарищ.
– Но я-то тут причем? И ты, Карл, тоже в заговорщиках? – граф растерялся.
– Всё беспокоишься за свою драгоценную карьеру, крошка Кристхен? Понимаю-понимаю. Я в сочувствующих, если хочешь знать. Заговор свершат офицеры моего бывшего полка, – усмехнулся старший из фон Ливенов.
– Беспокоюсь я не за карьеру. Даже не за себя. За жену. Девочке всего пятнадцать лет! – Кристоф тогда вновь почувствовал жар, в голове шумело от прилива крови.
– Если нас… нет, вас всех схватят. И меня… Что тогда? – проговорил он, попытавшись взять себя в руки.
– Ты такой трус, Кристхен, что даже противно. – жёстко отвечал его брат.
Кристоф начал подбирать слова, чтобы достойно поставить на место Карла, но вмешался фон дер Пален, произнеся:
– Не ссорьтесь, мальчики. Раздор в нашем деле ни к чему.
Потом он обратился к младшему из Ливенов:
– Я понимаю причины твоей осторожности, Кристхен. И твою тревогу за будущее милой Дорхен. У меня тоже есть жена и дети. Но я, тем не менее, участвую и даже возглавляю. Ибо знаю – это почти выигранное дело. Вся гвардия на нашей стороне.
Граф, тем не менее, не давал себя так просто уговорить.
– Наследник знает? – спросил он.
Оба его гостя уверенно кивнули.
– И поддерживает? – продолжал допытываться Кристоф.
Ему подтвердили и это.
– А императрица? А наша мать?
На все эти вопросы ему ничего не ответили.
– Карл, – обратился тогда Ливен к старшему брату. – Ты прекрасно знаешь, что наша мать нас обоих проклянёт…
– Не проклянёт, – оборвал тот его. – Когда узнает, ради чего всё это затевалось.
– Ради России! – воскликнул он язвительно.
– Не только ради России, – улыбнулся Пален.
– Мы остзейцы. Со времен Ништадтского мира и ста лет не прошло… – начал он издалека, не дожидаясь вопросов. – Мы служим государям Российским, но не забываем и родину.
– Иными словами, Кристхен, – Карл заговорил прямо, – Не хочешь стать королём Ливонии?
Кристоф схватился за голову. Нет, это был сущий бред. Какие еще короли?! Кто-то из них троих явно был сумасшедшим. А, может быть, и все.
– Во-первых, в Ливонии никогда не было королей, – начал он.
– Будут, – твёрдо произнес Пален.
– Но почему выбор пал на меня?
– Потому что ты Ливен, – Пален отвернулся от него и начал рассматривать гравюру с морским пейзажем, висящую на стене.
– Мы потомки одного из немногих остзейских родов, происходящих от исконных жителей Ливонии, – пояснил Карл.
– Хорошо, но почему тогда я, а не ты? Не понимаю. Карл, ты старше меня…, – проговорил совсем сражённый тем, то ему только поведали, Кристоф.
– Я старше тебя по годам. Не по званию. Не по влиянию. Нужен человек, близкий ко Двору. Это ты, – проговорил Карл, переплетая свои длинные пальцы в замок.
– Тем более, из такого рода. – добавил граф Пален. – Кровь Каупо. Идеальная кандидатура. Решайся и станешь родоначальником династии. А твоей девочке очень пойдет золотая корона… – подтвердил и дополнил слова брата Пален.
– Бред какой-то, – усмехнулся Кристоф. – Что ж, вы хотите отделиться от Империи?
– Сначала мы образовываем королевство. Добиваемся автономии. Далее – посмотрим, – ответил ему Карл.
– Это что же, как поляки? – Кристоф попытался собрать мысли воедино. – Карл, ты же сам подавлял их восстание.
– Нет, мы не будем совершать их ошибок. Мы сыграем на преданности престолу. Упрочим влияние. Будем добиваться всё большей автономии. Твоя мать и так уж некоторого добилась, – бесстрастно произнес Пален.
– Матушка?! – с ужасом воскликнул младший фон Ливен.
