Kitabı oku: «Любовь перевернет страницу», sayfa 6
Глава 6
Я лежал на низкой раскладушке, поставленной вплотную к кровати, на которой спали девочки. Под правым боком ворочался довольный Джордж. Этот рыжий пес не забыл ни Тому, ни своего друга Марса, ни даже меня; радость переполняла его – он сделал несколько крупных луж, за что легонько получил по носу от своих хозяек, и все не находил себе места до тех пор, пока мы все втроем не улеглись.
Наша комната была небольшой. На белых стенах кривились фотографии веселых Томы и Поли, поблескивали израильские звезды, красовался керамический разрисованный амулет в виде открытой ладони, а на самой широкой стене висел черно-белый портрет мамы Полины.
Когда все стихло, и мои глаза привыкли к темноте, я повернул голову к лицу этой женщины и посмотрел ей в глаза. Странно, что о человеке, которого я никогда не видел лично, я слышал столько добрых фраз. Странно, что этого человека больше не было.
Портрет и тихие слова, которые тихо звучали в рассказах Поли о своей маме, – вот почти все, что осталось от нее.
Я задумался о том, что бы сказали обо мне, если бы на этом портрете был изображен я. Мне стало жутко любопытно, как прожить свою жизнь так, чтобы на неожиданный вопрос: «А кто это?», ответили с теплотой, которая расположит к себе смотрящего, соединит вас незримыми волнами, несмотря ни какое время, расстояние, пространство.
Я подумал и том, как бы я ответил на этот же вопрос, если бы на том портрете была изображена моя мама. Отношения с родителями у меня никогда не складывались ровно – сколько себя помню, я все сводил к небольшим конфликтам, бурным раздорам, иногда даже коротким войнам. Я всегда думал, что быть моим родителем было непросто, да и сама мама не раз невольно подтверждала этот факт. Но сколько бы обидных и острых слов она не бросала в меня, я знал, что был дорог ей. И оттого в самые раскаленные периоды наших разногласий, когда я стоял под дверью квартиры, сомневаясь, возвращаться ли мне домой, не решаясь вставить ключ в замочную скважину, я думал, что было бы проще, если бы мама и правда не любила бы меня – так наши с ней ссоры, мое отдаленное присутствие и нежелание открываться не причиняли бы ей боль.
Я помотал головой, чтобы отбросить те мысли. Волосы шумно потерлись о подушку, и я облизнул губы и медленно выдохнул. Легкий свист вырвался наружу сам собой. Джордж, слушав мою бессонницу, тут же подскочил к моему лицу и лизнул меня в щеку. Я дернулся от неожиданности и отвернулся от собаки в другую сторону – Тома и Поля беззвучно лежали рядом, уже спали.
Но Джордж не отступил – он перевалился через меня и надавил лапами на грудную клетку, отчего мне стало тяжело дышать. Затем он встрепенулся и уполз в ноги. Мои ступни, высунувшиеся из-под наволочки, которая служила мне одеялом, уперлись в его теплую жестковатую шерсть.
Я зевнул и решил, что несмотря на поздний час, обязательно высплюсь за оставшееся ночное время, а утром проснусь раньше всех и приготовлю приветственный завтрак. Глаза мои закрылись, и я заплутал в темноте.
Резкий удар подушкой по лицу буквально выдернул меня из сна.
– Долго ты еще спать будешь, Ян? На пляж же собирались! Ты дрыхнуть сюда приехал или что
Я кое-как продрал глаза: Тома стояла прямо надо мной, сжимая в руках свое опасное оружие. Она уже была одета, причесана и, похоже, полна сил настолько, что хватило бы на все два месяца нашего пребывания в Израиле.
– А что, уже утро? – хрипло спросил я, приподнимая голову.
– Уже почти час дня, ты проспал целую вечность, да еще и храпел. Завтрак готов, вставай уже!
