Kitabı oku: «Дневник разведчицы», sayfa 6

Застелила наш диван, но простыни у Саши старые, надо будет из дома свои привезти: по работе обязана о мужике заботиться. Легли, вытянул руку на мою подушку: "Иди ко мне под крылышко". Прильнула к нему как маленькая птичка к орлу. Господи, да есть ли ещё такие мужчины на свете? "Ты нереальный!". Этой фразе меня учили, но тут, кажется, говорю почти искренне.

Денег у него мало, новую машину вряд ли куплю, а старая… Не будь той машины, может, не было бы Альфреда и вербовки, и жизнь текла бы иначе. Не хочу вспоминать эту историю. Главное, что верёвочка привела к Саше, и сегодня есть лишь этот вечер, и любимый рядом, и звёзды в тёмной высоте, которых отсюда не видно, но которые (я чувствую!) смотрят на нас тепло и нежно. Зря ничего не бывает, верно сказал священник.

Любили друг друга долго и яростно. Тут уж сказала как полагается: "У меня много лет не было натурального оргазма, но с тобой почти достигла". Эта фраза повышает мужскую значимость, а ради значимости мужики и живут на свете.

28 сентября, пятница

Утром бежим на остановку, чтобы успеть на автобус, а продавщица в киоске смотрит с любопытством: вот, мол, старуха нашла молодого. А сама старше меня! Бегу счастливая, ноги сами несут. Потом Саша вышел, а я ещё пару остановок проехала. Примчалась в салон, хочется жить! Сын прислал СМС, предлагает сегодня поужинать. Мой милый, поужинаем обязательно.

Работе сын отдаётся страстно и без остатка. Думаете, учитель работает в школе? Теперь знаю, что у настоящего учителя главная работа – дома. Никас каждый день готовится к занятиям, придумывает для своих второклашек игры. И тут нужен талант! К примеру, учили они правила дорожного движения. Никас купил огромный арбуз, поднялся на крышу школы и оттуда его сбросил. Потом и говорит ребятам: "Видите что стало с арбузом? То же будет с вашей головой, если её переедет машина". Талантливый у меня сын.

Помню, в 12 лет сказал, чтобы я не указывала, потому что всё будет решать сам. Очень злился, когда спрашивала о делах. И много ел. Жили мы бедно, в театре платили гроши, так что я почти всю еду отдавала ему. Приготовлю гречку, сын её слопает, а я сижу голодная. Но об этом не рассказывала Никасу до сих пор: не хочу, чтобы чувствовал виноватым. Когда мужчины давали деньги, было проще, но долго рядом никого не держала. Зато Никас был постоянен: в 14 лет заявил, что хочет быть учителем. Сказал как отрезал, и сделал как сказал. Крутой, как его отец, и даром, что его не видел.

В пединститут поступил без блата, учился на "отлично". Но после института ему пришлось тяжко: в Сильвине мест не было, искал работу по деревням. Поскитался, нашел местечко, но когда человек талантлив, провинция для него – тюрьма. Я видела тоску в его серых глазах. И тут мне встретился Альфред, не бывает в жизни совпадений. Я их с Никасом познакомила, но что Альфред из военной контрразведки, Никас не знал. Мы иногда встречались в кафе, ели-пили, Альфред спрашивал у сына всякую чепуху. Потом все вместе мотались на шашлыки под Вяженапас, потом они вдвоём ездили на рыбалку. А позже, на квартире, Альфред расспрашивал меня дотошно, словно сварливая бабка своего доктора.

Помню, они начали перезваниваться: "Ты уже? А когда?". Но в чём там суть, не знаю, хотя любопытно. В итоге Альфред предложил Никасу посотрудничать, но для сына это не было новостью! Он умный человек и давно всё понял, а в умении понимать он почти мистик. Случилось это в октябре, в парке, где ларьки смотрели витринами, задраенными железом. Мы сидели за пыльным столиком среди стареющих деревьев. Земля остывала, кругом не было ни души, только жёлтая листва и глубокая синева неба. И Альфред говорит, мол, нормальный ты парень, нам такие нужны, и мама у тебя прекрасная. А Никас так деловито отвечает: "Понимаю". Обещал подумать. Потом Альфред устроил его учителем в самую престижную школу Сильвина, и за это буду благодарна командиру всю жизнь. Впрочем, тут нет долгов, лишь простая человеческая признательность.

