Kitabı oku: «Любовь перевернет страницу», sayfa 7
– Как думаешь, метр шестьдесят – это очень мало?
– Надо было все же дать поспать тебе подольше…
Я принял ее ответ за твердое «да». Мой правый глаз слегка задрожал, а задняя сторона шеи покалывала от пригревшего солнца. Окончательно расстроившись, я споткнулся о лежавший на моем пути камень, и именно в тот момент, когда я взмахнул руками, чтобы не упасть, мне в голову пришла потрясающая идея: нет, я не решил усердно заняться спортом, я подумал, что если найду такого вот красавца из красавцев, познакомлюсь с ним, подружусь и под пристальным наблюдением выявлю, что именно в нем больше всего привлекает других, как в настоящем мужчине, то я и сам смогу разогнать в себе эти качества. Я ведь все равно собирался стать лучшей версией себя. Несмотря на мой небольшой рост, мой девчачий вид, мой высокий голос, я верил, что смогу стать мужчиной, в которого Вера влюбилась бы снова. Дело оставалось за малым – найти такого человека и сблизиться с ним естественно и непринужденно.
От выстроившегося в голове плана я довольно причмокнул, а потом, подбежав к девочкам, протиснулся между ними и обнял обеих. Прилив энергии накатил на меня, я готов был поспорить, что даже лицо мое в тот момент посветлело.
Мы проходили мимо роскошных частных домов Ашкелона. За небольшими заборами свисали деревья с еще зелеными гранатами, лишь слегка пожелтевшими лимонами, вовсю зеленеющими лаймами. Я носился от дерева к дереву и восторгался: наш небольшой городок казался мне чудесным.
Впереди засверкало море. Сливаясь с лазурными полосами безоблачного неба, оно звало к себе, магнитом притягивало мое оживляющееся с каждым шагом, сделанном ему навстречу, сердце. Мы с девочками истекали потом, но это было прекрасно: жаркие капли напоминали о том, где я находился, и какова была моя цель – цель того дня, и цель моего будущего. Я хотел броситься в объятия соленой ни на секунду не замирающей воды, я хотел утонуть в потоке эмоций, чтобы никогда не забывать, что я должен продолжать жить.
Конечно, когда я вспоминал о Вере, меня сковывало изнутри. Моя жена появлялась в мыслях каждые минут десять, и это ее появление по-прежнему сопровождалось сильным ударом в грудь. Тоска по родному смеху, голосу, запаху, обида на ложь, страх, что ей без меня хорошо и спокойно – все это сбивало мой настрой, хватало за горло так, что хотелось развернуться и убежать. Но я говорил себе: «Еще ничего ведь не решено…» – и эти простые слова давали мне слабую надежду. А что еще мне оставалось делать – только надеяться, что хорошее еще ждет впереди. Да, все, что я тогда мог делать – надеяться, но и это давалось с трудом. Чтобы не думать слишком много, чтобы не упасть, я сильнее всматривался в море, голос которого был уже отчетливо слышен, выше задирал подбородок, подставляя лицо встречному ветру. Яркими и громкими красками природа спасала меня.
Мою футболку можно было выжимать, когда мы оказались на дороге, граничащей с золотистым песком пляжа. Все вокруг пронизывалось наступившим в стране выходным: со свистом останавливались машины, из которых сначала высовывались доски для серфинга, спасательные круги, пляжные термосумки и холодильные ящики, а потом и веселые компании в купальниках, дети, по рукам которых стекало таящее на глазах разноцветное мороженое; столики кафе томились под широкими зонтами, в воздухе пахло сладким солнцезащитным кремом.
Мы спустились по широким белым ступеням и подошли к уличному крану с водой – каменной раковине, торчащей из земли. Девочки быстро наполнили свои бутылки, очередь дошла до меня. Я наклонил голову, открыл рот и нажал кнопку. Но вода не полилась.
– Что такое? – спросил я в замешательстве.
– Даже не удивлена, – сказала Тома. Она и Полина смотрели на меня, качая головой.
– Сломался похоже.
– Но почему именно сейчас?
