Kitabı oku: «Медосбор», sayfa 2
Владельцами таверны были сестра и брат – Сандра и Алик – уроженцы северных земель. Их приёмные родители покинули родные места, разорённые безжалостными гаунами, забрав с собой скромные пожитки, кое-какую скотину и двух осиротевших соседских малышей. Открыв таверну в заброшенном доме на окраине столицы, семья поначалу кое-как сводила концы с концами, однако приёмные родители Сандры и Алика были людьми крайне трудолюбивыми и уже через некоторое время бизнес стал приносить стабильную прибыль. Им удалось подремонтировать обветшалое строение, обустроиться, и, самое главное, создать среди местных прекрасную репутацию, а Сандру с братом – отправить на учёбу в столичный университет.
Особую известность, однако, таверна приобрела в последнее время, после того, как в одном из этих кабинетов не так давно, аккурат за два дня до начала празднования рождества Угала, сына Гелаи, был схвачен, преданный своей очередной пассией, Зорен, долгое время наводивший ужас как на обитателей нижних кварталов, которые, при мысли о нем, с тоской вспоминали о своих нищенских сбережениях, хранимых в самых укромных местах, какие только может подсказать небогатая фантазия вчерашних крестьян, так и на обывателей верхнего города, с их сундуками золота, тюками пряностей, тканей и кости фразийского слона. Долгое время ни первые, ни вторые не могли почувствовать себя в безопасности перед этим удачливым вором, чьим другом была ночь, та ночь, какой она бывает только раз в месяц, когда даже звездам страшно взглянуть на то, что творится внизу. В эту ночь Зорену были подвластны любые замки и засовы, они открывались от одного его взгляда, не позволяя себе ни скрежетом, ни скрипом нарушить ту странную пустоту его глаз, за которую его и прозвали Зореном, что значит, "смотрящий в никуда". Он был сыном сумасшедшего солдата, одноногого ветерана последней войны с гаунами, именно от него он узнал, что на каждой пуле надо писать имя того, кому она предназначается, иначе пуля может заблудиться и вернуться к тебе. Матерью его была потаскуха, которая, по слухам, могла за ночь удовлетворить стольких мужчин, скольких не смогли бы и все проститутки города, а сама предпочитала другие услады, о коих рассказать могли бы лишь люди-медведи, обитающие в лесах, изъеденных оврагами, вплотную подступающих к южной окраине города. Об этих тварях предпочитают не говорить, и поэтому нам известно лишь то, что их самки всегда погибают при родах, а детенышей воспитывают угрюмые, покрытые серо-коричневой шерстью самцы, вскармливая их отрыгнутой пищей, которую с рождением ребенка их желудок отказывается принимать. Это продолжается до тех пор, пока детеныш не окрепнет настолько, что будет способен вонзить зубы в горло своего ослабевшего родителя. Затем детеныш становится способным к продолжению рода и начинает бродить по поросшим березняком и жимолостью склонам оврагов, оглашая окрестности криками, в которых многим, ох, многим, слышится приглашение войти в замок Фареха, чтобы стать главным блюдом на празднике в его честь. Говорят, что мать Зорана, при звуках этого призывного крика, начинал сотрясать оргазм, по силе сравнимый лишь с эпилептическим припадком, так что десять человек не могли удержать ее на месте, и лишь взгляд сына действовал на нее успокаивающе. Увидев глаза сына, неподвижно уставившиеся на ее горло с выдающимся, как у мужчин, кадыком, она тут же приходила в себя, и, откинув свои длинные черные пряди, заводила песню, в словах которой не было ни одной гласной буквы, и смысл которой был ведом лишь ей и ему, да еще северо-западному ветру, который всегда старательно задувал все следы Зорана, так, что самые лучшие охотничьи собаки не могли уловить его запах. Много захватывающего можно рассказать о Зоране, удачливом воре и хладнокровном убийце, но речь сейчас не о нем, а о том, что произошло далее в тот вечер, когда наша маленькая безголовая балерина блистала на сцене под пристальным взглядом загадочного Александра, с которым нам вновь предстоит встретиться буквально через мгновение, поскольку именно в этот момент Вир заходит в таверну, и, нерешительно потоптавшись у входа, направляется к одному из кабинетов на Красной половине, а точнее к кабинету, в котором не так давно…
Мы думаем, что для вас не будет откровением, что именно в этом кабинете, за небольшим столом, сервированным достаточно скромно, если не сказать бедно, на диване, слегка развалившись, сидел Александр с миниатюрным кальяном в руках.