Про мою работу сын знает, как и я про него с Альфредом. Но мы эти темы не трогаем, ведь и так всё ясно. Вместе с Никасом мы работали лишь однажды, когда Альфред сказал сделать эротические фото, чтобы слать их мужчинам. Это, оказывается, дополнительный способ держать объект возле себя. Сын тогда пришел ко мне в салон, мы заперли двери и Никас руководил: "Присядь у стеночки, коленку в сторону, подол повыше, ещё выше". Потом мы как следует поржали. А потом Никас поставил меня коленками на диван, задрал мне платье и фоткал сзади.

Сегодня вечером позвонил извинился: занят, ужина не получится. Ночевать поехала домой. Саша вздохнул, но отпустил молча. Вижу, ему это не очень нравится. А дома муж стал нежным, как весенняя фиалка: бегает на цыпочках, даже салат сам приготовил. Рассказала, что не вышло ужина с Никасом, но Арумас вдруг загорелся: "Завтра сделаем семейный ужин. Пусть Никас приезжает, я всё куплю на рынке". Что с ним стало? Не пойму.

29 сентября, суббота

Проснулась, муж на рынке. Напарила котлет. Сделала побольше, чтобы ещё Саше отвезти. Салон добросовестно прогуливаю: директор уехал, а срочных дел нет. Муж вернулся, но с продуктами притащил букет роз! Поцеловал в щечку: "Ты же знаешь, что люблю тебя". Лет 10 не слышала этих слов от балтийца! Если с женщиной воевать, она способна уничтожить армию врагов, растерзать всё живое и не оставить камня на камне. Но букет способен её покорить и сломить, интересные мы создания. Поцеловала Арумаса тоже.

С русским договорились в три на площади Свободы. Мужу сказала, что еду на работу. Потом в автобусе прикидываю: обещала Саше подарить велосипед, но это дорого, евро 300. А дарить что-то надо, без подарков работу не наладишь. Вспомнила: в апреле Альфред отдал мне свои старые вещи. Я тогда их в пакет свалила, на работе в шкаф бросила. Надо бы Саше их померить.

Ходили с "Трубачёвым" в столовую, там остался советский зал, и меню почти из тех времен. Вокруг стояли пустые столы, и вышел откровенный разговор. Предыдущей ночью я всё думала, как быть. Отказаться от Саши – это провалить задание, предать своих. Нет уж, пойду до конца, но пусть он сам от меня откажется! Тогда и моя совесть чиста, и его жизнь не сломана. Но как ему намекнуть, чтобы меня бросал? Я ему сказала так: мол, давай пока не спешить с планами. Будем иногда видеться, но про что-то серёзное думать рано.

Предложила, а Саша машет руками: "Бросай мужа и уходи ко мне!". Странный мужчина: ну не бывает так, неправильно это. Но он и сам неправильный, глупая его башка. Заскочили ко мне в салон, проверила электронную почту. Интернета в моём мобильнике нет, чтобы не взломали из-за границы. Интернет в мобильнике разведчицам не положен, а с ноутбуком проще, там всё можно.

В салоне русский померил вещи Альфреда, взял его спортивные трусы. Но больше всего понравилась красная курточка. Только рукава короткие, Альфред-то парень невысокий. Я курточку прихватила с собой, дома пришью рукава от старого свитера, у нас в деревне так делали. Он хочет жить со мной, дурачок. Жаль. Но тогда нужно, чтобы "Трубачёв" ревновал, как сказал командир. Схема-то обычная: ударит меня, вызову полицию, тут мы с Альфредом его зацепим. Фу, мерзость какая.