Подушка притянула меня к себе за щеки, и я не смог сопротивляться. Полежав так немного, я напряг все свои мышцы и наконец сел. Яркий свет пронизывал комнату, я уставился в окно. Тогда я еще не знал, что именно увижу за той узорчатой металлической решеткой, но до меня постепенно доносились звуки – детские голоса, пение птиц, потрескивание на палящем солнце асфальта. В новом утреннем свете я рассмотрел комнату, так как не удалось сделать вчера. В нашем распоряжении было два шкафа, в котором моей была самая нижняя полка, низкий стол на изогнутых ножках, уже заваленный солнцезащитными средствами, кремами и другими баночками девочек, шкатулками, а также небольшая прикроватная тумба, у которой наибольшую ценность, как я потом выяснил, представлял средний из трех имеющихся ящиков – в нем Поля прятала сладости на случай плохого настроения или же слишком хорошего вечера.
Мебель выглядела потрепанной, словно бы ей пользовались уже многие годы, но от нее веяло жизнью. И отчего-то мне захотелось, чтобы в той комнате навсегда все осталось именно таким, чтобы никакие перемены не затронули ее, чтобы все сохранилось нетронутым – отходящая краска, вмятины на потолке, следы от гвоздей на стенах, вещи и предметы мебели остались бы расположенными на тех же самых местах.
– Сегодня будем перестановку делать, – сказала жующая Тома, войдя в комнату.
Я поморщился и ответил:
– Иногда мне кажется, что у тебя за спиной припрятан тяжелый молот, которым ты лихо орудуешь по моей голове!
– Чего? О чем ты вообще? – Тома подошла к шкафу и открыла его дверцы. Оттуда она достала пачку собачьего корма. – Вставать будешь? Тебя только ждем. Я кормлю собак, и садимся за стол!
Исчезла она из комнаты так же неожиданно, как и появилась в ней. Мои плечи дернулись от легкой усмешки, и я весь встал с кровати.
Ванная комната была небольшой. Стены и потолок, облицованные плиткой персикового цвета, отдавали приятную прохладу. Узкая раковина, пластмассовая белая полочка на колесах и душ, приделанный прямиком к стене и отделенный только шторой на карнизе – все это подверглось моему пристальному осмотру, пока я чистил зубы.
Ополоснув рот, я посмотрела на свое помятое отражение в зеркале – торчащие вверх, словно антенны, волосы, опухшие веки, испещренные следами от подушки скулы.
– Здесь классно, – сказал я смотрящему на себя себе, и начался мой день.
Выйдя из ванной, я повернул голову направо и увидел дверь в туалетную комнату, в которой едва ли помещался сам унитаз; она была приоткрыта, а из небольшого окна у самого потолка доносилось уличное оживление.
Я отвернулся и уперся взглядом в нашу спальню, осмотрел ее еще раз и пошел дальше. По правую руку мелькнула еще одна дверь – комната бабушки Полины, через которую можно было выйти на гину. Гина, или небольшой прилегающий к дому участок, напоминавший личную маленькую террасу, уже была мне знакома – я видел ее, когда мы с
Полиной разговаривали по видеосвязи. Мне нравилось и название, и сам факт того, что в квартире есть собственная уличная территория; я с нетерпением ждал момента, чтобы оказаться на ней, но бабушка еще спала, и я решил подождать.
Полина хвасталась, что утреннее время часто проводила там за чашкой кофе. Там можно было скрываться от жаркого солнца, а год назад с потолка тянулись к полу широкие листья дерева маракуйи. Когда Тома гостила у Поли, они срывали сочные ягоды и ели их на завтрак, но потом бабушка решила, что в дереве нет надобности, и избавилась от него.
Моя сестра долго еще сетовала на этот импульсивный поступок женщины и, кажется, до сих пор не могла забыть его.
– Кофе будешь, Ян? – спросила Тома, уже наливая горячую жидкость мне в чашку. – Садись завтракать, надо успеть сходить в магазин – шаббат на носу.
Я уселся на деревянный стул:
– Сегодня же пятница вроде?
– Да, магазины работают до трех – и все. Кто не успел, будет до воскресенья ходить голодным.
Тома поставила передо мной тарелку с едой. Ярко-зеленый авокадо, алый помидор и солнечный тост – от насыщенных цветов у меня зачесались глаза.
– Здесь все такое… другое?
