Kitabı oku: «Над маковым полем», sayfa 13
Хелпов
Андерсен сидит в чистом опрятном кафе с мятными скатертями, потягивает ячменный чай и пристально следит за официантом. Чудаковатый он какой-то. Чем-то смахивает на инопланетянина. Брючной костюм делает его высоким, а лоснящиеся волосы, залитые лаком, блестят, как сердолик. Его внешность не характерна для здешних мест. Что-то магнитом толкает парня подойти к нему и познакомиться поближе. Но что? И почему? Видимо, подсознательно нечто цепляет внимание юноши, да Умберто не желает сталкиваться с неприятными фактами. Но Андерсен определённо знает, что не упустит шанс увидеть спрятанное. Расшифровать все коды Умберто. Признаться себе в потайных мыслях.
– Я отойду в туалет ненадолго, – рассеянно бросает он.
– Мог бы не уведомлять, – смеряет его презрительным взглядом Мэрилин, но Андерсен уже далеко.
– Предобрый день, – здоровается он, но Хелпов не удосуживается ответить на любезность. «Второй Джером Сэлинджер», – думает Андерсен. – Я хотел бы побеседовать с вами, – вежливо произносит он. – Вы производите впечатление загадочного типа. Гостя из будущего, что ли, – топорно продолжает парень. – Я надеялся, что вы поможете мне, – теряя надежду, всхлипывает он.
– Так тебе нужна помощь? – наконец, откликается Хелпов, словно только что включённый робот.
– Ну, вообще-то я просто хотел обсудить мучающие меня вопросы, – неуверенно мнётся Андерсен.
– Тогда присядем в укромном уголке, – приглашает его официант. Две фигуры тихо проходят в малую комнату с приглушённым освещением, отчего все предметы кажутся светло-коричневыми. – Я слушаю тебя, – пододвигается сердолик.
Хоть он и улыбается, лицо его сохраняет серьёзность.
– Фух, – собирается с духом Андерсен, – видите ли, я…
– Можно на «ты», – отмахивается собеседник.
Он кажется довольно общительным и открытым чуваком.
– Видишь ли, – исправляется гость, – я не знаю, зачем делюсь такой мелочью с незнакомцем, но интуиция подсказывает, что лучше излить свою душу. Выговориться. Разделить тяжкую ношу. В общем, – теряется он, – я был неприметным депрессивным книгоголиком, пока не понял, что мировая классика пропагандирует и превозносит уныние. Хандру. Мировую скорбь. Скуку. Тогда я решил вместе со своими друзьями изменить литературу, но из этой глупой затеи ничего не вышло. Однако я не опустил руки, а продолжил настаивать на восстании. Я назло стереотипам боролся с ленью и грустью. Помогал друзьям. Все считают наркоманов и анорексичек, виртуалов и жертв насилия безнадёжными и пропащими людьми, но я упрямо доказывал обратное. Я чувствовал себя ужасно беспомощным. Каждый день меня преследовали сомнения, что война закончится поражением. Но по утрам я заставлял себя улыбаться и подбадривать товарищей. Верить в них. Наполнять их жизнь смыслом. И вот уже полгода мы дружим, путешествуем, занимаемся хобби и выручаем друг друга. То есть, я хочу сказать, что зависимость лечится. И что счастье возможно. Но по ночам мне снится сон, в котором я лечу над огромным маковым полем. И там, в этом поле, лежат десятки, сотни, тысячи спящих детей. А я лечу над ними всеми и ничем не могу помочь. Никак не могу разбудить. Я понимаю, что нельзя достигнуть массового счастья. Нельзя спасти сразу всех. Это наивные утопические грёзы. Главное – вытащить близкого из пропасти. Но удручающее положение на нашей планете не позволяет мне спать спокойно. Каждый раз, сталкиваясь на улице с подростком-курильщиком, моё сердце ухает в яму. Я всего лишь хочу спасать детей, но остаюсь бессильным. Остаюсь никем. Потому что псевдоискусство поражает всемирную пандемию апатии. И она заразна, – горячо шепчет Андерсен, словно уставший напуганный ребёнок. Его горло дрожит. Он так долго хранил всё в себе, что откровениям трудно прорваться наружу. Этакий психологический запор.
– Ты обманываешь себя, – ласково придвигается к нему Хелпов.