Спросила Сашу, бил ли когда-нибудь женщин. Уставился ошарашенно и говорит, что в жизни пальцем не тронул. "Бить человека – тоже способ близости, но это уже зависимость, – объясняет с умным видом, будто профессор. – Ударил, и ты уже в её власти. А мне это не нужно". Почему так говорит? Догадывается о наших планах? Нет, это невозможно. Вдруг спрашивает: "А тебя мужчины били?". Есть в русском что-то сильное и небрежное. Застал врасплох, пустил энергетический луч, не могу сопротивляться. Во мне весёленькая егоза шевельнулась, внутри кнопочка щелкнула, я снова в параллельное измерение попала и, кажется, вижу сквозь стену: "Да, один мужчина ударил". Саша понимающе кивнул. Из салона выходили, муж позвонил, зовёт на ужин. Я Саше так и объяснила: у нас семейная вечеринка, должна ехать.

Сижу в троллейбусе, на остановке пьяные ханыги, а у меня словно похмелье проходит. Нельзя увязнуть любви, ведь как же тогда остальные объекты? Как с ними работать? Да и невозможно строить семью, зная, что всё равно расстанемся. Потом "Трубачёву" лишь больнее будет, а разве он такое заслужил? И ладно, было бы у него шикарное гнёздышко, но там выцветшие обои и старая плитка. Нет, работа есть работа, а мужчин и без него хватает. Отправила СМС:

"Саш, не надо нам сейчас решать эти вопросы, давай порадуемся тому, что встретили друг друга, будем просто праздновать жизнь, договорились? Обнимаю, целую твои глаза, до завтра! Твоя Дар.".

"Нет, Дарьяна, всё решим и будем вместе, не бойся". Эх.

Сын пришёл, муж приготовил курочку в духовке, подал с апельсинными дольками. Запивали белым французским вином и заедали шоколадным тортом с мускатными орехами. Душевно посидели, я третью бутылку почти всю выпила сама. Никас по-доброму посмеялся, а когда уходил, они с Арумасом обнялись.

30 сентября, воскресенье

То, что выпало мне, испытали единицы из миллионов. Разведчики – избранные, видящие изнанку реальности. Глупые условности, слащавые эмоции, витиеватые рассуждения – очки, сквозь которые люди видят мир. Но разведчики снимают все преграды, окидывая происходящее незамутнённым и спокойным взглядом. Мусор и шлак, облепившие действительность, они хладнокровно сдувают, оставляя лишь голую суть. Эта суть – бесхитростный и грубый каркас жизни, недоступный пониманию простого смертного.

Никто не угрожал, не заставлял и не приказывал, я всё сделала сама. Когда случилась автомобильная история, Альфред как старый знакомый помог, вытащил из беды. А потом попросил помочь в ответ, разве я могла отказать? К тому же просьба была нехитрой: встретиться с мужчиной, выпить кофе и кое-что узнать. Альфред сказал, что ему это очень нужно, а попросить некого.

В ту пору командир ещё был женат на моей подруге Ляне. Мы втроём отлично выпивали, и прекрасно знали, чем Альфред занимается. Он был единственным, кто мог меня спасти. И он это сделал. А потом я сделала для него, в знак признательности и дружбы. Всё справедливо, всё честно.

Он меня направил к русскому пареньку из Старой Нильвы, который чинил машины. К пареньку в мастерскую ездил на своей "Тойоте" весёлый белорус, который просиживал свои годы в сильвинских барах. Это и было интересно Альфреду. Сказал взять телефон русского паренька на сайте объявлений: дескать, мне надо подлатать машину и подготовить к продаже. Продать машину я и впрямь была не против! Командир всегда и всё делает ювелирно, так что мы ювелиры – оба.

С русским из Старой Нильвы вышло со второй встречи: я его задавила взглядом и у того не было выхода кроме любви. Только любовным ложем, увы, была не роскошная розовая кровать, а засаленный диван, стоявший на втором этаже автомастерской. "Выпить кофе" в Балтии значит ох как много, но в этой фразе спрятана свобода: ты вольна отказаться, ведь кофейный сорт может прийтись не по душе. Могла отказаться и я, но если перед тобой симпатичный женатый механик, почему бы его не полюбить? О том, что у мужа есть молодая сучка, я уже знала, и моя совесть была чиста: око за око, секс за секс.