Поля протянула мне картонную пачку.
– Он же ненавидит молоко, – прокомментировала Тома ее жест.
– А оно миндальное, – ответила ей Полина.
Я приоткрыл рот.
– Я готовилась к вашему приезду!
– Точно, я и забыла: ты так переживала за то, что Ян похудел и стал смахивать на заключенного лагеря, что поставила своей целью откормить его.
– Я купила кучу всего. – Поля опустилась на колени у кухонного стола и открыла его нижнюю дверцу.
На нас смотрели аккуратно выстроенные в ряд толстые картонные коробки, блестящие пачки и железные банки.
– Ух ты, как красиво! – я подлетел к Полине и провел пальцем по закрытым упаковкам.
– В общем, Ян, твоя задача – все это съесть! Да, кстати: закрывайте все плотно и лучше не оставляйте еду на столе… да и вообще нигде.
– Почему? – я вернулся на свое место.
– Потому что иначе у нас появится еще пара-тройка домашних питомцев. Сегодня утром я пришибла тапком одного такого желающего присоединиться к нашей семье.
– Это кого? – спросил я, переводя взгляд с Поли на Тому.
– Таракана…
Я выронил из рук вилку, подскочил на стуле и, согнув ноги в коленях, резко подтянул их под себя.
– Серьезно?
– Просто смирись. Тараканы здесь космические: большие, с длинными лапами и усами. А еще, они быстро бегают и могут ползать по стенам, – сказала Тома.
– А чего ты так радуешься-то? – все мое тело передернуло. – Я надеюсь, что наше знакомство отложится на как можно более долгий срок.
– Если будешь вставать первым, то это вряд ли. Они обычно приползают поздно ночью, когда все уже спят или же рано утром, когда все тоже еще спят. Хотя нет… Они могут приползти когда угодно. Если что, вот тут есть специальное средство от них. Нажми на колпачок пару раз – мгновенная смерть обеспечена.
– Боюсь, я не успею этого сделать – мгновенная смерть ждет только меня, если я увижу хоть даже самого маленького.
Поля открыла полку под раковиной и достала оттуда баллончик – для демонстрации.
Но я даже и не подумал взглянуть – я хотел доказать судьбе, что он мне не понадобится.
– Но они ведь… Они ведь не заползают в комнаты? Они ведь только на кухне, да? Ну там, еду ищут? – спросил я.
– Иногда я нахожу их под кроватью, – призналась Поля после некоторого колебания и улыбнулась.
Я подхватил вилку и поковырял содержимое своей тарелки. Аппетит у меня пропал, а я даже не заметил этого: угроза нависла надо мной.
– Ну и ладно, – сказал я беззаботно и сам не узнал свой голос. – Подумаешь, мелкое насекомое…
Девочки понимающе закивали, но я приметил, что они старались не смотреть на меня.
– А как… Как они могут зайти в комнату? – я воткнул вилку в скользкий зеленый авокадо.
– Через дверь, Ян, через дверь!
Тут обе не выдержали и рассмеялись.
– Да ладно тебе, Ян, не паникуй так. Этим приходится платить за жизнь на первом этаже. Я уже привыкла. У нас не самый хороший район, да и люди здесь разные. Кстати, особенно весело становится, когда у себя в квартире травит тараканов кто-нибудь сверху.
– И что тогда? – спросил я и тут же притих.
– Тогда они спасаются бегством и спускаются к нам! Только откроешь входную дверь – они ломятся в укрытие.
У меня по коже побежали ледяные мурашки.
– Может, тогда вообще не будем открывать дверь?
– Что, никогда? – спросила Тома и замахала руками перед моим лицом. – Ян, приди в себя и держи баллончик наготове. А если будет совсем тяжко, зови Полю – она разберется.
Было страшно предположить, что могло скрываться под словами сестры – «совсем тяжко».
– Постойте, но они ведь не ползают по людям?
– По людям? Зачем им это? Они же боятся звуков, движений, – ответила Поля, усаживаясь за стол рядом с моей сестрой.
– И они ведь не забираются на кровать под покровом ночи, пока никто не видит?