– Обманываю? – недоумевает Андерсен. – Но в чём?
– Чтобы спасать других, сперва нужно помочь себе, – произносит Хелпов, и его янтарные густые волосы мягко светятся в уютном полумраке. – Разуй глаза. Ты ведь тоже зависим, парень, – говорит Хелпов.
– Я? От чего? – удивляется турист.
– Ты сам это прекрасно знаешь, но не желаешь замечать. Ты игнорируешь свою привязанность. Подавляешь. Вытесняешь. В общем, дурачишь себя, как только можешь, – хмыкает парень напротив.
– Да, – туго признаётся юноша, – мой алкоголь – Гоголь. Мой алкоголь – Достоевский. Мой алкоголь – Сартр. Мой алкоголь – Гессе. Я всё читаю и никак не могу остановиться… Но разве это плохо?
– Тебя угнетают их романы. Ты не в силах им противостоять. Ты не в силах отвыкнуть от книжного дурмана.
– И как мне быть? – спрашивает Андерсен.
– Тебе не придётся переписывать классику. В этом нет надобности, – плывёт голос Хелпова, – тебе достаточно написать одну-единственную книгу. Книгу о себе и своих друзьях. Не пиши о горе. Не пиши о наркотиках. Не пиши о насилии. Пиши о счастье и повседневности. Вообще избавься от сюжета. Выкини его к чёртовой матери! Забудь о таком понятии как сюжет. Покажи людям, что рутинная размеренная жизнь ничуть не скучнее и не хуже страданий в эпицентре войны. Ведь печали и радости одинаково иллюзорны.
– А вдруг я не сумею? Вдруг меня не услышат? На каком языке мне говорить?
– На языке постмодернизма, – без раздумий отвечает Хелпов, – чтобы не возникало лишних вопросов, я немного тебя просвещу. Постмодерн – это переработка вторсырья. Повторное использование макулатуры. Как круговорот воды есть в природе, так в обществе есть круговорот идей. Постмодерн – это абсолютный вакуум, где смысл играет роль аппендикса. А люди это любят – бессмысленные вещи.
– Спа-спасибо, – бормочет Андерсен, – я постараюсь заключить нашу жизнь в слова.
– Ты только не отчаивайся, – искренне просит Хелпов, – и всегда помни, что ты – Бог бумаги. Как Ра – бог солнца. Как Хор – бог неба. Ты подобен шистирукому Шиве, приносящему счастье, – вдохновляет он, но Андерсен думает, что здесь его собеседника уже несёт. Смесь египетских и индуистских богов слегка смущает Умберто.
– Я запомню, – обещает он и возвращается к друзьям.
Фемида
Смотреть на Купидона слаще, чем колоть C21H23NO5, думает Лох, глядя на своего карамельного мальчика. Но рядом с ним трётся паршивая Дюймовочка с задатками проститутки. Манипуляторши. Гипнотизерши. Её глаза цвета выблеванной гречки подведены коньячными тенями. Полная безвкусица. Полная чепуха. Лохматый завидует. Лохматый давит угри, оставляя воспалённые красные пятна и вмятины. Лохматый боится остаться одиноким и забытым осадком прошлого. Лохматый жует онигири, наплевав на палочки и пользуясь руками. Рис как рис. Ничего необычного. Лохматый уже намеревается покинуть заведение, как к их столику шагает Андерсен в сопровождении Хелпова.
– Боюсь предположить, чем вы там занимались, – открывает карманное зеркальце Мэрилин с задатками стервы. С задатками мерзавки. С задатками нахалки.
– Я слышал, что вы у нас проездом, – произносит официант, – если вы не против, я бы покатал вас по городу. Разместил бы на ночь в опрятной гостинице, – предлагает он.
– Поведение типичного маньяка, – холодно отвечает Мэрилин, – хочешь зарезать нас? Продать в рабство? – атакует она.
– Смешно, – смеётся современный дворецкий, – нет, ничего подобного мне и в голову не приходило. Угощаю вас за счёт заведения.
– Как радушно, – без энтузиазма пожимает плечами Лох.
– Ребята, ведите себя так, чтобы я не сгорал от стыда, – низко шепчет Андерсен.
– Ну право, кот Леопольд во плоти! – дразнит его стерва.
– Ладно, чувак, – поднимается Лохматый, – я с удовольствием приму твои дары.