– Да, – отвечал его брат. – Хотя бы того, что в генерал-губернаторы нынче назначают местных. И сохранились консистории. И мы, остзейцы, сохранили за собой свои земли – их не раздали всяким Кутайсовым по прихоти государя. И многое другое, по мелочи. Например, сохранение лютеранства как основной религии нашего края. А то Екатерина-матушка в Риге православный собор строить собиралась.
– Этого всего добилась наша мать? – Кристоф сам не верил в то, что говорили ему.
– Не только. И мать твоей жены тоже постаралась в своё время… – задумчиво проговорил Пален. – Ну что, ты теперь с нами?
– Постойте. Как вы хотите это осуществить? – Кристоф поглядел искусителю прямо в глаза.
– Всё просто, – ответил Петер. – Мы убираем Бесноватого. На престол восходит Александр. Я становлюсь его правой рукой. И подвожу его к мысли об автономии Ливонии. Мол, мы должны быть сами по себе. И нам нужен король, а также статус королевства – не края, не губернии. Voilà. Тебя коронуют в Домском соборе…
В глазах Палена не было безумия. Чувствовалось, что он всё прекрасно продумал. “Нереально”, – подумал Кристоф. Но на этом свете всё реально. Ведь стал же сам Кристоф в 22 года военным министром, перескочив через три звания – из подполковника в генерал-майоры. С чем чёрт не шутит, может быть, он и вправду станет королём когда-нибудь?
– Подождите, – проговорил он слабым голосом.
– Мы и так уже две недели ждём, – возмутился Карл фон Ливен. – А ты нас всё завтраками кормишь. Имей совесть, брат.
– Замолчи, – оборвал его Пален. – Пусть скажет, что собирается сказать.
Кристоф закрыл глаза. Ему стало опять плохо, похоже, снова поднялся сильный жар. Мысли путались. Вспомнилось – четыре года назад, где-то на пыльных военных дорогах, увязалась за ним какая-то оборванная старуха, цыганка, кажется, а может, и не цыганка: “Погадаю-погадаю, всю правду расскажу”. “Отвяжись, мать”, – со смешком сказал его брат Фрицхен. – “Денег нет”. Кристоф брезгливо одёрнул грязную руку нищенки со своего рукава, кинул ей пару монет, оставшихся в кармане. “На тебе вижу два царских венца”, – выпалила старуха, подобрав деньги. “А над тобой”, – она указала на Фридриха. – “Скоро крест поставят”. Тогда они посмеялись – скупцам такие гадалки всегда предрекают несчастья, а тем, кто рассщедрится им на милостыню – все блага земные и небесные. Но эта бродячая “пифия” оказалась права, и над Фрицхеном действительно “поставили крест” в том же году. “Может быть, она была права и в отношении меня?” – подумал в полубреду Кристоф.
Вспомнилось и другое. Он, молоденький флигель-адъютант, сопровождал в 1793 году изгнанного наследника французского престола, брата убиенного короля, в Митаву. Герцог и разговорился с ним, спросив, между прочим, какой у юного поручика герб. Кристоф описал. “Так у вас тоже есть fleur de lys?” – проговорил изгнанник. – “А знаете, что это указывает на королевскую кровь? Только те, чьи предки не были рабами и низкорожденными, имеют право на fleur de lys в гербе. Возможно, мы с вами ровня”. Кристоф тогда не воспринял слова герцога д'Артуа всерьёз. Так, праздная болтовня. Нынче граф вытянул перед собой тонкую длинную руку, посмотрел на переплетения синих жил на внешней стороне ладони и на запястье. Королевская кровь, говорите? На память пришла и легенда о родоначальнике всех Ливенов, некоем ливе Каупо, первым из своего народа крестившемся от Тевтонских рыцарей и воевавшем против своих же соплеменников-язычников. О нём написано в “Хрониках” Генриха Ливонского, а развалины его замка, прозываемого Трейденом по-немецки, Турайдой – по-латышски, до сих пор виднеются с холмов близ Кремона. Его называли “старейшиной”, “вождём”, “князем”, а иногда и попросту “королём”… Неужели Пален прав? И они, фон Ливены, потомки Каупо по женской линии, имеют все права на несуществующий престол королевства Ливонского?
