Kitabı oku: «Мемуары Барьериста», sayfa 2
ГЛАВА 4. МЕЧТАТЕЛЬ И РЕАЛИСТ
Был в моем классе один такой мальчик, который на окружающих очень приятное впечатление производил. И хотя я прекрасно помню его реальное имя, назовем его здесь Алексей. Был ли он на год-два старше других ребят – я не знаю, не помню уже. Правильное, аккуратное атлетическое телосложение сформировалось у него рано, на туповатого второгодника-двоечника он манерами никоим образом был не похож. Официальная успеваемость в школе, как явление в социуме вообще, уже не интересовала меня, и поэтому я просто не помню, какова была успеваемость у него. Он был «серьезный молодой человек», почти исчезнувший ныне как тип.
Жил он с матерью без отца, что было не редкость в те послевоенные времена. У них был свой маленький домик, довольно темноватый внутри, тесный двор, корова с теленком – вполне приличное хозяйство по понятиям нашего села. Он не просто «помогал мамочке по хозяйству» как я – он тянул все хозяйство как взрослый хозяин-мужик. Я бывал порою у них в доме, и мое впечатление сложилось именно таким. Мать его работала, я полагаю, не то в колхозе, не то в МТС и нахвалиться на мальчика не могла. Было это либо в то лето, когда мне было 12 лет, либо годом спустя. Я гулял по окрестностям, созерцая природу, людей, насекомых, растения, птиц, облака, прокручивая воображением вариации приключений из книг или а ля из книг, Алексей же в то лето подрядился водовозом обеспечивать водою колхозников на полях.
Поблизости от реки на ровном твердом травянистом пространстве был родник с очень вкусной водой, часть которой накапливалась в срубе колодца над родником, избыток же ручейком сбегал в речку вблизи. Алексей подъезжал с порожней бочкой на двуколке, вставал ногами на сруб, бросал в воду на длинной вожжине ведерко. Зачерпывал, вытаскивал, аккуратно в бочку переливал и снова бросал ведерко в тот сруб. Наполнив таким манером пузатую бочку, худощавый, достойно сложённый паренек отвязывал лошадь и ехал на полевой стан. Насколько я понимаю логистику колхозов среди бескрайних черноземных полей, поставив там полную бочку со свежей прекрасной водой, он перепрягал лошадку в пустую вчерашнюю бочку и обеспечивал подобным же образом другой полевой стан. Сколько же ездок делал он каждый день – увы, наш библиофаг, весьма внимательный к людям, болтая с ним у колодца о том и о сем, просто не догадался спросить, как не догадался спросить, сколько идет трудодней… или денег, если оформлено по МТС. И оформлено-то на кого. А когда Алексей со своею бочкою уехал, я занялся размышлением о том, почему это известняковые камушки в ручейке имеют прелестные зеленоватые, голубоватые и розоватые акварельные цвета, а вытащенные на воздух и обсыхая, приобретают все скучный сероватый цвет. Помнится, в те дни занимала меня еще одна тема. В чистейшем воздухе тамошних огородов, зарослей, лугов никак не укладывалось в голове совместное представление о воздухе как сплошном, прозрачном, ощущаемом телесно флюиде, с одной стороны, и представление о воздухе как о реальной «почти пустоте», с другой, так как относительные размеры молекул воздушных компонент и расстояний между ними соответствуют всего лишь нескольким мухам в комнате размерами довольно большой. Другими словами, если в зале летает сколько-то мух и мы смотрим туда, то картину на противоположной стене того зала мы видим сквозь зал или сквозь нескольких порознь витающих мух? Выходит так, что мы видим все это в природе вокруг нас не сквозь «воздух», как видим сквозь воду или стекло, но как бы сквозь «пустоту»? Это укладывалось, но с очень большим трудом. А то, что Алексей в это же время работал как взрослый, скользило поверхностно, не проникая сквозь эти барьеры вглубь. Вот вам и влияние книг, заполняющих душу, в которую уже не вмещается вместе с ними реальный мир.