– И я, – облегчённо вздыхает Дали, – а то, если честно, у нас денег с гулькин х… простите, нос, – исправляется он.
– Что ж, тогда смело идите за мной! – хлопает в ладоши Хелпов. – Смену я закончу раньше. Всё равно народ как повымер в связи с общественной паникой. Да и начальства сегодня нет, – сообщает он.
– Везёт, – хитро улыбается Купидон.
Оставив грязную посуду на столике, компания вываливается на полупустую автостоянку. Хелпов открывает праворульный лакированный «Мерседес», блестящий на солнце, и восторженные товарищи с возгласами втискиваются в салон. Их багаж отправляется в багажник. Андерсен занимает место рядом с водителем, а Лох, Купидон, Мэрилин и Дали влезают на заднее сиденье.
– Подожди, – останавливает всех Мэрилин, – я хочу сесть к тебе на коленки, – капризничает она и запрыгивает на Купидона. От этой слюнявой картины на сердце Лоха скребут кошки. Дикие тигры и ягуары.
– Надеюсь, нас не оштрафуют, – шутит Хелпов. – Что ж, погнали!
Машина срывается с места. По пути их рыжий проводник рассказывает исторические справки и статистические данные, но мозг Лоха упрямо отказывается запоминать цифры и названия сопок. За окнами автомобиля их поджидают величественные мосты, красивые бухты и городские магистрали.
– Поблизости есть отличный фитнес-клуб, – всё ещё нудит Хелпов. Его голубые глаза закрывают солнцезащитные очки.
– А можно будет сходить? – интересуется Лохматый.
– Конечно. Ты можешь купить абонемент на месяц. Заведёшь привычку заниматься по вечерам, – развивает тему парень.
– Нет, – смущённо отказывается Лох, – мы ведь здесь ненадолго. Да и услуги наверняка дорогие, – размышляет он.
– А ты останься, – советует Хелпов.
– Остаться в чужом городе? – ахает Лохматый. – Без денег и места жительства? Без знакомых и дальнейших планов?
– Немного не так, – качает головой водитель, – я могу устроить для тебя подработку в тренажёрном зале. Сколотишь неплохое состояние. Первое время можешь там и жить, качаться и плавать в бассейне. Париться в сауне. Потом снимешь комнату. Улучшишь здоровье. Начнёшь жизнь с чистого листа.
– Я даже не знаю… – растерянно мямлит Лох, – это так спонтанно. Я толком и не обдумал ничего.
– А ты обдумай, – подмигивает рыжий бой.
Всю оставшуюся дорогу Лохматый и вправду проводит в раздумьях. Взвешивает все «за» и «против», словно греческая Фемида. Ему действительно следовало бы сменить обстановку, где ничто не будет напоминать об ошибках отрочества. Ему ведь незачем ехать назад. Его там никто не ждёт. У него нет понятия «дом». Нет понятия «семья». Нет понятия «близость». Почему бы не переродиться? Почему бы не забыть неудачного крипового Лоха и не стать кем-то совсем другим? Ван Гогом? Куртом Кобейном? Патроклом? Собой?
После чумового катания на «мерседесе» группа странников вновь паркуется возле заросшего берега моря и с буйным восхищением носятся у его лазурного лба. Со смехом падают в морские лужи, со смехом обливают друг друга и со смехом строят песочные замки. Мэрилин украшает свой дворец золотыми кольцами, Дали – шершавыми камнями, а Лох – трупиками насекомых. Выходят очень самобытные сооружения. Купидон с умиротворением курит, разгуливая босиком. Волны с шипением вымывают из-под его ног крупинки песка, втягиваясь в Японскую окружность. Лохматый, ощущая, как солёный ветер треплет его широкую майку, приближается к своему готическому ангелу.
– Слушай, – начинает он, – я, наверное, останусь здесь. Лох напрягается всем телом в ожидании реакции Купидона. Самого дорого человека. Человека, который не обращался с ним как с куском дерьма. Который был нежен и заботлив. Который приносил счастье в его пустую жизнь. Но никакой реакции нет. – То есть насовсем, – объясняет Лохматый.
– Я понял, – смахивает пепел Купидон.
– И ты не хочешь меня остановить? – огорчается Лох.