– Знаешь, Ян, у меня нет ответа на этот вопрос. Вместо этого у меня есть для тебя хорошая новость: в Иерусалиме есть одно святое место – Кувуклия. Говорят, что когда-то давно там был погребен Иисус, там же он и воскрес. К этому месту стремятся почти все посетители Израиля – чтобы прикоснуться к святыне и все такое… Тебе тоже туда нужно – пора снять с себя проклятие в виде тотального невезения.
– Можешь не умничать – тебе ведь тоже не мешало бы туда заскочить.
– С чего это? – спросила Тома, удивленно моргая.
– Ну а разве ты отличаешься особым везением?
Тома почесала затылок, а потом обратилась к Поле:
– А ты с нами?
– Нет, пожалуй, я подожду вас снаружи, – ответила та, даже не задумавшись.
– Мы все-таки затащим тебя с собой – для усиления эффекта. Зайдем туда все втроем, чтобы уже наверняка, – Тома радостно заулыбалась.
Я хотел ответить ей, но не смог – ноги мои утонули в песке, а вместе с ними и способность говорить, да и, кажется, думать. Мы с Томой переглянулись – невнятные визги пронеслись над головами отдыхающих. Но никто не обратил на нас внимания, люди вокруг были заняты собственными маленьким радостями.
Мы нашли свободное место под установленным на пляже навесом, прямо под боком у спасательной вышки, расстелили свои пляжные коврики и побежали к воде, на ходу скинув с себя одежду. Я остался в футболке, объяснив это тем, что не хотел обгореть. На самом же деле я не хотел пугать сестру своим исхудалым видом. За прошедший месяц я уменьшился на пять килограммов, что для моего роста было просто неприемлемо – ребра выпирали, живот тянулся к позвоночнику, а на спине проступали острые лопатки. Перед самым отъездом в Израиль я крутился перед зеркалом и не мог поверить, что я – здоровый человек. Самому мне было все равно, какой я стоял там, но мне не хотелось расстраивать близких, которые и так сильно за меня переживали. Мне нужно было много есть, много гулять, много ходить, многое изменить… еще много других «много» крутились в голове – все это было нужно, чтобы стать тем, кем я и должен был быть. И в тот день я лишь подошел к границе, где начинался тот я. Пусть она была почти неуловима – волны смывали ее одна за другой – но я уже был рядом, уже чувствовал ее ступнями…
… ступнями, которые обжигал раскаленный песок. Приходилось быстро задирать ноги, отчего моя походка напоминала несущегося на всех парах страуса. И вот наконец накатившая прозрачная волна коснулась меня и тут же отступила, словно поддразнивая, оставила на моей коже мелкие глаженые ракушки. Я запрокинул голову и специально замедлил дыхание – это было блаженство.
Но оно быстро покинуло меня: уже успевшая окунуться Тома обрызнула в меня водой. Я вздохнул от неожиданности и одновременно от удивления – вода была такой теплой!
– Осторожно, Ян. Тут повсюду медузы!
– Сейчас мне все равно, – ответил я, погружаясь в воду.
Волны то затягивали, то подталкивали обратно к берегу, тягучий песок хватал за пальцы ног, а сверху за мной присматривало солнце. Я подумал: да пусть они меня хоть все разом облепят, эти медузы. Я просто был счастлив, продолжал идти вперед.
– Когда у тебя все тело загорится от ожогов, ты вспомнишь мои слова, – ворчала сестра, недобро поглядывая на мое стремительное движение.
Вместо ответа я зачерпнул в ладонь воды и плеснул ее в сестру. Она увернулась и поплыла к барахтающейся неподалеку Поле.
Параллельно морскому берегу громоздились высокие камни, служащие волнорезом. У этой стены вода едва ли доходила до щиколоток. Там бегали друг за другом дети, лежали на животах загорелые израильтянки. По бокам от волнорезов, соединенные тонкой веревкой, тянулись рыжие буйки. Море в тот день беспокоилось. Уплыть куда глаза глядят не позволяли спасатели, но мне было достаточно того пространства. Чистое небо впереди и обволакивающая меня вода казались раем по сравнению с часто застеленным тучами небом и свежезаасфальтированными проспектами Петербурга.