– Вот что, – сказал он вслух, чувствуя, как перед глазами всё чернеет. – Делайте с ним, что хотите. Я ничего не знаю. Я вообще болею и, мне кажется, сегодня всё заново начнётся…
– Хватит уже притворяться! – закричал на него старший брат. – Ты здоров как бык, ты просто изображаешь из себя больного, потому что трус и ничтожество!
Пален подошёл к Кристофу, положил свою широкую ладонь ему на лоб.
– Карл, не надо. Он и вправду… Оставим его. Он всё равно не сможет служить нашему делу в таком состоянии.
…После их ухода граф позвал камердинера Адольфа и приказал пустить себе кровь. “А кровь у меня алая, как и у всех, совсем не голубая. Какой я прирождённый король?”, – думал он, глядя, как тёмно-багровые потёки растворяются в тёплой воде. Нет, эта идея с королевством – безумие. Каждый сходит с ума по-своему, а он постарается сохранить здравомыслие, насколько это возможно в нынешних обстоятельствах.
После того, как Адольф перебинтовал ему руку, в кабинет постучалась Дотти.
– Кристхен, с тобой опять нехорошо? – спросила она взволнованно.
– Сейчас лучше, – он слабо, но ободряюще улыбнулся. – А что это у тебя в руках?
– Опять записка из дворца, – вздохнула она. – А зачем приходил граф Пален с твоим братом?
– Они приходили искушать меня, – ответил граф жене. – Но я не поддался. А что в записке? Можешь мне прочесть?
Дотти сломала печать, развернула её и зачитала:
– “Так как все сроки для вашего выздоровления вышли, ваш портфель будет передан тем, кто в силах нести обязанности свои”. Ой, что теперь будет?
– Всё, что угодно. – мрачно проговорил граф.
Доротею пробрал холодный пот.
– Пойдём спать, – шепнула она.
– Ты иди, я попозже, – Кристоф перевёл взгляд на часы. Половина двенадцатого. “Сегодня”, – пришло ему в голову. – “Всё свершится сегодня ночью”. Потом и сам лёг спать в самом угрюмом расположении духа. “Если за мной придут и я не вернусь домой в течение суток, делай вот что”, – прошептал он полусонной жене. – “Все бумаги из первого ящика стола брось в камин. А сама быстро выезжай к отцу в Ревель. Под девичьей фамилией. Поняла?” Она в ответ пожала его руку. И так и не выпускала его узкую ладонь из своей, даже когда сон заставил её забыть все тревоги и страхи.
Михайловский замок, ночь на 12 марта 1801 года.
Шарлотта фон Ливен уложила своих воспитанников спать сама. Не все с одинаковым покорством ложились в постель, особенно старшие девочки – Мари и Като, которые потом перешёптывались в своих кроватях, надеясь, что их никто не услышит. Никс и Анна заснули сразу же. Мишель и так спал уже большую часть дня. Он болел уже три дня, вечная напасть маленьких детей – воспаление ушей, всю ночь плакал от дикой боли, которую едва облегчали капли и припарки, предписанные доктором. Нынче боль и температура спали, малыш спал спокойно. Пользуясь затишьем, гувернантка написала записку среднему сыну, который из-за болезни уже почти месяц нигде не бывал.