Нахальная огромная труба вытягивает все чувства из его сердца. Его возлюбленный не кричит «Ты что, рехнулся?!» Или:
«А обо мне ты подумал?!»
Или:
«Не оставляй меня!»
Или:
«А как же расслабляющий массаж ног и спины?»
– Зачем? – только и щурится его возлюбленный. – Ты ведь уже принял решение. Здесь тебе будет лучше. Может быть, боль и любовь ко мне поутихнут. Ты остынешь. Очистишься. Научишься любить, просыпаться, смеяться и мыслить по-новому.
– И тебе совсем не грустно? – утирает слёзы Лох. – Расставаться со мной?
– Всегда грустно отпускать то, что нам дорого, – мудро вздыхает Купидон.
– Ты не ответил, – твёрдо настаивает Лохматый.
– Если отвечу, – заглядывает в его глаза блондин, – то ни за что не смогу отпустить.
Прощание
Купидон не ожидал, что потеря Лохматого отзовётся в его душе таким сотрясающим ударом. Что волны эха будут преследовать его, как смерть, идущая по пятам.
– Тогда возьми себе ароматные бомбочки для ванны, – расстёгивает рюкзак Лох.
Купидон нечаянно замечает, что вся сумка забита этими бело-сиреневыми шариками. Жёлто-розовыми шариками. Бежево-бирюзовыми шариками. Шариками всех цветов.
– Э-э… спасибо… – только и молвит он, получая всё новые и новые порции бомбочек. – Тихо, малыш, – останавливает его Купидон, – у меня не хватит рук, – пока что оставь их у себя.
– Нет, – мотает патлами Лох, – я хочу быть уверенным, что ты их не забудешь. Лучше возьми мой рюкзак.
– Ладно, – соглашается ангелок, брезгливо поднимая замызганный портфель, похожий на гнилую картошку.
– Я к тебе очень трепетно отношусь, – робко признаётся Лохматый.
Купидон хочет ответить взаимной нежностью, но понимает, что не сдержит горячих слёз. Он всегда обладал ранимой и чуткой душой. Чувственной, словно девушка. Лох ещё что-то шепчет, обнимает его за пояс, а Купидон только лихорадочно кивает и держит залитый газировкой рюкзак.
Потом Мэрилин зовёт его танцевать, и они кружатся, словно Красавица и Чудовище в знаменитой сцене Диснея. Музыкой им служат шорохи моря и крики чаек. Купидон знает, как Лохматый любит чаек, и не может относиться к их пронзительному жалобному кличу равнодушно.
– Ты какой-то задумчивый, – отстраняется от него Мэрилин.
– Скорее, усталый, – отзывается Купидон, притягивая её к себе.
Его хрупкую беззащитную фею. Он стоит, положив подбородок ей на макушку, и отрешённо смотрит в синий равнодушный горизонт.
Вечереет. Подозрительный официант Хелпов, занявший его роль, везёт приятелей в гостиницу. На ресепшне их встречает приветливая администраторша с бисерной заколкой. Она быстро оформляет их и даёт ключи от номеров на третьем этаже. Мэрилин с блеском в глазах фотографирует мебель. Какое-то деревцо в горшке у «королевского» кресла. Плетёные стулья и столики с пепельницами посередине.
В предоставленной комнате, оснащённой всем необходимым, вполне чисто и опрятно. Над кроватями висят светильники. Есть тумбочки. Есть стерильный карман, в котором стоят ванная, унитаз и раковина. На белоснежном фарфоре лежат ватные палочки, запечатанные таблетки мыла и что-то вроде шампуня или геля для душа.
– Симпатично, а? – пружинит на матрасе Мэрилин.
– Чудесно, – целует её в шею Купидон, радуясь, что его бэби хоть что-то нравится.
Их скромные прикосновения плавно перетекают во всё более интимные объятия, и ночь парочка проводит в тепле и мягкости друг друга.
На луне
На следующее утро друзья, наконец, принявшие душ, бодро собираются и продолжают колесить по Владивостоку. Изучать его хмурую холмистую природу. Дышать его степным ветром и сырым туманом. Каждая клеточка организма наливается свежестью и обогащается кислородом. Теперь им не приходится экономить на питании и ущемлять себя в изучении города. Путешественники даже оценивают Орлиное Гнездо, но неизменно возвращаются на свою духовно помеченную ладонь берега. Там они лопают зефирные подушечки, играют и беседуют о всякой романтичной ерунде.