Меня пронзило жгучее желание поделиться своими ощущениями с Верой – мы всегда старались испытывать сильные эмоции вместе. Ведь словами, как бы сильно я их не чтил, не всегда точно передаются краски, переполняющие душу. Оттенков так много, что и названий на все не придумаешь, но если рядом человек, который испытывает тоже самое, они и не нужны. Можно сказать, что мы с Верой с самого детства использовали одну палитру на двоих – это был наш способ лучше понимать друг друга.
Как и те мысли, неожиданная волна накрыла меня с головой. Я лишь успел задержать дыхание. Вынырнув, я открыл глаза – их щипало от соли.
– Медуза! – крикнула Тома, – Ян, уходи оттуда скорее.
Но я, еще не успевший прозреть, не знал, в какую сторону деться. Когда наконец мир вокруг снова обрел очертания, я перестал чесать верхнюю часть лица и осмотрелся вокруг.
Ярко-синее создание неторопливо проплывало мимо меня. Оно напоминало раскрашенное желе и выглядело безобидно, даже завораживало. Не знаю, правда ли путь медузы совпадал с направлением бегущих волн, но она подчинялась стихии и колебалась с каждым ее вздохом. Это была гармония и в цвете, и в движении посреди необъятного течения жизни.
Хотелось смотреть на это всегда – спокойно следить взглядом за медузой и водой, словно бы они были одним целым.
– Надеюсь, это закончится как можно скорее! – сказал Тома, подплыв ко мне. – Они будут мешаться под ногами около недели, может, двух… Ты видел, какая синяя?
Я кивнул сестре. В каплях на ее лице сверкал солнечный свет, она довольно улыбалась, отчего я почувствовал облегчение. Эта неожиданная поездка сближала нас – я снова мог положиться на нее, как тогда, в детстве, когда у меня еще не было так много Веры. «Если бы этого не случилось, я бы никогда…» – иной раз говоришь себе, оглядываясь назад. В моем случае цена этого «если бы» была высока – я заплатил всем смыслом своей жизни, чтобы оказаться в этом синем море, целующим нежный горизонт неба. Я растопыривал пальцы и глядел на них сквозь толщу воды, словно высматривая там собственное прошлое. Все воспринималось иначе: сказанные слова любви, обещания всегда быть рядом, восторженные возгласы о том, что мы – единственные друг для друга.
Все это размывалось с каждым колебанием волн.
Мой пульс участился, и сквозь шумные всплески я услышал свой тихий голос, отчаянно зовущий Веру из нашего прошлого. Мне больше нельзя было желать вернуть ее, нельзя было желать вернуться, но и желать мир без нее было невыносимо. Я и сам тогда поддался движению моря – как один из тех рыжих буйков, как та синяя медуза, качаясь в его в ритме. Тогда я дал себе важное обещание: что бы ни случилось, я сохраню ту мою Веру в своей душе. Пусть говорят, что она изменилась, пусть она сама верит в это – все это не имело значения для меня, и я бы хотел, чтобы и она знала, что та моя Вера, с которой мы вместе росли, которая оберегала нас своей любовью, всегда будет жить.
С самого детства мысли о смерти вызывали во мне неконтролируемую дрожь. В истощающей сознание бессоннице я цепенел, думая о том дне, когда меня вдруг не станет – я ведь знал, что он обязательно наступит, но не знал, когда. Однако еще больше я вздрагивал от мысли о том, что кто-то из нас с Верой обязательно умрет раньше другого – вероятность того, что это случилось бы одновременно, была крайне мала, и в нее было сложно поверить. Одному из нас предстояло однажды проснуться в одиночестве. Холодея от ужаса, я был согласен потерять Веру первым – чтобы только не дать ей оказаться одной тем кошмарным первым утром, но сам молился, чтобы этот момент не приходил.