Потом она помолилась за всех, кого знала, за живых и мёртвых. И за покойную – увы, ныне покойную – принцессу Александру, её старшую и любимую воспитанницу, недавно скончавшуюся в родах вместе с ребёнком. “А я всегда говорила – не надо было выдавать её замуж за паписта”, – подумала фрау Шарлотта. Александра Павловна стала женой Паладина Венгерского, сына австрийской эрцгерцогини, сразу невзлюбившей новую невестку за то, что та отказалась переходить в католичество. Графиня была уверена – без яда там не обошлось. Саша была ласковой, красивой, нежной девочкой, не сделавшей никому никакого зла, – и вынуждена пасть жертвой интриг, зависти и ненависти! Как её племянница – увы, отравленная самой фрау Шарлоттой. Графиня Ливен пыталась стереть из памяти, как она капала опий в бутылочку с молоком, пыталась оправдать себя фразами “меня заставили”, “я была всего лишь исполнительницей” и “там было всего две капли – может быть, Мария скончалась вовсе не от этого”. Но не могла изгнать из памяти, что смерть любимой подопечной, равно как и опасная болезнь её среднего сына – некая кара Господа за грех, совершённый ею. “Прости меня, Lieben Herr, если можешь”, – проговорила она шёпотом. Затем легла в постель. Заснула не сразу. Да, приближение старости знаменуется тем, что плохо засыпаешь и слишком рано просыпаешься. А ей, Шарлотте-Маргарете фон Ливен, исполнится летом 58 лет. Немало. “Надо составить духовное завещание”, – подумала женщина. Завещать ей теперь было много чего. Ещё надо подумать, как разделить земли и капиталы, чтобы все остались довольны…
…В её комнате было очень сыро, от дыхания волнами ходил пар. Неудивительно, что все здесь, в Михайловском замке, болеют, особенно маленькие дети. В зеркалах, запотевших от сырости, можно увидеть причудливые отражения. И основатель этого мрачного чертога видит себя в этих зеркалах удавленником со свёрнутой набекрень шеей… Давеча, за ужином, он говорил о своих предчувствиях прямо. Слишком прямо. Про раскрытую на сцене убийства Цезаря Брутом книгу, которую нашёл на столе Наследника; про злополучные зеркала; про шаги, скрипы и стуки, которые слышит сквозь сон каждую ночь… Неуклюжий толстоватый мальчишка, Ойген фон Вюртемберг, племянник императрицы, вызванный Павлом в Петербург два месяца назад, имел наивность спросить у фрау Шарлотты, что это означают все эти разговоры. Она отвечала резко: “Это не касается ни вас, ни меня”. Принц Вюртембергский ей не нравился, особенно в связи с тем, что его, по слухам, государь хотел сделать своим наследником в обход всех своих сыновей. И женить на принцессе Като, которая в открытую насмехалась над неловкостью, застенчивостью и неотёсанностью Ойгена. “Если это случится”, – подумала фрау Шарлотта. – “Я попрошу отставки и поеду достраивать Мезоттен”. Мезоттен, богатая мыза в Курляндии, была подарена ей не так давно. Графиня там никогда не бывала и наняла итальянского архитектора Кваренги, чтобы тот сделал всё по своему вкусу и в духе последних модных веяний. Она даже не вмешивалась в его работу, только оплачивала по счетам. “Мне нужен дом, в котором можно жить”, – таковы были её единственные указания архитектору. Скоро всё будет готово. И она сможет спокойно окончить свои дни в родных краях. Фрау Шарлотта заснула, и ей снились родная мыза Халликст, покойный отец…
Она проснулась от того, что её дверь кто-то открывает. Резко села в постели – даже голова закружилась. Перед ней стоял граф Пален.
– В чём дело? – отрывисто проговорила она.
– Фрау Шарлотта. Государь только что скончался, – проговорил спокойно граф.
– Апоплексическим ударом, – добавил он наскоро, предвидя её расспросы. – Надо бы государыне сообщить.
Женщина встала с постели, выпрямившись во весь свой рост, позволявший ей смотреть графу прямо в глаза. Она поняла, что произошло, по его лицу, по несколько растрёпанному виду, по странному блеску в глазах. И он узнал, что эта старуха его раскусила и отпираться перед ней нынче не имеет смысла.
– Его же убили! – бросила графиня в лицо Палену.
– Конечно, – с ухмылочкой подтвердил он. – Теперь мы избавились от тирана.
Он приблизился к ней с намерением пожать ей руку, но фрау Шарлотта оттолкнула его от себя резким, сильным движением и, наскоро одевшись, вышла из комнаты.
– Куда же вы? Там повсюду часовые! – воскликнул он ей вслед.