– Вряд ли они на такое пойдут… Я, конечно, не могу утверждать наверняка, но ничего подобного не слышала раньше.
Я облегченно выдохнул: слова Полины подействовали на меня так, будто бы мне только что предоставили неопровержимые научные доказательства.
– Ну все, хватит разговоров, – сказала моя сестра. – Доедаем и за продуктами. А потом – скорее на пляж! Я так хочу, наконец, искупаться – целую вечность ждала этого!
Мы уткнулись в тарелки. Я последним увидел дно своей. А когда поднялся и сложил посуду в небольшую стопку, чтобы отнести ее в раковину, дверь единственной еще не изведанной мне комнаты заскрипела, и перед моими глазами предстала бабушка Полины.
Дине Исааковне исполнилось восемьдесят два года. Это была хрупкая на вид старушка невысокого роста, с короткими чуть кудрявыми, но поседевшими волосами. На носу у нее громоздились чересчур большие для ее тонких черт очки. Я слышал достаточно историй об этой женщине, благодаря которым выделил для нее такие определения: спонтанная, бесстрашная, дикая. Эти слова, сказанные одновременно и в такой последовательности на первый взгляд пугали, казалось, – какая-то взрывная смесь, но на самом деле они отлично подходили человеку, который рано потерял дочь, отважился в одиночку покинуть привычную страну и уехать ради нее туда, где все незнакомо, где все немного чужое, но при этом не потерял себя.
Это не была наша первая встреча с бабушкой, я видел ее мельком еще в Петербурге три или четыре года назад, в один из летних дней, когда Дина Исааковна, прячась от
израильской жары, приехала навестить родные места. Мне она понравилась, а рассказы Полины о ее жизни я всегда слушал с удовольствием. Увидев ее лицо снова, я занервничал – неловко было вот так спонтанно заявиться в ее дом сразу на несколько месяцев, но также меня охватило и приятное волнение – при взгляде на Дину Исааковну губы сами вытягивались в улыбке, словно бы я уже тогда подозревал, что жизнь рядом с этой тихой старушкой обернется чем-то значительным.
– Может, быть нам уйти? – робко спросил я Полю.
– Зачем? Бабушка нисколько не стесняется. К тому же она редко ест на кухне – в основном в любимом кресле перед просмотром фильмов.
Джордж и Марс вились вокруг ног Дины Исааковны. Мы обменялись утренними приветствиями, Полина вручила бабушке тарелку уже приготовленного завтрака. Почуяв еду, собаки оживились еще больше, видимо, Джордж знал какой-то секрет и уже успел рассказать о нем Марсу. Я услышал, как все трое уселись на кресло, как заскрежетала вилка, как зашевелились хвосты.
– Ну что, заглянем на гину? – спросила Поля.
Мы с Томой одновременно кивнули. Я взял чашку остывшего кофе и пошел за девочками. Белая дверь, а затем – железная решетка, и я оказался в окружении тяжелого и липкого израильского воздуха. Пахло солнцем, губ касался сладковатый привкус буйно цветущих растений, трещали птицы. Казалось, если выглянуть из-за угла, я увижу, что давно покинул планету и переместился в райский сад.
Стены гины представляли собой неровную покосившуюся сетку, как попало приделанные старые доски и свисающий к низу потрепанный зеленый брезент. В центре стоял двухъярусный сервировочный столик на колесах, плетеный диван и два стула, один – в паре к дивану, второй – из зеленого пластика. Из-за сушившихся на натянутых веревках простыней и полотенец я с трудом увидел окно нашей с девочками комнаты. Где-то там спрятался шумящий блок единственного в нашей квартире кондиционера, длинный шланг которого торчал у входа на гину и упирался в таз ярко-салатового цвета. Рядом с тазом скромно стояло синее ведро.
Поля подошла к тазу и вытянула оттуда шланг. Я подскочил к ней:
– Помочь?
– Я сама, подай-ка мне лучше вон тот ключ, – она указала на столик.