И вот я понял, каково это – потерять Веру, которая стояла рядом дольше пятнадцати лет. Это было похоже на то, что она и правда умерла, но при этом я мог смотреть в небо и думать, что она все еще где-то есть. Небо укрывало нас обоих, солнце грело нас обоих, воздух пронизывал нас обоих. Все же такая «смерть» лучше, чем если бы моей жены и правда не стало.
День приблизился к вечеру, когда мы вернулись домой, но воздух был по-прежнему разогрет. Поля предложила увеличить градус и открыть охлажденное в холодильное шампанское, чтобы отпраздновать начало нашей израильской жизни. Мы уселись на гине, взяли по бокалу и со звоном коснулись ими друг друга: шипящие искры упали на мою кисть, а по языку побежали колкие сладкие бусины.
По правде говоря, мне не хотелось затмевать только-только проснувшийся разум алкоголем, не хотелось больше и начинать курить. Я так долго топтался на месте, и колышущееся море заставило меня осознать это. Несмотря на темноту тем вечером, я
видел перед собой рассвет и чувствовал, что мне нужно было бежать к нему.
– Как жжет, – сказала Тома, хватаясь за локоть. – У тебя тоже так?
Я инстинктивно тронул свой живот – нас с Томой все-таки ужалила медуза, оставив красные пятна на коже. Поля иронично повторила то, что уже сказала нам на пляже:
– Было бы странно, если бы этого не произошло.
Тома снова завела свою песню о святых местах Иерусалима, которые нам необходимо посетить. Она говорила, что придется касаться их руками, ногами – чем угодно, лишь бы наконец зажить как нормальные люди – спокойно, без лишних приключений, без бесконечной череды нелепостей, место которым только среди выдуманных реплик книжных персонажей.
По рекомендации Полины, мы с Томой натерли пострадавшие от соприкосновения с морским обитателем места уксусом, отчего, как мне показалось, моя кожа чесалась сильнее, а резкий кислый запах раздражал еще больше.
– Зато никто из нас не обгорел, – сказал я, приподнимая бокал.
– У нас еще для этого два месяца впереди, не волнуйся.
– Помню, как мы с Верой приехали на море и в первый же день решили прогуляться – осмотреть окрестности, купить воды и все такое… Только мы вышли за территорию отеля, как почувствовали, что наша кожа запахла жареным. Прошло не больше десяти минут, а мы уже не могли ни сидеть, ни лежать, ни вообще нормально существовать… Было больно, но мы потом не раз вспоминали этот случай с улыбкой.
Тома скорчила недовольное лицо и посмотрела на Полю. Та ничего не ответила, но пожала плечами, как бы спрашивая: «Ну а что?»
Я сделал быстрый глоток и поставил бокал на стол. Торопливо отвернулся от сестры, якобы мое внимание что-то привлекло, но мой взгляд уперся в кусок грязного зеленого брезента. Знакомая песенка припомнилась мне вдруг, и я тихо засвистел. К концу второго куплета до моих ушей дошла оживленная болтовня девочек. Я повернулся в их сторону и сделал вид, что тоже участвую в разговоре. Но мысли мои были далеко за пределами нашей террасы, дальше моря, в котором мы сегодня плескались, дальше меня самого, что скромно сидел в тот момент на гине, слегка кивая головой.
Утром я проснулся раньше всех и довольный своим поступком простил себе прегрешения в виде вчерашнего начала дня. На цыпочках я вышел из комнаты, робко поглядывая на уже залитый солнцем пол. Было восемь утра. Умывшись, я прошел на кухню и опасливо осмотрелся – накануне Тома во всех подробностях описала мне, как израильские тараканы любили по субботним утрам отдыхать в раковине или у помойного ведра.
Убедившись, что вокруг все было чисто, я выдохнул и расслабился. Запах кофе разнесся по квартире – я поставил железную турку на электрическую панель, а когда закипела вода, плюхнул туда три ложки перемолотых зерен.
Затем я открыл полку с аккуратно выставленными хлопьями. Оттуда же на меня маняще смотрели плитки шоколада, пачки печенья, большая коробка конфет, банки ореховой пасты и упаковки мармелада.