– Я знаю свои обязанности, – сухо проронила пожилая дама, не глядя на цареубийцу.
Внизу лестницы и в самом деле стояли солдаты. При виде графини они сомкнули штыки. “Нашли чем напугать”, – усмехнулась она про себя.
– Ребята, я графиня Ливен, семнадцать лет служу государыне и иду к ней с докладом о состоянии её больного сына, – проговорила она по-русски. – Пропустите меня.
Штыки разомкнулись. Ей отдали честь и пропустили. Графиня несколько раз натыкалась на препятствия в виде стражи, но ружьями, шпагами и саблями её, жену генерала, мать четырёх офицеров, с ранней юности умеющую управляться с оружием, было не испугать. Судя по количеству находящихся в замке солдат, в перевороте участвовала вся Гвардия. “Что же они с ним сделали?” – подумала фрау Шарлотта. В последнем зале, справа от которого находились двери в покои государыни, а слева – в покои императора, собрался, казалось, целый батальон.
– Дайте дорогу, – спокойно произнесла женщина.
Солдат на карауле заколебался, кто-то сказал: “Это что ещё за баба? Гони её в шею!” и присовокупил что-то матерное.
– Вы не смеете меня задерживать! – возвысила она голос. – Я отвечаю за детей императора и иду с докладом к государыне о великом князе Михаиле, которому нездоровится. Не мешайте мне исполнять мои обязанности!
Не предвидя такой отпор от старушки, дежурный офицер поклонился и уступил ей дорогу в апартаменты, пробормотав “Excusez-moi, madame…”
Мария Фёдоровна сладко спала, прихрапывая во сне. Графиня потрясла её за плечо легонько.
– Mein Gott, Лотта, как же ты меня напугала! – испуганно пробормотала государыня спросонья. – Что случилось? Беда? С Мишелем?
Она вскочила с постели, растрёпанная, как ведьма.
– Нет, Ваше Величество. Его Высочеству лучше, он спокойно спит.
– Кто-то другой заболел? Из детей? – не унималась Мария, которую охватили самые страшные предчувствия, тем более, лицо её верной служанки, прибежавшей к ней посреди ночи, было торжественным и скорбным.
– Все здоровы, государыня, – отвечала фрау Шарлотта, стараясь не глядеть на неё.
– Ты что-то скрываешь от меня, – прошептала её повелительница. – Иначе зачем бы ты пришла ко мне в пол-третьего ночи?
– Дети здоровы, Ваше Величество, это истинная правда. Вот только Его Величество чувствует себя очень нехорошо, – тихо произнесла пожилая дама.
– Странно, что с ним? Вечером же был здоров? И как это вдруг… – Мария Фёдоровна села на кровати, немного успокоившись. – А доктор был? Что говорит?
Графиня села рядом со своей госпожой и позволила себе такую вольность, как взять её за руку.
– Государя больше нет с нами, – произнесла женщина, опустив глаза.
– Как это нет? Так значит, он… – перед глазами государыни всё плыло. – Он…
– Он скончался, – подтвердила графиня, чуть было не добавив: “И не своей смертью”.
– Просите Господа Бога принять усопшего в лоно Своё и благодарите Господа за то, что он вам так многое оставил, – вместо откровений произнесла набожная фрау Шарлотта и первая перекрестилась, начав вслух читать Vater Unser.
Государыня посмотрела на неё расширившимися голубыми глазами и тоже встала на колени перед образами, молясь по-русски, но крестясь так, как крестятся лютеране – всей пятернёй, а не тремя перстами. Она была не в себе, путала слова, а потом, произнеся “Аминь”, встала с колен и, вперившись взглядом в погасшие серо-голубые глаза своей служанки, прошептала:
– И что же теперь, я императрица? Надо всем объявить! – и решительным шагом направилась из покоев, даже не удосужившись одеться и причесаться.
– Постойте, Ваше Величество! Там всюду стража! – воскликнула Шарлотта Карловна. – У них ружья заряжены боевыми патронами!