– Что бы ты взял с собой, отправляясь на луну в один конец? – спрашивает Мэрилин.
– Телефон, пожалуй, – отвечает Дали.
– Во-первых, на луне не ловит Интернет. Во-вторых, телефон быстро разрядится. В-третьих, сенсор не отреагирует на толстые пальцы скафандра, – возражает она.
– М-да… – озадачивается Дали, закапывая свои ноги в мусорный песок. – Тогда какой-нибудь плеер для проигрывания музыки, – после усердных раздумий выбирает он. – А ты?
– Даже не знаю, – вздыхает Барби, – почему-то на луне все земные ценности становятся ненужными и бесполезными. Ни в одно платье в скафандре не влезешь, – сетует она.
– А я бы пронёс с собой мешок яблок, – подаёт голос до сих пор молчавший Хелпов, – румяных, бархатных, хрустящих яблок…
– Это ещё почему? – интересуется Мэрилин.
– А как же? На луне – и без яблок? – недоумевает их рыжий путеводитель. – Нет, пускай у меня там, вдалеке от всего дорогого, будут настоящие лунные яблоки, – мечтает он.
– Я бы оставил только блокнот и карандаш, – возникает Андерсен, – сидел бы в кратере да описывал лунный пейзаж. Лунную пыль. Лунное одиночество. Звёздные крошки. Или это относится к натюрморту? – рассеянно удивляется он.
– Без понятия, – тихо отвечает Купидон, – знаю только, что я бы взял с собой в открытый космос шипящие бомбочки с запахом лаванды… И пусть это было бы самым прекрасным и бессмысленным поступком, – сумрачно вздыхает он.
Дазан агород
Вот уже неделю Дали ужинает исключительно роллами. Неделю расслабляется под тёплым солнцем. Неделю смотрит на аквамариновое море. Оно баюкает и гипнотизирует его. Среди скал и крутых утёсов у парня особенно хорошо сочиняется реклама. В ней фигурируют мифические существа и герои гомеровской «Илиады». Только вот Лохматый всё чаще покидает их стаю и с упоением торчит в фитнес-клубе. Дали спит с ним в одном номере, но не знает мыслей сутулого товарища. Некогда закадычные друзья больше не обмениваются сплетнями и не делятся услышанными приколами. Это настораживает Дали.
«Что делать, если друг обижается?» – гуглит Дали.
«Что делать, если друг не разговаривает?» – гуглит Дали.
«Что делать, если друг игнорит тебя в соцсетях?» – гуглит Дали.
«Что делать, если и не друг, и не враг, а так, если сразу не разберёшь, плох он или хорош?» – гуглит Дали.
«Что делать, если друг забывает о тебе?» – гуглит Дали, но Wi-Fi подводит его.
Даже на ресепшне интернет лагает, и парень, разочарованно хмыкнув, гасит экран. Вскоре все решают, что пора катить обратно к загаженному воздуху и клубам дыма, поскольку висеть на шее, пускай и у доброго, но малознакомого чувака, не шибко вежливо и тактично. Дали вновь запасается лапшой, достаёт йо-йо и пакует вещи. Протирает очки белой тряпочкой и покупает билеты онлайн. Деньги на них, разумеется, также подбрасывает Хелпов. Уж Дали не врубается, в чём выгода этому чудаку, но не возражает.
– Нет, оформляй четыре билета, – поправляет его Лох.
– Это почему? – морщит лоб Дали.
– Я остаюсь во Владивостоке. Попробую начать всё заново, – рассказывает он.
– А чего так?
– Меня поджидает много мрачных приветов из прошлого где-то, но точно не дома, – шмыгает носом Лох.
Дали, конечно, знает, что его приятель сохнет по штампам, но не до такой же степени!
– Как гром среди ясного неба, – ошарашенно комментирует он.
– Понимаю, – соглашается Лох.
– Хоть ты и угрюмая прыщавая вонючка, но мне тебя будет не хватать, – слёзно произносит Дали, и Лохматый прыскает со смеху.
– Это уж точно! – каркает он, пронизанный светлой грустью.
– До вокзала хоть проводишь? – обиженно дуется очкастый парень.
– А как же иначе?! – весело кивает Лох, и спустя несколько часов они с Хелповым лирично машут им на прощание.