Я сказал себе: «Не сдавайся!» – было решено стать другим, настоящим мужчиной, лучшим собой, так что нужно было держать себя в руках, менять старые привычки – больше движения, больше осознанности, меньше сладкого, меньше рассеянности. Но руки чесались, мне срочно нужна была линия обороны. Я подскочил к холодильнику, забитому сверху донизу, и растерялся. Казалось, меня испытывали с самого утра. Чтобы отыскать что-то, способное упасть мне в рот и победить схватку с неистовым желанием наброситься на содержимое той полки, нужно было приложить немало времени и сил. Живот недовольно урчал, но я делала вид, что не слышал. Тогда мой взгляд скользнул по внутренней поверхности дверцы и задержался на небольшой пластмассовой банке. Я схватился за нее как за надежду и присмотрелся – тягучая желтая масса наполняла банку до краев.
«Мед», – подумал я. Это было то, что нужно. Во-первых, я не любил мед – я не мог съесть его в большом количестве. Во-вторых, мед – приторно сладок, я не мог съесть его больше ложки. В-третьих, мед – вроде как натуральный продукт, поэтому даже если бы я и съел его больше ложки, моя совесть была бы чиста.
Я вылил кофе в чашку, схватил банку, прихватил вилку и осторожно приоткрыл дверь комнаты бабушки. Она еще спала. На цыпочках я прошмыгнул мимо, придавив металлическую ручку замка, дернул за дверь и устремился вперед. Но нос мой уперся в решетку, о существовании которой я уже забыл. Расплескивая кофе, я дернул в сторону тугой рычаг и наконец вышел на гину.
Жара уже бодрствовала, но многие еще спали, поэтому звуки были приглушены. На фоне той субботней городской тишины мой опустошенный живот неприлично громко продолжал подавать голос, и я поторопился – открыл баночку, зачерпнул вилкой мед и быстро впихнул его себе в рот – пока не успел передумать.
Я, конечно, ожидал, что вкус не вызовет у меня восторга, но совершенно не ожидал того, что коснулось моих рецепторов. Тягучая жирная безвкусная масса с отдушкой травы и лекарства упала на язык. Я содрогнулся от подступившего приступа тошноты. Выронив и вилку, и баночку с так называемым медом, я открыл широко рот и пальцами попытался соскрести явно несъедобное отвратительное вещество. Пальцы стали скользкими и только размазали его по моему рту еще больше. Я бегло глянул на этикетку, приклеенную ко дну банки, где надпись на английском кричала: «Мазь при боли в мышцах». С трудом сдерживая рвотный рефлекс, я вскочил и помчался в ванную, громыхая встававшими на пути железной решеткой, тяжелой дверью на гину, дверью в бабушкину комнату, дверью в ванную. Я открыл кран и подставил их руки под струю – пальцы слипались, сильно пахли. Тогда я схватил мыло и, корчась, яростно принялся их тереть. Затем я набрал в рот воды и прополоскал его. Но это не помогло. Схватив зубную щетку, я выдавил столько зубной пасты, что хватило бы начистить зубы всему Израилю, и с остервенением заерзал твердой щетиной по языку. У меня из глаз текли слезы, а я и не понимал, по какой причине: то ли от комичности всей ситуации, то ли от боли на языке, то ли от обиды за то, что просто не съел шоколад.
Когда вкус мази окончательно исчез, а вместе с ним и моя способность воспринимать рецепторами что-либо другое, я вытер раскрасневшееся лицо и покинул ванную.
– Зачем же так греметь с самого утра? – недовольно спросила Тома, которая вышла из нашей спальни одновременно со мной. – Дом затрясся, собаки переполошились… Ну ты даешь, Ян!
Я не был уверен, стоило ли мне оправдываться – признаваться Томе в том, что произошло было еще слишком рано, я и сам толком не успел прийти в себя.
– Уже завтракал?
Я покачал головой.
– Что будешь есть? – Тома зевнула и поправила взъерошенные волосы.
– Я хочу шоколад!