Вир, появившись на пороге, на мгновенье остановился, зябко повел плечами, и двинулся в сторону стола. Тут же Александр подскочил к нему, и, схватив за плечо, мягко, но решительно усадил его в кресло. В воздухе повисло молчание, впрочем, трудно ожидать чего-либо другого, если один из собеседников не видит и не слышит другого, да и сказать-то ничего не может. Так они и сидели какое-то время, свонг в кресле, почти неподвижно, лишь время от времени пытаясь то почесать себя за ухо, то потрепать за нос, и Александр, поминутно поглядывающий на часы и прислушивающийся к тому, что творится за пределами кабинета.
И вот, когда колокола трех башен королевского дворца начали своей унылый ежевечерний перезвон, возвещающий о том, что с этой минуты и до самого утра никто во всем королевстве не сможет защитить тех, кто случайно оказался на улице, Александр в последний раз взглянул на свои карманные часы, оправленные в белую платину, столь тяжело достающуюся королевству, меняющего содержащую ее руду гаунам на молодых девственниц, исключительно рыжих, до которых столь охочи эти смуглолицые охотники степей, и, удовлетворенно улыбнувшись, устремил свой ястребиный взгляд на двери кабинета, которые в этот же момент распахнулись.
На пороге стояло трое – бледные юноша с девушкой, ужасно друг на друга похожие и донельзя испуганные, и знакомая нам уже балерина-свонг.
– Входите, дорогуши, не топчитесь, как неродные, на пороге-то, не в гостях ведь, – почти ласково пропел Александр, слегка приподнимаясь над столом в знак приветствия, теперь вроде все в сборе, я так понимаю…
Бледные близнецы, поддерживая под руки балерину, приблизились к столу. Теперь, когда они оказались совсем близко, ужас, охвативший их, был виден и слышен, а ещё он пах – чем-то странным и едким, так пахнет пот человека, идущего на эшафот, так пахнет куница, попавшая в капкан, так пахнет цыплёнок, сдыхающий в лисьей пасти. Близнецы усадили балерину рядом с Виром, а сами, пряча глаза, сели поближе к двери. Александр, разгадав этот манёвр, широко улыбнулся, это была плохая улыбка, очень плохая, даже Вир и балерина почувствовали, что это плохая улыбка и их тоже заколотило. Всё это выглядело на первый взгляд даже забавно, сидит себе какой-то плюгавенький человечек, а перед ним дрожат четверо… хм, двое… не считая свонгов. Но на самом деле мы уверяем тебя, о, неискушённый читатель, в том, что в небольшом кабинете на Красной половине таверны было вовсе не радостно, вовсе не смешно…
Выдержав долгую паузу, которой позавидовал бы даже сам маэстро Кэйдж, Александр оглушительно щёлкнул пальцами и сказал, обращаясь к близнецам:
– А что это, ребята вы дрожите так? Нетоплено? Так вы прикажите истопить, как-никак вы тут хозяева. А то так же нельзя, вон, свонги совсем у вас помёрзли, трясёт их вовсю. А вы ещё у самой двери уселись… Просквозит ведь… Так и помереть недолго. Давайте-ка, поближе и ты, Сандрочка и Алик, давайте, вот возле вазы место есть. Вирочку подвиньте, и будет в самый раз…
Когда близнецы пересели, снова воцарилась тишина. Александр потягивал кальян и внимательно рассматривал каждого из сидящих. Временами его взор затуманивался, тогда становилось вовсе жутко, потому что казалось, что глазами Александра на присутствующих смотрел кто-то другой, о ком не хотелось бы знать, а отлучившийся Александр такое знакомство вполне мог бы устроить.
Молчание прервал скрип открываемой двери. В проёме показалось сумасшедшее чернобровое лицо коменданта верхних кварталов. Лицо икнуло и заискивающим жалостливым фальцетом поинтересовалось:
– Эта… е?.. нет ли тут моей розывой конфэтки… моёй… е?....пусечки… е?
Александр мгновенно пришёл в себя, он уставился на чернобровое и усатое, а потом, откинув голову назад, заразительно загоготал, показывая на двери пальцем и причитая то и дело:
– Ха-ха, смейтесь с него, пацаны, ха-ха, это же кретин упаленный, ха-ха-ха, смейтесь с него, пацаны…
"Пацанам" было не до смеху, равно как и обладателю чернобрового лица, который, узнав Александра, тут же это своё великолепное лицо эвакуировал. Близнецы с тоской посмотрели на закрытую дверь. Александр внезапно перестал смеяться и хлопнул два раза в ладоши. Из-за ширмы тут же проворно выскользнул его безымянный слуга, вынося на широком позолоченном подносе четыре бокала – два пустых, а два наполненных превосходным альмейским вином. Слуга, виртуозно перемещаясь в тесноте кабинета, обнёс присутствующих бокалами. Пустые бокалы он поставил перед свонгами, а бокалы с вином – перед близнецами.