– Лотта, – торжественно воскликнула Мария Фёдоровна, накидывая на себя поданный ею халат. – Ich Will Regieren! Я выйду к Гвардии! Они присягнут мне! Я коронована… О Господи… – простонала она и лишилась чувств.
На шум сбежались все слуги и домочадцы императрицы, и доктор был тут как тут, вместе с ланцетом, которым распорол вену на пухлой белой руке государыни, чтобы привести её в чувства.
Графиня Ливен сама пошла запирать двери, пока все возились над несчастной вдовой, казалось, обезумевшей от потери. За дверью женщина услышала голос великого князя:
– Мама, откройте, – умолял он, перемежая свои слова рыданиями. – Мама, это какая-то ужасная ошибка, этого не должно было случиться.. Откройте мне, кто-нибудь!
– Ваше… – фрау Шарлотта не знала, как теперь называть Александра – “Величеством” или “Высочеством. – Государь. Вашей матери не хорошо. Она без сознания. Не стоит пока с ней видеться…
На её слова ответили рыданием, а потом, судя по голосам, явилась великая княгиня Елизавета и начала что-то тихо, но настойчиво говорить – что именно, графиня не разобрала. Александр Павлович дал себя увести.
Когда государыня наконец-то пришла в чувства, она стала требовать, чтобы её провели к покойному мужу.
– Я должна сама увидеть, что с ним произошло, – твердила она сквозь слёзы. – Мой милый Paulchen, как же так… Ведь не может быть, чтобы так сразу…
Добрая половина её окружения знала, что же на самом деле стряслось с “милым Паульхеном” и не хотела её пускать в спальню мужа, наперебой уговаривая её потерпеть.
– Он убит, – прошептала она. – И вы все знаете об этом. И не смеете меня долее задерживать!
Мария Фёдоровна оттолкнула от себя фрейлин и статс-дам, предлагавших ей питьё, холодное полотенце на лоб, хватающих её за руки и направилась к двери.
– Это невозможно, Ваше Величество, там очень опасно, все вооружены, – отчаялась уговаривать её Шарлотта Карловна, которая и сама чувствовала себя на грани обморока.
– Пусть меня убьют! Пусть! Я должна его видеть! – патетически воскликнула женщина и открыла дверь сама.
Стража её не пускала, и тогда императрица рухнула на колени в истерике, заклиная открыть дверь, за которой два часа назад свершилось цареубийство. Офицеры умоляли её встать, но она лишь отрицательно мотала головой и говорила: “Откройте, тогда встану”. Какой-то лейб-гренадёр подошёл с ней со стаканом воды. Она оттолкнула солдата и выпрямилась. Закричали: “Матушка, не боись, мы все тебя любим!” А графиня продолжала, используя весь свой дар убеждения, уговаривать свою повелительницу вернуться к себе, отдышаться, успокоиться. Шарлотта примерно представляла, что может твориться в этой спальне и в каком виде находится тело государя, и меньше всего ей бы хотелось, чтобы Мария Фёдоровна своими глазами увидела обезображенный труп мужа.
– А потом-то меня к нему пустят? – умоляюще спросила императрица.
Все офицеры поклялись, что да, только надо подождать хотя бы полчаса. Успокоившись, государыня ушла к себе в покои. Графиня подумала, что надо бежать к детям, отвезти их из дворца, где убили их отца, и направилась в покои великих княжон. Поднимаясь по лестнице, она увидела своего среднего сына, при полном параде, при шпаге и Аннинской ленте.
– Кристхен, – прошептала она, словно не веря своим глазам. Внезапное подозрение родилось в её сердце. Он болел и не выезжал никуда почти месяц. И тут вдруг здесь, во дворце. Неужели её сын в эту ночь действовал заодно с Паленом?!
– Mutti, – прошептал он, сам в шоке от встречи с родительницей.
– Ты почему здесь в такое время? – строгим, металлическим тоном проговорила его мать, чувствуя, что сейчас совсем расклеится. Теперь и сын её оказался цареубийцей. Das ist zer schröklich!