Временами я сильно скучал, из ровесников не было с кем о многом мечтательно и умозрительно поговорить. Однажды пришла мне в голову мысль, как было бы хорошо, если бы все люди на свете были такими, как я. Но тут же я сам развеял ее в пух и прах – ведь в этом случае застопорились, остановились бы все работы на нашей Земле. Жизнь людей – это не жизнь бестелесных героев, которым авторы готовы подсунуть в готовом, исправном виде все то, чего потребует сюжет. Я же не умею делать реального ничего, и если все мы станем именно такими, как я, то мир развалится довольно скоро от нашей лени и неумения работать так, как работает масса прилежных, умелых людей, знающих туго, конкретно миллионы практических дел. Однако и эти правильные мысли оставались умозрительною игрой, образ жизни и мыслей уже не рационализировал я никогда, и мечтателем оставался всегда. Алексея же помню всю жизнь в веренице тех по-человечески замечательных тружеников-мастеров, которым посвящены другие линии моих мемуаров, здесь же тема одна – нелюдим, и все эти хорошие люди в данную серию не войдут.
ГЛАВА 5. МИСТИКА И МАТЕРИАЛИЗМ
С раннего детского возраста и практически по сию пору изредка снятся мне разнообразные удивительные сны, в которых реальные черты бытия причудливо и как бы ирреально сливаются с чувствами, коих в реальности нет. Словесный пересказ этих снов представляется мне невозможным прежде всего потому, что язык в основном состоит из слов, изначально возникших именно для коммуникации в сфере обыденных фактов, язык сохраняет эту основную функцию по сей день и до сих пор еще не выработал надежного словесно-грамматического аппарата для передачи субъективных переживаний во сне. В очень похожем положении находятся математики и физики, исследующие объективные свойства материи вне довольно расплывчатых, но все же известных рамок окружающего нас макромира, пророки религий, бесспорно слышавшие Бога, но тщетно пытавшиеся передать услышанное в проповеди на бытовом языке пастухов, да и поэты хотя б. В самом деле, читая иные бессмертные строки, можем ли мы быть уверены в том, что они продуцируют в нас именно те самые чувства, под влиянием которых явился в душе поэта именно этот стих, или они продуцируют в читателе хотя бы и возвышенные, но все же чувства иные, не те…
Возможно, когда-нибудь я займусь сочинением фантазий на темы запомненных снов, но мера вероятности этого очень и очень мала. Сейчас важно отметить здесь только то, что, во-первых, темы реального и нереального удачно сбалансированы в тех снах с убедительностью хороших произведений художественной литературы, а, во-вторых, иные из них оптимистичны, приятны, вселяют уверенность в себе и, как бы это сказать, содержат в себе благодать, другие содержат в себе сценографию успешной, хотя и суетной борьбы в миру с враждебными силами как сверхъестественными, так и мирскими, третьи (редкие, к счастью) являют собою тяжелый, жуткий кошмар, и, наконец, в своей совокупности все эти «вещие» сны значили для меня ничуть не меньше, чем книги, иллюзии или фантазии наяву. Изучая по школьному ходу лет историю Древних и Средних веков и дополняя ее художественной литературой, на основании собственных сновидений я отчетливо знал, из каких источников и корней росла идеология язычества и суеверий в те простые, безнаучные времена. В детстве я не мог еще ясно сформулировать эту мысль, и она существовала во мне в расплывчатой форме полуощущений и полупредставлений, если логику к ним привлекать. Дефиниции были затруднены, да и не с кем было бы мне в том нелепо атеистическом мире на эту тему болтать.