Про знакомого белоруса паренёк болтал сам: мол, живут же люди в таком огромном Минске. Говорил, что хочет туда перебраться, и белорус ему поможет. И что белорус любит тёмное пиво и отлично говорит по-английски. Впрочем, то, что бывает заманчивым, со временем отдаёт горечью повторений. Ложиться на диван с каждым разом было тяжелее. Русские не держат порядка, азиатские души. Досчатый пол на втором этаже был засыпан стружками, в углу как дыра чернело масляное пятно, под диваном валялись гаечные ключи в целлофане, а стекло в окне было мутным от пыли. От шерстяного покрывала пованивало сыростью, а на столе, застеленном газетами, постоянно стояли пивные бутылки, всегда пустые. В этих бутылках наше отражение расплывалось и превращалось в неузнаваемую страшную биомассу.

После каждой любви я лежала на диване, глядя в потемневший деревянный потолок, и спрашивала себя: что здесь делаю я, жена балтийского офицера, уважаемый человек? Автомастер был мужчинка крепкий, но внутри пустой как его бутылки, да и денег давал не ахти. Зато Альфред меня нахваливал: "Тебе не надо объяснять, ты всё знаешь сама. Ты достала важную информацию, начальство сказало пожать тебе руку".

С его слов получалось, что механик дружит с белорусом, но белорус этот непростой: раньше руководил фирмой, которая строила для военных. Альфред говорил, что этот человек знаком с высшими военными чинами Беларуси. И что в Балтии он неспроста, потому я теперь важнейший человек для контрразведки. "Ты патриот, цвет Балтии, верю тебе как себе", – помню его фразу.

Когда русский паренёк довёл до ума машину, Альфред сказал предложить её белорусу. Дескать, продаю за треть цены, но знакомый покупатель всегда лучше. Так русский познакомил меня с тем белорусом, Бориславом из Минска. Борислав любил отпускать шутки, смеялся искренне и громко, неуклюже запрокидывая голову. Говорил о барах и о роке, о балтийской погоде и наших казино, и ещё о парусниках на взморье. Но ни слова о военных. Он казался гулякой и балагуром, который ищет удовольствий и бредёт по жизненной дороге безо всякой цели. И эта беззаботность решительно не вязалась с обликом бывшего начальника.

Потом Альфред сказал, что мою работу нужно оформить официально. Объяснил: мои проблемы с автоисторией решают "большие люди". И чтобы решить, не доводя до суда, эти люди должны знать, что я своя. А потому нужно подписать бумажку: "Это формальность, а бумажку потом можно сжечь". Конечно, я подписала, я верю Альфреду. Он приехал в парк на своем стареньком "Форде", достал из чёрной папки листок и ручку, продиктовал. Ничего сложного.

Потом Альфред познакомил меня с Евой и сказал, что она всему научит. Я ожидала увидеть бестию с дьявольским взглядом и кобурой на поясе. Но Ева оказалась приветливой и свойской. Она была полячкой по отцу, но яростной патриоткой, хотя бы на словах. Встречались в парках и скверах, которые она называла сама, садились на дальнюю лавочку и мило беседовали. Со стороны мы были как две подружки-сплетницы, и постепенно это становилось правдой.

Лицо Евы было слеплено грубо – явно не дворянские черты, а в глазах было нечто настойчивое и сильное. Её простая безыскусная красота безудержно тянула к себе. Мы с Евой были похожи, ведь она тоже любила джинсы и просторные свитера, а её юмор порой был пошловатым. Ева старше меня на 8 лет и немного полнее, так что я покрасивее. Мужа и детей нет, живёт одна. Тут её не понимаю, но в таких вопросах каждый решает сам.

На заре 90-х Ева работала в Польше, в варшавской гостинице, куда селили иностранных туристов. По легенде, она была в криминальной группировке, которой руководил грузинский авторитет. Чем занималась на самом деле, Ева не сказала, да я и не спрашивала. Она приманивала нужных посетителей в баре на первом этаже, танцевала, пила и поднималась с ними в номера. Когда настало время бежать из банды, ей помог человек из балтийского посольства. Так что Ева в своё время много чего повидала.