***
– Отчалили, – устало произносит Купидон.
– Теперь и выселять никого не надо! – ликует Мэрилин. – Хотя я ещё не решила, относится это к плюсам или к минусам, – честно признаётся она, после чего четвёрка расползается по полкам и погружается в свои интимные думы.
Андерсен и Дали трясутся наверху, а их белокурые голубки дрыхнут внизу. Дали печально, что их мускулистой руке ампутировали теперь уже точно безымянный палец, однако он не перестаёт надеяться, что Лохматый обустроится в Приморском крае. Заведёт новых друзей. Встретит пассию. Подстрижётся. И больше никогда не встанет на кривую дорожку, ведущую в Никуда.
Пустыня
Андерсена преследует неприятное ощущение, что всё кончается. Что их история приближается хоть и к хэппи, но всё-таки энду. Лохматый покидает банду. Они держат обратный путь. Беззаботные деньки минуют. Парень с лёгкой печалью перечитывает стихи, написанные на их индивидуальном курорте:
«Песочную щёку целует море,
Алмазный волнуется водосвод
И шепчет губами "Memento mori",
Рождая искрящее волшебство.
Сижу в тишине на природе сиро,
Где нет суеты и людской возни.
Смотрю, как торжественно и красиво
Пылающий персик ныряет вниз.
Здесь хочется слушать шипящий лепет
И ангело-русский словарь найти,
Увидеть, как солнце фигуры лепит,
И как лучевую кончает нить.
Как ярко сверкает заката люстра!
Как дивно мерцает огнём персид-
ским мудрый, всевидящий Заратустра,
А персик, прощаясь, мурчит: "Merci"».
В купе непривычно тихо и даже скучно. Поиски эпитетов и неологизмов не спасают от томительной грусти, и Андерсен решает развеять сгустившееся облако напряжения:
– Неправильно в поезде без гитариста чучухаться, – смачно потягивается он.
– И что ты предлагаешь? – спросонья моргает Дали.
– Найти его! – просто отвечает Андерсен, просачиваясь в коридор.
– Погоди, – спрыгивает с полки Дали, – я с тобой! – обувает шлёпанцы парень. Оказавшись в кишке вагона, усеянной окнами, они оглядываются по сторонам, пытаясь сориентироваться. – И что дальше? – по-обезьяньи хмурится Дали. – Будем стучать в каждую дверь с дурацкой просьбой?
– Нет, так мы быстро народ против себя настроим, – размышляет партнёр, – давай пока просто послоняемся по вагонам в скупой надежде, что кто-то тренькает на струнах, – предлагает он, и друзья начинают свою рыбалку.
Свою ловлю. Свою охоту. Уши скребёт угнетающая тишина. За стёклами проносятся одинаковые холмы, и к Умберто закрадывается гадкая мыслишка, что их поиски обернутся неудачей. Если им попадаются приоткрытые двери, то парни, словно подлые мальчишки, заглядывают в щели, но не натыкаются на нужный объект. Однажды им счастливится увидеть переодевающуюся девушку с копной медных волнистых волос, но юноши спешат смыться, дабы не нарваться на лишние проблемы. И когда их пыл уже иссякает, то к стуку колёс присоединяется одинокая мелодия.
– Слышишь? – радуется Андерсен.
– Слышу, – ухмыляется Дали. Не сговариваясь, френды двигаются на звук. Барахтаться в его корявых нотах. – Кажется, здесь, – прижимает ухо к двери очкастый парень в хвойном свитере.
– По-моему, да, – выносит вердикт Андерсен. Его живот щекочет игривое волнение, и ноги наполняются буквами «ж». – Кто осмелиться войти и позвать этого певчего сирина? – сглатывает тревожную слюну он.
– Эники-беники, кончились пфенниги, – считает Дали.
– Ты неправильно считаешь, – спорит Андерсен, – надо: эники-беники, прыгают ценники… – исправляет он.
Но пока они тыкают друг в друга пальцами, на шум выходит сам гитарист. На нём болтаются шорты с низкой посадкой, белая футболка с надписью «Kiss. Bang. Suck. Kill», поверх которой накинута зелёная олимпийка. На щеках видна лёгкая щетина, а светлые волосы до чёртиков похожи на разваренный «Доширак».
– Что за нойз? – глухо ворчит он.