Выпалив это, я пронесся мимо сестры, упал на колени и достал с полки самую большую плитку шоколада, смотря на нее как на нечто святое.
– Опять ты за свое? – вмешалась сестра и выхватила сладкое у меня из рук. – Сначала позавтракай, а потом уже шоколад уплетай!
Я рывком вернул плитку обратно в свои ладони. Но Тома не растерялась и тут же снова отобрала ее у меня.
– Да что с тобой? – спросила она строго. – Ведешь себя как ребенок! Ты же хотел измениться и все такое? Передумал уже?
Я ничего не ответил. А она продолжила:
– Садись за стол, а лучше помоги приготовить завтрак. Сейчас поедим и пойдем с собаками гулять.
Я обреченно сел на стул, потом встал и подошел к холодильнику. Открыв его я снова посмотрел на груду запихнутой туда еды. Тома что-то бурчала себе под нос, а я просто стоял и дивился: как это я умудрился дожить до своих двадцати семи лет?
Мы вышли на прогулку. Спортивные площадки пустовали, на улицах было немноголюдно. Собаки потянули нас вверх по ступенькам, и мы оказались под кроной тенистого дерева.
– Хорошо залечь здесь днем – почитать на траве, подышать свежим воздухом, – сказал я Томе.
– Да, мы Полей часто так делали в прошлом году. В учебные месяцы здесь много молодежи, особо не посидишь, но сейчас же – каникулы.
Мы обогнули небольшое здание школы, которое тоже пустовало. Мимо потянулись невысокие дома. Я поднял голову и увидел на балконе одного из них большую собаку. Она положила морду на перила и любопытно проводила нас взглядом. Балконная дверь в комнату была приоткрыта, легкая ткань белых штор покачивалась из стороны в сторону. Я ткнул Тому локтем и указал на нашего молчаливого наблюдателя. Должно быть, он был приучен к тому, что по утрам его хозяева долго спали, потому что, несмотря на раздувающиеся щеки, пес молчал. Когда мы завернули за угол, он все продолжал следить за нами, не отрываясь от железного ограждения.
Вдруг я услышал слабое трепыхание и обернулся туда, откуда оно доносился. Над крышей одного из домов суетись черные точки.
– А, летучие мыши, – сказала Тома и зевнула, будто бы увидеть их – было делом вполне обычным.
Странные на вид создания издавали негромкие звуки, как бы перешептываясь. Без остановки мельтеша крыльями, они почти врезались друг в друга, издалека напоминая клубок темных ниток, то чуть разматывающийся, то резко стягивающийся. Я смотрел на него как завороженный, и какая-то таинственность обволакивала меня вместе с доносящимися невнятными голосами.
– Ян, за Джорджем убери, – перевала мое созерцание Тома.
Я опустил взгляд: рыжий пес, которого я держал на поводке, сделав свои собачьи дела, довольно вытянул задние лапы. Комья земли долетели до моих ног. Я отцепил один из пакетов, подвешенных к поводку и, морща нос, убрал за питомцем. Мы подождали пока Марс не проделал тоже самое, и направились к дому.
– Я решил, что мне следует найти друга, – сказал я Томе. – Хочу научиться у него кое-чему.
– Кое-чему? Это чему например?
– Ну всякому там, знаешь…
Тома косо посмотрела на меня.
– Нет, не знаю. Выражайся яснее.
Я задумался, как бы лучше разъяснить сестре свои планы.
– От твоего молчания после этой фразы меня в дрожь бросает.
Я недоуменно заморгал глазами:
– Я же еще ничего не сказал.
– Так об этом и говорю… Ну так что за идея у тебя там возникла? Зачем тебе друг?
Не успел я ответить, как Тома снова заговорила:
– Нет, вообще-то это хорошо. Знаешь, меня немного пугает, что у тебя нет друзей. Как-то странно…
– Ну у меня их нет не потому, что сам я – странный. Ты ведь это понимаешь?
– Не уверена. В любом случае, это неправильно.
– Правильно или нет – не знаю. У меня всегда была Вера… А больше мне в общем-то никто был и не нужен.