Небо женственно, ведь узор облаков никогда не похож на тот, что был минуту назад. Облака всегда в движении и каждую секунду рождают неповторимую картину. Такова и женская душа, всегда новая, всегда свежая. Зато мужчина – всего лишь заводная игрушка с потенцией. Накрутишь пружинку, отпустишь и нажимаешь кнопки. Эту нажмешь – будет гордиться, эту – поведёт в ресторан, а эту – займётся любовью. И мужская предсказуемость неплоха, потому что удобна.

Ева рассказывала, как заставляла ревновать. Как вычисляла извращенцев и снимала на видео. Как выуживала информацию и доводила до отчаяния. Почему в мобильнике не нужен интернет, какие фразы говорят зарубежные агенты и какие огурцы выращивает её мама – это я тоже знала от Евы. А ещё – какими фразами внушить мужчине значимость, какими его унизить и чем удержать кроме секса. Мы обнажали жизнь как качан капусты, и за каждым листом открывался другой, неизвестный, приводя меня в восторг. Мы были аквалангистами, что с фонарями в руках обшаривают айсберг, выхватывая лучами его подводную громаду, невидную досужим зевакам на берегу. Мне открывалось Тайное. Шагая по городу я ощущала, как пятки отрываются от земли, и я становлюсь новым существом, которому доверено великое знание. Я была счастлива.

Ева советовала сразу пробовать на практике, и первым подопытным был мой белорус. Что-то из методов и впрямь работало, и отныне я была знакотом человеческих душ, а Борислав не подозревал. Мы занимались любовью в гостинице лишь раз. Но теперь, когда я была посвящённой, это было захватывающе. Впрочем, о белорусских военных он молчал как рыба, да и покупать машину не спешил. Быть может, она была предлогом для лёгкой интрижки, но это неважно. Ведь на прохожих мужчин я теперь смотрела как бывалый патологоанатом, знающий смысл фразы "заглянуть в сердце".

Потом Альфред сказал, что пришло время вывести белоруса на чистую воду. И посетовал, что у меня нет дочки. Его план поражал простотой и казался увлекательным: в Старом городе есть шикарная квартира, и надо пригласить Борислава туда. Мне выдадут 12-летнюю девочку, которую представлю племянницей. Потом вдруг отлучусь из квартиры, оставив их вдвоём. "Дальше не твоя забота", – говорил Альфред буднично и доброжелательно. Я силилась понять, что же должно произойти, когда отлучусь. Но что-то подсказывало не спрашивать лишнего.

Я твердила себе, что происходящее забавно, я криво улыбалась в ответ на слова Альфреда. Я гнала от себя тяжёлые мысли, но внутри поднималось неуютное чувство, затем сменившееся щемящей тревогой. Постепенно я поняла замысел: Борислав останется в квартире с девочкой и его выставят педофилом, а раз это тяжкое преступление, он окажется в руках Альфреда. Но белорус был обычным холостым разгильдяем, прожигающим жизнь по дешевым балтийским ценам. Педофил из него был никакой, я же чувствовала. Стало и страшно, и брезгливо, и я подумала, что и сама – мама. Зато Альфред был непреклонен: "Мы работаем с насильниками, убийцами, шпионами, и поступать с ними надо справедливо". Только в чём была справедливость сейчас?

Потом Ева провела мне "детский" курс. Договорились, что увижусь с Бориславом в баре и позову на квартиру, продолжить праздник. Там приглашу в детскую комнату, чтобы он посмотрел на девчачьи вещи. Это даст ему настрой и расположит к моей "племяннице". Потом расскажу, что у неё уже есть мальчик, с которым платоническая любовь. Это должно вызвать лёгкую ревность и показать, что "племянница" уже в теме. Потом скажу фразу "у моей племянницы была первая менструация", чтобы внезапной откровенностью слегка разбудить его фантазию. Затем сама девочка вроде бы вернётся домой, "с репетиции в школе". Она накрасится, сядет на ноутбуке решать тесты по английскому, а я попрошу Борислава помочь и сесть рядом с ней. Затем уйду в круглосуточный магазин и скажу, что вернусь минут через 40.