– Мы услышали, как вы играете, – берёт слово Андерсен, – и захотели, чтобы вы скрасили наш нудный вечер, – вежливо и осторожно рассказывает он.
– Говно – вопрос, – жуёт соломинку неформал, – так чё? Где мне надо играть? – прямо спрашивает он.
– Супер! – ликует Дали. – Мы вас проводим, – небрежно бросает, ведя их путевую звезду.
Звезда тащит лакированную акустическую гитару за гриф. Верхняя дека её покоцана так, словно инструмент готовится стать щепками.
– Как вас хоть зовут, пацаны? – сплёвывает музыкант.
– Меня Дали, а этого скромнягу Андерсен, – представляет их Дали.
– А я Пустыня, – равнодушно произносит бард.
– Притопали, – сообщает очкастый. – Купидон, Мэрилин, встречайте! – голосит он, плюхаясь на подушку.
– Ну что ещё? – раздражается Монро.
– Мы сейчас такой концерт забабахаем, – с чувством обещает Дали, – что вовек не забудешь!
– Может быть, для начала познакомимся? – любезничает Купидон. – Ты кто такой? – неряшливо спрашивает он гостя.
– Звать Пустыней. Играю рок, – коротко осведомляет парень, увиливая от подробностей. Держится он скрытно. Смотрит на всех из-под густых бровей. И вообще напоминает тучу, несущую не грозу, а угрозу.
– И что у тебя есть в арсенале? – надменно кривит губой Мэрилин.
– Да что угодно! – бросает вызов Пустыня.
– «Ролинг Стоун» сыграешь? – интригуется Дали.
– Запросто, – петушится гитарист и, покрутив колки, принимается бренчать.
«I see a red door and I want it painted black.
No colors anymore I want them to turn black.
I see the girls walk by dressed in their summer clothes,
I have to turn my head until my darkness goes», – грубым голосом поёт парень, в то время как четверо слушателей, затаив дыхание, наслаждаются живым выступлением. «I wanna see it painted, painted, painted, painted…» – трясёт дошираковыми кудрями он.
– Обалденно! – аплодирует Дали. Купидон свистит от восторга, и даже Мэрилин со вкусом следит за паукообразными руками. Гибкие пальцы ловко скачут с аккорда на аккорд, и воздух пронизывает сногсшибательная энергетика.
– А «Куклу колдуна» сможешь? – заказывает Андерсен, на что их гость без остановки берётся за игру.
«Тёмный, мрачный коридор,
Я на цыпочках, как вор… – раскачивается Пустыня. – Пробираюсь, чуть дыша,
Чтобы не спугну-уть
Тех, кто спит уже давно,
Тех, кому не всё равно,
В чью я комнату тайком
Желаю заглянуть,
Чтобы увидеть… Как бессонница в час ночной, – расходится Пустыня. – Меняет, нелюдимая, облик твой,
Чьих невольница ты идей?
Зачем тебе охотиться на людей?» – чисто голосит он.
– Класс! – восторгаются друзья, хлопая и пружиня на койках. – Теперь давай «Нирвану»! – вторят они.
– О’кей, – пустячно поднимает брови Пустыня, запевая очередную композицию, – hello, hello, hello how low? – монотонно повторяет он.
– Чума! Лоху бы точно понравилось! – досадует Дали.
– Не думала, что когда-нибудь скажу это, но жалкого козла отпущения действительно не хватает, – вздыхает Монро.
– Ну вот почему ты такая чёрствая? – осуждающе морщится Дали.
– Я не чёрствая. Просто откровенная. Я не двуличная лицемерная тварь, как ты, – хмыкает блондинка, – а сейчас отвянь. Я слушаю, – отворачивается она.
Их дорожный концерт не на шутку растягивается. За «Нирваной» следуют «Killing Strangers» Мэнсона. Затем песни Агаты Кристи.
«И кивают, и кивают, не отбрасывая тени,
Очень важно головами наши тоненькие шеи…» – обливается потом Пустыня.
– Чувак! Ты нереально крут! – восхищаются путешественники.
– Не стоит лести, – самодовольно отмахивается пятиминутный король рока. Он готов бренчать всю ночь напролёт, но в их купе уже ломятся недовольные соседи с жалобами. Зевакам мешает громкая музыка и бесшабашные крики, так что организаторам приходится сворачивать своё собрание.