– Это – твоя главная ошибка. Ты зациклился на Вере. Последние два года сидел дома и света белого не видел.
– Да нет, все было не так. Просто я хотел разобраться в жизни – в том, что я могу дать этому миру, вот и все. У меня был этот шанс благодаря Вере, и я благодарен ей за это.
– Да, только в итоге вышло так, что ты зависишь от нее во всем. Тебе надо стать самостоятельным, научиться жить по-своему. Не думал переехать сюда, в Израиль? И родителей потом бы перевезли. Для старости – это лучшая страна. Будешь сидеть на берегу и продолжать писать свои книги.
– Постой, Тома, рано строить такие далекие планы. Сейчас мне надо бы
познакомиться с кем-нибудь.
– Ну ладно, знакомься. Я-то не против.
– Ну вот я об этом и говорю.
– Ну отлично.
По-моему, я тогда еще пару раз произнес, что-то вроде: «Вот именно это я и хотел сказать», а Тома ответила: «Хорошо, хорошо». Не знаю, почему мне было так трудно выразить свои мысли. На бумаге разговаривать было проще – я мог крутить словами, подбираясь к истинным своим чувствам, но когда дело доходило до настоящего общения, особенно с близкими, у меня не было времени искать подходящие формы, чтобы выразить их.
Иногда услышать свой собственный голос не удается и часто приходится молчать, чтобы не вырвалось что-то ненужное, ложное. В детстве меня это не особо волновало, так было даже удобнее. Потом я подрос, желания мои изменились, но голосовые связки, увы, не окрепли, не приобрели должный тонус. Я напрягал их, они не поддавались, и в какой-то момент я испугался: а знает ли моя семья, что я вообще за человек?
Говорить было легко только с Верой. Но легкость оказалась напрасной – мое откровение оттолкнуло ее от меня. Я и правда в последние годы много времени проводил дома, все углубляясь в себя. В шумных компаниях я терялся, поэтому отдалялся от людей. Окружение же Веры часто менялось, она общалась с другими, легко находила друзей.
Должно быть, ей стало тягостно вести со мной диалог.
Моя уверенность в том, что я мог доверяться ей полностью, доверять даже то, что показывать было страшно, обернулась ошибкой. И вот я полулежал на раскладушке, ждал переодевающихся в купальники девочек и смотрел на рассекающую холмистые дороги точку на карте – геолокация фиксировала каждую остановку Веры, а мне оставалось только гадать, что она делала, что видела, о чем думала. Я сильно скучал по ней. А еще мне было жаль себя. Я оказался в одиночестве на брошенном посреди будущего океана корабле. Хотелось разбежаться, но зачем? За бортом – только лишь темная вода, готовая с головой накрыть меня, а мне не хватило бы воли расстаться с жизнью. Но и оставаться на раскачивающемся судне не было сил – было холодно, мокро, было так страшно.
Меня отвлекала новая повседневность, но стоило только остаться одному, как я хватал телефон и проверял, где была Вера. Сколько я не пересиливал себя, я набирал ей сообщения, потом удалял их, потом снова набирал. Я то тайно плакал, то бесчувственно смотрел на экран, словно кто-то дергал за рычаг, проверяя мои рефлекторные реакции.
Иногда я прятался в ванной и попросту лил воду, под журчанием которой прятались мои обессиленные стоны.
Именно начало часто представляет собой самый непроходимый участок пути, потом дорога становится легче. Но взаимоотношения не поддаются никаким проверенным на себе и других правилам. Взаимоотношения имеют свой ход. Как бы ни было больно, и как бы уверенно не говорили: «время лечит», если человек тебе по-настоящему был дорог, расставшись с ним, больно, должно быть, будет всегда. Пока в душе еще тлеют угольки надежды на то, что все как-то само собой обойдется, думать, что когда-нибудь наступит момент, когда придется свыкнуться с тем, что коснуться родной руки больше нельзя, просто нелепо.