Я протянул ей железный ключ с большими зубцами, и она вставила его в металлические ворота гины, отделявшие нас от внутреннего двора, открыла дверь. Таз, высунувшийся первым, перевернулся в руках девушки. Капли воды расплескались в разные стороны, упали на сухую землю и снова собрались вместе в небольшой луже. Я тоже вышел и осмотрелся вокруг. У других обладателей квартир на первом этаже тоже была гина, и все они выглядели почти так же, как и наша. Выше тянулись окна и балконы, на которых были растянуты упругие веревки, а на них сушились шорты, полотенца, майки и потрепанные временем тряпки. Из большинства окон так же торчали широкие выжженные израильские флаги – ветра не было, поэтому они гордо, но устало свисали. Лужа рядом с моими босыми ногами впиталась с землю, оставив после себя лишь темный след. То тут, то там были разбросаны выцветшие картонные коробки, виднелись признаки гулявших ранее домашних питомцев, а в самом центре двора грелось на солнце невысокие бетонное здание. Вид был завораживающим, пронизывающим меня насквозь.
– Обычно за водой следит бабуля, но иногда она забывает. Если увидишь, что вода переливается через край, вылей, пожалуйста, как я сейчас. Ну или в туалет.
Я обернулся и кивнул – Поля уже сидела на диване.
– Кстати, если вода все же разольется, на гину с улицы приползут слизни.
– Чего? – я отпрыгнул назад и мгновенно оказался на теплой каменной плитке нашей личной террасы.
– Да, – повторила Поля, – здесь не только тараканы, но и слизни. В общем-то они безобидные, выглядят как улитки без домика, ползают медленно, никого не трогают. Но все же приятного мало. Бабушка ведет с ними войну.
– Как? – ехидно спросила Тома.
– Думаю, вы это сами скоро узнаете.
– Жуть какая. С бабулей шутки плохи!
– Бабушка такая бесстрашная… – вырвалось из моего пересохшего горла.
Девочки засмеялись. А я почувствовал, как по моей спине стекают капли горячего пота, а по коже пробегает жжение:
– Солнце уже такое сильное, не обгореть бы!
– Да, – ответила мне Тома, – лучше спрячься в тень, не стой там с оголенными руками и тем более без кепки. Помню, в прошлый раз я в первые же дни обгорела так, что спать даже не могла. Не повторяй моих ошибок, Ян.
– Да я обычно и не загораю, так что вряд ли со мной такое случится.
– Тут и не надо загорать, чтобы обгореть. Это может случиться, пока ты вот так стоишь.
Я уселся на диван рядом с сестрой, которая принялась рассматривать ногти на ногах.
Полина, располагавшаяся рядом со мной, перегнулась через меня и взяла лежащую на столе пачку сигарет. Я подал ей зажигалку, до которой она не могла достать. Яркий огонек громко, но коротко вспыхнул перед лицом Полины. Она вдохнула и выпустила из себя серебристый дым.
– Я тут подумал: может, мне тоже закурить?
Тома фыркнула:
– Ты что, совсем спятил?! Я Полю-то пытаюсь уже какой год отучить от этой дурной привычки.
– Зачем тебе это? – ровно спросила Полина.
– Не знаю… Такая мысль пришла в голову, когда Вера улетела к Герману в Москву. Я даже выбрал сигареты, которые могли бы мне понравиться, пошел за ними в магазин, но их там не оказалось.
Тома смотрела на меня как на идиота. На идиота, которому уже не суждено стать нормальным.
– Луше не надо, Ян, – все тем же ровным голосом сказала Полина.
– Но ты же вот куришь… Это красиво, расслабляет. Может, и мне поможет?
– Да, конечно, поможет – помереть раньше времени! – отрезала моя сестра.
– Да никого это не расслабляет, – сказала Поля, – это так только говорят.
Я смотрел, как легкие хлопья пепла падали на пол.
– Ну а почему тогда не бросишь?
– Я уже пробовала – это несложно. Но потом снова начала… Но тебе все же не стоит этого делать. На ситуацию, в которой ты оказался, это никак не повлияет, уж поверь.
Признаться, я ждал других слов. Хотелось услышать, что у меня есть лекарство от щемящего в груди сожаления, от тоски, которое помогает забыться хоть на какое-то, пусть и непродолжительное время.