Помимо вещих снов, огромное значение для меня имел жуткий страх темноты, также посещавший меня. Боялся я тьмы не часто, но случалось, вполне ощутимо чудилась мне какая-то неясная, неопределенная, жуткая негативность даже в собственной хате, в знакомом окне, за печью, за шкафом во тьме. Иногда этот страх имел притягивающую силу, я осторожно выбирался из дома и убегал во тьму, гулял в лесополосе, в оврагах и возвращался, усталый и освеженный, домой. Такие случаи бывали со мною в несколько более позднем возрасте спустя пару лет, а в описываемый период в Больше-Солдатском я просто любил погулять поздно вечером или же в ночь. Такие прогулки приятно щекотали мне нервы своей непередаваемой остротой, в которой кроме мистического, зимою был еще и вполне материалистический страх – в иные зимы волки утаскивали дворовых собак и хозяева забирали их на ночь в «сенцы» зимой. Однажды на нашем огороде и в заросшем «яру» за ним я обнаружил в снегу натуральные волчьи следы. (Они определенными признаками конструктивно отличаются даже от самых крупных собачьих, и это было самое то.) Конечно, в возрасте 10—12 лет зимою я далеко по ночам не гулял. Однако окраина села тогда не освещалась, в маленьких хатках рано гасили свет, и уйти в снегу по кромке Барсучьего лога хотя бы немного в сторону от домов в глухую темень степи ради мистических ощущений – мальчику тех лет такое переживание запоминается надолго, если не навсегда.
Ради полноты этой картины нужно заметить, что я и сам научился вызывать в себе некий мистический страх найденными мною приемами, которые я рискну, не будучи в этой области специалистом, «приемами самовнушения» назвать. Страх получался несильным, однако по типу именно тот, и я никогда не доводил этот искусственно вызванный страх до слишком серьезной черты.
Когда же стихийные, самоявляющиеся страхи по-настоящему «доставали» меня, я искал спасения в вульгарной атеистической литературе, которой в то время было в библиотеках полно, а поскольку я и без того запоем читал научную фантастику, приключения и путешествия, не отказывая себе в удовольствии почитать на десерт серьезную научно-популярную литературу типа «занимательной астрономии» и т. п. (об этом сказано выше) то сотрудницы нашей библиотеки находили естественным и мой спорадический интерес к литературе подобного сорта. Почитав что-нибудь насчет того, что «сверхъестественного» нет просто потому, что «естественное» из атомов состоит, я спокойно укладывался спать, а ночью из-за печи… и тогда я судорожно вспоминал спасительную аргументацию «материализма», но она рассыпалась в прах, притом именно логически она рассыпалась, потому как всякий раз в ней обнаруживался какой-нибудь скрытый опровергающий изъян. Действительно, например, из того, что атомы существуют, вовсе не следует невозможность специфических неатомарных структур, и эта невозможность следует примерно из тех же самых причин, по которым из существования положительных чисел вовсе не следует невозможность существования хотя бы одного отрицательного числа. Допустим, само привидение в своей конкретной кажущейся форме только «привиделось» нам, но причина-то не видимой формы, но самого привидения надвигается сейчас на меня… И получается так, что весь наш «брошюрочный» научно-популярный «атеизм» способен опровергнуть только конкретные представления людей о природе и действии потусторонних сил, в системе которых несведущие в естествознании люди прошлых веков представляли себе эти силы, но нет никакого опровержения по существу. Опровергается только старинная, архаичная, невежественная форма представлений о «сверхъестественных» факторах или силах, но не содержание таковых.
Предположим, к примеру, что некая ведьма в деревне лазает кошкой в чужой коровник и вытягивает из коров молоко. Ясно, что подобное представление о ведьмах может иметь только такой человек, активные, довлеющие знания которого об огромном, разноликом мире вокруг ограничены маленькой, отсталой от внешнего мира деревней, в которой люди знать не знают и ведать не ведают сложность реального мира, все эти «атомы», «электроны», «фотосинтезы», «кванты», «америки», «австралии», «океаны», «орбиты», «материки»…, а если и слышали что-то краем уха об этом, то не вдумывались в это глубоко. Существуй на самом деле ведьмы, благодаря своим «сверхъестественным» способностям они наверняка получили бы доступ к таким возможностям организации своего быта, при которых не нужно бы было им воровать молоко у крестьянских коров. Придумали бы они что-нибудь поинтереснее вдалеке от грязноватых хлевов. Так что классические ведьмы действительно не существуют, а если и существуют, то не «ведьмы» они, что-то другое совсем, и на это «другое» опровержения нет. А вот «ОНО» уже рядом, вот здесь и тянется, тянется ближе и ближе ко мне, хочет меня достать… Я не умел тогда ясно выражать подобные мысли, но я отчетливо помню, что, замирая от ужаса, я именно в логике нелепой, поверхностной псевдоатеистической литературы свою опору терял. Но ведь эти идеи внушаются нам всей силой школы, прессы, агитации и пропаганды; партия, пионерия, комсомол – все на таких идеях стоит… Вот это и был очень сильный удар по моему доверию всей системе «взрослых людей», я просто не мог понять, как на подобных слабых идеях держится «взрослый» мир.