– Я всё объясню, – быстро заговорил Кристоф полушёпотом. – Я…
– Мне не нужны твои объяснения, – бросила гневный взгляд на него мать. – Я всё знаю. —
Она начала подниматься по лестнице.
– Что ты знаешь?! – крикнул граф, взбегая вслед за ней.
Мать не оборачивалась и уходила от него всё дальше. Ему захотелось расплакаться, как в детстве, когда она так же наказывала его презрительным молчанием за какие-то проступки. И особенно за ложь. Для него это было хуже любой порки. Вот и сейчас…
– Mutti, – он настиг её, положил руку в белоснежной перчатке ей на плечо. – Послушай, пожалуйста, я и сам…
– Ты убиваешь своего повелителя, а потом оправдываешься передо мной? – она развернулась в гневе и стряхнула его ладонь, как некое гадкое насекомое.
– Мама! – в отчаянии возопил её сын. – Я никого не убивал!
– Не убивал, так позволил другим убить, – бросила она ему, отворачиваясь.
Он встал перед ней на колени и торжественно проговорил:
– Матушка. Я ничего не знал о заговоре. Клянусь всем святым, что есть у меня. До пол-четвёртого ночи я спокойно спал, а потом за мной приехали из дворца и потребовали к великому князю… то есть, к государю. Это правда! Спроси Доротею, она тебе всё подтвердит.
Выглядел он несколько жалко. Сердце фрау Шарлотты смягчилось. “Кристхен же совсем не умеет врать”, – вспомнила она. И проговорила:
– Да верю я тебе. Вставай, нечего тут устраивать театр. Мне надо собрать детей и вывезти их отсюда.
…У Кристофа отлегло от сердца. Он вытер надушенным платком холодный пот и отправился к государыне. “Весело же начинается день”, – усмехнулся он, как-то успокоившись. А ведь только три часа назад он был уверен, что его отправят не во дворец, а в Петропавловскую крепость…
Дом графа Ливена на Дворцовой Набережной, три часа ночи.
Графу в эту ночь снилась всякая несуразица. Какой-то мрачный застенок, его распинают на пыточном колесе, шепчут: “Признавайся!”, и главным палачом оказывается фон дер Пален. Тут его старший товарищ и “змей-искуситель” голосом Адольфа прошептал: “Герр Кристоф… Там просят войти… Я уж и так и эдак… Срочно, говорят. Из дворца, говорят-с”, – и граф резко открыл глаза. Слуга тормошил его за плечо, пытаясь разбудить. Дотти тоже проснулась и прошептала, зевая: “Что там, Бонси?” “Плохие новости”, – сказал он, запахиваясь в халат. – “Вероятно, в крепость угожу”.
Тут же в спальню заглянул фельдъегерь и с порога выпалил:
– Ваше Сиятельство, Его Величество немедленно требует вас в Зимний.
– Прямо сейчас? – нахмурился Кристоф. – И почему в Зимний? Государь же в Михайловском?
Глаза у посланника государя были какие-то осоловелые. “Пьян как свинья”, – со злостью подумал невыспавшийся граф.
Фельдъегерь оглянулся. Увидел худенькую девчонку, свернувшуюся калачиком на правой стороне просторной кровати, и замялся.
– Я не могу здесь говорить, Ваше Сиятельство, – прошептал он, указывая глазами на Дотти.
– Иди сюда, – приказал граф, и посланец сказал ему на ухо:
– Государь очень болен, а великий князь Александр Павлович… то есть, государь послал меня к вам.
– Что?! – граф не почувствовал запаха перегара. – Повтори-ка.
Тот повиновался.
– Передай государю, что я скоро явлюсь к нему, – повелительным тоном произнёс граф Кристоф и отпустил фельдъегеря.
После того, как посланец императора покинул спальню графа, Дотти немедленно спросила мужа:
– Ну, что он сказал?
– Чушь какую-то, – проговорил Кристоф как можно беззаботнее, но у него этого не вышло. – Мол, Павел Петрович ныне сильно болен и вместо него теперь Цесаревич, который требует меня в Зимний.