Я и правда думал закурить, когда Вера оставила меня одного в Петербурге. Раньше таких мыслей у меня не возникало. Однажды в молодости я схватил сигарету у приятеля, неглубоко втянул в себя воздух и… чуть не задохнулся. Кашель раздирал горло, в нос ударил едкий запах, а главное, я все никак не мог понять: как можно терпеть такую жгучую горечь во рту? Тогда я понял, что сигареты – не для меня, и больше уже не пробовал.
– Что решил делать? – голос Полины вырвал меня из воспоминаний.
– А? Разве мы не в магазин сейчас собирались?
– Нет, я о Вере. Вы с ней общаетесь?
– Прошло же не так много времени с момента нашего расставания, общаемся немного. Она сейчас в командировке. Говорит, что много работает, но я не знаю, правда ли то…
– Работает она, конечно, – Тома покачала головой и закатила глаза.
Я подумал, что там, в Израиле, лучше было бы избегать этой темы. Девочки увезли меня подальше от дома, чтобы я нашел спасение, а не продолжал барахтаться в тягучей неуверенности, растерянности и боли. И хоть они не могли уберечь меня от моих
собственных мыслей, я хотел постараться хотя бы внешне показать им, что их переживания, их помощь я очень ценил, а потому принимал в полной мере так, как мог. Сначала мне было неловко принимать ее, но затем я понял: тем самым я обесцениваю их труд, их искреннюю поддержку и их боль за меня.
Тогда, сорвавшись с места, я громко сказал:
– Не знаю, что я буду делать. Но главное я уже для себя решил: я хочу измениться. А там – посмотрим, как пойдет.
Тома захлопала в ладоши. Полина кивнула. Я театрально поклонился и повернулся к ним спиной, разглядывая наш задний двор. Губы пересохли, и я облизнулся. Железный привкус растянулся по языку – я сильно прикусил нижнюю.
Мы закрыли ворота гины и вернулись в квартиру, а через несколько минут, накинув на себя кепки, уже шагали к магазину.
На парковке перед ним толпились машины: белые пятна отражали разбушевавшийся на небе шар. Горячие лучи хватали меня за ноги, за руки, давили на черный козырек моего головного убора. Я торопливо засеменил в сторону стеклянных дверей, они разъехались в стороны, и контрастная масса холодного воздуха нахлынула на меня как волна. Высокие потолки ярко освещались лампами, щекотал уши монотонный гул, перемешанный с высоким нотами кричащего кассового аппарата. Я бродил между рядам, всматриваясь в незнакомые упаковки, непонятные закорючки-надписи, ломящиеся съедобным железные корзины других посетителей. Это был мой первый вечер перед шаббатом – особым для Израиля днем.
Мне еще только предстояло прочувствовать на себе весь суетной дух тех четвергов, заразительный задор тех пятниц и неторопливую размеренность тех суббот, завершающих обычную израильскую неделю. Но уже тогда, шагая среди торопящихся жителей излюбленных солнцем краев, я медленно погружался в новый для себя мир, который вывернул наизнанку всего меня, помог наконец увидеть, как много было у меня еще пустых страниц жизни, и твердо схватиться за перо.
Наша тележка уверенно заполнилась, пришлось взять шесть пакетов. Сначала я смутился – неужели так много и правда можно было купить за один раз, но также меня волновало другое: как именно все это мы потащим домой. Я припомнил вчерашнего себя, увешанного сумками, посреди аэропорта, но ведь это было совсем другое. Да и Поля с Томой – все-таки девочки. Тогда я посмотрел по сторонам – кто-то даже и пакеты-то не брал, просто складывал все обратно в тележку, издалека напоминавшую если не гору, то уж очень большой израильский холм точно. На лицах тех людей, толкающих свои продуктовые холмы, было столько беззаботного безразличия, что я даже смутился: похоже, чтобы выполнить данное на гине обещание, мне предстояло усердно поработать над собой. Я попытался осознанно расслабить мышцы своего лица, тоже стать беззаботным и смотреть на мелочи жизнь просто и без суеты.