Стоит сказать, при каких обстоятельствах эти страхи исчезли сами собой. Стал я постарше, поопытнее, посильнее. Задумался я о «пришельцах», о возможности существования иных «высших форм отражения материи в ней самой» помимо нашей человеческой формы. Само собой стали приходить мысли, а не есть ли всё это, так сказать, всего лишь неумелые, неуклюжие попытки установить «контакт» именно с «той» стороны. Невероятно, но вдруг?! Пошел я сам этим страхам навстречу, но они, подобно миражу, стали растворяться, стали исчезать и остались со временем лишь ностальгическим воспоминанием детства и подростковых лет. А вот удар, нанесенный ими официальной горе-идеологии нашей несчастной страны, остался со мной навсегда.
Что же касается формальной религии, то был я от этого очень и очень далек. Церковь в селении была разрушена до полного исчезновения даже своих руин очень давно до меня. Была старая-старая, серая от ветхости хата, и вроде бы тоже соломою крыта та серая хата была. Ничем, кроме отсутствия хозяйства и ограды-плетня, не выделялась она в общем ряду таких же убогих хат, разве что отсутствием нищенского быта вокруг, что придавало ее бедным стенам какую-то гордость, достоинство и простоту. Но это могло мне казаться апостериори из дальних краев и лет.
Над входом в простые деревенские сени небрежно прибит был из двух посеревших от старости реек простой покосившийся крест. Как местный житель, я знал, что время от времени приезжает священник «батюшка» и «служит» что-то такое здесь, но за несколько лет жизни в этом селении факта приезда священника я не видал никогда, и никогда не был в этом униженном храме внутри.
Родители мои были атеистами разума, суеверная компонента религии была им по духу чужда, но они никогда не позволяли ни детям, ни себе никакого неуважения к чувствам и убеждениям людей, то есть признавали религиозность души человеческой законным выбором этой личной души. Впервые в церковь привел меня в городе Курске отец, я чувствовал себя в ней неловко, я был там чужой и мне неудобно было смотреть на людей, открыто выражающих свои тайные духовные чувства в присутствии нас – любопытствующих со стороны. Тем более что был я тогда вполне искренним пионером и церковь была мне табу. Короче, был я тогда в Божьем храме смущен. В те годы я не знал за религией, кроме суеверия, ничего, лишь много лет спустя стал находить несуеверное содержание под слоем суеверий, а когда в первый раз переступил я порог храма Божьего ради мира в душе – я и не помню уже. Но было это в другие годы и от селения Больше-Солдатское далеко.
ГЛАВА 6. В ШЕСТОМ КЛАССЕ СЕЛЬСКОЙ ШКОЛЫ
Возраст 6-го класса средней школы оказался переломным в некоторых важных отношениях для меня. В том году из-за тяжелой болезни матери я жил в районном селе Больше-Солдатском как бы полуодин – мама лечилась в клиниках и санаториях других областей и заново училась в то время ходить, отец с другой своею семьей жил километров за 70 от меня, тетки обреталися в трех разных городах, маленькую сестренку временно забрали до выздоровления матери в детдом… а присматривает за мною и кормит меня одна приятная простая семья: хозяин дома – мужчина трезвого поведения, работает кузнецом в МТС, хозяйка подрабатывает, возможно, в колхозе и на разных подспорьях через сельсовет, в семье толковые дети, есть и хозяйство приличной руки. (Я с искренней, многолетней благодарностью вспоминаю ту простую семью, и по другой линии мемуаров ей отдельная глава отведена.) Сами понимаете, для прощания с детством такие одиночные условия бы подошли.