Дотти посмотрела на него широко раскрытыми глазами.
– И что всё это значит? – пролепетала она.
– Либо кто-то здесь сошёл с ума, либо это такая проверка на верность, – отстранённо отвечал её муж.
– А вдруг государь и вправду болен, и теперь… – осенило Доротею.
– Может и так, – муж как-то странно посмотрел на неё. Он думал: “А если они решили выступить сегодня? И у них всё получилось?” Эта мысль несколько приободряла его, но он был по натуре пессимистом и предполагал ныне самое худшее – государь пустил ложный слух о своей опасной болезни и об отречении в пользу сына, чтобы вычислить, кто в него поверит, и посадит всех клюнувших на приманку в Шлиссельбург или Петропавловку. Курьер, опять же, какой-то странный… Потом граф вызвал Адольфа, приказал запрягать сани, а сам пошёл одеваться.
– Ты поедешь? – спросила Дотти, казалось, прочитавшая все его сомнения по глазам.
– Что мне ещё остаётся делать? – пожал он плечами и отправился в гардеробную, но с порога вернулся, открыл шторы, посмотрел во двор. Спальня выходила на Большую Миллионную. Четыре шага до Зимнего. Если это ловушка…
– Вот что, – обратился он к жене. – Я иду приводить себя в порядок. А ты последи за всем, что на улице делается. Если кто проедет – сразу же кричи мне.
– Я буду вроде часового? – хитро улыбнулась Дотти.
– Да, вроде того, – он поцеловал её в щёку и пошёл переодеваться.
Дотти, которой самой было интересно, чем же все кончится, раздвинула шторы и прижалась лбом к холодному стеклу. За окном чёрная ночь, позёмка метёт по стылой брусчатке, не видно ни зги. В спальне темно, только ночник горит, освещая смятую постель. По улице никто не ходит. Даже часовой, стоявший на страже близ казарм Преображенского полка, забрался в будку спать. Огни везде погашены. Она сладко зевнула, закуталась в халат… Часы внизу прозвонили четверть часа, полчаса, четыре…
– Ну, что там, Дорхен? Никого? – несколько раз спросил у неё Кристоф.
– Никого. Всё тихо, – отвечала она в полусне. Из дрёмы её вывел стук колёс за окном. Девушка встрепенулась и крикнула Кристофу:
– Едет, кто-то едет!
Она вгляделась в проезжавший мимо экипаж. Скромная пароконная тройка; но на запятках – офицеры в гвардейской форме, а внутри кареты, кажется, сидит генерал Уваров. Об этом она и доложила мужу.
Кристоф, при полном параде, немедленно прошёл к Дотти и молча поцеловал её в губы, прошептав: “Прощай. Ты помнишь, что надо делать, если я не вернусь?” Она торжественно кивнула и опять легла спать, думая: “Интересно, а фрау Шарлотту мне утром где навещать – в Зимнем или в Михайловском?” Она не верила, что Кристофа арестуют и посадят в крепость. Почему-то ей казалось, что всё окончится очень хорошо. Так и случилось.
В Зимнем графа провели в покои наследника престола. Александр плакал, вытирая лицо платком, а, увидев Кристофа, кинулся ему на шею без всяких церемоний.
– Граф! Моего отца больше нет… Это ужасно, я не готов к такому, – всхлипывая, проговорил новый государь.
Нынешний государь зарыдал у него на плече, и Кристоф чувствовал себя совершенно неловко. Что говорят в таких случаях? Внезапно Александр Павлович отстранился и произнёс абсолютно другим, деловым тоном:
– Где казаки?
Ливен вспомнил про безумный проект. Задумался. Потом отвечал:
– Должны быть в двадцати переходах от Хивы.
– Верни их назад, – приказал император, и Кристоф здесь же, в кабинете, уселся писать все необходимые рескрипты и приказания.
– Хоть кого-то я спас, – сказал Александр, подписываясь под приказом о прекращении казачьей экспедиции. – А теперь, Кристоф, езжай в Михайловский, найди там свою мать и попытайся вместе с ней успокоить мою.