В Петербурге, позабытом солнцем, политым частыми прохладными дождями, иногда скованным щиплющими за нос морозными вечерами, повседневные сцены выглядят иначе.
Наверное, именно из-за суровых погодных условий петербуржцам приходится быть серьезными, сдержанными, и в том магазине я осознал эту привычку. Забавным мне показалось и то, что даже положение моего тела в пространстве нашего израильского городка располагалось как-то иначе, как-то по-русски – не так свободно, не так широко, как у местных жителей. Но я не собирался сдаваться: я готов быть стать одним из них, пусть и ненадолго, я готов был принять вверенные мне культурные ключи, отворяющие двери в нового меня.
– Мы тоже сделаем торт на шаббат? – спросил я девочек.
– Ну если ты готов, то почему бы и нет? – отреагировала Тома. – А что, идея неплоха!
– Но мы же ничего для этого не купили…
– А что, ты уже решил, каким произведением кулинарного искусства порадуешь нас?
Я задумался. Сладости были моей слабостью с самого детства, я часто готовил дома десерты, пугая Веру результатом, а особенно состоянием нашей кухни – казалось, ее прежний вид уже нельзя было вернуть. Однако торт по случаю первого шаббата – было событием, требующим особого подхода. Я покачал головой и мысленно добавил в список важных дел поиск подходящего рецепта.
Мы схватились за пакеты, ручки которых натянулись и вонзились в ладони, и как истинные жители Израиля вышли на улицу.
Полина уже вызвала такси, и не успел я рассмотреть чужие израильские машины, как к нашим ногам подкатил наш личный транспорт. Пакеты, теснясь, легли в багажник, а мы уселись в кожаный салон. Я послушно пристегнул ремень безопасности, что в России сидящие сзади пассажиры делают крайне редко, а когда услышал характерный щелчок, довольно хмыкнул: оказалось, что проявлять к самому себе маленькие знаки внимания – приятно.
– Чего ты улыбаешься? – спросила Тома, сидящая рядом. Ее голос тонул в шуршании трущихся продуктов в багажнике: на поворотах они перекатывались, придавливали друг друга, недовольно толкались.
Мы с сестрой переглянулись и неслышно засмеялись.
Вернувшись домой, мы рассортировали все по полкам холодильника, что оказалось сделать не так и просто: Поля давила на продукты, Тома – на Полю, а я на свою сестру, и только под таким тройным натиском удалось запихнуть все, что накупили.
После этого можно было наконец отправиться на пляж. Недолго думая, мы переоделись и вышли навстречу тянущемуся с берега морскому воздуху.
Большое спортивное поле возвышалось по мою левую руку. Ворота на его концах отливали свежей краской, а шершавое покрытие на полу пестрило строгими линиями. За мелкой решеткой бегали игроки. У каждого из молодых ребят, разделенных по цветам своих спортивных футболок – синему и красному – в руках виднелась клюшка на длинной рукоятке.
Я подошел ближе и прижавшись носом к сетке спросил:
– Во что это они играют?
– А, это – популярная здесь игра… Как же она называется, Поля? – спросила моя сестра, поравнявшись, со мной.
– Лякросс, – ответила Полина.
Ожесточенная битва велась за небольшой резиновый мяч. Судья в желтом жилете носился рядом с игроками и неистово свистел в свисток. Я выбрал самого, на мой взгляд, импульсивного и принялся за него болеть. Мельтешение на поле раззадоривало не только участников игры, но и ее зрителей: сбоку толпились такие же любопытные, как и я, они пристально смотрели за мячом и покачивались из стороны в сторону, словно бы сами готовы были его поймать.
Я обернулся: чуть поодаль находилась еще одна площадка. На ней двое высоких израильских мальчишек играли в баскетбол. Пригнувшись к земле, они огибали друг друга, двигаясь как в танце, а под самой сеткой высоко выпрыгивали к небу. Упругий мяч громыхал по железному щиту и падал прямо в объятия спортсменов.