– Угощайтесь, дорогие мои, пейте. Я бы тоже с радостью, да не могу, при исполнении, понимаешь ли… Нельзя мне на службе…
Говоря это, Александр обхватил руки Вира и приложил его ладони к пустому бокалу, затем то же самое он проделал и с руками балерины. Потом, нахмурившись, он подвинулся к свонгам и произнёс громко и отчётливо:
– Раз..раз-два… раз… слышно что-нибудь, пожми плечами, Вирочка, если слышишь… раз… да не прижимай ты так ладони, легонько… раз… раз… ну, вот. Как говорили одни мои знакомые сорванцы, зверские, между прочим, ребята – good vibrations…
Теперь, при помощи этого нехитрого акустического устройства, даже свонги могли слышать, а вернее чувствовать кончиками пальцев, прикасаясь к вычурным тонким бокалам то, что говорил Александр. А говорил он вот что:
– Я вас собрал тут всех… и вот по какому делу… я человек занятой, часто приходится путешествовать по службе, хорошо, если по горизонтали, а ведь порой приходится и по вертикали… Вообще-то это не страшно. В любом другом мире. Но что касается вашего мирка… Впрочем, этот мир придуман не мной… Каждый раз, когда я путешествую по вертикали через ваш прекрасный мир, он трясётся. Другие не трясутся, а он, сволочь, трясётся. Небось, в детстве камешки кидали в воду, а? Так вот. Представьте, что я – такой камушек и каждый раз, когда я попадаю в ваш мир или покидаю его, на воде от этого делаются круги. Только вот в чём проблема – в нормальных лужах такие круги расходятся и всё тут. А в вашей луже они, однажды появившись, не пропадают, они так и остаются на поверхности мира, а самое неприятное, это то, что они медленно сходятся… А камню будет ой как нехорошо, когда они сойдутся-таки. Физика… начальная школа… хм. Понимаете, в чём дело, а? Угадайте-ка с трёх раз, кто же такие эти круги на воде, эти подлые ошибки природы, эти пасынки выродившегося мира?! Кто?! Что глаза прячете, сволочи? О вас речь, между прочим, о вас и о свонгах этих. С вами, близняшки вы мои, мне ещё повезло – вы родились братом и сестрой, в кровосмесительных увлечениях не замечены… Хоть имена и располагали, воспитание родители вам дали хорошее, святые ведь люди, блокадники, можно сказать… Так что Александра из Алика и Сандры не вышло бы. Потому я вас не трогал, хоть, признаю, были моменты, когда я одно время уже думал покончить с вами, чтобы поспокойнее было, но жалко вас стало, молодые специалисты, семейный бизнес… живите, думаю. Но эти-, Александр указал на свонгов, судорожно сжимавших в ладонях бокалы, – эти падлы мне проблем полон воз подкинули. А ведь предупреждал, во снах, ненавязчиво, по-отечески, по-матерински, можно сказать, не надо вам лежать-дружить… Так нет! Любовь-морковь у них! Мало того! Мы тут, видите ли, сложные натуры… Начитанные! Эх, Зорен, Зорен, Вирушка ты мой… зачем тебе столько имён, у тебя, небось, и ещё несколько есть… да все равно – смотришь в книгу, а видишь фигу. И думаешь, что всё на свете тебе подвластно. Алик и Сандра вон тоже учёные, а сидят тише воды, ниже травы. И головы у них на месте… А ты?
Кто ограбил мой сейф третьего дня, а? Кто в моих бумагах носом свинским рыскал? Я всё терпел… Я добрый человек по натуре… на мне хоть воду вози. Я ж вас не истребил, я же вас в свонги определил, думал, хоть остынете, пораздумаете, я к вам по-человечески… Но когда мой шеф мне на вас снова жалуется… Что это, говорит, Саша, у тебя делается на рабочем месте, непрофессионально, говорит, премии за квартал лишу, говорит… Э?! Каково?! Я такого не потерплю. Для безголовых повторяю ещё раз – не потерплю и баста. Свонги, разумеется, бесплодны, но для того, чтобы круги обуяли камень… для этого мало того, чтобы вы не… хм… сожительствовали. Тут надо на корню сечь любовь. А это трудно, тем более что у балерины с Виром всё особенно крепко, будет фонить, даже если их умертвить. А такой фон посмертный это ещё хуже… Хотя есть и ещё один путь, на первый взгляд даже более трудный – узнать, почему ваш мир так хулигански эластичен, и попытаться это исправить. Как говорил один мой знакомый, отличный, кстати, повар – "не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнётся под нас". А чтобы узнать об этом, вам надлежало бы отправится в очень долгое и опасное путешествие. Но не мне решать, что труднее, а что проще сделать. Вам решать. Так что я вас тут собрал… и вот по какому делу…