Вечером я заперлась в ванной и долго плакала. Хотелось забыться и пропасть, чтобы не пришлось верить, что страшный план с девочкой я обсуждала наяву. Но реальность была неумолима, и меня окутывало тяжёлое отчаяние. Я говорила себе, что служу Балтии, а Альфред – многолетний друг, и если что-то делает, то есть причины. Я душила сомнения и страх, заставляя губы презрительно ухмыльнуться. Но фальш ухмылки прорывалась в сознание, будто текла вонючая жижа из красивого кувшина.

При разговоре Ева обронила странную фразу: "Мужа на квартире не упоминай, перед людьми неудобно". Я ломала голову над этими загадочными словами. Перед какими людьми могло быть неудобно? Перед белорусом? Но про мужа он и так знал. Загадка истязала мой ум днём и ночью, не давая покоя и отдаваясь во мне неприятным зудящим чувством. В какой-то миг решение легло передо мной, словно лист с огромными буквами: на квартире они будут снимать скрытое видео. Ева не хотела, чтобы на видео было ясно, что я замужем за офицером. Другого быть не могло. Но если так, то зачем эта съёмка?

На следующий день Альфред попросил приехать в парк – туда, где раньше предлагал сотрудничать моему Никасу. Ева сидела на переднем сиденье, Альфред за рулем, дал знак сесть назад. На заднем сиденье была девчушка в короткой розовой майке, узких джинсовых шортиках и старых сандалиях. Я протянула ей руку. Пыталась улыбаться, изображая добрую тётю, но это было тяжело. Казалось, спину сдавил тяжёлый груз, заставляя позвонки хрустеть и лишая вздоха, и этот груз непременно меня погубит, но его невозможно скинуть, как в горячечном кошмаре.

Девочку звали Эльвирой, у нее была тёмно-коричневая прическа каре (впрочем, не очень ровная), махонькие хрупкие плечики и тоненькие ручки-травинки. На безымянном пальчике блестело детское кольцо с искусственным розовым камушком. Кожа Эльвиры была в капиллярах, проступавших на свету жутковатыми серыми узорами. Но меня поразило её лицо, лицо старого грустного человека. Точно ли ей было 12?

Вышину красили дерзкой зеленью стволы деревьев, вдали по аллеям шагали мамы с колясками, мимо них проносились на самокатах беспечные школяры. Кругом была свобода и лёгкость, но что-то разделяло меня с ними. И я ощутила то, что чувствует висельник, когда палач должен выбить из-под него последнюю опору. Жизнь меряется мгновениями, и в каждое из них ты не веришь, будто всё окончено, и каждое приносит надежду, что неумолимость логики сменится чудом. И даже когда ты повис в петле, твоё естество верит в жизнь.

Я спросила Эльвиру, в какой школе учится, но Ева ответила вместе неё: "Это неважно". Пробовала спросить про маму, но ответ Евы был таким же. Мы с Эльвирой познакомились, но говорили больше я и Ева, а девочка изредка поддакивала с равнодушным видом. Потом Альфред дал мне ключи от квартиры и сказал запомнить адрес. Подкинул до остановки и я тряслась в троллейбусе, не в силах дождаться, когда добегу до дома. А после долго кричала в диванную подушку…

… Я не предатель, я смелый и сильный человек. Но первый раз, наверное, у всех бывает трудным. Время шло, в баре гремела музыка, мы с белорусом брали и брали тёмное пиво, и я всё пыталась рассказывать забавные истории про подруг. Старалась, чтобы он пил побольше, до беспамятства. Мечтала, чтобы упал прямо тут и спал до утра, и тогда мы никуда не пойдём.

Борислав говорил, что живёт в Балтии третий год и держит хозяйственный магазин. Он был из тех глупых мужчин, что ломают семьи по пустяковым поводам. С пьяной гордостью рассказывал, как в Минске был женат девять лет, но развёлся из-за женской измены. Тоже мне причина! Со светлой грустью вспоминал о маленьком сыне, показывая фото в смартфоне. Сын остался с женой, став разменной монетой в судебных баталиях. Белорус клялся, что выиграет. Передо мной сидел человек, наполненный и радостью, и болью, и ветреной мужской самоуверенностью. Чувства не хватало лишь его глазам, что почти не мигали и глядели в упор. Зато улыбка была искренней и широкой, и это приносило мне ещё большую горечь.