Во-вторых, именно тогда накопленная энергия недоверия к миру взрослых людей стала заметно сказываться на мне. Факторов было множество, описал я не все – только то, что легко описать. Очень трудно, например, нередать ощущения при виде ровных рядов проржавевшей, негодной сельскохозяйственной техники, хорошо видимых из школьного окна. Если она была когда-то годной, почему под открытым небом стоит? Если изношена законно, почему не свезли на металл? Колхозник обязан заработать в колхозе установленный минимум трудодней, иначе приусадебный участок от него заберут. А люди в трудодни не верят, лишний раз на работу идти не хотят, на участок себе наработали – ладно, горбатиться зря не пойдем. Вот бригадиры да звеньевые и ходят утром по дворам и гонят словами людей буквально как на барщину в колхоз… Постоянно идет кампания по ликвидации безграмотности на селе. (Моя мама – учительница и активистка, я вижу этот процесс.) За год стольких-то бабок научили читать и писать, но мелкому служащему из сельсовета или района бабка сказывается неграмотной все равно – чтоб не заставили «лишнего» подписать. Стимул учиться в старших классах у деревенских ребят простой – колхозники паспортов не имеют или получают их с огромным организационным трудом и не могут поэтому надолго покинуть по собственной воле село. Окончившим же десятилетку паспорта выдаются как бы сами собой, и только тогда они становятся полноправными гражданами страны, в которой правит, как известно, «союз рабочих и крестьян». Поэтому и приходили в школу иные юноши и девушки ежедневно за семь километров из деревень, по черноземной осенне-весенней грязи, в которой по ступицы тонут колеса машин и телег, по снежным заносам зимой. По поводу всего этого и многого другого старшеклассники задавали порою горькие вопросы учителям – тем, кого любили, у кого не боялись спросить. Учителя отвечали, что и сами все видят, но ведь вы уже взрослые ребята и понимаете ведь, что на экзаменах придется вам отвечать не так, как видите вы нашу и вашу общую жизнь, но как положено видеть, как учим вас мы… А что еще могли ответить старшеклассникам в те годы любимые учителя?
Читающий эти строки должен иметь в виду, что мы имеем здесь здесь не историческое исследование России, но чисто личные воспоминания человека, которому в том возрасте более приличествовало знать, кто и когда сочинил фантастический роман «Робур-завоеватель», чем точно помнить годы, когда при Хрущеве проходила ломка новокрепостного состояния советских колхозников-крестьян, когда милицейские власти стали выдавать общегражданские паспорта всем жителям страны, включая деревенских, когда вводили в колхозах прямую денежную оплату труда вместо сомнительных «трудодней», когда вводили пенсионное обеспечение по старости для крестьян… Эти конкретности были мне тогда не по возрасту и не по чину, я пишу здесь только об атмосфере, в которой жил и которая формировала меня. Атмосфера же эта создавалась разными факторами общественного бытия, например, официальное радио в форме так называемой «радиотрансляции» не умолкало с 6-ти до 24-х часов по Москве, и оно не то чтобы не могло открыто сказать, оно намекнуть не могло на то, что Коммунистическая партия Советского Союза делает чивой-то не таво. Хошь ни хошь, но эфир заполняй, и по изгибам потоков пустословия можно было почувствовать, какие камни в политической тьме огибают они. С одного раза это не получится никогда, но день за днем, день за днем, день за днем… в конце концов почувствуешь неприятственный запах того, о чем «они» не вправе говорить. С другой стороны, я был не только начитанным, нервным и где-то болезненным ребенком – я был довольно общительным дитем, свободно общался с самыми различными людьми, разного возраста и положения в жизни, и даже как бы я нескромно подозреваю теперь, что не только просто «смотрел» на жизнь, но как бы и «видел» ее… Прекрасно помню, как именно в те годы, о коих идет здесь речь, будучи летом в Курске у тети Вали в гостях, бродил я по городу, рассматривая людей, представляя себе их образ жизни, занятия, как бы выстраивая по ним какую-либо повесть или роман. (Для равновесия должен заметить, что у тети Вали в гостях я не только изучением характеров и типажей населения занимался, но также протранжирил с непривычки в местном тире все свои карманные рубли и еще, отправившись с местными хлопцами на речку Тускарь погулять, ухитрился на каком-то промышленном пустыре влезть ногами в разлитую смолу, отчего тете Вале пришлось отмывать керосином не только меня, но также мою одежду и обувь всю. Так что не только философом, но в какой-то мере ребенком в те годы я тоже был.)