Весь день мы с Томой и Полей провели у моря, а вечером снова вышли к нему на встречу. Высокие фонари соперничали с луной – их головы не давали нашему прибрежному городу полностью утонуть в ночи. По выделенным дорожкам скрипели колоса велосипедов, и чем ближе мы подходили к пляжу, тем оживленнее становилось вокруг. На мощеной площадке выстроились в круг люди – под задорную израильскую музыку танцевали синхронно и ритмично. В Петербурге я не видел ничего подобного, наверное потому, что у него нет ласкающего ноги моря. Беззаботность витала между громкими нотами, сливаясь в аккорды простого человеческого счастья. Та простота была заразительна, и я невольно стал подпевать ей.
Мы пошли дальше. Молодежь, люди постарше, дети, которым пора уже было спать, дышали соленым воздухом, смешанным с запахами горячего попкорна, холодного мороженого и другой вкусной еды, и, смотря на них, я гадал, осознают ли они удачу, которая сопровождала их на той прогулке – удачу завершать свой день на затемненном берегу.
Тома тащила нас вперед – к порту. Дорога из массивных камней уходила вдаль, словно подиум, на конце которого возвышался заброшенный маяк. Мы взяли курс на него.
Всюду слышалась иностранная речь, но до меня долетали и русские слова. Я удивился: есть ли в мире место, где не будет рядом человека, который понимает смыл фразы «обычное
питерское лето» или «типично московские масштабы»? России было много даже вдали от ее реальных границ, а мне хотелось, чтобы ничего не напоминало о доме, о событиях, произошедших в последние месяцы на моей родине и в собственной жизни.
У подножья маяка в ноздри прокрался сильный запах рыбы. В нескольких шагах от меня возился с удочками седоволосый мужчина. Он был с меня ростом, но по телосложению и силе мышц я и рядом не стоял тем «дедулей». На концах орудий для ловли, которые он держал в руках, я разглядел гигантские куски рыбы.
Я подошел к нему ближе и спросил по-английски:
– Что будете ловить? Судя по наживке – кита?
Глаза мужчины сузились в улыбке, но он ничего не ответил.
– Может, он не понимает по-английски? – смутился я. – Или я что-то не так сказал?
Грустно, когда не понимаешь другого, потому что не владеешь его языком. Неплохо было придумать какой-нибудь еще способ общения, доступный каждому, рожденному на нашей планете, может, тогда в наших душах было бы больше мира?
Я поднял руки, чтобы изобразить смысл моего вопроса, но не успел ничего сделать, как Тома схватила меня за плечи и подтолкнула вперед.
– Ты что творишь?
– Тренирую свои навыки коммуникации. Мы же решили, что мне друга найти надо.
– У вас с ним нет общих интересов – ты ничего не знаешь о рыбалке.
Я почесал затылок. Что именно быстрее сближает с другим человеком – общность или разность – я не знал. И я никогда не принадлежал к числу тех, кто с легкостью заводил первую беседу. С самых ранних лет терся бок о бок с Верой, следовал за спиной сестры.
Теперь же мне предстояло посмотреть в лицо всем своими неумениям и бросить им вызов.
Настоящая дружба, как и любовь, требует немалых усилий. Но настоящая дружба, как и любовь, стоит того, чтобы эти усилия прилагать.
Конечно, я не собирался бросаться на того рыбака с предложениями стать моим другом, но мне правда было интересно, что он намеревался поймать. С первого взгляда виднелось, что он был настроен решительно, что он не просто пришел смочить свои удочки.
Вытащить из воды еще живую рыбу, жалобно трепыхающуюся на блестящем остром крючке, было для меня сценой из кошмарного сна. Тот мужчина же жаждал улова, а я жаждал узнать, почему мы с ним были такие разные. Когда стоящий рядом отличался от меня, во мне рождалось тайное желание узнать, чем именно. Умение увидеть в другом что-то, чего нет в тебе, очерчивает на карте, по которой идешь, новые ориентиры. Так было и у нас с моей женой. Нас с легкостью можно было назвать людьми с разных планет. Во многом мы не могли сойтись на чем-то едином, да и характеры у нас часто звучали в разных тональностях, но это наполняло карты, которые мы сжимали в руках.