В нашу беседу я ввернула историю про "племянницу": мол, ей всего 12, а она почти девушка, и даже мальчик есть. Но Борислав пропустил мимо ушей, затянув нудный рассказ про мотоциклы. Альфред слал СМС с вопросами, я смотрела на пьянеющего друга и понимала, что нужный момент приближается, и тут ничего не сделать. "Что с машиной, Дарьяна? Когда дашь покататься?", – спрашивал он по-балтийски, а я в ответ обещала и обещала, чувствуя мёртвый холод ключей на дне сумочки будто на своей коже. Я улыбалась человеку, которого должна была уничтожить, и сама не знала, за что.

Мы вывалились на улицу, вымощенную древними булыжниками и игравшую огоньками кафе и баров. Над шпилем костёла умирал последний закатный лучик, повсюду кутила и кричала разгоряченная молодежь. И над этим праздником властно опускалась необходимость выполнить приказ и приближался миг, когда я должна пригласить Борислава. Набрала воздуха в грудь и сказала, что это был чудный вечер, и завтра обязательно позвоню. Он меня приобнял, а потом побрёл восвояси. Я видела, как в огоньках расплывается его фигура, беззаботно качавшаяся на мостовой.

Отписала Альфреду, что всё в порядке, но уже знала, каким грязным и неверным человеком была. Я оказалась предателем, но написать ему правду не могла. Пришла по адресу, скинула свитер и сидела в гостиной за круглым дубовым столом, глядя в никуда. В душе была лёгкость, смешанная со страхом, стыдом и пониманием своей никчёмности. Эльвира пришла со школьным ранцем в руках, ничему не удивилась, ничего не спросила. Просто пошла в свою комнату, а я отчалила в спальню.

Квартира была роскошна. Дубовая мебель шептала о временах королей, радуя глаз изяществом завитков и узоров. Да и сам район был старинным, престижным и богатым. Но о престиже думалось меньше всего. За окном тянулись черепичные крыши, подкрашенные призрачным лунным желтком, и я не могла поверить, что всё это происходит со мной. Совсем рядом, за стенкой, была девочка с лицом старика, ребёнок с искалеченной судьбой. Можно было пойти к ней, обогреть, утешить, поцеловать. А может, следовало её покормить, ведь в холодильнике наверняка что-то было. Но казалось, кто-то шептал из-за спины, что моя затея называется смертью и губить себя не надо. Невидимая видеозапись растворялась повсюду, отравляла мысли и сковывала движения, и досадное чувство подопытной мыши не покидало меня.

Я лежала и думала, что у этой девочки были родители, но кто они? Наверняка оставили её в детстве, как когда-то было со мной. Быть может, она из детского дома? А теперь её держат в отдельной квартире, как животное в клетке? Есть ли у неё подружки? А Ева ей, получается, как мама? А может, Эльвира и впрямь её родственница? Что ждёт этого ребенка в будущем? Сумасшедший дом? Или потом её убьют? Неужели кто-то способен это сделать? Нет, Альфред не такой, и потому плохого с Эльвирой не случится. А затем показалось, что эту девочку я придумала. За стеной пусто, а я в бреду. Завтра поутру в окно заглянет солнечный лучик, придёт весёлый Альфред, мы выпьем и вся история окажется воспалённой фантазией.

Утром Альфред прислал СМС: "Он ушёл?". Я ответила, что ушёл, а вскоре услышала, как босоножки Эльвиры простучали по паркету гостиной и хлопнула входная дверь. Затем появился Альфред, быстро заглянул в ванную, потом ко мне. Я пыталась объяснить, рассказать, но слова будто застревали в опухшем горле. "Он здесь ночевал?", – допытывался Альфред, всё больше наливаясь злостью от моих бессвязных реплик. Я снова и снова пробовала говорить, и вдруг увидела ослепительную серебристую вспышку, вскрикнула и закрыло лицо: Альфред ударил по щеке хлёстко и коротко. В этом не было боли, только внезапность и страх. Слёз тоже не было, я сидела в ночнушке на покрывале, поджав ноги и пытаясь закрыться от Альфреда, Евы, белоруса, русского паренька и всего этого мира, который переставала узнавать.