Итак, мы видим, что не только неумолчное радио и разнообразные книги формировали мой общественный кругозор, но и общение с разнообразными людьми, что придает моему кругозору некоторую насыщенность и полноту. Здесь же, на этих страницах, я стремлюсь всего лишь передать атмосферу, в которой жил, и подбираю не только те обстоятельства, которые видел, но и те, о которых слыхал от людей. Поднимите подшивки газет «Правда», «Известия», «Труд», журналов «Коммунист», «Молодой Коммунист», «Блокнот Агитатора» и др. за те тоталитарные годы, вчитайтесь в них – и решайте, насколько точен здесь я, оценивая эпитетом «затхлая» общественно-политическую атмосферу в стране.
Я не знаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы я со всей своей библиоманией, с прелестным видением природы в целом и в мелочах, с волшебными снами, с мистическим страхом и прогулками по ночам, с доброжелательным отношением ко мне самых разных людей – нашел бы отклик и нишу в идеологии нашей страны. Но этого я не нашел, а постепенно копившееся ощущение, что «взрослые», все очень милые порознь, в целом, как система, делают что-то не то и не так и делают это как-то очень нехорошо – еще не будучи высказанным и определенным, это смутное ощущение привело в середине 6-го класса к тому, что я как-то резко и сразу потерял интерес к официальной общественной деятельности в школе, а членство в «совете пионерской дружины», которым наивно гордился я поначалу, представилось мне в свете тусклом, ненужном, чужом. По-прежнему я чувствовал себя как рыба в воде во всяких там тусовочных делах, во всяких драм- фил- физ- и прочего качества кружках, выпуске стенгазеты всем обществом со смехом, возней и спором – но в официальные «собрания», «президиумы» и «советы» с тех пор меня было не затащить, и это уже на всю жизнь.
Пожалуй, мой нелюдимский стаж именно с этого времени и следует нам считать. Несколько ярких примеров по этой теме в контекст не вошли – как и не все детали конструктора входят порою в модель. Если я не сумел объяснить здесь истоки моего нелюдимства – мне очень жаль. Я старался как мог и сделал как получилось. Нам же нужно теперь дальше по теме идти.
Замечу здесь вскользь, что за время моего отсутствия (около 60-лет) заметно похорошело село. По снимкам из космоса видно, что стало побольше оно, вроде бы новое широкое шоссе связало его со страной. По фотографиям в Яндекс-фотках видно: есть уже новая церковь, много новых хороших домов. Восстановлены руины самого приметного в архитектурном отношении здания, в которых играл я когда-то в составе ребятни и рядом с которым выкапывал ножичком из земли блестящие пороховинки для «поджигных». На прежнем месте и сквер, в нем – братская могила солдат Великой Отечественной Войны. Сколько там было имен, на фасах постамента под памятником гипсовым, стандартным, простым… А ведь между тем массаракшем и моим приездом в село едва-то прошло десять лет – сущий пустяк с высоты теперешнего возраста моего. Так может быть, был я тогда со своим нелюдимством неправ, принял осложнения после тяжелейшей болезни страны за лейтмотив бытия? Сложная штука жизнь…