Тома крикнула мне поторопиться. Я и не заметил, что они с Полиной уже шагали вперед. Я побежал за ними, все еще следя за игроками на обоих площадках, и вдруг врезался во что-то плотное. Меня с силой отбросило назад, и я неуклюже плюхнулся на свой зад.
Ко мне обратился низкий голос. Я поднял голову и увидел перед собой загорелого молодого человека. Он был одним из тех, чья команда в тот самый момент сражалась за победу – красная футболка обтягивала его рельефные мышцы плеч и спины.
– Простите, я не говорю на иврите, – сказал я по-английски, и мне стало некомфортно от своего по-детски высокого голоса на фоне только что услышанного баса.
Иностранец протянул мне руку, слегка согнувшись в коленях. Нависая надо мной всем телом, в чистой спортивной одежде, оттеняющей темный цвет его кожи и кудрявые волосы, он смотрелся по-мужски круто. Я опустил голову и бросил беглый взгляд на свои тощие и бледные конечности, больно вцепившиеся в твердую сухую землю.
– Не ушибся? – спросил израильтянин, наклонившись ко мне ниже.
Он говорил на прекрасном английском, и что-то во мне колюче зашевелилось, от самого низа живота. Я нахмурил брови и неохотно протянул незнакомцу руку в ответ. А когда он с легкостью поднял меня на ноги, словно бы я вообще ничего не весил, в животе у меня громко забурлило.
– Спасибо, – буркнул я, нервно отряхиваясь.
– Ты точно в порядке?
Я прекратил хлопать себя по исхудавшим ноющим от падения бокам тонкими руками, ладони которых жгло, поднял взгляд вверх – конечно, он был выше меня головы на две, если не на три – и кинул на своего собеседника испепеляющий взгляд.
– Все нормально, не стоит беспокоиться. Я, можно сказать, вообще ничего не почувствовал.
Я натянуто и кратко улыбнулся, провернулся на пятках и, обойдя спортсмена стороной, пошел дальше. Когда я обернулся, то увидел, что он все еще стоял на том же месте и смотрел мне вслед. Махнув мне рукой, он бегом направился ко входу на поле.
Я надул щеки и сжал зубы так, что они заскрипели. Мне показалось, что из меня вот-вот пойдет пар. Волны жара прошлись по моим напрягшимся мышцам, ну или их подобии, и я обреченно выдохнул.
– Что стряслось? Что ты такой взъерошенный? – услышал я голос Томы.
Я остановился – моя сестра неожиданно для меня самого стояла прямо передо мной.
– Ты чего тут стоишь на проходе? – спросил я недовольно.
– Не надо было его ждать. Пойдем, Полина, пусть сам дорогу ищет.
Я презрительно фыркнул. Тот красавец-спортсмен все не выходил у меня из головы.
А он ведь был еще и умен – говорил по-английски, еще и отзывчив – руку парню протянул, а мог бы просто мимо пройти, а еще и добр – вслед смотрел, наверное, волновался, не хромал ли я. Меня охватило обжигающее чувство несправедливости, что достоинства так неровно иногда распределяются между людьми. Я пощупал свое плечо, положил руку на живот и сдавил его.
– Чего ты себя наглаживаешь? – спросила Тома.
– А чего ты за мной следишь? – огрызнулся я.
На этом наш милый диалог закончился, и я покорно поплелся за своими спутницами.
Пытаясь успокоиться, я убеждал себя в следующем: еще не раз мне предстоит увидеть такого вот жителя Израиля. В той стране было все, для того чтобы выглядеть, как говорится, на все сто: солнце, море, свежий воздух, вкусная еда… Я обернулся, сам не понял, зачем, но досада от того, что мы уже далеко отошли от спортивного поля, слегка коснулась меня. Он был хорош собой, как бы я не кипятился, не мог я этого отрицать. Такие мужчины, наверное, нравится многим. Наверное, он был понравился и Вере. Я тут же припомнил Германа и поставил его рядом с красавцем в красной футболке. Разница, конечно, была ощутима, и все же Герман был хотя бы одного с ним роста.
– Тома, какой у тебя рост? – спросил я вдруг.
Тома, не оборачиваясь, ответила:
– Метр семьдесят пять, а что?