"Ты понимаешь, сколько людей над этим работало? Что я теперь скажу людям?" – спрашивал Альфред уже спокойно, отвернувшись к окну и разглядывая черепичные крыши. "Эти люди решали вопрос с твоей автоисторией. Ты же не хочешь в тюрьму?". В тюрьму я не хотела. Но я не могла поверить, что передо мной тот самый человек, муж моей лучшей подруги, с которым столько выпито и столько рассказано. У окна стояло чужое новое существо с прямой осанкой и лицом-маской, на которой торчали два глаза, и в них читалась пустота.

Потом Альфред деловито уселся на кровать, задрал мою ночнушку и стал раздеваться. Всё было буднично, будто это чаепитие коллег, что случается каждый день в обеденный перерыв. Я отдалась с покорностью кролика и жаждой выполнить любой приказ. Он любил меня ритмично и методично, нависая мощными сальными плечами. А я обнимала его спину и послушно стонала, в душе благодаря, что всё кончилось именно так. Интересно, они это тоже записывали на видео? Нет, себя Альфред записывать не стал бы.

Затем он откинулся на кровать и отдышался. Мне становилось легче, он тоже начинал оттаивать: "Прости, но ты сама должна понимать". Конечно, я понимала. Мечтала искупить вину, вернуть вчерашний день и всё исправить. Говорили про Ляну, и оказалось, Альфред был в курсе про её похождения. Что у Ляны на работе есть Мартинас, она мне говорила не раз, и мы хихикали над маленькими подробностями их любовных игр. Но откуда это мог знать Альфред? А он твердил, что не смог простить измен и именно поэтому у него теперь новый брак.

Альфред говорил, что сегодня не мог сдержать чувства, увидев мою красоту, но быть вместе не можем, потому что я замужем. На диване был снова он, мой прежний милый друг, и мой страх в тот момент почти пропал. Глупый, глупый Альфред. Сколько раз, бывая у них в гостях, я пробегала глазками по его приземистой фигуре, прочно стоящей на земле. Сколько раз мой взгляд был полон интереса и нежного флирта. Как часто я поглядывала на него, и губки начинали свою микроскопическую игру, чуть касаясь одна другой. Неужели он не замечал? Мужественный воин, делающий важную государственную работу. Я всегда знала, что он сильнее и умнее моего Арумаса, и давала ему это понять. Ради него я бросила бы всех! Но Альфред никогда не показал ответного интереса. Он был недоступен как золотой кубок, который дают в награду чемпионам, а чемпионом я не была. Знала, что Ляна ему лжёт и потому его недостойна. Но сейчас я понимала, что счастье проплыло совсем рядом, а я не успела вовремя за него ухватиться. Как же это было обидно!

Я умылась, монотонными движениями причесалась, безучастно глядя в зеркало. Альфред отвёз меня за пару кварталов от дома. По пути сказала, что он лучший мужчина, какого я встречала. "Не знал о твоих чувствах. Хорошо, что призналась. Дальше посмотрим", – бросал он короткие фразы, не отрывая взгляда от дороги. В тот миг все неурядицы стали неважными и далёкими, я была обычной счастливой женщиной. За любовь надо платить, но своими бедами я её вполне заслужила.

Позже Альфред приказал, чтобы звонила Бориславу снова и снова, но тот не брал трубку, а затем и вовсе отключился. Ездила в Старую Нильву к русскому, но любви он больше не получил. Да и разговор вышел ни о чём: дескать, Борислав уехал в Минск, и когда вернётся, неизвестно. Чем всё окончилось, так и не знаю, но если Борислав вернулся, Альфред его точно достал – он не из тех, кто бросает дело на полдороги…

…Весь день просидела в салоне за писаниной, всё равно делать нечего. Саша утром прислал СМС, что сегодня занят по работе. Не знаю, не знаю. Арумас наплёл, что уехал на шашлыки с друзьями, но я-то понимаю, куда. Звал с собой, но это для вида, ведь прекрасно знает, что не поеду. Сейчас 11 вечера, вернулся домой, от него воняет дымом. Протянул букет полевых цветов. Иду в ванную и спать.