– Гудбай, – прощается Пустыня и с неописуемой тоской отрывается от матраса.
Его походка налита такой тяжестью, словно в каждой ноге умещается по свинцовой гире. У выхода он задерживается, оглядывается назад и выскальзывает в жёлтый свет. Поезд как ни в чём не бывало продолжает тарахтеть, но в сердце Андерсена поселяется скользкий червячок сомнения. Он точит его и выгоняет следом за артистом:
– Постой, – окликает его парень. – У тебя всё в порядке? – незаметно для себя он переходит на «ты».
– Да, – звучит дрожащий ответ, лишь подтверждающий, что с музыкантом стряслась какая-та беда.
– Я могу чем-то помочь? – мягко предлагает Андерсен.
– Нет, – срывается голос Пустыни.
Он со всхлипом опускает глаза и замирает в нерешительной позе.
– В чём дело? – докапывается Андерсен.
– Я… Я пел сегодня в последний раз… – хрипит его несчастный собеседник.
– Это ещё почему? – сводит брови Андерсен.
– Потому что я делал ужасные вещи, – тонко рыдает он. Видимо, за маской крутого парня прячется добрая личность. Ранимая и способная на сострадание.
– Какие вещи? – не берёт в толк Андерсен.
– Теперь это неважно. Теперь уже ничего неважно, – плаксиво отзывается парень. – Сегодня я уничтожу внутреннее чудовище. Я убью себя, – сгибается пополам гитарист.
– Зачем же метаться из крайности в крайность? – приближается к нему Андерсен.
Он не может найти подходящих слов. Вряд ли отчаявшегося человека остановит фраза: «Выход есть всегда».
Или:
«Всё поправится».
Или:
«Подумай о близких».
Или:
«Души самоубийц попадают в Ад».
В депрессии человек слеп. В депрессии будущее мерещится серее мышиных спинок. Чернее вороньих перьев. Гаже мёртвых ящериц и лягушек.
– Я заслуживаю наихудшего наказания, – содрогается Пустыня.
– Ты ни в чём не виноват, – убеждает его Андерсен. Ещё одна абстрактная бессильная фраза.
– Я ужасней Генри Ли Лукаса и Бобби Джо Лонга! – закрывает лицо ладонями Пустыня.
Теперь Андерсен замечает, что его дошираковые волосы немыты уже несколько недель.
– Почему? – шокировано спрашивает он. Руки Андерсена становятся мокрыми, словно он заключён в сырую пещеру. Снизу скалятся растопыренные шипы сталагмитов, сверху свисают сталактитовые сосульки, и его живот сводит от плохого предчувствия. – Абсолютно каждый заслуживает понимания и прощения, – шепчет он.
– Нет! Мне невыносимы воспоминания своих преступлений! – воет Пустыня.
– Вина, конечно, деструктивное чувство, но она мотивирует к изменениям в лучшую сторону. Пусть твои грехи послужат причинами благих поступков. Принеси в наш грёбанный мир каплю счастья.
– Как? – шмыгает носом заплаканный парень.
– Организуй группу поддержки. Создай общество анонимных музыкантов, что ли. Главное – не будь рецидивистом, – сходу придумывает Андерсен.
Аргументы, судя по всему, успокаивают отчаявшегося гитариста. Его всхлипы становятся реже. Дыхание ровнее. Взгляд более сосредоточеннее.
– Да, – вдыхает он. – Наверное, ты прав, – сипит Пустыня.
Мягко улыбнувшись, Андерсен вытягивает руки для объятий. Несмотря на то, что собеседник выше его на голову и гораздо шире в плечах, он утыкается в грудь Андерсена, словно девчонка, и жадно насыщается его любовью. Сопли, слюни и слёзы мочат футболку так, что на ней остаются тёмные точки и скверный запах.
– Стань другим такой же опорой, – говорит Андерсен.
– Также, как я, обними потерянных душ, – говорит Андерсен.
– Вдохни в упавших силы встать, – говорит Андерсен, и Пустыня, сморкаясь и светясь воодушевлением, обещает держаться. Спустя ещё несколько смачных сморчков он уползает в левый вагон, волоча поцарапанную гитару, и Андерсен с облегчением устремляет взор на раздольную степь.
– Осторожно – кипяток, – проходит мимо него пузатый мужчина.
